Глава четвертая. ПРИНЦИП МОЗАИКИ

Год за годом Джереми постоянно говорит о «многогранном подходе» Треста к вопросу о размножении в неволе для спасения видов. И хотя мы подшучиваем над ним за пристрастие к несколько тяжеловесной формулировке, она, вне всякого сомнения, правильно характеризует нашу работу и причины нашего успеха. «Многогранный подход» Треста можно разделить на три стадии, которые

— при всем их различии — связаны между собой так же тесно, как кусочки мозаики.

Первая стадия — выбор вида, коему, на ваш взгляд, принесет максимум пользы ваша помощь, создание плодовитых колоний на Джерси, а затем, когда колония достигнет достаточных размеров, образование «колоний-спутников» в других зоологических учреждениях с надежной репутацией, обычно в Европе или в США. После чего вы с известной степенью достоверности вправе утверждать (если не случится катастрофа), что данный вид спасен в неволе. Вторая стадия

— создание колоний на родине вида, ведь именно там по сути дела следует разводить угрожаемые виды. Там подходящий климат, там есть надлежащий корм и, что очень важно — население может видеть сокровища местной фауны и научиться ценить их. Третья, достаточно непростая стадия — возвращение в природную среду диких животных, выращенных на Джерси, или в «колониях-спутниках», или на их родине. Эта стадия заслуживает отдельного рассказа, и о ней пойдет речь в пятой главе этой книги.

Довольно скоро стало очевидно, что нет смысла приступать даже к первой стадии без участия властей страны, откуда происходят животные. За много лет я не раз с горечью убеждался, как мало знают про охрану дикой природы и необходимость этой охраны политические деятели, в чьей власти принимать нужные решения. У меня есть маленькая черная книжечка, куда я записываю наиболее несуразные высказывания руководящих политиков; это позволяет мне, когда я критикую те или иные власти, а люди возражают, что я преувеличиваю, приводить цитаты.

Возглавляет мой список, разумеется, бывший президент Рейган. Его понимание экологических проблем и серьезная озабоченность состоянием природной среды превосходно выражены, на мой взгляд, в следующих двух заявлениях экс-президента: первое — «деревья служат причиной загрязнения», второе — «нет ничего страшного в полной вырубке секвойи, ибо — как мудро заметил президент, — кто видел одну секвойю, видел их все». Вторую премию за нелепое или кретинское высказывание заслуживает, вне сомнения, индийский министр, который сердито заявил борцам за охрану природы, возражавшим против сооружения плотины, грозящей затоплением важных участков леса с их фауной, что «мы не можем позволить себе такие экологические излишества». Когда экология становится излишеством, можно заказывать гроб.

В штате Квинсленд, Австралия, министр горнорудной промышленности завоевал мое сердце высказываниями для прессы, когда разгорелся спор из-за проектов развернуть бурение на нефть на Большом Барьерном рифе. Во-первых, заявил он, нефтяной пленки как таковой вообще не существует. Во-вторых, добавил он, если даже по какой-то невероятной случайности произойдет утечка нефти, то в этом нет ничего страшного, ибо (цитирую): «Как известно любому школьнику, нефть плавает на поверхности воды, а кораллы живут под водой, так что с ними ничего не случится». Хотелось бы знать, в какой школе учился тот министр, если только он вообще посещал школу. Один высокопоставленный бразильский деятель утверждал, будто нет никаких «доказательств» того, что вырубка лесов может влиять на климат. Учитывая, какие огромные площади уподобляются пустыне из-за слепого уничтожения лесов, мы вправе спросить себя, что говорилось на уроках биологии в школе этого деятеля.

Во время экспедиции в Новую Зеландию я был наказан за мои прегрешения ленчем в компании с кабинетом министров в полном составе — мероприятие, чью тяжесть усугубила необходимость слушать разглагольствования одного министра, возмущенного тем, что управление по охране дикой природы предлагало освободить от одичавших овец остров на юге страны — одно из двух известных гнездовий редкого вида альбатросов. Министр называл эту идею смехотворной. Дескать, он всю жизнь разводит овец и не знает случаев, чтобы овца наступила на яйцо или на птицу, гнездящуюся на земле. Я ответил, что необходимость освободить остров от овец, возможно, объясняется тем, что из-за роста их численности и чрезмерного выпаса среда становится непригодной для обитания альбатросов.

— Возможно, — согласился министр. — Но что за беда, если альбатросы покинут этот остров? Он расположен так далеко на юге, что там все равно некому любоваться этими чертовыми птицами.

Я возразил, что на свете есть много полотен Рембрандта, кои мне вряд ли доведется когда-либо увидеть, однако я не стал бы из-за этого предлагать, чтобы их сожгли. Министр промолчал. Допускаю, он просто не понял меня. Вероятно, подумал, что Рембрандт — название сорта пива.

Не мудрено, что, когда настало время налаживать с властями разных стран сотрудничество для решения наших задач, я приступал к делу с известной тревогой и унынием. Однако чаще всего отношения складывались вполне благополучно.

Правда, как раз когда писались эти строки, мы с Джереми обсуждали проект, который собирались осуществить в одной стране, чье название не стану здесь приводить, и я спросил его: почему мы так медлим, почему бы не ускорить это дело?

— Выборы, — печально отозвался Джереми. — Правящая партия, как тебе известно, одобряет наш замысел. Однако через месяц-другой там состоятся выборы, и если к власти придет другая партия, она скорее всего похерит все решения, принятые этой, а потому мы решили, что лучше подождать.

Так важное природоохранное мероприятие пришлось притормозить, пока мелкие политиканы пыжились и надували щеки и пока фауна страны еще на шаг приблизилась к гибели.

Все же в целом наше сотрудничество с властями складывается неплохо. Думаю, главная причина — условия двусторонних соглашений, предлагаемых нами для подписания. Они подразумевают нашу готовность считать животных и их потомство собственностью стран, откуда они получены, и вернуть по первому требованию. Это доказывает (если тут вообще нужны доказательства), что нами руководит не стремление обзавестись редкими животными, что мы сотрудничаем с властями данной страны на благо местной фауны. Посему власти могут не опасаться, что имеют дело с «колонизаторски настроенными похитителями угрожаемых видов». А еще ценность названных соглашений заключается в том, что в них говорится о способах осуществления второй и третьей стадий нашего «многогранного подхода» к спасению видов.

