Главную дорогу людей я прошел уже много раз. Целью было: продукты, письма и просто люди. В дороге я старался быть на всех лесных ручьях, у болот и приметных деревьев в одно и то же время. Эти хождения и помогли мне увидеть того первого моего медведя, который впустил меня в лес. Я назвал его Хозяином.

Хозяин почти всегда был на своем месте: я или слышал его, или видел, тяжелого, строгого, без лишних движений, но пристально разглядывающего меня. Тогда я останавливался, не очень торопливо снимал рюкзак и закуривал.

Встречи проходили обычно утром, в 10 — 11 часов и, как правило, во время моего обратного пути. Медведь узнавал о человеке и выходил на дорогу. Выяснение личности проводилось на расстоянии трех–четырех десятков шагов и оканчивалось для меня разрешением идти дальше.

В конце встречи медведь, как всегда, уходил вправо, в ельник, по краю болота. И опять четкость границ, где за рубежи принята естественная география. Но Хозяин уже покинул свою опрометчивую лежку — сон в пяти шагах от дороги, наверное, не всегда был спокойным. Остальное хозяйство животное сохранило.

Почему первым встречал меня именно Хозяин? Случайность? А если допустить, что на этой территории поселился бы более мелкий, не очень взрослый и менее мудрый медведь? Остался бы он рядом с Главной дорогой и с пусть редкими теперь людьми?.. А если бы и не ушел, то, по крайней мере, не стоял бы на моем пути так долго, что я успевал выкурить не одну папиросу. Получил бы он тогда имя Хозяин? А сейчас на дороге в лес стоял именно Хозяин. И пусть он объявился на этом участке в силу случайности, но остаться здесь хозяином получил право только он… Солидность, уверенность в себе, немалая сила, приличный вес (одиннадцать — двенадцать пудов) — это все за Хозяина.

Не мог же я назвать Хозяином того неосторожного медвежонка, что носился вокруг Черепова… Череповский медвежонок ворошил каждую жестянку, что оставлял я возле его «дома», мял ее, ничего не находил и бросал. Однажды в банку я накапал жженого сахара, и банка исчезла с дороги. Я отыскал ее в кустах: медвежонок вывернул жестянку и вычистил ее до блеска…

Мог ли я почтительно относиться к этому животному? Вот почему и сложилось для него несолидное прозвище. Оно родилось от названия поляны и необычности для остального медвежьего общества поведения его отпрыска, осколка… С тех пор на Черепове и жил просто Черепок.

Черепок ломал спичечные коробки, рвал бумажные кулечки с сахаром и вареной рыбой, но предпочитал все-таки не показываться мне. Чем-то он походил на боязливого щенка, живущего только на задах деревни. Я видел часто таких зверьков. При ласке и наличии лакомства их можно было вернуть к человеку. Путь к Черепку был, пожалуй, таким же, но требовал времени. А над тайгой уже повисла осень, сырая, нудная, с убегающими днями и заботами о близкой зиме. Черепок же остался жить по–прежнему.

Осенью я услышал наконец медвежий сигнал предупреждения. Встреча состоялась у Вологодского ручья… Я услышал, как «плюется» медведица.

Мамаша действительно плевалась — это было фырканье, чуть с рыком, со слюной. Слюна не обещала бешенства — скорей ее наличие было вызвано чем-то съестным, которое Мамаша только что отыскала. Я помешал трапезе.

Рык повторился и перешел в неразборчивое ворчание. Выдерживать нервы слишком серьезной родительницы мне не хотелось, и я отступил, попятился назад. Глаза уговаривали Мамашу успокоиться. Набор фраз, произносимых про себя, был прост: «Успокойся, милая, успокойся… Успокойся, милая, я не помешаю тебе…»

Я освободился от рюкзака, присел на корточки и продолжил начатый разговор уже вслух… Конечно, интонация, конечно, тепло в голосе… Медведица уже не рычала, но глаз от меня не отводила. Нос ее уже не искал, а только ждал… Я вытянул из кармана папиросу и раскрыл спичечный коробок… Медведица рыкнула снова. Объяснения в любви пришлось повторить.

Охладить обстановку помог медвежонок. Он высунулся вперед, неосмотрительно подвернулся под родительскую лапу, и Мамаша тут же отправила его обратно за свою спину — и все это не спуская с меня пристального взгляда. Медвежонок заскулил, опрокинулся, наткнулся на братишек и сестренок, братишки и сестренки тоненько фыркнули, и матери ничего не оставалось, как приняться за наведение порядка. Она повернула голову к своему детскому саду, подняла лапу, и пискуны тут же исчезли в кустах. Я потерял глаза медведицы. Она поворчала на кусты, медвежата высыпали обратно и закрутились вокруг матери — они были недалеко, но уже без меня…

Семья ушла позже, и не в лес, а вперед, по дороге. Чем была для них эта дорога людей? Автострадой? Кратчайшим путем от ручья к ручью? Или местом, где больше грибов, муравьиных пирамид, где открыта почва и до корней и личинок легче добраться? Часто я видел на таких дорогах и покопы, и развороченные муравейники, но были и другие следы медведей, прямые, безразличные ко всему следы от ручья к ручью, от болота к болоту… Но все летние путешественники соблюдали неприкосновенность соседних территорий — дом соседа оставался только его владением.

