Глава шестая

Перед нами Малаита!.. Освещенный лучами восходящего солнца остров казался длинной и тонкой полоской, отделенной от нас морской гладью, на которой блики сверкали так ярко, что берег казался лишенным красок. Это было похоже на модернистски-беспредметный морской пейзаж.

Оба конца растянувшегося на сотню миль острова исчезали во мглистом месиве раскаленного неба и водной глади. Лежавший прямо перед нами берег от зазубренного верхнего края, резко выделявшегося на фоне пламенеющего неба, и до ровной прибрежной линии казался серым. Не чувствовалось ни высоты неисследованных горных вершин, ни близости белоснежного прибоя, вонзившего зубы в нижнюю губу океана и создавшего непреодолимую преграду для всех, кто попытается разгадать тайны острова.

Над горизонтом, словно гирлянда сигнальных флагов, висели кучевые облака — обычный признак того, что среди океана лежит кусок раскаленной суши. Восходящее солнце делало свое дело, и облака становились меньше и меньше, покуда растаяли совсем. Потом, когда оно осветило западный склон, пейзаж стал еще более беспредметным. На серой плоскости возникли вершины гор, но перспектива продолжала отсутствовать, и потоки света не смогли обрисовать контуры долин.

Даже приблизившись к берегу, мы нигде не смогли рассмотреть следов пребывания десятков тысяч этих «негодяев и убийц». В густой зелени не было ни единого просвета, который указывал на плантацию или вырубку. Все было сплошной массой листвы серо-зеленого тона, без малейшего отклонения к другому оттенку, характерному для садов или возделанной земли. Не видно было дыма или хотя бы речки, придающих оживление однообразному пейзажу. Все было закрыто густой листвой, и только крайним напряжением зрения, несмотря на яркий свет утра, можно было различить полосу пальмовых деревьев, красовавшуюся как усы над белыми зубами прибоя.

Су-У целиком скрывалось под этими прибрежными пальмами и считалось более значительным местом, чем прочие, куда заходит пароход, так как имело свое название.

Перед нами возник огромный склад из волнистого железа, несколько небольших железных домиков, построенный на сваях европейский дом плантатора, несколько дальше — едва видимое здание духовной миссии, еще дальше — туземная деревушка.

Миссионеры и жена плантатора убежали в Гувуту и Тулаги, а плантатор — единственный оставшийся здесь белый — ночевал в лодке, спасая свою жизнь. От кого? От чего?

В день нашего прибытия дела шли как обычно. Полоса берега перед большим пакгаузом кишела грузчиками, а баржа, груженная мешками копры, непрерывно циркулировала между берегом и нашим пароходом.

Местом своей работы на это утро мы наметили соседнюю туземную деревушку и сразу съехали на берег. Вместо красок и холстов мы вооружились цветными карандашами и большим свертком темно-коричневой бумаги. Такое снаряжение было легче таскать с собой, чем ящик с масляными красками, а карандашные зарисовки можно было тут же скатать в трубку и возить с собой до тех пор, покуда где-нибудь в тихой гавани мы не сумеем превратить эскизы в написанные маслом художественные композиции.

Плантатор из Су-У пошел вместе с нами. Перед этим за совместным завтраком он не произнес ни одного слова. Так же как и наш капитан, плантатор был шотландцем, но совсем иного склада. Прежде всего вдвое тоньше капитана, затем вдвое мрачнее и, наконец, злее черта на жителей Синаранго. По не совсем для нас понятной причине эта злость распространилась и на американскую экспедицию охотников за головами, а потому при переезде на берег он хранил полнейшее молчание.

Мы пытались выяснить, не может ли он обеспечить нам переводчика, который пошел бы с нами в деревню, но никакие силы не могли заставить этого джентльмена раскрыть рот. Прибыв на раскаленный берег, мы погрузили на спины наше имущество и приготовились пуститься в неизвестность без чьей-либо помощи. Но тут заговорил наш спутник и сразу превратился в средневекового рыцаря в блестящих латах.

— Подождите… — сказал он.

И мы стали ждать.

— Вам нужен тип для зарисовок?

— Да…

— Настоящий житель горных зарослей?

— Да…

— Подлинный малаитянин?

— Да…

— Это невозможно…

Но именно тут выяснилась одна совершенно исключительная возможность: в одном из прибрежных домиков содержался взаперти житель Синаранго. Его должны были отправить в Тулаги, чтобы судить за участие в восстании малаитян.