По мере того, как мы все более успешно разводили угрожаемые виды у себя на Джерси, главной заботой стала вторая стадия — образование плодовитых колоний на родине животных. Необходимость такого решения казалась очевидной, однако в странах, о которых шла речь, как правило, не было специалистов, могущих справиться с такой задачей, даже предоставь мы грант для организации центра по размножению животных в неволе. Мы понимали, что надо будет готовить таких специалистов, приглашая людей для обучения на Джерси. А потому нами было задумано создать учебный центр (впоследствии мы назвали его нашим «мини-университетом»), целый комплекс, включающий общежитие, большую аудиторию, библиотеку и прочие необходимые отделы. Для всего этого требовалось возвести огромное дорогостоящее здание, и хотя мне претило заливать цементом радующие глаз зеленые лужайки, только так Трест мог продолжать исполнять свои функции. Заполучив проект архитектора, мы тщательно изучили его, поспорили и остановились на исправленной версии, надеясь, что учли все ошибки и не упустили ничего существенного.

И снова я отправился в США за подаяниями, кои не замедлили последовать с присущей американцам щедростью. Из одного источника в Великобритании был получен весьма важный грант на стипендии представителям «развивающихся стран» (потешное название), не располагающим средствами, чтобы приехать на учебу на Джерси. Итак, у нас появились деньги и на строительство, и на стипендии. Правда, вид будущего здания меня никак не радовал. Из-за ограниченности в средствах мы не могли позволить себе никаких декоративных элементов, и как ни старался наш превосходный архитектор утешить меня, все равно я ожидал, что в итоге увижу обыкновенную цементную коробку. С ужасом насмотревшись на жертвы, приносимые на алтарь бога Цемента в зоопарках по всему свету, я поневоле испытываю некоторую неприязнь к этому полезному строительному материалу. Однако не в моей власти было что-либо изменить. Во всяком случае, я так думал, пока не произошло удивительное событие, говорящее о том, что судьба благоволит нам.

Много лет дважды в неделю в нашей квартире появлялась некая миссис Буазар, чтобы пронестись по комнатам точно ураган, наводя умопомрачительную чистоту. Младшая дочь миссис Буазар, Бетти, пришла к нам в Трест на работу прямо со школьной скамьи, со временем возглавила бухгалтерию зоопарка и правит там ныне железной рукой. Когда приходила миссис Буазар, Бетти обычно заглядывала к нам минут на пять поболтать с родительницей. В тот раз, о коем сейчас пойдет речь, миссис Буазар сообщила:

— Слышала я, Леонард дю Фью выставил на продажу свой дом.

Бетти, как и следовало ожидать, весьма недоверчиво восприняла эту новость. Леонард был нашим самым близким и самым многострадальным соседом, он никогда не жаловался на то, что наши животные издают странные звуки по ночам, не стал нас журить, даже когда южноамериканский тапир Клавдий, вырвавшись из загона, растоптал только что расцветшие анемоны Леонарда, после чего принялся сокрушать в саду стеклянные колпаки, защищающие нежные ростки. Надо ли говорить, что мы были счастливы иметь такого соседа. Его имение на Джерси испокон веку (около пятисот лет) принадлежало семейству дю Фью, и земля граничила с нашей территорией. Дом находился в двух минутах ходьбы от нашего поместья и состоял, по сути, из трех частей — коттеджа обслуги, просторной теплицы и гранитной надворной постройки. Нам в голову не могло прийти, что Леонард когда-либо решит продать родной дом, но когда дети выросли и разъехались, содержать такое обширное хозяйство становится довольно накладно.

Бетти сбежала, запыхавшись, вниз, в нашу канцелярию, и поделилась потрясающей новостью с Джоном Хартли, который тотчас позвонил во Францию, где я в моем домике в Провансе писал очередную книгу. Моля Бога, чтобы мы не опоздали, я сказал Джону, чтобы он не мешкая связался с Леонардом. Когда Джон отыскал нашего ускользающего соседа, тот сообщил, что уже месяц как выставил имение на продажу и сам удивляется, почему не подумал о нас как о возможных покупателях. Казалось бы, дальше все будет предельно просто, однако не тут-то было — с той поры, когда я только создавал здесь свой зоопарк, времена сильно изменились. Потребовалось получить разрешение целых трех комитетов местного самоуправления, прежде чем мы смогли приобрести имение Леонарда для использования в наших целях. На Джерси только что были приняты строгие законы, определяющие, для чего можно использовать земельную собственность (особенно пригодную для сельского хозяйства), и надо ли говорить, что наши цели никак не вписывались в границы, очерченные законодательством. Однако Джерси гордится нами и нашими делами, так что в этом случае (как это бывало и раньше) мы получили вотум доверия. Не подумайте только, что закон повернули как дышло, ничего подобного, просто в нем обнаружились мелкие неточности, и имение «Ле Нвайе» стало нашим.

Радость — не то слово. Мы представляли себе здание учебного центра в виде массивного бетонного блока, а получили красивейшее старинное джерсийское имение с внушительными надворными постройками и восемью акрами земли. Насчет использования этих акров действовали некоторые ограничения, но это не играло роли, ведь нам были нужны строения. И, вступив во владение ими, мы тотчас занялись реконструкцией. Часть дома отвели под студенческое общежитие, в другой части оборудовали квартиру для домоправительницы. Устроили обставленную со вкусом библиотеку, получившую название «Библиотека имени Уильяма Коллинза», поскольку мой издатель сэр Уильям перед смертью сделал нам щедрый дар — все книги по зоологии и естественной истории, вышедшие в издательстве «Коллинз» и намечаемые к изданию. В обширной пристройке разместилась аудитория на шестьдесят четыре места с новейшей аудиовизуальной аппаратурой. Над аудиторией помещались канцелярия, небольшой музей, выставки графики и фотографий, фотолаборатория и видеозал, причем все это заняло всего лишь половину огромного гранитного амбара.

