Много воды утекло с тех пор, как я в последний раз посетил Киргизию.

Высоки киргизские горы, неприступны скалы, круты серые осыпи… «Не по возрасту стала мне эта страна», — решил я и даже мечтать о ней перестал. И вдруг весной 1951 года обстоятельства сложились таким образом, что мне опять привелось побывать в горах Киргизии. В самом начале мая мой спутник Анатолий Николаевич Желоховцев и я сошли с поезда на вокзале Фрунзе[Сейчас Бишкек.] с твердым решением как можно скорее покинуть столицу Киргизии и проникнуть в горы.

Стояло тихое раннее утро.

В зелени садов и парков чутко дремал город, да на горизонте сквозь дымку маячил хребет Ала-Тау. Как знакомо, как близко сердцу все это!

— Сегодня перебросить вас не сумеем, — развел руками один из наших знакомых, когда мы пытались достать автомашину, чтобы немедля перебраться на лесной кордон в горы. — Но завтра это, безусловно, сделаем, — успокоил он нас.

Таким образом, неожиданно у нас оказалось много свободного времени. Целый день в ожидании этого «завтра» мы бродили по тенистым аллеям города, побывали в парках, посетили знакомых. Как все изменилось здесь за последний десяток лет! Разросся, украсился город. Там, где в глубине садов когда-то скрывались глинобитные домики, поднялись каменные здания, улицы соединились с сетью шоссейных дорог, прорезающих страну во всех направлениях.

— Как мне ближе пройти к вокзалу? — спросил я как-то киргизскую девочку. Признаюсь, старая привычка пользоваться жестикуляцией при объяснении с киргизским населением отразилась на моей речи. Но я тут же убедился, что в этом не было никакой нужды.

— Если вы очень спешите, — сказала она, — то я вам советую сесть на шестой автобус. Он останавливается на противоположном углу и самое большее минут через десять доставит вас на вокзальную площадь.

— Нет, нет, мне положительно некуда торопиться, — поспешил я убедить свою собеседницу. — У меня избыток свободного времени, но, гуляя, мне все же хотелось бы идти по направлению к вокзалу, а не в противоположную сторону.

— Ах, вот как! Ну, тогда слушайте…

И девочка обстоятельно и толково рассказала, как мне лучше пройти к вокзалу.

И перед моими глазами встали картины старой Киргизии.

Когда наша экспедиция появлялась в селениях, ребята прятались по закоулкам и следили оттуда с любопытством и страхом за каждым движением незнакомых людей.

Не видно было и женщин, только мужчины выходили навстречу.

Сколько раз мне приходилось видеть, как по дороге к базару на лошади едет муж, а жена идет пешком сзади и несет на спине вещи или ребенка.

Все это в далеком прошлом.

А вот передо мной новая Киргизия. Громадный город утопает в зелени, его улицы покрыты асфальтом. Несоизмеримо вырос, стал культурным народ Киргизии.

Наступила темная южная ночь.

Где-то звенели струны гитары, да в садах в центре огромного города, соревнуясь друг с другом, свистели и щелкали соловьи.

«Как жалко, что не поют соловьи в центре нашей столицы», — думалось мне.

Но вот и горы Киргизии, глубокое и прохладное ущелье Туюк, вот и кордон лесничества. Небольшой русский домик стоит поодаль от прочих построек на дне ущелья при слиянии трех горных речушек. Шумя и пенясь, вырываются они из узких боковых щелей и, слившись в общий поток, стремительно несут свои воды вниз по долине. По сторонам в сотне метров круто поднимаются безлесые холмы, поросшие сочной высокой травой, а выше их сменяют арча да остроконечные темные ели. Глухо рокочут на дне потока тяжелые камни, порой туман заползает в ущелье, а в самом верху на фоне голубого неба блестят и искрятся под лучами солнца зубчатые снеговые вершины.

Утро давно настало, но в глубокой долине еще долго царят холод и сумрак. Что-то суровое, но оздоровляющее и незабываемое в этой картине.

Прошло с неделю, как мы поселились в ущелье Туюк, но ни я, ни мой спутник не решались еще подниматься высоко в горы. Разреженный воздух и у кордона давал себя чувствовать. Мы поздно вставали утрами, не спеша пили горячий чай, и когда наконец лучи солнца заглядывали в глубину ущелья, отправлялись на экскурсию в ближайшие окрестности лесного кордона. При этих небольших прогулках Анатолий Николаевич собирал насекомых, а я особенно интересовался птицами. К сожалению, их было не особенно много, и мне хотелось как можно скорей подняться в альпийскую зону, где состав птичьего населения был для меня более интересен. И чем больше мы свыкались с горным воздухом, тем чаще поглядывали на вершины гор, где среди альпийских лугов поднимались сизые скалы, прикрытые сверху шапкой вечного снега.

