Книга: Юбилей ковчега
Назад: Глава вторая. ЗА ПОДАЯНИЕМ ПО СВЕТУ
Дальше: Глава четвертая. ПРИНЦИП МОЗАИКИ

Глава третья. ПОПРОБУЙ СОХРАНИ…

На бумаге сам принцип размножения животных в неволе для сохранения вида выглядит достаточно просто. Вы определяете нуждающийся в спасении вид и создаете плодовитую колонию. На деле все куда сложнее. Прекрасный пример — сага о карликовой свинье. Проблемы, с коими мы столкнулись, пытаясь помочь выживанию этого миниатюрного представителя семейства свиных, многому нас научили. Научили, как важно работать в поле, поскольку мы слишком мало знаем про образ жизни большинства видов. Научили, что очень часто в разных концах света равнодушие властей или межведомственные склоки могут сорвать все усилия по охране дикой природы. А в данном конкретном случае мы узнали, что угроза иным животным не так велика, как нам представляется, ибо когда заинтересовались карликовой свиньей, считалось, что этот вид уже вымер.
Впервые карликовую свинью, самый мелкий вид в семействе свиных, описал в 1847 году в Ассаме (Северная Индия) Б. Ходжсон. Сперва не было даже уверенности, что речь идет об отдельном виде, а не о поросенке обыкновенного дикого индийского кабана. Тем не менее истина была установлена, и вид получил наименование Sus salvanius. Для музеев добыли несколько особей, затем «карлики» исчезли так же внезапно, как были обнаружены. Виной тому считалось вторжение человека в их среду обитания — заросли пеннисетума, которые выжигали, расчищая площади для земледелия. Казалось, карликовая свинья лишь на короткий миг отметилась в ученых трудах, чтобы тут же отойти в небытие, подобно дронту.
Однако я не исключал возможности, что на редко посещаемой учеными обширной территории где-нибудь в зарослях еще могли уцелеть никем не замеченные мелкие робкие особи, и сказал себе, что надо бы когда-нибудь попробовать выследить исчезнувшую свинку. Сказал — и перестал об этом думать, пока жизнь не свела меня с неким капитаном Тесье-Янделлом. И не только с ним — капитан явился в сопровождении выдры, которая в моих глазах превосходила всякие там скучные визитные карточки. Тесье-Янделл искал временное прибежище для этой выдры: его срок службы в Ассаме подходил к концу, он готовился выйти на пенсию и собирался поселиться на Джерси, а до той поры ему надо было где-то пристроить любимого зверька. Не стану утверждать, что я мечтал о выдре, как ни прелестны эти животные, но этот экземпляр с ходу завоевал мое сердце. Пока мы сидели с капитаном в моем кабинете, где по полу форменным образом струился зверек, как будто совсем лишенный костей, Тесье-Янделл заметил, что готов, пока в Ассаме будут оформляться его бумаги, поискать там каких-нибудь интересующих меня животных.
— Карликовая свинья, — выпалил я.
Он, как и следовало ожидать, тупо воззрился на меня.
— Карликовая свинья? Это что еще за создание? — неуверенно молвил капитан.
— Самый мелкий представитель семейства свиных, считается вымершим, но я могу побиться об заклад, что они еще существуют. Очаровательное маленькое животное, — горячо произнес я.
Правда, я никогда не видел карликовых свиней, но отношусь с великим расположением ко всем членам названного семейства. Свинья, да еще карликовая, просто не могла не быть очаровательной. Я достал единственное в моем архиве изображение загадочной свинки, и мы внимательно изучили его. Высота тела карликовой свиньи — 25-30 сантиметров, в целом она величиной с жесткошерстного терьера. Покрыта серой и черной щетиной; клыки маленькие, но достаточно крепкие. На первый взгляд эти свинки и впрямь похожи на поросенка дикого кабана, но при ближайшем рассмотрении видно, что их отличает совсем другая форма головы. При всей моей любви к семейству свиных должен признаться, что даже самый ярый почитатель этих животных не назовет взрослую карликовую свинью красавицей.
К великой моей радости, Тесье-Янделл сразу загорелся.
— Непременно займусь этим, — сказал он. — И буду опрашивать местных жителей — может, что-нибудь и получится.
За прошедшие до того годы я от десятков людей слышал подобные заверения, и очень редко обещания выполнялись. Но Тесье-Янделл сдержал свое слово. Не успел я оглянуться, как получил от него письмо с замечательной новостью — карликовые свиньи существуют, правда в небольшом количестве, местные жители знают про них и попытаются отловить несколько экземпляров. К сожалению, сам Тесье-Янделл не мог за этим проследить, поскольку настало время покинуть Индию, но он поручил заняться этим делом ассамской организации, отвечающей за охрану дикой фауны, которая уже проявила себя в содержании и размножении чрезвычайно редкой белокрылой лесной утки. И вскоре последовало совершенно фантастическое известие — карликовые свиньи отловлены и целые три пары содержатся в одном хозяйстве в Аттарикхате. Четыре драгоценные особи могли стать нашими, сумей мы одолеть два препятствия: во-первых, получить разрешение на их вывоз от правительства Индии, во-вторых, добиться от британского министерства сельского хозяйства согласия на их ввоз на Джерси, ибо на сем острове действуют на этот счет те же законы, что и во всем Соединенном Королевстве.
Первую проблему мы решили, обратившись к сэру Питеру Скотту, члену нашего Научного совета и председателю одной из комиссий Международного союза охраны природы и природных ресурсов (МСОП), занимающейся спасением угрожаемых видов. Сэр Питер тотчас написал письмо премьер-министру Индии Индире Ганди, живо интересующейся охраной природы, и она не замедлила дать свое согласие на то, чтобы нам позволили вывезти на Джерси две или три пары карликовых свиней. Казалось, главное сделано, но не тут-то было. У министерства сельского хозяйства было на этот счет свое особое мнение. Скажите ветеринарам этого ведомства, что вы собираетесь ввезти в Соединенное Королевство коров, или коз, или овец, вообще каких-либо парнокопытных, и им сделается дурно, так они боятся осквернить чистый британский скот грязной иностранной напастью вроде сибирской язвы, ящура, чумы, бруцеллеза или еще какой-нибудь гадкой заразы. Особенно свиньи вызывают у них коллективное нервное потрясение, поскольку благородная британская свинья способна заразиться специфической чумой или рожей.