Обзаведясь учебным центром, мы, естественно, нуждались в человеке, который мог бы им заведовать. Для чего требовалось совершенно особенное существо, разбирающееся в биологии и способное с тактом и симпатией общаться с людьми из самых разных стран, — словом, человек, совмещающий качества духовника и отца. Мы решили поместить в газетах объявление, чтобы было из кого выбирать. Разумеется, предложения посыпались со всех сторон, и среди полчищ кандидатов надлежало для начала отвергнуть совсем непригодных — таких, как почтенную даму из Пенге, которая обожала животных, держала четырнадцать кошек и отдыхала на Мальорке, и как восемнадцатилетний школьник из Сомерсета, который уверял, что всегда любил иностранцев, хотя они совсем другие, и всегда мечтал обучать их. В общем, из этого потока мы выловили четырнадцать вероятных кандидатур и пригласили для собеседования в Лондон.

Отлично понимая, как тяжело дается такое собеседование испытуемым, хотел бы все же, чтобы и они посочувствовали экзаменаторам, ведь отбирать людей по одним только письмам — чистое наказание. У вас в руках анкета, но для такой работы нужна особая личность, ибо наш Трест — совсем маленькая организация, мы не можем терпеть в наших рядах паршивую овцу. Иногда нервозность кандидата мешает вам принять верное решение. К счастью, есть строго определенная процедура: время, которое вы можете потратить на собеседование, ограничивается способностью экзаменатора не допускать трепа и без дрожи поглощать неимоверное количество скверного кофе, не позволяя ему влиять на выносимый приговор.

В данном случае мы довольно быстро браковали кандидатов, в частности молодого парня, который неверной походкой забрел в кабинет с расстегнутой ширинкой, взмахнул рукой, благодушно приветствуя нас, и попросил дать ему прикурить. Мы единодушно заключили, что его анкета — сплошной обман. Отбор шел с такой скоростью, что мы вдруг обнаружили, что остается всего лишь один кандидат. Среди тех, с кем мы познакомились, от силы два человека могли кое-как претендовать на должность заведующего учебным центром, но особенного восторга они нам не внушали. Джон вышел в приемную и вернулся с известием, что последний кандидат не явился.

— Что ж, — заключил я, — ничего не поделаешь. Дадим новое объявление.

— И на этот раз стоит написать, что держать пятнадцать кошек —не то же самое, что обладать титулом доктора биологии, — сказал Джон.

— Точно, — подхватила Ли. — И что хотя иностранцы — не англичане, хороший заведующий не должен придавать этому значения. Как-никак я американка.

— Ладно, — сказал я, — предлагаю сейчас дружно отправиться в какое-нибудь заведение, где можно перебить паршивый вкус этого кофе добротным старомодным отечественным напитком вроде бренди и имбирного эля.

В истории нашего Треста судьба постоянно ведет с нами лукавую игру. Любит ждать до последней минуты, прежде чем прийти на выручку. Только мы принялись собирать наши бумаги, как раздался стук в дверь и после нашего дружного: «Войдите!» — вошел доктор Дэвид Во, запоздалый кандидат, который пропустил свой автобус, пропустил поезд, вообще пропустил все, что можно было пропустить, но тем не менее явился к нам. Нам оставалось только предложить ему чашку холодного кофе и подвергнуть его такому допросу, точно мы представляли столичный департамент уголовного розыска и перед нами сидел человек, подозреваемый в том, что он Джек Потрошитель. Слушая ответы, мы убеждались, что этот последний кандидат — как раз тот, кто нам нужен. Отпустив его с легким сердцем, мы поздравили друг друга с блестящим успехом и направились в ближайший трактир.

Заняв свой пост, Дэвид первым делом сел разрабатывать учебный план. Он выполнил эту задачу быстро, проявив изрядное чутье, ведь столь сложная программа должна быть достаточно гибкой. У меня был один друг, который о разного рода программах говорил, что они должны обладать «жесткой гибкостью». Казалось бы, несовместимые понятия, гибрид из мира «Алисы в Стране чудес», однако мы всегда стремились к «жесткой гибкости», и Дэвид добился именно этого. Пока он занимался подготовкой учебного плана, мы соображали, кого взять на роль домоправительницы, чтобы помогала Дэвиду руководить его мини-Объединенными Нациями. Предъявляемые к этой кандидатуре требования по строгости были вполне сравнимы с теми, кои предъявлялись к Дэвиду: хозяйке дома предстояло управляться с людьми из разных концов света, любить их, соблюдая притом необходимую строгость, а главное — уметь разбираться с тем, что можно посчитать причудами, тогда как на самом деле речь идет о недоразумениях, вызванных языковыми проблемами, различиями культур или религий, да попросту тем фактом, что человек оторван от дома и чувствует себя одиноким.

Да простит мне Олвин, если я скажу, что в моих глазах она идеальная домоправительница. Женщина крепкого сложения, всегда опрятная, она напоминает крестьянскую жену из тех, что варят обед на десятерых детей, мужа и восьмерых работников. Что доят коров, собирают яйца в курятнике, задают свиньям корм и встают на заре или до зари, чтобы испечь хлеб. Сверх того, Олвин на редкость отзывчивый человек, не отступающий ни перед какими трудностями. А трудностей хватало и ей и Дэвиду.

Олвин — сказочная стряпуха, к тому же она наделена качеством, отличающим великих поваров, — может угодить любому едоку. Так, ей ничего не стоило удовлетворить заявки пакистанского студента, обожающего бутерброды с тунцом, жареный картофель, кетчуп и мармелад, и других студентов, предпочитающих на хлеб сардины с лимонной пастой или белковую пасту «мармайт» с тем же лимоном. Любая женщина спасовала бы перед лицом таких запросов, только не Олвин. Она терпела даже прихоти калифорнийца, еженедельно получавшего огромные посылки с шоколадом и конфетами, о каких в джерсийском захолустье и не ведали, безропотно выполняла неустанные требования девушек из Уругвая, снабжая их кипятком для заварки чая мате, без чего они не могли жить, как младенец без бутылочки, причем одной из них непременно нужно было съедать в день не менее четырнадцати апельсинов.

Проблемы Олвин отнюдь не ограничивались областью кулинарии. Был у нас студент из Нигерии, который (вполне справедливо, на мой взгляд) упорно называл Олвин «мама». На третий день после своего прибытия он пришел к ней с жалобой:

— Мама, у меня жутко жжет в животе.