Давно намеченный подъем в горы мы осуществили во второй половине мая. Стоял утренний полумрак, когда мы покинули наше жилище и вьючной дорогой направились к ущелью. Вот она поднимается вверх по крутому склону левого берега, достигает вершины небольшого увала, затем ныряет в лощину и приводит нас к мостику. Настил его полуразрушен, оброс мхом и плесенью, но еще прочно держится на двух толстых стволах арчи, перекинутых с камня на камень. Под мостом пенится и ревет поток, наполняя воздух холодной водяной пылью. Такие уголки — излюбленные места гнездования белобрюхих и черных оляпок. Вся жизнь этих необычных птичек протекает на береговых камнях быстрых горных речушек. Избегая ярких лучей солнца, они охотно скрываются под мостами, со звонким криком вылетая оттуда при появлении человека.

С непривычки мы осторожно вступаем на мост, перебираемся на ту сторону и идем берегом до тех пор, пока нависшие над водой скалы не загораживают нашу дорогу. И тогда по такому же мостику вновь приходится перебираться на левый берег речушки и, следуя дальше, с каждой минутой подниматься все выше и выше в горы.

В горах нет однообразия, и вам не бывает скучно. На каждом повороте речки картина меняется. «А что за теми скалами?» — всматриваетесь вы в нависшие над водой камни и незаметно проходите к ним около сотни метров. Водопад и флейтовый свист синей птицы вновь привлекают ваше внимание, побуждая отложить передышку и идти дальше.

Так, в осмотре все новых замечательных уголков природы, в наблюдении за птицами незаметно проходит час за часом, и за это время вы достигаете сначала верхней границы леса, а затем альпийской зоны и снега. И здесь хрюканьем и свистом вас встречают колонии серых сурков. «Хру-уить, хру-уить, хру-уить, хру-уить…» — раздается со всех сторон громкий крик толстых зверьков. Поднявшись на задние лапы, они кричат что есть силы, готовые, однако, каждую секунду скрыться в свою глубокую нору.

Солнце давно перевалило за поддень и стало спускаться к западу. Мы решили повернуть обратно. Надо было успеть до наступления темноты добраться до лесного кордона. Когда мы спустились со скал и достигли субальпийских пастбищ, нам повстречался уже пожилой киргиз-охотник. Узкой тропинкой, пробитой на крутом склоне, он медленно поднимался на лошади в гору; следом за ним шла худая собака.

— Ты куда? — после приветствия спросил я охотника.

— Капканы смотреть, — ответил он, проезжая мимо. — Четыре капкана смотреть будем и назад придем, тебя нагоним, — повернувшись в седле, пояснил он.

Из этих слов я понял, что он торопится осмотреть выставленные капканы и, закончив с этим делом, нагонит нас, чтобы побеседовать на свободе со своим братом охотником. Пройдя еще километра полтора, мы решили передохнуть и уселись на склоне. Здесь нас и нагнал киргиз.

— Вы Фрунзе на охота пришел? — остановившись против нас на тропинке и не слезая с лошади, спросил он.

— Нет, не из Фрунзе, из Москвы мы, — ответил я.

— Из Москвы? — удивился охотник. — Москва хороший, только далеко, ой как далеко, долго ехать надо. Хороший Москва, а гора нет, илек (косуля) нет, теке (козерог) нет — далеко, а охота наша гора пришел, — усмехнулся он.

В знак согласия я только кивнул головой.

— Моя кибит тоже далеко, колхоз меня гора пускай, барса лови, — продолжал он. — Я тоже охотник, охота гора пришел.

Из дальнейших слов охотника я узнал, что он каждый год в этих горах ловит капканами барсов и живыми сдает их заготовительной организации в городе Фрунзе. Сейчас он проверял последние четыре капкана, оставленные на лесных тропинках среди горного ельника.

Обитатель скал барс — и вдруг в ельниках — это меня заинтересовало, и я стал забрасывать вопросами охотника.

— Да ты слезай с лошади, рядом садись, я хочу расспросить тебя о том, как ты барсов ловишь, как охотишься.

— Спасибо, лошадь сидим хорошо, — улыбаясь и показывая белые зубы, отказался он. И, продолжая оставаться в седле, он рассказал мне, что уже пять дней ставит в горах капканы на барса. В прошлом году он поймал пять хищников, но в это лето ему пока не везет: еще ни один барс не попал в настороженную ловушку. Но, впрочем, не везет и его товарищу, который вместе с ним поселился в лесной избушке и ставит капканы в соседнем ущелье.

— Почему же ты на барсов капканы в ельниках ставишь? — продолжая недоумевать, спросил я. — Ведь барс не в лесу, а значительно выше, вон где живет! — И с этими словами я указал собеседнику на серые скалы; сверху и по сторонам их белел и искрился снег.

— Живет и спит камень, — вновь улыбаясь, кивнул головой охотник, тоже указывая мне на скалы, — а илек лови в лес ходит. — И он, ломая русскую речь, рассказал мне о жизни и повадках пятнистого хищника, причем познакомил меня с такими деталями, о которых до этого я не имел никакого понятия.