После долгой переписки, поначалу довольно прохладной, но постепенно все более человечной, нам неохотно сообщили, что мы можем привезти «карликов» в один из зоопарков на Европейском континенте и добиться там от них приплода. Если затем будет точно установлено, что за последние полгода в данной области не отмечено ни одного случая упомянутых страшных болезней, нам будет позволено доставить поросят на Джерси. Вроде бы подходящее решение, но дело в том, что в Европе действует свое карантинное законодательство, и предстояло найти зоопарк, пользующийся соответствующим разрешением, располагающий подходящим помещением и желающий принять у себя карликовых свиней. Перед лицом всех этих сложностей я уже начал жалеть, что вообще когда-то услышал про этих животных. И тут, когда мы совсем отчаялись чего-либо добиться, нам на выручку пришел Цюрихский зоопарк. Дирекция согласилась принять «карликов», попытаться получить приплод и в случае успеха передать поросят (всех или некоторых) нам. Окрыленный успехом (мы шли к нему полгода), я попросил Джереми немедля вылететь в Ассам и привезти оттуда диковинных зверушек. Разумеется, как только Джереми прибыл в Аттарикхат, он столкнулся с тем, что вечно отравляет жизнь борца за охрану природы, — с политикой.
Уже несколько лет (и процесс этот продолжается) Ассам добивался полной автономии, и полный радужных надежд Джереми обнаружил, что между Ассамом и Индией царят, мягко выражаясь, весьма натянутые отношения. А потому, когда он радостно возвестил, что приехал получить три пары карликовых свиней, и предъявил бумагу от мадам Ганди, местные органы и бровью не повели. Джереми ощутил себя таким же желанным гостем, как гробовщик на свадьбе. Деятель, отвечающий за охрану лесов, в чьей власти было решать этот вопрос, заявил, что у него нет лишних свиней. Как будто он хоть что-то делал, чтобы спасти их от вымирания и сохранить ту самую среду обитания, беречь которую было его обязанностью. Столкновение с политическим антагонизмом и бюрократией привело Джереми в бешенство. Обмен с Нью-Дели телеграммами ничего не дал. Хранитель лесов стоял на своем. Джереми был уже готов признать свое поражение, когда хранитель решил, что лимит политических игр исчерпан и лучше не доводить упрямство до абсурда. Достаточно того, что он высказал центральному правительству свое мнение. И Джереми было великодушно позволено вывезти пару карликовых свиней. Как быть? Учредив Трест, мы после тщательного обсуждения и консультаций со специалистами пришли к выводу, что минимальное количество особей любого вида для создания плодовитой колонии с достаточно широкой генетической базой — три пары, и этой цифрой следует руководствоваться, за исключением особых случаев, например, если вся популяция диких животных состоит всего лишь из восьми — десяти особей. Поразмыслив, Джереми справедливо рассудил, что придется довольствоваться малым, учитывая, сколько времени, сил и денег нами потрачено на этот проект. Итак, он поместил свинок в клетки и поспешил уехать, пока хранитель лесов не передумал.
Малыши благополучно доехали до Цюриха и отлично освоились в карантинном загоне. Они быстро привыкли к неволе и к непривычному корму, и мы прониклись верой в успех нашей затеи. К великой нашей радости, самка принесла пять поросят, да только четверо из них были самцы и всего одна самочка. Лишнее подтверждение мудрости нашей стратегии — стараться приобретать минимум три пары вида для размножения, ведь у нас образовался избыток самцов. А тут еще родители неожиданно умерли, оставив нам всего одну пару. Правда, поросята росли как на дрожжах, но когда они достигли половой зрелости, судьба нанесла новый удар — единственная наша самочка умерла при родах. И остались мы с четырьмя молодыми симпатичными особями мужеского пола. К этому времени отношения между Ассамом и Индией испортились настолько, что нечего было и надеяться заполучить новых самок. В который раз политика стала поперек дороги природоохранным мероприятиям. Не видя другого выхода, мы произвели искусственное осеменение спермой наших «карликов» одного вида мелких домашних свиней, надеясь получить поросят, которых можно будет «выдать замуж» за наших самцов, чтобы в конечном счете вывести потомство, генетически близкое к «настоящим» карликовым свиньям. Из этой попытки ничего не вышло, потому что домашние свиньи не зачали.
Такова печальная повесть о карликовой свинье, которую считали вымершей и заново открыли, о неудавшейся попытке спасения вида; теперь это маленькое животное вновь кануло в безвестность. Когда мы только начинали заниматься его судьбой, в Ассаме ежегодно выжигалось сорок — пятьдесят процентов площади, занятой под пеннисетумом, единственной известной средой обитания карликовой свиньи. Мало того, в последний оплот карликовой свиньи — тигровый заповедник Манас, где обитают также почти совсем истребленные большой однорогий носорог и дикий буйвол, — вторгаются воинствующие сепаратисты. Они убивают объездчиков, разводят костры и стреляют носорогов. Хотя утверждают, будто индийская армия теперь контролирует ситуацию, чудом спасшаяся от полного исчезновения карликовая свинья вскоре последует по пути дронта, квагги, странствующего голубя и множества других тварей, коим не довелось ужиться с самым страшным хищником — гомо сапиенс, никак не заслуживающим звания «разумного».
Конечно, добывать информацию о других представителях животного мира непросто, но уж общение с представителями собственного вида, казалось бы, не должно быть таким сложным, ведь даже языковые барьеры можно преодолеть. Увы, я на собственном опыте убедился, что это не так, что извлечь нужные сведения из своих сородичей бывает не менее трудно, чем проникнуть в тайны половой жизни какой-нибудь загадочной глубоководной рыбы. Убедился, когда мы заполучили белых ушастых фазанов.
Эти красивые грациозные птицы обитают в горах Китая и Тибета, причем, подобно большинству пернатой дичи (достаточно назвать гокко и краксов Южной Америки, а также африканских цесарок), становятся все более редкими из-за отстрела и сокращения среды обитания. Последний раз белых ушастых фазанов вывезли из Китая в 1936 году, и в неволе содержалось всего восемнадцать птиц, неспособных к размножению по разным причинам. А потому, когда представилась возможность приобрести в Китае еще птиц, чтобы попытаться создать плодовитую колонию, мы тотчас же ухватились за нее. Купили две пары, и в одной из моих книг я уже рассказал, каких трудов нам стоило получить от них потомство, сколько огорчений мы испытали. В конце концов все же добились успеха, и наступил поистине праздничный день, когда Шеп Мэлит, заведовавший тогда нашим птичником, и я могли с нежностью полюбоваться тринадцатью хрупкими цыплятами, одетыми в желтовато-коричневый пух с шоколадными пятнами; малыши, попискивая, сновали вокруг высидевшей их бентамки — ни дать ни взять заводные игрушки, какими торгуют лоточники.