Опасаясь самого худшего, Олвин расспросила его и пришла к выводу, что у него всего-навсего сильный запор. Вручила студенту суппозиторий, деликатно объяснила, как им пользоваться, и сказала, что через полчаса наступит облегчение, так что лучше держаться поблизости от уборной. Однако даже если вам кажется, что человек все понял, не мешает убедиться в этом. Час спустя студент снова подошел к Олвин и сообщил, что суппозиторий не подействовал.

— А что ты делал? — спросила Олвин.

— Мама, я пошел в уборную, там я ввел себе эту свечу, потом вытащил. Полчаса делал так, как сказала мама. А живот все равно болит.

У Дэвида были свои проблемы. Однажды на уроке английского он придумал историю про человека, сломавшего руку, после чего, чтобы проверить, как студенты усваивают язык, предложил им рассказать, что именно сломал бедняга. Молодой мадагаскарец явно посчитал, что перелом руки — пустяковое дело, и принялся называть глаза, печень, легкие, желудок, уши, сердце и язык. На вопрос, почему он перечислил как раз те органы, которые не подвержены переломам, студент ответил, что запомнил все эти слова и чрезвычайно гордится этим.

В другой раз Дэвид попросил студентов назвать птиц, служащих национальным символом их стран. Все шло гладко, пока не наступила очередь студента из Ганы. Он крепко задумался, насупив брови.

— Орел, сэр, — ответил он наконец.

— Какой из орлов? — спросил Дэвид.

Студент опять надолго задумался.

— Который вымер, сэр, — произнес он торжествующе.

Или взять двух студентов из Таиланда, которые прибыли к нам в разгар небывало суровой зимы, когда землю покрыла глубокая пелена сверкающего снега. Тайцы с восхищением созерцали невиданное на их родине вещество. К сожалению, занятия по большей части происходили на воздухе, где они остро ощущали холод. Было замечено, что, возвращаясь в дом, они первым делом сбрасывали обувь, снимали носки и принимались греть ступни о ближайшую батарею отопления. Неудивительно, что у них появились ознобыши, как неудивительно и то, что эта болячка неизвестна в Таиланде.

Я никак не ожидал при жизни увидеть осуществление нашего плана создать этот мини-университет, однако не успел, как говорится, оглянуться, как уже играл в крокет на газоне за усадьбой «Ле Нвайе» со студентами из Бразилии, Мексики, Либерии, Индии и Китая, испытывая гордость не только потому, что они любезно позволяли мне выигрывать. Ибо в самых разных странах желающих учиться у нас было больше, чем мест в нашем общежитии (в год мы можем принять около тридцати человек), и меня не меньше их огорчала необходимость добавлять все больше новых имен в список очередников. Заявления поступали в буквальном смысле слова со всех концов света: абитуриенты из Южной Америки, Африки, Азии, Индонезии, Японии, Европы, США, Канады и Австралии жаждут припасть к нашему источнику знаний. В основном это молодые люди, озабоченные тем, как приобрести профессию, способные оплатить дорогу и готовые довольствоваться скромной стипендией, а потому ограниченное число мест вынуждает нас соблюдать осторожность, чтобы избежать чрезмерного наплыва студентов из бедных стран. Вместе с тем работа с представителями самых разных наций протекает успешно; думаю, все дело в том, что их объединяет одно горячее стремление — спасать угрожаемые виды. Встречаясь с сокурсниками, они с удивлением обнаруживают, что у каждой страны есть проблемы с охраной живой природы и что они могут помочь друг другу, обмениваясь идеями и информацией.

* * * Продолжая из года в год шлифовать «многогранный подход» Треста к спасению видов, мы не забывали также о других гранях нашей деятельности. Чтобы поддерживать на ходу механизм непрерывно растущей организации, требовалось совершенствовать подходы к разного рода текущим делам в пределах Поместья Огр. Взять хотя бы ветеринарное обеспечение большой коллекции бесценных угрожаемых видов.

Мне доводилось говорить во всеуслышание, что самые опасные животные, кого нельзя оставлять без присмотра в зоопарке, — архитектор и ветеринар, посему я привык к тому, что архитекторы смотрят на меня с таким отвращением, будто я болгарский царь Борис, прозванный Живодером, а ветеринары сторонятся меня, как если бы я был свирепым быком или бешеной собакой. Единственное, что меня утешало, — я все-таки имел дело с грамотными (во всяком случае — полуграмотными) людьми.

Помню, когда я первый раз попросил нашего ветеринара и нашего семейного врача оказать помощь человекообразной обезьяне, моя просьба вызвала непонятное мне, простаку, замешательство. В крупных зоопарках Европы и США в случае необходимости спокойно обращаются за помощью к врачам и даже к стоматологам. В области диагностики и ремонта несметного множества чудесных механизмов — от человека до мыши — существуют три отдельных извилистых направления: исследование человеческого организма, копилка знаний о болезнях и функциях организма домашних животных и, наконец, третье течение (до недавних пор похожее на тоненькую струйку) — изучение диких животных в неволе. Естественно, человек занимал первое место, а потому это направление развивалось особенно интенсивно. Но поскольку оно не пересекалось с другими направлениями, ветеринария не слишком процветала. Осваивая все новые достижения медицины, ориентированной на человека, ветеринар тем не менее изучал только домашних животных, а потому не без опаски смотрел на поступающего в его кабинет детеныша шимпанзе или гигантскую выдру из Гайаны. От пробелов в образовании ветеринаров страдали коллекции зоопарков.

Помню, в молодости мне множество раз доводилось присутствовать при вскрытии умерших животных: изрубят тело на куски и неизменно ставят один и тот же диагноз — туберкулез. Никто не задумывался — почему самых разных животных, от страусов до антилоп, поражал непременно этот недуг, и никому не приходило в голову заняться лечением или профилактикой. К счастью, теперь об этом можно говорить в прошедшем времени. Идет свободный обмен знаниями и практическим опытом.

Тони Оллчерч пришел к нам несколько лет назад. Увлеченный своей профессией ветеринара, он присоединился к Нику Блэмпиду, который, как до него отец Ника, не один год верно служил нам. Сдается мне, Тони — как и следует достойному ветеринару — был в восторге от разнообразия предлагаемых ему пациентов, а все противные уловки, коими они старались отравить жизнь Нику, делали его работу еще интереснее.

