Поиск
Опустошения, которые мы производили в растительном мире, срубая и растаптывая крапиву и прочую флору, не только позволяли нам продвигаться вперед — мы надеялись, что потом без труда отыщем шар. Метить наш путь зарубками на деревьях нет никакой надобности!.. Мы продолжали топтать и сечь крапиву, падали в нее, обжигались, кричали от боли и снова карабкались вверх. Со всех сторон нас стеной обступали заросли, только сзади тянулась извилистая дорожка.
Поднявшись, согласно альтиметру, метров на сто, мы встретили первые следы буйволов. Судя по их четкости и размерам, животные прошли совсем недавно, поэтому мы громко разговаривали и вообще старались побольше шуметь, чтобы исключить возможность встречи с ними. Местами тропы эти напоминали сумеречные туннели, и мы чувствовали себя, словно кроты в подземном ходе. Более открытые отрезки, расцвеченные солнечными бликами, смахивали на след землеройки на лугу. Иногда путь преграждало огромное дерево, и нам приходилось перешагивать через досковидные корни, которые подпирали ствол, будто контрфорсы. Наконец, одолев за три часа трехсотметровый подъем, мы неожиданно вышли на узкую кольцевую дорогу.
Естественно, кругом никого не было видно и не слышно ни звука. Наземную команду — два отряда африканцев, на этот раз без участия Джоун, — предупредили, что мы будем садиться на противоположной стороне кратера. Было условлено, что наш «джипси» и лендровер Джона поделят между собой зону намеченной посадки и будут искать каждый в своем районе. Наверное, они увидели с кратерной дороги, как нас вдруг понесло в обратную сторону. Но даже если наши помощники приметили, в каком месте мы коршуном упали на землю, вряд ли они полезут в заросли разыскивать нас. У них только один выход — опираясь на Уилкиз-Пойнт, ездить взад-вперед по кольцевой дороге и ответвлению, ведущему вниз, чтобы держать под надзором две стороны треугольника, в пределах которого мы сели. Таким образом, нас обнаружат, где бы мы ни вышли из леса.
Но когда они еще подоспеют — ведь расстояние изрядное. И так как наш временный лагерь у Салехской площадки сразу же был свернут, мы зашагали по дороге навстречу им, в сторону Уилкиз-Пойнт. По пути нам предстояло пройти мимо любимой лужи носорога. С великой осторожностью приближались мы к ней; ведь одно дело подвергнуться атаке, когда сидишь в машине и даже можно посмеяться, и совсем другое дело, когда шагаешь пешком, — тут уж не до смеха. Мы почувствовали себя несколько увереннее после того, как Джон увидел, что носорог стоит и фыркает чуть не в километре от дороги. Все обошлось благополучно. А за поворотом мы встретили лендровер, и начался столь типичный для Африки галдеж с веселой суматохой.
Смысл всего, что говорилось, можно выразить очень коротко: они никак не ожидали, что мы останемся живы. В ответ мы выразили свою признательность, что они, несмотря ни на что, продолжали патрулировать. Под несмолкающий гвалт, снова и снова описывая свое приключение, мы погрузились в лендровер и покатили разыскивать «джипси». С этой задачей управились быстро, но разговор так быстро не кончился, всем пассажирам одной машины не терпелось выложить свои новости второму отряду. Веселый гам поунялся лишь после того, как возле нас остановилась полицейская машина, следовавшая в Карату. В этой части света все машины — есть ли воздушный шары или нет — останавливаются при встрече, и трое полицейских услышали красочное описание событий дня. Они, естественно, не были информированы своим начальством относительно нас, да нам и не пришло в голову спросить их об этом. В заключение Джон попросил их передать своему дежурному офицеру, что полет завершен и команда цела.