Разумеется, мы завели пространную картотеку с различными данными о наших драгоценных крошках, однако нам недоставало кое-какой важной информации о состоянии вида как в неволе, так и в местах обитания. От голландского торговца, продавшего нам взрослых птиц, мы знали, что он приобрел их в Пекинском зоопарке. Казалось, настолько естественно написать директору этого зоопарка и запросить у него нужные сведения!
Я сочинил восторженное письмо, поведал, как мы были счастливы, получив фазанов, подробно рассказал о работе Треста и попросил оказать нам содействие. Приложил к письму несколько экземпляров нашего годового отчета, путеводитель по зоопарку, фотографии цыплят и их родителей в птичнике. Потекли дни, недели. Сказав себе, что из-за культурной революции в Китае письмо могло затеряться, я отправил следом копию (плюс еще фотографии и прочий материал) с соответствующей припиской. Прождав еще несколько недель, послал третье письмо, затем четвертое. Безрезультатно. Поразмыслив, разработал новый план действий. Написал послу Китая в Лондоне, приложив копии писем в Пекинский зоопарк, прося совета и помощи. Никакого ответа. Написал снова, добавив, что предыдущее послание, несомненно, потеряно этими никуда не годными, паскудными британскими почтовиками, и снова приложив копии всего, что я когда-либо писал про белых ушастых фазанов. Никакого ответа. Словно я вообще не начинал еще никому писать. Изрядно разозленный (я ведь не просил их поделиться своими атомными секретами), я написал поверенному в делах китайского посольства, вновь излагая суть дела и сопровождая письмо очередными копиями. Моя переписка по этому вопросу могла сравниться объемом с рукописями Толстого, и почтовые расходы составили внушительную сумму. Молчание. Я дважды повторил эту попытку. Молчание.
В полном отчаянии я сделал копии всей моей односторонней переписки с китайцами и послал нашему послу в Пекине, прося извинить за беспокойство и умоляя помочь мне пробить стену молчания. Посол учтиво ответил, что направил мое послание директору Пекинского зоопарка и что больше ничего не может сделать. В письме выражалась надежда, что я получу долгожданный ответ. Не скажу, чтобы я удивился, не получив вообще никакого ответа. Сегодня, почти тридцать лет спустя, дело так и не сдвинулось с места. Такого рода односторонняя переписка сильно смахивает на отправку писем Деду Морозу перед Рождеством.
Латиноамериканцы тоже почитают делом чести не отвечать на письма; во всяком случае, так было, когда мы решили заполучить бесхвостых (вулканных) кроликов.
Бесхвостый кролик настолько своеобразен, что выделен в особый род с единственным входящим в него видом, и обитает он только на склонах вулканов в окрестностях Мехико, известных под трудновыговариваемыми названиями Попокатепетль и Истаксихуатль. Мелкий зверек размерами сравним с детенышем европейского дикого кролика, но у него совсем маленькие, аккуратные ушки, прилегающие к голове, более округлый профиль и присущая лишь этому роду стойка.
Помню, как мы впервые ехали вверх по склону Попокатепетля, высматривая кроликов. Конец дороги уперся в рассыпчатый снег, и в пути мы увидели только редкий сосновый бор, где топорщились золотистые кочки травы закатон, словно сотни тысяч париков на манекенах. Когда же мы стали спускаться обратно в заполненную смогом низину, где раскинулся Мехико, этот все более дурно пахнущий город, то услышали вдруг странный звук, нечто среднее между щебетом и лаем. Присмотрелись — и увидели настороженно глядящего на нас бесхвостого кролика, восседающего на роскошном парике из закатона. Я любовался очаровательным, будто только что вымытым и причесанным зверьком с маленькими яркими глазами, обитателем закатонового царства в прозрачном свежем воздухе у вершины вулкана. Потом перевел взгляд на долину, где под густой пеленой смога таился мегаполис. И мне подумалось, что кролик сумел вписаться в свою среду, не вредя ей, тогда как человек, куда бы ни пришел, гадит в своем гнезде, портит все не только для себя, но и для других созданий, которые пытаются выжить возле него.
Уже и в шестидесятые годы было видно, как домашний скот и зерновые взбираются вверх по склонам вулканов, угрожая среде обитания кроликов, и я подумал, что пора действовать. За два года отправил одиннадцать писем соответствующим органам власти в Мехико и не получил ни одного ответа. От досады несколько писем послал заказными, чтобы не говорили, будто они не дошли. Когда же, выйдя из себя, сам отправился в Мехико, чтобы увидеть человека, коему адресовал свои послания, назначенные встречи сплошь и рядом отменялись под каким-нибудь предлогом. Наконец я все же застал его, но он категорически отрицал получение каких-либо писем от меня, хотя я показал ему папку с копиями. После чего, встав на защиту своего латиноамериканского самолюбия, изрядно пострадавшего от моего раздражения, вызванного его канителью, еще долго манежил меня, прежде чем выдал разрешение на отлов и вывоз бесхвостых кроликов.
Когда имеешь дело с бюрократией и ее тупыми представителями, есть лишь один способ достичь успеха: будь холоден, как глетчер, и напирай сантиметр за сантиметром, как тот же глетчер, покуда не добьешься своего. Однако схватка с бюрократами — подобно схваткам с аллигаторами — требует отваги, силы и времени, а времени как раз порой и не хватает, потому что требуется срочное решение вопроса. К тому же не всегда бюрократ становится камнем преткновения. Кто не знает, что мистер Бамбл у Чарлза Диккенса сравнивал закон с ослом, и кто не сталкивался с законом, напрашивающимся на сравнение с потрясающе бестолковым, умственно отсталым ослом.
Дефицит времени и законотворческого здравого смысла ярко выразился в случае с приморской овсянкой Даски, случае настолько несуразном и смехотворном, что, если бы не трагический исход, рассказ о нем вызвал бы недоверчивый смех в любой аудитории и люди хвалили бы вас за редкостный сарказм и способность к преувеличению.
Приморская овсянка Даски (о ней теперь приходится, увы, говорить в прошедшем времени) — симпатичная маленькая птичка, обладавшая темным оперением в желтую крапинку и мелодичным голосом. Она обитала на приморских засоленных болотах Флориды, но дренажные работы и вторжение человека в ее среду обитания привели к тому, что под конец оставалось всего четыре особи, притом все — самцы. Их отловили и приступили к поиску самки — безрезультатно. Таким образом, единственными в мире представителями вида была упомянутая четверка самцов. Между тем поблизости жила родственная приморская овсянка Скотта(1), и возникла идея скрестить самку этого вида с овсянками Даски, с тем чтобы, скрещивая далее потомство, постепенно получить вид, генетически неотличимый от овсянок Даски. Казалось бы, разумный подход к проблеме, требующей безотлагательного решения, и все соглашались, что стоит попытаться. Все — кроме Службы рыбных ресурсов и диких животных США, федеральной организации, в чьем ведении находились уцелевшие овсянки Даски и в чьи обязанности входило позаботиться о том, чтобы вид не вымер.