Одним из первых пациентов Тони задолго до того, как мы обзавелись своей больницей со всеми сложными принадлежностями, был Оскар, один из наших крупных и отнюдь не безобидных орангутанов. У Оскара заболел зуб, и местный зубной врач Джек Петти, как и следовало ожидать, отказывался лечить зверя, если его не усыпят. В те времена мы мало что знали о секретах анестезии этих животных и ради общего душевного покоя, а также блюдя интересы наших страхователей, мобилизовали местную полицию. Нам прислали рослого сержанта из селян, с двустволкой, коему было предписано стоять начеку, пока Тони будет усыплять Оскара, а Джек займется зубом. Тони потом говорил — слава Богу, что Оскар не очнулся в разгар операции, ибо он не сомневался, что заряд из обоих стволов достался бы ему, а не орангутану.

— Не доверяю я орангутанам, — объяснял Тони, — но еще меньше доверяю дюжим полицейским с ружьем.

На сегодня Тони совмещает функции ветеринара с должностью завхоза и обязан управляться с самыми разными делами, скажем (если взять не слишком хлопотный день), произвести горилле кесарево сечение и прочистить унитаз в женской уборной.

Еще одна грань нашей деятельности — просвещение, чем мы также занимаемся в «Ле Нвайе». Прежде наш заведующий учебной частью Филип Коффи отвечал за приматов, занимался орангутанами и гориллами. Терпение, доброта и понимание, необходимые в работе с человекообразными обезьянами, пришлись Филипу очень кстати, когда он сел разрабатывать программу для школьников. Ежегодно Джерсийский зоопарк служит «классным помещением» для семи тысяч с лишним ребят, еще семь тысяч состоят в «Клубе додо» (додо — дронт), объединяющем юных членов нашего Треста. Филип и Дэвид Во завершают организацию курсов для преподавателей «зоодела», на которых будут обучаться сотрудники зоопарков разных стран, особенно развивающихся. Это первые курсы такого рода, мы счастливы, что кладем начало этому делу, и надеемся, что по всему свету возникнут подобные учебные заведения.

Есть у нас и освещающие разные стороны нашей работы издания. Джереми — главный редактор научного журнала «Додо», и он нещадно подхлестывает сотрудников зоопарка, студентов и посещающих нас исследователей, чтобы вовремя представляли статьи — будь то о выращивании редких крыланов или о результатах длительного изучения экологии и поведения угрожаемого вида в природной среде. Есть информационный бюллетень

— «На краю», трижды в год рассылаемый всем членам Треста, и специальный бюллетень для членов «Клуба додо» — «Курьер додо». К каждому выпуску «Курьера» прилагается большой цветной плакат с изображением какого-нибудь из опекаемых нами видов. Отдельный тираж плакатов содержит природоохранный текст на языке родины вида; эти экземпляры мы посылаем в школы, учреждения и магазины данной страны, чтобы содействовать местным просветительским программам. Чтобы выпускники Международного центра поддерживали связи между собой и с нами, мы публикуем и распространяем (сейчас примерно по тремстам адресам в шестидесяти пяти странах) бюллетень «Солитер» (еще одно название вымершего дронта) с новостями о работе на Джерси и наших заокеанских проектах, сообщениями выпускников об их трудах и заметками об успехах на ниве охраны природы в разных странах.

Разумеется, наши сотрудники не заняты исключительно уходом за животными, чтением лекций или составлением отчетов. На самом деле они ведут калейдоскопический образ жизни — мы отправляем их для работы в поле и проверки на местах, как идут наши проекты по размножению угрожаемых видов. Так, Джереми периодически вылетает в Бразилию — посмотреть, как обстоят дела с охраной приматов. Дэвид Джегго посещает острова Карибского моря, консультирует людей, участвующих в наших проектах размножения тамошних попугаев, и ведет учет диких популяций. Брайен Кэрролл (он у нас заведует млекопитающими) собирает информацию о крыланах, а ответственный за рептилий Квентин Блоксэм выполняет такую же работу на Мадагаскаре и в других местах. Иногда для сбора информации приходится прибегать к необычным, доступным не всякому исследователю способам. Например, когда мы поручили одному из наших научных сотрудников, Уильяму Оливеру, изучить в поле поведение карликовой свиньи, он пришел к выводу, что есть только один способ изведать тайны ее личной жизни. Поймав карликовую свинку, он надел ей ошейник с датчиком и, сидя на спине слона, следовал за крохотным животным сквозь заросли высокой травы. Нечасто борцам за охрану природы доводится выслеживать самую маленькую в мире свинью с радиоошейником, сидя верхом на слоне.

Таков наш «многогранный подход» к охране угрожаемых видов; что-то в этом роде следовало бы теперь делать всем зоопаркам мира для спасения животных. Огромную помощь оказывают нам два источника, откуда мы черпаем силы для нашей работы; не сомневаюсь, что другие природоохранные организации завидуют нам. Во-первых, нам удалось привлечь к себе много чрезвычайно талантливых и преданных делу людей (и что еще важнее — сохранить их в своем штате); во-вторых, мне посчастливилось писать книги, которые стали настолько популярными, что передо мной открывались двери, наглухо закрытые для других организаций.

Думаю, секрет нашего замечательного коллектива в том, что мы не просто «очередной зоопарк». Поставив конкретные цели, мы упорно добиваемся их; мне кажется, в этом наша уникальность, и это привлекает людей. Нам повезло — обычно энтузиасты отыскивают нас, а не наоборот, или же течение приносит их в наши сети. Случай с ответственным секретарем Треста Саймоном Хиксом — очень хороший пример.