Знай мы что-нибудь про выдумку о взрыве, знай мы вообще что-нибудь сверх того, что выпало на нашу долю, полицейские увезли бы с собой другие наставления. А так, вернувшись в Карату и попав под град вопросов, они ничего не могли сказать про взрыв — ведь мы им ничего не говорили. Они знали только, что мы живы-здоровы. И полиция передала в дополнение к первому сообщению следующее: «Экипаж спасен наземной командой. Никто не пострадал». После люди не могли взять в толк, как это возможно: взорвалось 750 кубометров водорода, и никто в гондоле не пострадал, но второе известие как будто подтверждало первое. И множество газет поместило сообщение, что английский аэростат, совершавший полет над местами скоплений крупной дичи в Африке, взорвался и упал, однако команда спасена, все уцелели. Такую телеграмму распространило агентство Рейтер. И полетела она по свету, а мы трое пребывали в блаженном неведении. В Нгоронгоро нет телефонов, а единственная радиостанция в Аруше включается только два раза — рано утром и во второй половине дня.
Поздно вечером (в это время полицейские машины еще пробивались к кратеру, а клерк из Карату скорее всего уже мирно спал) Джон откупорил бутылку красного вина, и мы все трое чокнулись, подводя итог примечательному дню. Ноги горели от крапивы, но терпкое вино быстро притупило наши чувства. Нам почему-то все меньше хотелось совершать шестисотметровый спуск по кратерной дороге, подвергая себя смертельному риску на каждом метре. В итоге три тела остались лежать там, где свалились. Видно, так уж действует на людей воздухоплавание: они всю ночь и немалую часть следующего утра пролежали без движения.
Было уже одиннадцать часов, когда я подъехал к Кратер-Лодж, намереваясь передать еженедельную сводку в «Санди телеграф». Директор мотеля мистер Доддс сидел около приемника и ловил пробивающиеся сквозь писк и треск обрывки речи. Увидев меня, он уронил карандаш, схватился за голову и что-то крикнул. Но воздух в комнате — увы! — был до того насыщен радиозвуками, что я ничего не разобрал. А мистер Доддс на время словно потерял дар речи. Он явно не знал, с чего начать. В конце концов я все же услышал трагическую версию о нашем падении, после чего директор попросил меня лично переговорить с начальником Управления гражданской авиации, с телеграфным агентством в Аруше, с заводом «Ист-Африкен индастриз» (туда поступили запросы, почему взорвался поставленный ими газ), с Питером Шампни (его засыпали всевозможными запросами) и с арушской больницей, где все еще не знали точно, сколько же коек держать наготове.
Жарко мне было в тот день. Кому приходилось пользоваться радиоканалом, обслуживающим одновременно с полсотни абонентов, тот знает, как нелегко держать связь в такой обстановке. Некий инженер втолковывает что-то насчет сорванной резьбы бедняге, который в этом ровным счетом ничего не смыслит. Дождавшись, когда он закончит свое объяснение, вы спешите взять слово, но стоит вам на секунду запнуться, как уже кто-то другой принимается толковать что-то о вентиляторах, коленчатых валах и так далее, а какой-то тип записывает всю эту муть. Опять вы вклиниваетесь, но где-то в Конго кто-то почти на той же самой волне бубнит что-то по-французски под аккомпанемент атмосферных разрядов, и вы никак не можете понять Арушу, а Аруша не слышит вас. Каким-то образом мне удалось все-таки переговорить со всеми и передать полторы тысячи слов в газету. Наконец я вырвался из этого радиобедлама на волю, где стрекотали насекомые и щебетали птицы, и покинул Кратер-Лодж — надо было узнать, как идут дела у Джона и Дугласа.
Оказалось — никак. Они не смогли найти шар. Надо же было случиться такой нелепости: ночью совсем некстати в том месте через лес прошло несколько сот буйволов. И ведь с Джоном кроме обычного отряда помощников ходил проводник из масаев, да разве отыщешь следы человека там, где землю истоптало многочисленное стадо. Целый день поисков ничего не дал.
В этот раз мы с Дугласом вернулись в наш лагерь под фиговым деревом в кратере. Киари встретил нас, шумно выражая свою радость. Мы две ночи одну перед полетом, вторую после — провели на гребне кратера, так что он почти трое суток оставался один. А так как он родился и вырос в Найроби, ему было несколько не по себе в окружении всего этого зверья. И Киари непрерывно жег большой костер, а на ночь закупоривался в палатке.