1) Несколько лет спустя, исследуя ДНК приморских овсянок, установили, что овсянка Скотта родственно не так близка овсянке Даски, как некоторые другие приморские виды. Однако этот факт не играет роли для моих дальнейших рассуждений, а только говорит о том, что борцам за охрану живой природы и генетикам следовало раньше объединить свои усилия.
Проблема заключалась не в финансах, ибо деньги для этого проекта предоставили неправительственные источники (в том числе американское отделение нашего Треста), от федеральных органов тут ничего не требовалось. А камень преткновения был исключительно юридического свойства, как это можно видеть по приводимым здесь выдержкам из пресс-релиза Флоридского общества имени Одюбона, который оказался гласом вопиющего в пустыне.
ДЛЯ НЕМЕДЛЕННОГО ОПУБЛИКОВАНИЯ ПРОЩАЙ НАВЕКИ, ПРИМОРСКАЯ ОВСЯНКА ДАСКИ?
Мейтленд. Флоридское общество имени Одюбона настоятельно призывает федеральные органы одобрить мероприятие по скрещиванию, призванное спасти для мира гены приморской овсянки Даски.
По словам Питера Родса Морта, председателя Флоридского общества, намеченную программу следует осуществить немедленно, пока живы содержащиеся в неволе четыре самца овсянки Даски… «Мы можем создать плодовитую популяцию, чьи гены по сути будут аналогичны генам овсянок Даски. У нас уже есть деньги на год работы с этим проектом». Однако Морт сообщает, что Служба рыбных ресурсов и диких животных до сих пор отказывается одобрить программу скрещивания. Юристы названной Службы пришли к выводу, что потомство овсянок Даски — Скотта никогда не даст «чистокровных Даски», стало быть, не может считаться угрожаемым видом. А потому Служба не вправе расходовать на эту программу деньги, предназначенные для спасения угрожаемых видов, и не берется охранять выпущенных на волю гибридов Даски — Скотта.
«Если Служба полагает, что нет смысла тратиться на сохранение генов овсянки Даски, — говорит Морт, — предпочитая расходовать средства на более знатные угрожаемые виды, мы как-нибудь переживем это решение. Однако нельзя позволять юристам обрекать посредством софизмов овсянок Даски на полное исчезновение, тем более что есть разумная реальная альтернатива. Нельзя допустить, чтобы вид совершенно исчез лишь потому, что Служба рыбных ресурсов и диких животных не в состоянии преодолеть собственную бюрократическую инерцию. Короче, мы не можем бездеятельно дожидаться, когда одна за другой вымрут оставшиеся овсянки Даски. Особенно коль скоро существует альтернатива и есть средства, предоставленные частным сектором».
Однако на этом битва не кончилась. В борьбу включились Международный совет по охране птиц, ученый секретарь Смитсонова института, видный орнитолог и птицевод Диллон Рипли, и куратор Отдела естественных наук во Флоридском государственном музее доктор Харди, который написал письмо в Вашингтон директору Службы рыбных ресурсов и диких животных США. Ниже следует выдержка из полученного им ответа, образец возведения напыщенного пустословия в ранг нового искусства. В скобках — перевод бюрократического диалекта на обычный язык и мой комментарий.
«…Хотя ваше предложение содержит некоторые интересные возможности, мы полагаем, что скрещивание овсянок Даски с родственными приморскими видами вряд ли оправданно по следующим причинам:
1. Нет никаких гарантий, что скрещивание даст Даски-подобных приморских овсянок, способных жить на засоленных болотах, служащих обителью овсянок Даски, нет также гарантий, что гибриды будут плодовитыми. (Такое скрещивание никогда не производили, стало быть, вы не можете знать, что из этого выйдет.) 2. Скрещивание приведет к постоянному размыванию димов овсянки Даски, что нам представляется нежелательным. (На языке биологов «дим» — «группа особей с высокой вероятностью спаривания между собой»… Но можно ли при наличии всего четырех самцов вообще говорить о каком-то диме, тем более о каком-то размывании, тем более о желательности или нежелательности?) 3. Нам слишком мало известно о том, осуществимо ли «обратное скрещивание» и способно ли оно дать почти «чистокровных» приморских овсянок Даски. (Опять же — вы еще не делали никаких попыток; и вообще — что вы теряете?) 4. Мы не считаем, что метод гибридизации как природоохранное средство регенерации конкретных видов совместим с уставом нашей организации. (Насколько я понимаю, он хочет сказать: «Мы предпочитаем ничего не делать вместо того, чтобы что-то делать, так как, делая что-то, можем создать прецедент и нам придется работать».) 5. Одобрение данного проекта создаст в области скрещивания прецедент, который мы не можем поддерживать. (Прецедент, явившись на свет, превращается в хищного монстра, ищущего, кого бы сожрать. Ящик Пандоры лучше не открывать. Овсянки всегда найдутся, бюрократов следует беречь.) Сожалею, что наши взгляды на способы сохранения приморской овсянки Даски расходятся. Тем не менее мы весьма признательны за ваше предложение и надеемся, что вы сможете поддержать задуманное нами мероприятие. (Под «мероприятием» подразумевались дальнейшие поиски самок овсянки Даски.) Искренне…»
Один комментатор высказался по этому поводу еще более едко, чем я.
«Причины отказа выражены в форме софистических выкрутасов, продиктованных опасением „создать прецедент“. Поскольку вымирание вида — прецедент, с которым мы будем сталкиваться постоянно, нам трудно оценить или понять юридический жаргон и бюрократические препоны, воздвигаемые людьми (иные из которых были биологами и специалистами по охране живой природы, прежде чем запутались в сетях управленческих структур), коим следовало бы понимать, что к чему. Есть нечто нелепое в том, что последний удар популяции приморской овсянки Даски нанесен именно тем федеральным органом, в чьи обязанности входило не дать ей исчезнуть».
Пока шла эта битва, овсянки Даски одна за другой умирали, но Служба рыбных ресурсов и диких животных не расставалась с бюрократическими шорами и стояла на своем.