Прочесывая районы побережья в поисках туземцев, участвовавших в недавних событиях и, может быть, рассеявшихся по берегу, полиция вчера приволокла этого парня. Был ли он жителем Синаранго, принадлежал ли он к числу «этих негодяев и убийц» — все это было неясно. Но полиция считала, что он откуда-то из тех краев и вдобавок не может объяснить свое нахождение так далеко от родной деревни.

Убийца или нет, но он был неподдельным жителем горных зарослей, и для нас этого было вполне достаточно.

Я не могу в точности определить, что именно мы ожидали от нашей будущей модели, но прибрежные жители острова Малаита уверяют, что обитатели лесов во внутренних горных районах представляют собой длинношерстных и длиннохвостых обезьян. Но ни один меланезиец не видел обезьян, так как они здесь не водятся. Следовательно, эти россказни явно белого происхождения. Легенда о хвостатых обезьянах лишний раз доказывает, как мало туземные обитатели побережья знают о своих горных сородичах.

Миссионер-этнограф Браун упоминает, что встречал горных лесных жителей, несомненно чистокровных меланезийцев, которые были светлыми блондинами. То, что мы уже знали об их «коварстве», нашедшем свое выражение в недавних убийствах, делало очень колоритной предстоящую встречу с волосатым, хвостатым и светловолосым жителем горных лесных зарослей.

В ожидании его появления мы расположились возле северного входа в пакгауз, который должен был служить нам студией. Грузчики с мешками копры на спинах пробегали мимо нас взад и вперед, и мы впервые могли вплотную наблюдать исключительную энергию этих людей. Вблизи эти прибрежные жители выглядели несколько иначе, чем на расстоянии. Они были несколько выше ростом, чем Маргарет или я, их лица были курьезно большими, а под тяжестью мешков копры их мускулы напрягались, как у боксеров (вербовать на работу разрешается только физически здоровых туземцев, и плантаторы стараются заполучить людей в отличной рабочей форме). Нас несколько пугала непосредственная близость этих горланящих людей, но внезапно перед нами появились полицейские, приведшие нашу модель. По-видимому, наша драгоценная модель затерялась где-то между ними, так как мы видели отряд высоких, мускулистых коричневых людей. Местная полиция представляет собой сливки прибрежных деревень; в нее вербуют рослых, храбрых молодых парней. В форменных фуражках, надетых на верхушки больших вычурных причесок в стиле «помпадур», эти парни имели заносчиво-франтоватый вид. Кожаные пояса туго обхватывали талию, хотя поддерживать было нечего, кроме небольших набедренных повязок.

В отличие от остальных жителей, полицейские имеют право носить оружие, но мы увидели перед собой безоружных. Возможно, что их обезоружили, поскольку циркулировали слухи о всеобщем восстании малаитян. Потом эта мысль показалась нам смешной. Право, не стоило ходить с винтовками, чтобы конвоировать такого арестованного.

И вот он стоял перед нами, этот «убийца и негодяй»… Этот коричневый человечек был по крайней мере на голову ниже своих гогочущих тюремщиков. Он не был покрыт шерстью и отличался тщедушным, прямо девичьим телосложением.

Мы пришли в восторг от мысли, что этот жалкий карлик сумел гордо задрать нос перед одной из самых могущественных держав земного шара. Это из-за него и его товарищей вышел в боевое плавание австралийский военно-морской флот. Это он со своими товарищами заставил сформировать целую опереточную армию из людей, бросивших работу и имущество на произвол судьбы для борьбы с ним.

Волнующая фигура, что и говорить!

Каким бы ни был этот бушмен по своей природе, на его лице не было ни малейших признаков кровожадности. Когда толпа рослых полицейских расступилась, он предстал перед нами, едва держащийся на ногах от изумления, с вытаращенными от ужаса глазами. Этот страх внушали ему мы — два неведомых белокожих создания женского пола. Посередине его рыжих волос трепетало, словно пронизываемое электрическим током, большое перо из петушиного хвоста. Точно так же трепетал длинный обезьяний хвост, представлявший собой узкую полосу мочала, охватывавшую его поясницу и свисавшую, как свиток, до самых лодыжек. Одинаковое по окраске с телом своего владельца мочало легко могло быть принято за настоящий хвост.