Забегая вперед, скажу, что однажды утром, открыв палатку (и как только он определял, что наступило утро?), Киари увидел льва, который смотрел на него в упор; их разделяло меньше метра. Лев зарычал, тут же звякнула «молния», которую дернул Киари. Разбуженные шумом, мы увидели льва, медленно прогуливающегося вокруг палатки Киари. Через минуту лев побрел прочь. Через полчаса мы уговорили Киари выйти. За эти тридцать минут он заметно состарился, однако не поумнел: ему прочно втемяшилось в голову, что львы специально охотятся за ним.
За три дня, пока мы отсутствовали, на Киари никто не покушался, тем не менее он нам страшно обрадовался и приготовил такой обед, какого мы не ели ни до ни после. Несколько погодя нас оглушил приветственным криком даман. Мы обещали больше не оставлять их одних так долго.
С утра пораньше мы с Дугласом выехали из лагеря, спеша выбраться на кольцо, прежде чем кто-нибудь надумает ехать вниз. Дорога узкая, поэтому составлено расписание для проезда вниз и вверх. До одиннадцати часов дня путь открыт лишь для тех, кто спускается в кратер. Поэтому мы с Дугласом тронулись чуть свет. Мы уже освоились с обстановкой и не лезли в бутылку, когда приходилось задним ходом пятиться по какому-нибудь паршивому участку до места, где можно было разъехаться со встречной машиной. Но те, кто, соблюдая правила, ехал в установленное время в разрешенном направлении, непременно тыкали нам в нос, что мы нарушаем порядок. Напорешься на машину с немцами прямо из Франкфурта:
— Что с вам такой? В это время люди едет вниз, а не наверх.
Во избежание этого лучше всего было жать на все педали, время от времени останавливаясь и выключая мотор, чтобы послушать, не идет ли встречная. Тогда можно заблаговременно свернуть в сторону и пропустить тех, на чьей стороне закон.
— Доброе утро, — небрежно приветствовали мы.
— Топрый утор, — доносилось в ответ.
Нов этот день мы с Дугласом спозаранок выехали искать шар, и нам удалось достичь верхней дороги прежде, чем кто-либо раскачался спуститься. По кольцевой мы доехали до Уилкиз-Пойнт, потом туда, где после посадки вышли на дорогу. Немного погодя явился Джон во главе отряда, который представлял собой довольно пестрый сброд. Его сопровождал огромный черный пес, относившийся с великим отвращением к крапиве, а на плече у Джона висело ружье. Два опытных следопыта, выделенных нам в помощь полицией, пошли вперед; мы шагали за ними вместе с собакой, хромавшей на все четыре лапы. Задача оказалась не простой. Изучая примятую траву, отпечатки на земле и прочие знаки, следопыты медленно продвигались вперед. То и дело путь пересекал поперечный след, и надо было исследовать все четыре тропы, чтобы отдать предпочтение одной из них. Отряд тем временем сидел и ждал, утешая бедного пса.
В конце концов следопыты заявили, что сдаются, — дескать, больше никаких примет не видно. Дуглас, Джон и я изложили свои предположения и догадки — уверенно сказать что-либо мы не могли. Деревья ничем не выделялись, чтобы можно было опознать какое-нибудь из них. И крапива всюду одинаковая, ее листья-блюдца жалят с неизменной силой. Да, надо было сделать засечки… Но кто же мог знать, что будет так трудно отыскать то место. И вообще это не так просто — пометить тропу в густых зарослях. Мы рассчитывали, что наша расправа с крапивой сделает ее достаточно приметной. Буйволы опровергли наши расчеты.