Шестнадцатого июня 1987 года умер последний самец приморской овсянки Даски. Так за сорок с небольшим лет популяция, насчитывавшая в сороковых годах больше шести тысяч особей, исчезла с лица земли из-за бездумья и захватнических повадок человека в сочетании с идиотскими бюрократическими замашками несимпатичной людской породы, именуемой юристами. Один превосходный молодой журналист завершил свою корреспонденцию в «Орландо сентинел» о кончине овсянки такими словами: «Как канарейка давала знать шахтерам, что в воздухе мало кислорода, так исчезновение овсянки Даски предупреждает о грозящей всем нам опасности».
Таковы некоторые ситуации, с коими мы сталкивались на фронте борьбы за охрану живой природы, стараясь наладить размножение видов в неволе. Иногда ваш противник — мелкое правительственное учреждение, иногда — один отдельный человек (что отнюдь не всегда облегчает вашу задачу). А иногда битва развертывается по всему свету, вовлекая столько различных людей и организаций, что вы теряете всякую надежду чего-либо добиться. Здесь мне сразу вспоминается международная торговля дикими животными и связанным с ними товаром.
В те дни, когда я только-только учредил свой зоопарк на Джерси, меня на одном совещании познакомили с голландским торговцем животными, обаятельным человеком, который блестяще изъяснялся по-английски и (думаю, подобно всем торговцам) не знал никаких моральных мучений. Конечно, в ту пору общественность не очень-то была осведомлена (не то что сегодня) о незавидном положении дикой фауны и не было настоящего, действенного международного охранного законодательства. Правда, в некоторых странах существовало то, что я всегда называл «бумажной охраной» части обитающих там видов, но с проведением законов в жизнь дело обстояло плохо, и, даже если проявлялась некая активность, чаще всего дело срывалось из-за отсутствия средств на необходимый персонал и оборудование. Да и торговцы (подобно нынешним наркодельцам) неустанно изобретали новые хитрые способы обойти закон.
Вечером, когда завершилось упомянутое совещание, голландец отыскал меня
— обнаружив, что я учредил зоопарк, он хотел знать, нельзя ли продать мне что-нибудь. Услышал с огорчением, что у него нет ничего, что я желал бы приобрести, а если бы и пожелал — мне это не по карману. Однако, будучи человеком компанейским, он засиделся допоздна. Под воздействием алкоголя голландец становился все более общительным и разоткровенничался. Надо ли говорить, что я, полагаясь на крепость своей головы и надеясь побольше разузнать, щедро подливал ему спиртного и не скупился на вопросы.
— Дорогой Джерри, — говорил он (мы уже перешли на «ты», и он смотрел на меня как на побратима), — ты только пожелай, я раздобуду для тебя любого зверя, какие бы законы его ни охраняли.
— Брось хвастаться, — сказал я, укоризненно улыбаясь, как если бы передо мной сидел озорной ребенок, — ни за что не поверю.
— Да нет же, Джерри, это правда, уверяю, — настаивал он. — Клянусь могилой матери.
— Прими мои соболезнования по поводу кончины твоей матушки.
— Она жива, — последовало опровержение. — Но я клянусь могилой, в которую она когда-нибудь ляжет. Давай, назови какое-нибудь животное, проверь меня.
— Комодоский варан, — сразу сказал я, зная, как строго эти самые крупные ящерицы охраняются на их острове индонезийскими властями.
— Пфу! — Он приложился к своему стаканчику. — Придумай что-нибудь потруднее. С комодоскими варанами не будет никаких проблем.
— Ну и как же ты это сделаешь? — поинтересовался я.
— Понимаешь, — он указал на меня длинным пальцем с аккуратно подстриженным ногтем, — у индонезийцев есть катер, который патрулирует берега острова Комодо, ясно?
— Знаю, — отозвался я, — патруль для борьбы с контрабандой и браконьерством.
Голландец кивнул и выразительно моргнул большим влажным карим глазом.
— А знаешь ли ты, какую скорость развивает этот катер? — последовал риторический вопрос. — Максимум пятнадцать узлов.
—И что?
— А то, что на одном из соседних островов живет мой друг, чей катер развивает тридцать пять узлов. Мы подходим к Комодо, этот друг высаживает меня на берег. Разумеется, мы подкупаем островитян — жутко криминальные типы… Три дня отлавливаем варанов. Затем мой катер возвращается и забирает меня. Пять раз за нами гонялись таможенники — куда там. И получай драконов, Европа, получай, Америка.
Он удовлетворенно вздохнул и опустошил свой стаканчик.
— Ну хорошо, — продолжал я его провоцировать. — Вот тебе задачка потруднее. Как насчет большой панды?
Я был уверен, что это собьет спесь с голландца, а он только снисходительно посмотрел на меня.
— Нет, правда, — назвал бы что-нибудь потруднее! Захочешь панду — элементарно.
— Ну и как же ты это сделаешь?
— Говорю — элементарно. Поймаю для тебя панду, выкрашу в черный цвет и провезу легально как медведя. Ни один таможенник не отличит.
Я пошел спать.
Во времена, когда состоялась эта беседа с ловким голландским дельцом, международная торговля дикими животными не регулировалась по-настоящему никакими законами, несмотря на бумажную или реальную охрану животных в странах их обитания, которая была далека от совершенства. Отношение к судьбе различных видов было совершенно бездушным. Тиграм, пятнистым кошкам, крокодилам и морским черепахам грозило полное истребление из-за их шкур, кожи, панциря. Численность тропических обезьян сокращалась, потому что они требовались для экспериментов медицинским учреждениям в Европе и Америке. Сотни тысяч птиц, рептилий, амфибий и рыбок отлавливали по заказу зоомагазинов, и немногие из них выживали, поскольку любители комнатной живности ничего не смыслили в содержании своих «любимцев».
Впрочем, с тех пор положение несколько изменилось к лучшему. Посвятив десять лет изучению торговли животными, Международный союз охраны природы и природных ресурсов (МСОП) разработал Конвенцию о международной торговле угрожаемыми видами (КМТУВ); в 1973 году ее подписало двадцать одно государство, на сегодняшний день к ним присоединилось еще семьдесят. Цель Конвенции — контролировать и регулировать международную торговлю дикой фауной и флорой, а также отдельными продуктами промысла — например, мехом, шкурами, слоновой костью, охраняя виды, коим грозит полное истребление. Смысл Конвенции не в том, чтобы вовсе запретить обмен между странами при разумном использовании дикой фауны, а в том, чтобы этот обмен эффективно контролировался и не наносил ущерба ресурсам. Совсем без Конвенции было бы худо; правда, беспринципные торговцы и перекупщики все равно находят лазейки. Пусть даже одна страна подписала Конвенцию, у нее может найтись сосед (или соседи), не подписавший — вот вам и канал для контрабанды, поскольку таможня не вправе конфисковать животное или растение, вывозимое из страны, не признающей КМТУВ.
