Сегодняшние следы уже лежали на тропе, и я еще раз убедился, что он выходит на прогулку не по расписанию. Кто он? Он не велик. Василий, пожалуй, выразил бы его солидность в пудах: «Медвежонок — пудов на пять». Меня же интересовал его характер. В следах не было последовательности. Если медведь все-таки добирался до Первого Сокольего болота, то по ягоднику крутился бестолково: по старым следам, у объеденных кустов, вместо того чтобы пройти дальше.

Это животное, судя по всему, не задумывалось и обо мне, не искало встречи, а мои следы просто не замечало. Я подолгу ждал его у края болота, иногда слышал, но увидеть так и не удалось. Позже, изучив пути и время прогулок этого медведя, я пришел к выводу, что встретиться с ним на тропе так же трудно, как с человеком, который никогда не знает сам, что он будет делать в следующую минуту.

Но тропа к Верхнему озеру не сходилась клином на этом дурном существе. Первое Соколье болото оставалось за спиной, а за еловым островом начиналось новое болото — Второе Соколье, где проходила граница следующего медвежьего «дома». Еловый остров оставался «вспаханной полосой» даже при наличии достаточного соблазна: черничник, муравьиные пирамиды стояли нетронутыми.

Хозяин нового «дома» оставлял после себя неторопливые, солидные следы. Первый раз я старался не наступать на отпечатки медвежьих лап, но на следующий день новых следов на тропе все равно не было. Я отыскал их только в стороне — медведь обошел теперь уже мою тропу. Его угрюмая осторожность, недоверие чужому, но прежняя верность своему хозяйству вызвали меня на особое откровение — я дал медведю кличку. С тех пор от Второго Сокольего болота до Верхнего озера мы ходили по тропе вдвоем: я и Лесник. Он должен быть хмурым и неразговорчивым, этот Лесник. Пристальный взгляд–ожидание: что ты скажешь ему?

Но до разговоров было еще далеко. Лесник так же уходил от меня, роняя на белую глину тропы яркие следы — следы затекали водой на моих глазах… На обратном пути я снова видел отпечатки его лап, и снова они были проложены только–только: Лесник снова проверял тропу.

Подошвы человека, его запах, его заявки на захваченную территорию не могли не беспокоить медведя, ведь мои заявки лежали в его доме. Но я снова и снова метил тропу и каждый день шел только к Леснику, просто так отмечая по пути наличие первого дурного медведя. Определение «дурной» постепенно отделилось от своего хозяина и однажды заговорило для меня кличкой зверя: Дурной. Дурной так же ползал по болоту, я не шел к нему и не знал, освоил ли он всю ягодную плантацию.

На тропе все чаще и чаще оставались мои новые знаки: тесок ножом по корню елки, стружка с рябинового прута, коробок спичек на камне. Я уже не боялся курить на тропе. И медведь не уходил, не сторонился моих заявок, но я ни разу даже не слышал его… Мы жили вдвоем в одном доме, без перегородок, но не знали, не видели друг друга. Не видел я — это точно. А как он?

Иногда, возвращаясь обратно уже в сумерки, я невольно ловил себя на мысли, что угрюмый характер Лесника не потерпел бы, пожалуй, шуток и фамильярности, за которые сейчас, в темноте, можно было принять любой неосторожный шаг с моей стороны.

Теперь мои хождения постепенно превращались в какую-то странную охоту. Кого за кем? На обратном пути с Верхнего озера я с неприятным холодком продолжал узнавать, что Лесник подходил сегодня еще ближе к моему вечернему костру — медвежьи владения расширялись в мою сторону. Что он хотел? Выгнать меня? Отрезать к берегу или попросить убраться совсем? Решение уйти было рядом. Но медведь опередил его.

Лесник пришел сам. Он встал вечером, перед туманом, на берегу, почти надо мной, и молча. Я узнал о нем по странному, но острому чувству, которое обнаружил в себе только в лесу, где из-за каждого дерева на тебя может кто-то посмотреть. Я мог угадывать эти скрытые глаза. Угадал и сейчас.

Медведь стоял близко и неподвижно. Запомнил глаза: глубокие, пристальные. Уши не прижаты, подняты, будто в ожидании. Стоял крепко, ровно, на всех лапах и ждал. Потом ушел спокойно, будто довольный, что теперь все узнал. На обратном пути его не остановила ни пустая пачка сигарет, ни новый спичечный коробок, положенные на тропу сегодня утром… На яркую бумажку он просто наступил.

Что я делал тогда?.. Сначала только не шевелился. Потом повел головой в его сторону. Медленно переложил руку с колена на землю. Осторожно поправил кепку. Он повел носом… Вроде все… Еще сказал про себя, сказал глазами: «Здравствуй, Мишка».

На тропе ничего не изменилось — просто мы встретились по его инициативе и снова разошлись каждый по своим делам. Мне стало легче ходить на озеро, а медведь принял территорию человека в своем «доме» и старался уважать мой личный участок на берегу, где оставались всегда мои удочки, котелок и топор. За вещи я был спокоен.

А еще я хорошо знал и даже проверил, что если остаться на его тропе и подождать, иногда и долго, то увидишь Лесника, совсем не испугавшегося тебя. В таких случаях он приостанавливался, собирался немного сердиться, но не рычал. Я не хотел терять доброго соседа и уходил, а на следующее утро точно знал, что Лесник не свернул в сторону, а шел следом, провожая меня до границ своего хозяйства.

Расстояние между нами? Немного меньше, чем для выстрела из двустволки наверняка.