Однажды нарушение было совершено… Первый подобный акт я обнаружил на Угольных полянах, где до этого мирно обитал Мой Мишка. Чужие следы пересекли обе поляны, прошли по открытому месту и исчезли в лесу.

Незнакомый зверь пришел со стороны Красова озера, шел прямо, будто знал куда, форсировал ручей, прошел по Малому Угольному, ничего не нашел, видимо, для себя и на Большом Угольном и свернул в чащу.

Медведя не интересовали ни пни, ни ягоды — он просто куда-то направлялся. След его меньше, чем у Хозяина, но крупней, чем у Лесника… Кто он? Куда? Медведь шел на Черепово. Перед Череповым он лежал в кустах, наверное, слушал, что-то проверял, потом пробороздил по траве бывшую пашню и повернул обратно к Красову озеру… Зачем приходил?.. Овсы! Конечно, овсы! И память!

Еще в том году на Угольных и на Черепове сеяли и растили овес. И животные выходили на овсы, мяли хрупкие стебли, сосали восковые метелки… В этом году овса уже нет. Но зверь помнил и пришел. Пищи не оказалось на Угольных… Медведь отправился к Черепову — и тоже пусто. Память! Память через зиму, берлогу, гон и лето. Память места и времени.

Догадка «овес» не только открыла для меня цель медвежьего перехода, но и родила беспокойство: «А вдруг… Вдруг Мой Мишка, Хозяин, Мамаша, Лесник, Черепок и Дурной уйдут на настоящий овес, туда, где есть охотники и ружья?..» Нет, эта боль была не от ненависти к крови. Я знал, что возьму ружье, когда в лесу заявится обезумевший хищник, чтобы предупредить дальнейшую кровь и погасить возможное недоверие людей к другим медведям. Но сейчас я переживал за своих медведей, как переживают за друзей, которые могут попасть в беду.

Черепок цел — не ушел. Дальше… Дальше по Черепову лежали (и тоже с ночи) следы еще одного медведя, также приходившего на непосеянный овес. Животное прибрело с севера, ничего не нашло и вернулось обратно. След привел меня к Верхнему озеру, где совсем недавно бродил Лесник. Конечно, это был след Лесника, он тоже помнил овсы, не нашел их, вернулся обратно, но не задержался на старом месте… Исчез и Дурной.

Я ходил теперь по пустому лесу, собирал просто так случайные осиновые листья, упавшие мне на плечи. Вечерами по этим листьям я восстанавливал дневные маршруты и грустно знал, что теперь в «медвежьем государстве» осталось только два жильца: Черепок и Мой Мишка. Только они никуда не ушли со своих летних квартир.

А остальные? Как они? Вернутся ли обратно?.. И медведи вернулись, вернулись еще в конце сентября.

Хозяин по–прежнему занял дорогу в лес, Мамаша снова продолжила свои походы от ручья к ручью, объявился и Лесник, и мы еще раз встретились с ним. Позже всех прикатил Дурной. Все заняли свои прежние места, но ненадолго.

Первым на зиму ушел Мой Мишка, ушел за Красово озеро в сухой еловый остров. Потом исчезла Мамаша. Куда? Не знаю. В своей последней дороге на Верхнее озеро я не нашел следов Лесника и Дурного. Перестал потрескивать по кустам Черепок. А последним ушел Хозяин.

Я возвращался в лес по юго–западной дороге людей в свою избушку на Домашнее озеро. Давно уже не было у нашего озера телят, давно ушли пастухи. Мне некуда было торопиться — мой огонь зависел теперь только от меня самого, и его можно было развести даже здесь, в лесу. Я сидел и просто курил на дороге, как раз там, где в августе начинал обходить владения еще незнакомого мне Моего Мишки. Тишина тайги подмокла от осени и грустного слепого дождя. В мокрой тишине почернели стволы елей, лес стал ближе и ясней без листа и броских красок. Идти никуда не хотелось. Хотелось молчать и, может быть, именно сейчас сказать моему «медвежьему государству», гостеприимному и доброму, просто «до свидания».

Я сказал это «до свидания» про себя, но мне ответили. Ответили не близко, но ясно: «чик–чик… чик–чик» — так всегда случайно потрескивает неосторожный сучок под мягкой медвежьей лапой… Кто-то еще не заснул, кто-то ходит, что-то ищет, проверяет. Но совсем скоро медвежьего «чик–чик» уже не будет, не будет до весны.

Спокойной вам зимы, друзья…