Сложная ситуация возникла, в частности, в связи с нелегальной торговлей златоголовым тамарином из Бразилии. Спрос на этого прелестного крохотного примата в сочетании с тем фактом, что леса, где он обитает, подвергли сплошной вырубке, освобождая пространство для сельскохозяйственных угодий, повлек за собой катастрофическое сокращение численности вида. И вдруг, ко всеобщему удивлению, один бразильский перекупщик предложил для продажи двадцать четыре особи, что, по всем данным, составляло чуть ли не четверть всей сохранившейся в мире популяции. Появление этих тамаринов на рынке было поистине ужасным событием. Дальнейшие исследования показали, что в зоопарках и у частных лиц в Японии, Гонконге, Франции и Португалии содержатся еще пятьдесят четыре особи. Оказалось, что все они нелегально отловлены в Бразилии, участнице КМТУВ, где формально эти зверьки охраняются законом. Пойманных тамаринов переправляли контрабандой в Гайану, где они и попадали в руки перекупщиков. При этом никого из покупателей не смущало, что тамарины не только не происходили из Гайаны — сама вероятность обнаружить там дикую популяцию была равна возможности найти колонию белых медведей в Сахаре. Гайана тогда еще не подписывала Конвенцию, не участвовала в КМТУВ и Бельгия, что позволяло этим странам действовать по своему произволу. В итоге около половины мировой популяции хрупкого зверька оказалось в частном владении или в зоопарках.
Тотчас были мобилизованы силы борцов за охрану природы. Никак нельзя было мириться с тем, что столь большой процент мировой популяции редкого вида разбросан по всему земному шару. К тому же тамарины были нелегально отловлены и вывезены из Бразилии. Желательнее всего было возвратить их в Бразилию; если же это окажется невозможным — собрать вместе, чтобы они составили ядро группы для размножения в неволе. Легче сказать, чем сделать… Безмерно любящий мар-мозеток и тамаринов Джереми оказался в гуще этих событий. Первым делом надлежало добиться, чтобы бельгийский перекупщик отдал попавших к нему животных. Естественно, он не был расположен соглашаться, ведь он изрядно потратился, а возвращать тамаринов бразильским властям значило отказаться от наживы. К этому времени в борьбу за спасение несчастных тамаринов включились, кроме нас, МСОП, Международный фонд любителей диких животных, правительства Бразилии и Бельгии, а также Национальный зоопарк в Вашингтоне. Все мы настроились ни в коем случае не выкупать животных (хотя это было вполне возможно), ибо это могло выглядеть так, будто мы смотрим сквозь пальцы, даже поощряем незаконную торговлю тамаринами.
Делались запросы на высшем уровне. Правительство Бразилии просило бельгийские власти добиться по своим каналам, чтобы тамаринов вернули на родину; герцог Эдинбургский — председатель Международного фонда охраны диких животных — также обратился к властям Бельгии. В конце концов, к великому нашему облегчению, давление общественности возымело эффект и перекупщик согласился отправить всех тамаринов, кроме восьми особей, обратно в Бразилию. Глядя на него, вернули на родину и особи, содержавшиеся в Японии; за Бразилией было также признано право собственности на некоторые экземпляры, находящиеся в других странах. Однако тут возникла новая проблема: бразильские власти, не очень разбирающиеся в проблемах охраны животных, не могли взять в толк — почему бы нам попросту не выпустить в ближайшем перелеске возвращенных в страну тамаринов. Но поступить так с животными, привыкшими к неволе, было бы равносильно их убийству. Нам удалось все же договориться с бразильцами, что тамаринов примет Центр приматов в Рио-де-Жанейро, где они составят основу группы для размножения в неволе. Что и было сделано, а затем были созданы еще две такие колонии — одна в Вашингтоне, другая на Джерси. Эти колонии благополучно развиваются, а мы тем временем изо всех сил пытаемся при содействии бразильских властей спасти хоть что-то из тамошних лесов, чтобы, когда число особей в неволе достигнет подходящей величины, можно было разработать схему реинтродукции вида, как это удалось сделать для золотистого львиного тамарина, о чем я рассказываю в пятой главе.
Создание КМТУВ — огромный шаг в нужном направлении, который было бы невозможно сделать двадцать пять лет назад; тем не менее торговля дикими животными, как легальная, так и нелегальная, достигает астрономических размеров. За пять лет после появления этой Конвенции так называемый легальный импорт диких животных и связанной с ними продукции только в США возрос с четырех миллионов до ста восьмидесяти семи миллионов «штук». Всего три года спустя общая стоимость этого импорта равнялась одному миллиарду долларов! Ежегодно с Тайваня вывозится более двадцати миллионов бабочек, чтобы в итоге «украсить» в высушенном виде стены жилищ во всех концах света, и сотни тысяч морских животных убивают каждый год, чтобы их раковины могли пылиться на каминных полках.
Неутолимый аппетит на слоновую кость влечет за собой истребление африканского слона, а поскольку рога носорога ценятся на вес золота, численность этого дивного древнейшего животного сократилась до каких-нибудь нескольких тысяч. Как в торговле наркотиками, так и здесь большие деньги манят алчных торговцев. Если шубка из шкуры оцелота стоит сорок тысяч долларов, то почему не убить красивого зверя? Девять ловчих птиц, недавно ввезенных контрабандой в Саудовскую Аравию, были там проданы за двести тысяч долларов. Перед лицом таких сумм, легально или нелегально выручаемых от продажи диких животных, деньги, вкладываемые в их охрану, выглядят жалкими крохами, у защитников дикой фауны екает сердце. Учитывая размах упомянутой торговли и экономические проблемы, испытываемые некоторыми странами, не приходится удивляться тому, какие просторные лазейки открываются желающим обойти КМТУВ.
Даже если страна присоединилась к Конвенции, юридически она отнюдь не обязана соблюдать законы, предложенные другими странами, никто не помешает настоять на исключениях, служащих ее интересам. Добавим к этому, что запаренные таможенники не обязаны быть зоологами и определять, не входит ли ввозимое животное в список, составленный КМТУВ. Не говоря уже о том, что есть чрезвычайно редкие виды, настолько похожие на широко распространенные родственные, что только эксперт сумеет их различить. А что делать с конфискованными таможней животными? Их нельзя попросту отослать на родину, чтобы там выпустить на волю, тем более что в странах, откуда они происходят, как правило, нет специалистов, способных о них позаботиться. Как же поступает в таком случае таможня? Ей остается только передать животное в зоопарк или сходное с ним учреждение. Несколько лет назад к нам обратились за помощью такого рода.
