Глава вторая
Призыв к переселению

Чуть было не прошел мимо большой серой гранитной скалы, но задержался, случайно заметив на ней необычные красноватые пятна. «Какой забавный лишайник!» — подумал я. На скалах часто растут лишайники, среди них встречаются и красные. В Центральном Казахстане они часто растут большими пятнами на гранитных скалах. А здесь — только пятнышки.

Но можно ли верить мимолетному впечатлению? Оно так часто вводит нас в заблуждение! Тем более раньше в горах Тянь-Шаня мне ни разу не приходилось встречать красные лишайники. Надо подойти поближе и взглянуть!

И передо мною открылось маленькое чудо! Вместо лишайников я увидал скопление красных клопов (Ligaeus ecvestris). Судя по всему, они здесь перезимовали и теперь сидели кучками на камнях, тесно прижавшись друг к другу, и грелись на солнце.

Сегодня был теплый весенний день, и, хотя на северных склонах между елями всюду голубеют полосы снега и уж, конечно, все вершины гор сверкают безмолвными ледниками, здесь, на южном склоне — теплынь, зазеленела трава, мать-и-мачеха пожелтила пятнами землю, порхают бабочки-крапивницы, мечутся жуки-скакуны.

Сколько же здесь клопов? Наверное, не менее трех-четырех тысяч!

Клопам рядышком друг с другом теплее и, возможно, безопасней. К тому же от скопления исходит легкий, но отчетливый и своеобразный запах. Он как химический сигнал. И, хотя он кажется слабым, клопы чувствуют его: «Мол, мы здесь, здесь зимуем!»

Некоторые клопики ползают в стороне. Из них то один, то другой, сверкнув красными крыльями, взлетает в воздух и уносится в голубой простор далекой пустыни. Эти клопы — жители жарких равнин. Забрались они сюда, высоко в горы, только на зиму и теперь начинают возвращаться в родные места.

Птицы на зиму летят на юг, в теплые страны перекочевывают и некоторые летучие мыши. Еще летят осенью на юг некоторые бабочки. А клопы? Что за странное поведение — к зиме скрываться от тепла, переселяться в холод, навстречу снегам?

Но это только кажется странным. В горах зимой в полосе леса не бывает сильных морозов, а в пустыне, наоборот, иногда столбик термометра падает до тридцати — тридцати пяти градусов ниже ноля. В горах не бывает сильных оттепелей. А в пустынях зимой случается так, что хоть загорай голышом на солнце. А после этого — снова мороз. Такие капризы погоды плохи для насекомых. Кто проснулся от тепла — голодает, истощается или даже гибнет от недоедания и резкой смены температуры. И, наконец, весной в пустыне в очень теплые ранние весенние дни нечем питаться, природа еще дремлет. Нет, уж лучше перезимовать в горах, да спуститься в родные места, когда там минуют оттепели да заморозки и когда жизнь по-настоящему пробудится и забьет ключом.

Путешествие в горы ради зимнего сна происходит тоже не без риска. На пути много врагов. А сколько надо израсходовать сил, чтобы добраться до желанной цели. Вот почему многие клопы остаются зимовать где попало, в том числе и в пустыне. В горы же летят не все. И в этом большой резон. Случится в пустыне ранняя оттепель, поздние заморозки или даже зимняя стужа — клопы погибнут. Зато останутся целыми те, кто улетел в горы. Они как страховой запас на случай непредвиденной катастрофы. Так водится у клопов испокон веков.

На зимовку в горы летят еще и жуки-коровки, златоглазки, некоторые мухи, но про путешествие клопов ни разу не приходилось слышать. Мне впервые довелось встретиться с таким явлением.

Первые весенние солнечные дни, первая солнечная ванна. Она и согреет, и убьет бактерии и грибки, вызывающие недуги, и пробудит к жизни. Положенный рядом с клопами термометр показывает сорок градусов. Неплохо! При такой температуре сильнее бьются сердца клопов, быстрее мчится по сосудам и камерам кровь!

Но для некоторых зимовщиков солнечные лучи ни к чему. Они, наоборот, ускорили гибель: сверху вниз на камни падают клопики, перевертываются вверх ногами и замирают. Кто они, старики или больные?

Возле них крутится орава соплеменников. Они здоровы, энергичны. Что для них чужое страдание! Вонзают длинные серые хоботки в тело погибших собратьев, пожирают их. Возле каждого неудачника, как вокруг обеденного стола, рассаживаются кружочком с десяток каннибалов. Ну что же! И это неплохо, хотя и кажется нам неприглядным. Зачем попусту пропадать добру, если оно может служить на благо своего рода. Быть может, так ведется в обществе клопиков не случайно: погибать, так уж не где попало, а среди своих, ради своих соплеменников! Больных и заразных, наверное, не стали бы поедать. А старики идут в дело! Для этого они и летят сюда на зимовку. В жизни все так целесообразно. Между прочим, в давние времена дикие человеческие племена тоже поедали своих немощных стариков, полагая, что лучшая для них могила — желудок потомков.