Маргарет протянула бушмену сигарету, считая, что это успокоит перепуганного беднягу. Он взял, повертел ее в руках и остался недвижим. Полицейские заржали изо всех сил. Подумать только, этот дикарь не знал, что табак бывает и в таком замечательном виде; табак, ради которого они, полицейские, готовы хоть на руках ходить…

Мы закурили сами, но когда Маргарет поднесла бушмену зажигалку, он отскочил в сторону, испугавшись огонька, неожиданно сверкнувшего в руках Маргарет. Полицейские снова заржали…

Презрение прибрежных жителей к их горным собратьям имеет глубокие корни, поскольку предки одних сумели оттеснить предков других далеко в горы. Такова история большинства племен этих островов. Жители побережья давно приобрели некоторые космополитические навыки, и облеченные властью полицейские были особенно нетерпимы к своему пленнику.

Самым жестоким оскорблением для туземца является издевательский смех над ним (в деревнях это является одним из действенных методов общественного воспитания). А эти полицейские непрерывно хохотали и издевались над своей беззащитной жертвой.

Наступил единственный случай, когда я использовала преимущественное положение белого человека.

— Послушайте вы, дикари… — крикнула я полицейским. — Хватит!..

Что означало «хватит» — они не поняли, но обращение к ним со словом «дикари» возымело действие, и они замолчали.

Маргарет взяла нашего карлика за руку, отвела на место, где я намеревалась его рисовать, и усадила на пол. Он замер в одной позе и не изменил ее до тех пор, покуда Маргарет не опустила его руку для отдыха.

— Не трогайте его руками… — заметил наблюдавший за происходящим суперкарго. И, отвечая на наш удивленный взгляд, предостерегающе добавил: — Дикарь… зараза… дизентерия… язвы… все, что угодно. А главное — дикарь… Берегитесь…

Я работала, сидя на полу, всякий раз высовываясь из-за доски с прикрепленной на ней бумагой, когда мне надо было взглянуть на модель. Мальчик, а это был почти мальчик, не сводил испуганных глаз с того края доски, из-за которого, совсем как кукушка в стенных часах, выскакивала моя голова. Он не понимал, что с ним делают, но, очевидно, подозревал, что в любой момент может произойти нечто ужасное.

Он был обладателем интересной человеческой головы «длинного» негроидного типа. Волосы были довольно коротко острижены; череп позади ушей очень узкий и далеко выдавался назад, что заставляло шею казаться чрезмерно тонкой, а широкие скулы и челюсти слишком большими. Эта диспропорция была менее заметна у полицейских благодаря монументальным прическам, скрывавшим форму головы.

Мы испытывали удовольствие при виде смущения полицейских, когда я посматривала на них, сравнивая с моим натурщиком. Полицейские отлично знали, что такое фотокарточка, и очень охотно позировали перед фотоаппаратом. Но то, что для живописного портрета надо терпеть разглядывание художником, было для них чем-то новым, и, встречаясь с моим пристальным взглядом, с глупым видом отходили в сторону.

Ни у одного из полицейских не было украшений на голове, но у всех были общепринятые браслеты из травы выше локтей и ниже колен. У каждого из них в мочках ушей было по одному отверстию различной величины; в носовых перегородках также имелось отверстие, куда полагалось вставлять кусок кости, служащей украшением.

В ушах и носу нашей модели было множество отверстий, прокалывание которых, вероятно, очень болезненно. Отверстия в ушах шли от мочки уха вверх по краю, и в каждое был вставлен кусочек белого коралла. Отверстия в носу шли вокруг кончика носа, от одной ноздри к другой, и были заполнены деревянными палочками, напоминавшими формой ямайский перец.

Отверстия прорезываются остро отточенной раковиной, затем в них продевается пучок травы, препятствующий отверстиям срастаться. Эта операция, как правило, проделывается над ребенком, а количество и место отверстий соответствует обычаям той или иной деревни. Даже покинув родную деревню, туземные полицейские редко меняют украшения, хотя иногда добавляют к эмблемам клана современную татуировку собственного имени, написанного неровными буквами на груди или руке.

Повсюду на Соломоновых островах роль карманов играет плетеная сумка. Прибрежные жители носят ее на косой перевязи через плечо, а наш маленький бушмен носил ее на шее, и она болталась вдоль спины.

Всякий обычный туземец носит в сумке самые ценные для него в мире вещи: бетелевый орех, разукрашенную орнаментом коробочку с известью и лопаточку, иногда также вампум — связку кораллов и всегда запас местного табака. В сумке обязательно хранится деревянный гребень и двустворчатая раковина, служащая для выщипывания бакенбардов. А если зеркало для бритья уже проложило себе дорогу в горные районы, откуда появился наш бушмен (а зеркала всегда являются предметом торговли между дружественными племенами), то оно должно лежать в его сумке. Впоследствии мы убедились в том, что зеркало является неизменным спутником каждого меланезийского мужчины. Впрочем, когда портрет был закончен, у нас появились основания сомневаться в том, что наш бушмен когда-либо видел собственное отражение.