На Мадагаскаре обитает много различных видов черепах, все они редкие и все охраняются — во всяком случае на бумаге. Одна из самых крупных и красивых — лучистая черепаха, достигающая полуметровой длины при весе около пятнадцати килограммов. Черный панцирь ее украшен ярко-желтыми лучами. У нас на Джерси уже было несколько этих красивых рептилий, и они благополучно размножались в неволе в разных учреждениях Европы и США, однако дикие популяции находились под угрозой. Во-первых, некоторые мадагаскарские племена употребляют в пищу их мясо, несмотря на охранное законодательство, во-вторых, для таких медлительных животных смертельную угрозу представляет наступление человека, выжигающего немногие уцелевшие на острове леса.
Звонок одного руководящего деятеля из отдела по делам диких животных департамента охраны окружающей среды застал нас врасплох и поставил в тупик. Что мы знаем о лучистой черепахе? Мы ответили, что этот вид обитает на Мадагаскаре, что мы содержим этих черепах и размножаем их. Это замечательно
— не могли бы мы помочь с решением одной маленькой проблемы? Дело в том, что в департамент обратились таможенники из Гонконга, они предотвратили попытку контрабандного ввоза лучистых черепах в колонию и конфисковали незаконный груз. Теперь они не знают, что с ними делать. Может быть, мы что-нибудь посоветуем? Слегка озадаченные, мы ответили, что конечно же постараемся помочь. А сколько там черепах? Шестьдесят пять, радостно сообщил чиновник. Их вывезли тайком с Мадагаскара, чтобы в китайских кухнях превратить в сочные мясные блюда, начинку для пирогов и прочие лакомые яства. Вызвавшись помочь, мы, естественно, уже не могли идти на попятную, а потому освободили одно помещение в Доме рептилий. Спустя некоторое время прибыли шестьдесят пять лучистых черепах — одни величиной с тарелку, другие размером со скамеечку для ног. Большинство — в хорошем состоянии, однако несколько особей пострадали от плохого содержания. Четыре черепахи вскоре умерли, остальные прекрасно освоились на новом месте. Захватывающее зрелище ожидало всякого, кто, открыв двери их помещения, видел сплошной ковер из панцирей красивых рептилий.
Разумеется, возвращать их на Мадагаскар не было никакой возможности, но мы известили тамошние власти, с которыми сотрудничали по другим природоохранным вопросам, и нас попросили как-нибудь решить эту проблему. Как только наши гости окончательно освоились, мы договорились о финансовой поддержке с правительством Мадагаскара и разослали самцов и самок в другие зоопарки, уже располагавшие плодовитыми колониями, где был желателен приток свежих кровных линий. Вспоминая теперь этот случай, говорю себе, что нам еще повезло: вдруг вместо шестидесяти пяти черепах нам предложили бы полсотни комодоских варанов или семейку слонов…
Просвещение — вот ключ к решению задачи, как предотвратить ужасное насилие над дикой флорой и фауной. Люди должны усвоить, что все природные ресурсы долговечны, возобновимы — если пользоваться ими мудро, без расточительства. Если все будут знать, что нам надлежит гордиться природным наследством, хранить его и не расточать ради кратковременной выгоды, разумное использование пойдет всем на благо. Назову для примера наше участие в судьбе красавца попугая с острова Сент-Люсия в Карибском море, одетого в роскошное зелено-красно-желто-синее оперение. Когда лет пятнадцать назад о нависшей над этой птицей угрозе узнал заведующий нашим птичником Дэвид Джегго, от многочисленной некогда популяции сент-люсийского пестрого попугая оставалось немногим больше ста особей, да еще несколько птиц содержались в неволе, в маленьких клетках, неспособные размножаться. Причин такого бедствия было много: вырубка составляющей естественную среду попугая лесов, отлов и отстрел, поскольку островитяне охотно едят мясо этой птицы, особенно на Рождество, а молодых птиц нелегально сбывают любителям в Европе и США.
С благословения правительства Сент-Люсии нам разрешили отловить семь молодых пестрых попугаев (единственный местный вид, легально разрешенный к вывозу) и привезти на Джерси, чтобы попытаться создать плодовитую колонию. Как это принято для всех наших редких животных, попугаи оставались собственностью страны происхождения. Они благополучно освоились, и мы рассчитывали на успех, хотя и не ожидали быстрых результатов, потому что большинство попугаев подолгу не размножаются в невале. Тем временем Гейбриел Чарльз, возглавляющий сент-люсийское лесничество, и министерство сельского хозяйства прилагали героические усилия для сохранения уцелевших лесов на острове, служащих не только последним оплотом попугаев, но и важным водосбором для жителей Сент-Люсии. Еще одним важным шагом стал запрет на всякую охоту и полный учет попугаев, содержащихся в неволе. Сверх того, местные власти наняли для участия в кампании по спасению попугая молодого англичанина Пола Батлера, который отлично понимал, сколь важно для успеха просвещение.
Мы снабдили Пола огромными плакатами с изображениями попугаев, и он расклеивал их в школах, государственных учреждениях, даже в магазинах и барах. Ему удалось побудить прозорливое местное правительство объявить пестрого попугая национальным символом Сент-Люсии, и он издавал для школ брошюры о приключениях жако (сент-люсийское прозвище этого вида) и о важной роли его лесной обители. Три года спустя вы не нашли бы на острове ни одного человека, не знающего про эту птицу, про национальный символ, нуждающийся в защите. Естественно, защита птицы подразумевала защиту ее среды обитания и водосбора.
И тут произошла катастрофа — ураган «Аллен» уничтожил лес на большой площади. Мы опасались за судьбы пестрых попугаев; огромные стволы лежали крест-накрест, будто спички, было невозможно пробраться через бурелом, чтобы подсчитать число погибших птиц и помочь уцелевшим. На Джерси поступил отчаянный призыв о помощи, и через сутки Дэвид Джегго сидел в самолете, вооруженный огромной цепной пилой. К счастью, Дэвид смог убедиться, что хоть лес пострадал, на птицах это отразилось не так сильно, как мы опасались. Сами сент-люсийцы (и в этом заслуга Гейбриела Чарльза и Пола Батлера, получившего прозвище Пол Попугай) подобрали выживших, сильно ослабевших попугаев, подкормили их и передали лесничим! После Гейбриел сказал мне — случись этот ураган до нашей просветительской программы, островитяне попросту съели бы всю свою добычу.