Мы познакомились с Саймоном, когда он возглавлял замечательную организацию — Национальный корпус охраны живой природы в Великобритании. Это общественная организация, в нее вступают люди, болеющие за охрану природы и готовые внести в это дело свой вклад, а вознаграждением им служит расчистка загрязненных рек и прудов, посадка деревьев для защиты от эрозии, сооружение оград, плотин и мостов и прочий изнурительный, но столь необходимый труд. Саймон явился к нам с бригадой, чтобы помочь с кое-какими работами. Высокий, крепко сложенный, веснушчатый, курносый, с большими синими глазами и рыжими кудрями, он с ходу горячо взялся за дело, буквально излучая энергию. Рядом с ним вы чувствовали себя так, будто стоите возле электрического генератора — не какой-нибудь плохонькой динамо-машины, а агрегата вроде тех, что приводят в движение механизмы «Куин Элизабет II». На редкость обаятельный человек, он с бесподобной эффективностью управлял своей бригадой. Я смотрел на него с восхищением. Спросил Джереми и Джона Хартли — они тоже были в восторге. Сфера деятельности Треста чрезвычайно разрослась, и мы остро нуждались в человеке, который мог бы облегчить бремя руководства Джереми и Джону. Похоже было, что Саймон ниспослан Богом — если мы сможем заполучить его.

— Давайте еще присмотримся к нему, — предложил я. — Зазовем под каким-нибудь благовидным предлогом — дескать, нам нужен совет, как спланировать заливной луг или что-нибудь в этом роде.

— Думаешь, это необходимо? — спросил вечно осторожный Джереми.

— Конечно. Не забывай — важно не с кем уснешь, а с кем проснешься.

Джереми смущенно покраснел.

— Понимаю, — неуверенно произнес он.

Словом, Саймон вошел в наш штат, и это было то самое вливание свежей крови, в котором мы нуждались. Его энтузиазму не было границ, он брался за самые невероятные и трудные дела и доводил их до конца, проявляя неистощимую энергию. Очень метко отозвалась о нем одна моя южноамериканская знакомая. Я сказал гостье, что ей непременно следует познакомиться с Саймоном, ни одна женщина не должна упускать такого случая, и позвонил вниз в его кабинет.

— Сай, — сказал я, — тут у меня сидит одна леди из Южной Америки, я хотел вас познакомить. Ты можешь заглянуть на минутку?

— Конечно, — ответил Саймон; голос в трубке был слышен на всю комнату. — Отлично, порядок, через секунду буду у тебя.

Я положил трубку.

— А теперь слушай, — обратился я к гостье.

Сперва послышался приглушенный грохот, сопровождаемый чем-то вроде громовых раскатов. Затем громыхнуло еще два раза, как будто выстрелили из пушки. После чего на лестнице, ведущей к моей квартире, раздался такой топот, словно в дом ворвалась обутая в сапоги с подковами русская армия в полном составе. И наконец хлопнула входная дверь со стуком, превосходящим все предшествующие стуки. Гостья подпрыгнула на диване и чуть не выронила стакан с напитком.

— По мнению Саймона, — мягко объяснил я, — двери изобретены, чтобы мешать людям заниматься делом.

Он ворвался в гостиную с вулканическим блеском в глазах и смял в рукопожатии кисть южноамериканской леди. Излучая очарование, минут десять смеялся и разговаривал с нами, прихлебывая холодное пиво.

— Ну, — Саймон поглядел на часы, — боюсь, я должен уйти, у меня там группа добровольных помощников, которых надо муштровать. Извините, больше не могу задерживаться, надеюсь, еще увидимся. Отлично. Превосходно.

Он еще раз сжал в тисках нежную руку дамы и скрылся. Откинувшись на спинку дивана, она слушала удаляющийся грохот, подобный шуму отступающей армии.

— Как, ты сказал, его зовут? — спросила гостья.

— Саймон, Саймон Хикс.

— Ему больше подходит имя Ураган Хикс, — твердо произнесла она.

С тех пор мы его так и зовем.

Нет слов описать, с каким энтузиазмом Саймон взялся за свою новую работу. Вибрируя точно арфа, он в два счета реорганизовал нашу систему опеки животных, и если раньше она приносила желанные, но очень скромные пожертвования, то теперь суммы заметно возросли, и наши животные, как говорится, выстроились в очередь на «усыновление». Вот как действует эта система: вы «усыновляете» какого-то зверя, вносите деньги на его пропитание, и на клетке или ограде загона появляется табличка с вашим именем. Весьма удобно для озабоченных родителей или крестных, кои накануне дней рождения или Рождества носятся по магазинам в поисках оригинальных подарков: нужно всего лишь «усыновить» какого-нибудь обитателя нашего зоопарка от имени дитяти или крестника. Разумеется, у нас действует скользящая шкала, взнос на лягушку намного меньше взноса на гориллу, и хотя эти деньги ни в коей мере не покрывают наши расходы на годовое содержание животных, польза от них немалая. Заодно родители и дети проникаются сознанием, что помогают нам в нашей работе, и не без гордости заходят навестить «своего» зверя.

Когда я учредил в Америке родственную организацию, мы назвали ее SAFE (Save Animals From Extinction — Спасите Животных От Вымирания), но американцам показалось, что эта аббревиатура слишком похожа на название какого-то лекарства, и пришлось избрать более пышное наименование — Международный трест охраны диких животных. Однако Саймона ничуть не смущало название SAFE, он тотчас запатентовал его и придумал новый способ для людей, желающих вносить пожертвования в нашу копилку. Заказал в типографии карточки с названием каждого вида и снабдил ими ящики с надписями: «Ветеринарное обслуживание», «Содержание», «Возвращение в природную среду» и тому подобное. Посетители зоопарка могли положить в ящик монету или ассигнацию, выбирая ту сторону нашей деятельности, которая их больше интересовала, зная, что деньги будут истрачены именно на эти цели.

Наряду со всеми этими делами Саймон решил, что должен пройти курс обучения вместе с нашими заморскими студентами, и стал прилежно ухаживать за обитателями всех секций зоопарка. По мере того как Саймон расширял круг своих познаний, он начал исполнять роль экскурсовода, рассказывая посетителям о нашей работе и о биологических особенностях каждого животного. Предельно простодушный человек, он, что называется, клюет на голый крючок. Послушав однажды (без его ведома), как он просвещает группу членов Треста, я зазвал его в свой кабинет и сказал:

— Саймон, мне нужно с тобой серьезно поговорить.

— Да, а что? — тревожно осведомился он.

— Я по поводу лекций, которые ты читаешь членам Треста. На днях мне случилось тебя послушать.

— Нет, правда, неужели слушал, Господи?