По словам охотника, в тех районах, где встречаются горные ельники и где в изобилии обитают косули, в мае барсы редко охотятся в скалах за козерогами. Талый снег в это время непрочно лежит на крутых склонах и после захода солнца покрывается скользкой ледяной коркой: ходить по нему даже ловкому хищнику барсу становится небезопасно. Но именно здесь, неподалеку от талого снега, и предпочитают держаться группы козлов-козерогов. Они кормятся на альпийских лужайках и, пробивая копытами корку, свободно пересекают участки непрочного и опасного снегового покрова. При всякой тревоге козлы по узким карнизам проникают на отвесные скалы. Трудно бывает в это время поймать и овладеть добычей горному хищнику. Бросаясь на козерога, он, иной раз промахнувшись, скользит и катится по крутому склону. Трудность охоты и вынуждает барса временно переключаться на охоту за косулями. Незадолго до захода солнца он покидает свое логово в скалах и спускается в горные ельники. Здесь он то крадется, используя для подхода лесные тропинки, то подстерегает косуль на переходах. В такой обстановке овладеть добычей, конечно, сравнительно просто и безопасно.

— А тебе приходилось видеть, как барс ловит илека? — спросил я охотника.

— Глазами смотри не был, а следы видел. Следы все расскажи, как было. — И он живо и интересно рассказал мне, как эта крупная кошка ловит свою добычу, а нагнав, наносит ей клыками жестокие раны и пытается разорвать горло.

Барс охотится совсем по-другому. Его короткие ноги мешают преследовать. Медленно подползает на брюхе хищник, терпеливо выжидает за камнем. Единственный прыжок обычно решает удачу охоты. И, рассказывая об этом, охотник широко развел руками, желая показать, как барс раскидывает свои когтистые лапы, бросаясь на жертву. Конечно, при единственном прыжке барса в момент нападения это имеет большое значение.

Меня поразила большая наблюдательность простого охотника. Охотясь за дикими животными и отлавливая зверей живыми, он не только до тонкости изучил их повадки и образ жизни, но сумел объяснить и связать их биологические черты с особенностями строения. Интересно, что почти то же самое я не один раз рассказывал своим студентам, стараясь подчеркнуть разницу в строении и биологии представителей собак и кошек. Обычно единственный, но зато точно рассчитанный прыжок кошки я сопоставлял с продолжительной и настойчивой погоней за добычей волка.

— Ну а когда барса поймаешь, в мешке его вниз везешь? — спросил я своего собеседника. Мне было хорошо известно, что именно так киргизы-охотники перевозят в горах пойманных барсов.

— Высоко в горах на руках тащим, а хороший дорога лошадь везем, — ответил он.

— А ведь, наверное, интересно барса в горах выследить, а потом живьем взять зверя? — вновь задал я вопрос.

— Интересно, конечно, — кивнул головой охотник, — трудно только — совсем бабай стал. Пять — десять дней гора вверх до снега ходи, потом вниз ходи — только барса поймай.

А ведь верно, сколько умения, труда и выдержки нужно вложить охотнику, чтобы выследить и поймать осторожного хищника. Невольно я с уважением, почти с восхищением смотрел на своего собеседника, на его простенькое ружье, на привязанные к седлу капканы, на тонконогую карюю лошадку с блестящими выпуклыми глазами и широкой грудью. «Вот он, горный охотник, — думалось мне. — Часть его жизни протекает у линии вечного снега, где порой ниже вас ползут тучи, в скалах свистят улары да по едва приметным тропинкам бесшумной походкой осторожно бродит пятнистый хищник». Мой новый знакомый не только выслеживал, но не один раз видел и ловил барса. Признаюсь, от всего этого на меня повеяло романтикой.

Но этот уже пожилой человек с короткой седой бородкой и кирпичным от загара симпатичным лицом, видимо, иначе — просто, по-деловому — смотрел на свое занятие. Правда, он любил охоту, любил суровую природу гор, и когда степной колхоз посылал его ловить барсов, он, не задумываясь, оседлывал свою лошадку и отправлялся в знакомые издавна уголки ущелья Туюк.

— Ну, пора нам домой, кош (прощай), — протянул я ему руку, а потом невольно потрепал гриву и упругую шею лошади. — Лошадка у тебя замечательная, хоть на любую выставку, а вот собака — смотреть жалко, никуда не годится. Взгляни, ведь у нее все ребра пересчитать можно.

— Лошадь корма много, — кивнул охотник на горные увалы, сплошь покрытые яркой молодой зеленью. — Собака ленивый. Сурр (сурок) кругом много. Поймай сурр — жирный будет, не лови — худой будет, — улыбаясь, объяснил он.

Мы повернули налево, а наш новый знакомый стал спускаться к горному озеру, близ которого стояла избушка охотников.

На заходе солнца, когда мы, пересекая субальпийскую зону гор, приближались к дому, меня поразило одно обстоятельство. Множество больших ярко-красных цветов поднималось среди высокой травы по сторонам нашей тропинки; их не было утром, когда мы шли в горы. Они распустились за этот необычно теплый и яркий день и сейчас повернули свои головы к заходящему солнцу.

«Прощайте, чудные, сказочные горы Киргизии», — думал я, бросая взгляд на зелень лугов, на серые скалы, на снеговые вершины.