Тем временем на Джерси успешно шло разведение этих красивых птиц, и у нас было уже четырнадцать новых особей. Пришло время подумать о возвращении нескольких экземпляров на Сент-Люсию, чтобы там могли создать собственную плодовитую колонию. Наш Трест выделил сент-люсийскому лесничеству средства на строительство птичников, и Дэвид Джегго вылетел на остров, чтобы помочь с их сооружением. Из наших попугаев отобрали две половозрелые особи; однако еще предстояло точно определить их пол, что бывает достаточно трудно не только для сент-люсийских жако. До изобретения одного хитроумного устройства нередко две содержащиеся вместе птицы чахли, не произведя на свет потомства.
Устройство это называется лапароскоп; разумеется, его изобрели для людей, но оно оказалось бесценным инструментом для ветеринаров. Прибор состоит из мощного источника света, гибкого волоконного световода толщиной с карандаш и чрезвычайно совершенного окуляра. Такое устройство позволяет при легкой анестезии исследовать внутренности человека или другого живого организма практически без травм. В случае с птицами делается под крылом маленький разрез — только-только чтобы можно было ввести лапароскоп. Дальше окуляр аккуратно перемещают, пока в поле зрения не появятся половые органы
— два овальных семенника у самца и удивительно похожие на виноградную гроздь яйца у самки.
После того как были построены птичники в Сент-Люсии, мы задумали пригласить к себе самого премьер-министра этой страны, чтобы он принял от нас попугаев. Ученый секретарь нашего Треста Саймон Хикс вылетел в Сент-Люсию с письменным приглашением, и премьер-министр ответил, что с удовольствием примет участие в такой процедуре, если мы назначим подходящую дату. Дальше мы обратились в «Бритиш Эйруэйз»; у этой авиакомпании предусмотрено (по возможности) оказывать бесплатную помощь в перевозке животных, снаряжения, иногда и людей в различные концы света, где осуществляются наши природоохранные программы (например, на Маврикий или на Мадагаскар). Такую же помощь они оказывают и другим организациям, занимающимся охраной живой природы. Итак, мы обратились в авиакомпанию и деликатно справились, не согласится ли она кое-что доставить нам с Антильских островов. Полагая, что речь идет о животных, нам пообещали что-нибудь придумать. Когда же мы честно сказали, что речь идет о премьер-министре Сент-Люсии, это вызвало некоторое смятение, которое, однако, улеглось, когда мы объяснили, сколь важно задуманное нами мероприятие. Словом, компания согласилась доставить премьер-министра с его свитой на Джерси.
Настал великий день. К сожалению, перед тем я болел и получил от врача разрешение участвовать только в самой процедуре передачи попугаев. Перед птичниками мы соорудили помост с микрофонами, чтобы губернатор Джерси сэр Уильям Пиллэр, премьер-министр и я могли обменяться речами. Также к сожалению, погода выдалась пасмурная, моросил мелкий дождичек, что, однако, ничуть не испугало публику и репортеров газет и телевидения. И вот по главной дорожке величественно проплывает кортеж из двух огромных автомобилей с лоснящимися, как у китов, боками и мотоциклистов с синими мигалками. Внушительное зрелище… При появлении премьер-министра и сэра Уильяма дети из нашего приходского хора запели гимн Сент-Люсии, чем, думается мне, и удивили и тронули премьер-министра, который слушал их вытянувшись в струнку. Дети репетировали не одну неделю, и красивый гимн прозвучал в их исполнении очень мило. Попугаи в птичнике за спиной у нас были весьма польщены таким вниманием и своим щебетаньем и криками едва не заглушили наши речи. Когда взял слово премьер-министр, дождь прибавил, и пришлось мне держать над гостем огромный красно-белый зонт. Впервые в жизни довелось мне защищать от дождя премьер-министра, но одна из прелестей труда на природоохранной ниве как раз и заключается в новизне разных дел.
После церемонии премьер-министр с супругой ознакомились со штабом нашего Треста, затем я пригласил их к себе на чай. Когда высокие гости уехали, Пол Батлер остался, чтобы обсудить с нами кое-какие вопросы, а заодно рассказал мне историю, которая, как мне кажется, служит хорошей иллюстрацией того, сколь великую роль просвещение может играть для спасения вида.
Итак. Один американский джентльмен, прилетев в Сент-Люсию, взял такси и попросил водителя отвезти его в лес, где водятся попугаи. Таксист почему-то решил, что за этим кроется дурной умысел, однако отвез ничего не подозревающего американца в лес, где тот мог увидеть попугаев, пообещал вернуться за ним через час-другой, а сам поспешил доехать до ближайшего телефона, позвонил в лесничество и подробно описал «контрабандиста»; ему доводилось слышать рассказы о злоумышленниках, которые усыпляли попугаев и укладывали пачками в чемоданы с двойным дном. У таксиста не было никаких доказательств, одни догадки, однако в лесничестве к его сообщению отнеслись вполне серьезно. Возникла непростая дипломатическая проблема. Речь шла об американце, а Сент-Люсия, подобно всем островным государствам Карибского бассейна, сильно зависит от США по линии туризма. Задержишь американского гражданина, чтобы обыскать его багаж по подозрению в попытке нелегально вывезти попугаев, — об этом непременно поднимут шум газеты, а если человек окажется невиновным, потом не оберешься неприятностей. Поразмыслив, в управлении лесного хозяйства придумали весьма хитроумный план — позвонили в ФБР в Майами, поведали о своих затруднениях и попросили помочь. ФБР охотно пошло навстречу и в свою очередь придумало хитрый план. В Майами записали фамилию американца и номер рейса, которым он возвращался из Сент-Люсии, и, когда самолет приземлился, объявили, что получено предупреждение о заложенной на борту бомбе, так что придется проверить багаж всех пассажиров. Разумеется, на самом деле проверили вещи только пассажира, заподозренного в контрабанде. И не нашли даже перышка.
Тем не менее, говорил Пол, разве не замечательно, что у истоков всей этой истории стоял таксист, который до того, как министерство сельского хозяйства, управление лесного хозяйства и сам Пол Батлер занялись просвещением островитян, вполне мог спросить американца: «Какие именно попугаи вас интересуют?» — и вызваться помочь ему поймать несколько штук.
Назад: Глава вторая. ЗА ПОДАЯНИЕМ ПО СВЕТУ
Дальше: Глава четвертая. ПРИНЦИП МОЗАИКИ