— Правда, — серьезно продолжал я. — И хотя в целом лекция была на должном уровне, мне кажется, тебе не стоило преподносить этим беднягам заведомую «липу».

— «Липу»? — через силу вымолвил он.

— Ну, может, не заведомую «липу», — уступил я. — Может быть, ты и впрямь считаешь, что ирбис обитает в Сахаре.

Он уставился на меня, потом вдруг сообразил, что я его разыгрываю.

— Умоляю, — сказал он, — ради Бога, не делай больше таких вещей. У меня чуть сердце не оборвалось.

Как раз в это время у Саймона возникли осложнения с нашими орангутанами. Огромный самец Гамбар с острова Суматра чрезвычайно ревниво охранял свою территорию и свою супругу Гину. И надо же было ему вбить себе в голову, что Саймон (чья шевелюра цветом весьма похожа на шерсть орангутана)

— соперник, домогающийся расположения Гины. Завидев Саймона, Гамбар хватался за перекладину и раскачивался на ней, колотя висящую на цепи шину от грузовика, а завершал грозную демонстрацию силы тем, что сгребал в охапку Гину и яростно совокуплялся с ней, чем приводил Саймона в великое смущение. Дошло до того, что Саймон, когда водил по зоопарку членов Треста, отказывался подходить близко к клетке орангутанов.

— Ой, глядите — орангутан! — кричали гости, издали приметив Гамбара.

— Да-да, отлично, — лихорадочно выпаливал Саймон. — Но сперва я должен показать вам наших лемуров.

Саймон сообщил мне, что во время совокупления с Гамбаром Гина смотрела на него с такой укоризной, что у него сердце сжималось.

— Это ужасно, — говорил он. — Как будто она обвиняет меня.

— Не бери в голову, — утешал я его. — Только подумай, как ты прославишься, когда Гамбар сделает последний ход. Еженедельник «Ньюс оф зе уорлд» заплатит тебе кругленькую сумму за историю твоей жизни.

— Что? — воскликнул Саймон. — Какой еще последний ход? О чем ты толкуешь?

— Ты будешь единственным в истории человеком, на кого подаст в суд за попытку отбить возлюбленную суматранский орангутан, — объяснил я.

Популярность моих книг открывала передо мной многие двери, особенно в среде так называемых «знаменитостей». Чрезвычайно полезно знать, что большой босс такой-то организации — ваш преданный поклонник: вы можете без стеснения обращаться прямо к нему с просьбой оказать услугу, вместо того чтобы медленно карабкаться вверх по липкой и непокорной бюрократической лестнице. К тому же один почитатель сведет вас с десятком своих знакомых, которые могут вам чем-то помочь, и образуется нечто вроде гирлянды из маргариток. Типичный случай — поиски подходящего патрона для нашего новорожденного американского филиала.

Примерно в это время Том Лавджой, собрав в американском Совете благожелательных и щедрых деятелей, задумался над тем, что теперь нужно подыскать, так сказать, «носовое украшение», человека, хорошо известного американцам и способного придать особый блеск организации. И Том позвонил мне, чтобы обсудить этот вопрос.

— Как насчет князя Ренье? — предложил я. — Он любит животных, у него в Монако даже есть свой зоопарк.

— Тогда уж лучше его жена, — отозвался практичный Том. — В Америке никто не слышал про князя Ренье, зато все знают Грэйс Келли.

— Что верно, то верно, — сказал я. — Но я незнаком с ней.

— Зато я уверен, что Дэвид Нивен знаком, — ответил Том. — А с ним ты знаком. Это ведь он был шафером твоей гориллы?

— Он, да только я не люблю просить друзей, чтобы они, так сказать, извлекали из своих знакомств выгоду для меня.

— Не захочет — откажется, только и всего, — философически заметил Том.

И я позвонил Дэвиду. Что он посоветует?

— Ненавижу впутывать друзей в такие дела, Джерри, — сказал Дэвид. — Но вот что я сделаю — помогу тебе получить приглашение, а там уж ты сам изложишь свое дело, я только предупрежу ее.

— Отлично, Дэвид, — отозвался я. — То, что надо. Главное, чтобы нам с Томом открыли дверь, дальше мы сами управимся. Уверен, все будет о'кей. Том обаянием не многим уступит тебе.

— Не пытайтесь мне льстить, мистер Даррелл, — серьезно произнес Дэвид.

— Беда с вами, второразрядными актеришками, — не признаете правды, когда ее говорят вам прямо в глаза, — сказал я и поспешил положить трубку, не давая ему ответить.

Спустя некоторое время княгиня Грэйс выразила согласие принять нас и был назначен день. Том ликовал.

— Милая голубушка Мисс Америка, — говорил он.

— Она еще ничего нам не обещала, — заметил я, — и умоляю тебя — не вздумай называть ее милой голубушкой Мисс Америка. Она княгиня, черт возьми.

— Только жена князя, — поправил меня Том.

— Заруби себе на носу, мой дорогой Томас: особы, ставшие княгинями благодаря замужеству, порой носятся со своим званием и положением больше, чем урожденные.

— Я должен делать реверансы перед ней? — спросил Том.

— Нет. Хотя такое зрелище доставило бы мне подлинное удовольствие, лучше избавь княгиню Грэйс от подобных церемоний. Однако учитывая твою неотесанность, чувствую, что не помешает преподать тебе несколько уроков — как следует вести себя в таких случаях. Займусь твоим образованием, как только встретимся во Франции.

Поскольку вас не каждый день приглашают в княжеский дворец в Монако, я посчитал, что сему мероприятию надлежит придать соответствующий блеск. А потому разместился вместе со своим женским эскортом (жена, секретарша и одна давняя приятельница) в роскошном отеле, откуда было слышно шуршание бумажек в казино. Вздыбив свои вкусовые сосочки изысканным аперитивом, мы вступили в зал ресторана, встреченные подобострастным метрдотелем и шеренгами учтивых официантов. Только мы отведали нежнейший овощной суп, холодный, будто нос белого медведя, и официанты в торжественной тишине поставили на стол варенного в шампанском и сливках лосося, как появился Томас Лавджой, всем обликом похожий на единственную выжившую жертву страшного месопотамского землетрясения. При виде его у метрдотеля вырвался вибрирующий писк, какой издает морская свинка, на которую вдруг наступил битюг. Честно говоря, я вполне разделял его чувства.