Я подошла к натурщику, чтобы осмотреть его ярко-рыжие волосы; он без малейшего колебания позволил мне ощупать голову. Передо мной был тонкий веер жестких, как проволока, волос, идущий от одного уха к другому. Волосы, образующие веер, были подлинными, но цвет — искусственным. Легенда о светловолосых меланезийцах рассеялась как дым перед нашими глубокими знаниями подлинности голливудских блондинок. Перед нами были крашеные волосы.

Этот веер и петушиное перо впоследствии получили противоречивые истолкования различных авторитетов, рассматривавших мой рисунок. Один из специалистов утверждал, что прическа веером доказывает совершенное ее носителем убийство по «этическим соображениям». Другой авторитет объяснил, что это доказывается не прической, а петушиным пером. Оба знатока, принадлежащие к числу «просвещенных» жителей побережья, сходились на том, что бушмен имел право на эти эмблемы мужества только после совершения убийства. Впрочем, в деревне подняли бы на смех каждого, кто не сумел бы проявить такого мужества.

Наиболее примечательным различием между нашей моделью и его полицейскими угнетателями был цвет его кожи, значительно более светлый, чем у любого туземца этой местности. Можно предположить, что жители гор принадлежат к более древнему роду, имеющему примесь полинезийской крови. Мы думаем, что более светлый цвет кожи вызывается окружающей обстановкой. Впоследствии, посетив глубинные районы острова, мы обнаружили, что обитатели горных зарослей живут в постоянном полумраке. Полное отсутствие ультрафиолетовых лучей, которых здесь никогда не бывает в избытке даже на полном солнце, а также хроническое недоедание — вот где кроется простое объяснение физической неразвитости и некоторой женственности нашего «дикаря».

Другая особенность, связанная с окружающими условиями, — коротко остриженные волосы. Жителю горных зарослей нет нужды в огромных копнах волос, служащих прибрежному туземцу защитой от солнца. Род занятий может объяснить слабую развитость торса нашей модели. Сильное развитие ног объясняется тем, что он постоянно совершает большие горные переходы, чтобы прокормиться скудной охотничьей добычей. Жители прибрежных районов, если только они не работают у белых плантаторов, добывают пищу, передвигаясь на лодках; любое из этих занятий хорошо развивает руки. Отсюда также хорошо развитые торсы и длинные тонкие ноги.

Только увидев женщин, прибрежных и горных житель ниц, занятых одинаковой работой в одинаковых условиях (на освещаемых солнцем огородах), мы могли бы окончательно установить, существует ли разница в типах этих двух племен.

Мой первый рисунок меланезийца оказался своеобразным и редким, как и его модель.

Я закончила рисунок головы в тот миг, когда на берегу послышался убийственный вопль грузчиков, означавший окончание работ и готовность «Матарама» к отплытию. Скачущие и орущие грузчики со всех ног бросились в пакгауз, чтобы внимательно рассмотреть то, что все утро видели только мимоходом. Маргарет велела нашему испуганному бушмену встать и подвела его к портрету, возле которого восторженно визжали полицейские. Не думайте, что они восторгались портретом; они просто ржали над бушменом, который предстал перед ними в рисунке и в натуре. Больше всего их забавляло, что бушмен глуп и не узнает своего изображения. Среди всего этого шума бушмен молча, без всякого признака удивления смотрел туда, куда тыкали пальцами остальные туземцы. Создавалось впечатление, что он никогда не видел отражения собственного лица и если и заметил петушиное перо, то, видимо, принял его за другое, а не за изображение собственного.

За три часа наш натурщик не произнес ни слова; ни разу не изменилось выражение глубокого испуга на его лице. По выносливости он был лучшей моделью, которую я когда-либо видела. Мы подарили ему плитку табаку (которую он сразу узнал), но ни одного звука мы не услышали сквозь его сжатые губы, а озабоченность ни на минуту не сошла с его лица.

Овладевшие им снова полицейские подтолкнули его, окружили и увели вдоль сверкающего берега. И последнее, что мы увидели, был длинный обезьяний хвост замученного маленького малаитянина среди леса мускулистых ног рослых жителей побережья.