Завязалась дискуссия. Мы с Дугласом почему-то вбили себе в голову, что надо идти вниз по лощине слева. Джон и его следопыты были за то, чтобы спускаться вправо. Тогда мы разделились, и время от времени обменивались гонцами, докладывая, что пока ничего не обнаружено. Мы с Дугласом облазили все деревья, до которых могли добраться; воздух буквально загустел от запаха растоптанной крапивы, и мы уже решили, что ошиблись в выборе пути, когда шар вдруг нашелся. Один из шедших с нами африканцев, вскарабкавшись на опутанный лианами ствол, дико закричал, причем крик его явно выражал торжество. И в самом деле, в каких-нибудь пятнадцати метрах от нас в полной сохранности стояла гондола с уложенным в нее шаром.
Мы обступили ее, ощупали и при этом все время смеялись. Еще громче мы рассмеялись, когда пошел дождь. О том, чтобы выносить аэростат на дорогу сейчас, не могло быть и речи, так как солнце склонялось к горизонту, день был на исходе. Поэтому, соединившись со вторым отрядом и вдолбив нашим товарищам, какие мы молодцы, мы полезли обратно вверх по трехсотметровому склону. Пес тащился за нами. Хотя шар остался там, где упал, все были очень довольны. Больше не надо стыдиться, что затерян такой крупный предмет. Мы хоть знаем, где он лежит.
На следующий день мы с двумя десятками помощников отправились уже знакомым путем к натоптанной накануне тропе. По дороге миновали лужу носорога, но он не показывался. Видно, лужа утратила свою привлекательность для него теперь, когда мимо не меньше двух раз в день проносились машины, и он бросил ее. По вчерашним следам мы легко добрались до шара, и снова зазвучали взволнованные голоса африканцев каждый на свой лад описывал нашу посадку. При таком крутом подъеме не приходилось рассчитывать, что два-три человека отнесут оболочку к дороге. Мы расстелили ее на косогоре и перехватили веревками так, что получилось нечто вроде связки сарделек. Десять человек выстроились по бокам и взвалили себе на плечи эту змею. Вторым по тяжести грузом была гондола. Ее мы привязали к двум жердям, и четверо человек понесли корзину способом, который так распространен в Африке. Сеть приторочили к одной палке и поручили двум носильщикам. Остальные, вооружившись ножами, принялись расширять просеку для основной части каравана. В следующий раз, сказал я себе, надо будет выбрать для посадки место получше… Старт с Салехской площадки состоялся в понедельник. И лишь в четверг шар наконец вытащили из леса.
Столько сил потрачено, мы только чудом остались целы, а наша задача еще не выполнена. Медленно и бесшумно пролететь над большими стадами диких животных — мы мечтали об этом больше, чем когда-либо. Без этого наша цель не будет достигнута. Пока что мы установили только, что аэронавта над Африкой подстерегает сто один сюрприз, если не больше, и все нам предстоит испытать на себе. Но заодно мы должны побольше узнать о поведении животных. Во всяком случае мы успели проникнуться большим уважением к аэростату. Гондола доказала свою непревзойденную способность противостоять всем ударам судьбы. Только аэростат может после полета с горизонтальной скоростью тридцать пять километров в час и вертикальной скоростью полтораста метров в минуту без единой царапины опустить пассажиров на землю в глухом лесу!
В тот вечер, когда мы, буксуя и подпрыгивая, спускались в кратер, я решил, что хватит с нас пересеченной местности. Конечно, виды великолепные. Но аэродинамическая обстановка очень уж коварная. Кратер чудо как хорош, залюбуешься, и жить в нем великолепно, однако капризные вихри и воздушные течения над этой своеобразной геологической формацией слишком вольно обращаются со свободно парящим шаром. Отныне будем держаться равнин. Широкие, открытые просторы внушали больше доверия. Наверное, воздух над ними ведет себя более уравновешенно…
— По-моему, нам пора перебираться на равнину Атхи, — сказал я.
— Угу, — отозвался Дуглас.
— Может получиться хороший перелет, — добавил он минут через пять.
Я тоже выждал пять минут, чтобы попасть в фазу.
— Вполне может, — ответил я.
— Точно, — сказал он несколько раньше срока.