Одна рука Тома сжимала содержащий, видимо, все его земное имущество портфель, изготовленный из кожи престарелого крокодила, страдавшего проказой. Костюм его выглядел так, будто в нем поочередно спали семнадцать бомжей, а восемнадцатый выбросил на свалку. Рубашка была сероватого цвета, только участок, окружающий шею, — черный. Галстук (некогда, вне сомнения, смотревшийся великолепно) выглядел так, будто его задумчиво пожевал и потом выплюнул какой-нибудь не одаренный большим мозгом динозавр. Довершала ансамбль обувь — Чарльз Чаплин много лет безуспешно пытался придать своим ботинкам такой вид. Изборожденная складками кожа, что твой грецкий орех, торчащие вверх флагштоками носы, отчаянно цепляющиеся за верха подметки… Казалось, приди вам в голову неразумная мысль изучить их поближе, непременно подцепите какую-нибудь заразу.

— Привет всем, — сказал Том, втискивая свою неприглядную плоть в кресло. — Извините, что опоздал.

Мой женский эскорт воззрился на него так, как если бы он был жабой, притаившейся на дне тарелки с супом. Сами все такие нарядные, в шелках и сатине, намазанные, расфуфыренные, источающие дорогие благоухания, словно летний луг после первого укоса, а тут среди них этакое чучело огородное.

— Надеемся, ты не собираешься в таком виде являться во дворец к княгине Грэйс? — дружно молвили они грозным тоном.

— А что? — удивился Том. — Чем я вас не устраиваю?

Они объяснили ему — чем. Казалось бы, за много лет я наслушался, как женщины препарируют своих мужчин, но такого обстоятельного и жестокого разбора не припомню. Тому велели бегом подняться наверх, где, сколько он ни возражал, заставили раздеться чуть ли не догола, и пока Том сидел, завернувшись в банное полотенце, на моей кровати, гостиничная обслуга занялась его платьем.

— Не все ли равно, как я выгляжу, — обиженно заявил Том. — Вчера я завтракал вместе с президентом Перу, и он ничего не сказал.

— Есть женщины, которые судят о человеке по одежде, — ответил я. — И я уверен, что княгиня Грэйс — одна из них. У этих женщин особое зрение и встроенный радар. Приведи их в зал, где собралось три сотни людей, и они тотчас заметят микроскопическое пятно яичного желтка на галстуке мужчины в дальнем конце помещения.

—Но я же не виноват, что мой багаж потерялся в Париже!

— Не станешь же ты объяснять ей это. Она решит, что ты всегда выглядишь точно старьевщик.

Наконец одежда Тома вернулась, уже не такая похожая на посылку с театра военных действий в Крыму, и, пока он одевался, я вкратце просветил его насчет придворного этикета.

— Не забудь поклониться, когда она подаст тебе руку. И называй ее либо «ваша светлость», либо «ма-ам».

— «Ма-ам»? — переспросил Том.

— Ну да, это сокращенное «мадам».

— А можно, я стану называть ее миссис Ренье?

— Ни в коем случае. Держись лучше за титул «ваша светлость».

Мы заняли места в такси и поднялись на холм, откуда глядит на сверкающую гладь Средиземного моря сказочный розовый дворец. У ворот нас остановил строгий часовой в форме, какую мог носить кто-то из героев оперетты «Нет, нет, Нанетт» или еще какого-нибудь экзотического мюзикла. Нас проводили в обитель секретаря княгини и попросили подождать минутку.

— Классный особнячок, — заметил Том, созерцая мрамор и золоченую резьбу на дереве.

— Ради Бога, не забудь, что я тебе говорил, — сказал я, считая, что Том, как председатель нашего американского Совета, должен первым приветствовать княгиню. Секретарь открыл дверь, и нас провели в кабинет. Ослепительно красивая и элегантная княгиня поднялась из-за рабочего стола и направилась к нам улыбаясь. И тут я с ужасом увидел, как Том приветственно машет ей рукой.

— Привет, Грэйс, — сказал он.

Стремясь исправить положение, я поспешил взять слово.

— Ваша светлость чрезвычайно добры, что нашли время для нас, — пролепетал я. — Разрешите представить вам доктора Лавджоя, председателя нашего американского Совета, а моя фамилия Даррелл.

После чего мы сели вместе с княгиней на широкий диван и попытались рассказать ей про цели нашего Треста. Как ни терпеливо внимала княгиня, я не сомневался, что услышу отрицательный ответ на нашу просьбу. Ее светлость приняла нас только ради своей дружбы с Нивеном и теперь подыскивает вежливые слова для отказа. Пришло время выкладывать козырную карту. Только она заговорила про обилие всяких обязательств, а «…потому вряд ли…», как я положил ей на колени большой снимок нашего новорожденного горилленка, лежащего на животике на белом махровом полотенце. Остановившись на полуслове, княгиня восторженно вскрикнула будто школьница. «Утю-тю-тю» не сорвалось с ее губ, но я чувствовал, что еще немного, и она начнет сюсюкать.

— Ваша светлость, — сказал я, — перед вами как раз одно из тех животных, которым мы стараемся помочь выжить.

— О, какая прелесть, — проворковала она. — В жизни не видела ничего прелестнее. Можно, я покажу этот снимок мужу?

— Он ваш, я специально привез его вам.

— О, большое спасибо, — произнесла она, не отрывая от снимка глаз, отуманенных нежностью. — А теперь скажите, чем я могу вам помочь.

Покидая дворец десять минут спустя, мы могли поздравить друг друга с тем, что патронессу американского филиала нашего Треста зовут ее светлость Грэйс, княгиня Монако.

— Я знал, что фотография горилленка добьет ее, — торжествующе сказал я Тому, когда мы садились в такси. — Все женщины, кому я показываю этот снимок, сходят с ума. Действует на их материнский инстинкт.

— А по-моему, твой снимок тут ни при чем, — отозвался Том.

Я уставился на него.

— Как это понимать — ни при чем? — возразил я. — Именно снимок решил исход дела.

— Ничего подобного, — ухмыльнулся Том. — На самом деле ее покорило пятнышко яичного желтка на моем галстуке.