Кое-где клопы на камнях оставляют красные пятнышки. Видимо, после зимовки, перед длительным полетом полагается освобождать кишечник от продуктов обмена веществ и пищеварения, накопленных за зиму.

Не хочется расставаться с клопиками. Не каждая прогулка в горы дает такую интересную находку! Надо бы еще посмотреть, сколько дней клопики будут греться, когда все разлетятся. Но пора спускаться на дно ущелья. Там уже царит тень, прохлада, полумрак.

Проходит неделя, я почти каждый день навещаю своих знакомых. Клопиков все меньше и меньше. Наконец остается несколько сотен, почти все разлетелись, оставив после себя горки трупов и красные пятнышки на серых камнях. Потом и эти запоздавшие клопики улетают.

Несколько лет подряд при случае я проведывал зимовку клопов. Количество зимовщиков колебалось. Иногда клопов собиралось зимовать очень много, иногда — мало. Паломничество жителей пустыни в ущелье не прекращалось.

Возвращаясь с зимовки в родную жаркую пустыню, взрослые клопы, отложив яички, вскоре погибали. Как и большинство других насекомых, они не жили больше одного года. Выбравшиеся из яичек насекомые быстро росли, и к осени, став взрослыми, некоторые из них отправлялись в далекое путешествие в горы к скалам.

Казалось бы, в этом не было ничего особенного. Но как клопы, впервые отправляясь на зимовку, не сбивались с дороги и безошибочно прибывали на место назначения? В путь-дорогу их направлял загадочный инстинкт, опыт или, вернее сказать, память предков, передававшаяся по наследству. Кроме того, в поисках места зимовки клопам помогал запах, далеко разносившийся по ущелью с серой скалы. Скопление клопов напомнило мне еще историю.

Жара заставила нас забраться в небольшую рощицу развесистых карагачей. Среди молодой поросли мелких кустиков я заметил старый и высокий пень. Предвкушая удачную охоту на насекомых, я отправился к нему, захватив полевую сумку, фотоаппарат и походный топорик.

На пне сохранилась толстая кора, в одном месте она слегка отслоилась. Осторожно засунул в щель лезвие топора: сейчас узнаю, кто схоронился от жары и света! Но в тот момент, когда кора едва отошла в сторону, очень сильно запахло клопами. Я подумал: наверное, задел головой сидящего на листике вонючку-клопа, и он отомстил по своему клопиному обычаю за потревоженный покой. Но ошибся. Густой клопиный запах шел из-под коры. Вся щель под нею оказалась забитой множеством сухих клопиных шкурок — одежки сбросили с себя молодые клопы (Pentatomidae), прежде чем превратиться во взрослых франтов.

Линька у насекомых — ответственное дело. Протекает она медленно, болезненно, насекомые в это время беспомощны. Вот и собрались клопы вместе, подзывая друг друга запахом для обряда прощания с детством, и сообща напустили столько защитной вони, что ее не выдержал бы ни один враг. Клопам хоть бы что, своя вонь не слышна! Зато никто не тронет, не обидит. В единении — сила!

Четвертый час машина мчится без остановок по бесконечной пустыне Джусандала. Ровная и гладкая, она кое-где прорезается сухими руслами дождевых и селевых потоков — водомоинами, поросшими кустарничками. Слева видна голубая зубчатая полоска гор, справа — желтая кромка песков, впереди на ровном горизонте маячит далекая светлая точка. На небе ни облачка и, хотя ветер прохладен, все еще ласково греет осеннее октябрьское солнце. Иногда взлетает впереди стайка жаворонков. Провожая машину, летит каменка-плясунья. В стороне от дороги поднимаются чернобрюхие рябки и в стремительном полете скрываются за горизонтом.

Светлая точка колышется, отражаясь в озерах-миражах, и медленно увеличивается. Потом становятся заметны очертания большого полуразрушенного мавзолея Сары-Али. Дорога минует его, и машина мчится к новым горизонтам. Еще час пути, и совсем рядом с дорогой протянулась полоска саксаульника. Солнце закатывается за горизонт, становится прохладно. Но что может быть чудесней ночлега в холодную ночь у костра в саксауловом лесу! Ветерок слегка посвистывает в тонких безлистных веточках саксаула, ровно и жарко горит костер. В сумерках на вершине холма появляются неясные силуэты сайгаков, они застывают на мгновение и внезапно исчезают. Темнеет.

Сидим у костра, слушаем песню чайника и бульканье супа в котле. Вдруг что-то ударяется о чайник, потом раздается звук удара по кабине машины. Затем кого-то легонько стукнуло по спине, а через минуту один из членов нашей экспедиции стал уверять, будто его «полоснуло» по носу. Еще больше темнеет, и в небе загораются крупные, яркие звезды. В баке с водой появляется тоненькая корочка льда: после теплого осеннего дня температура быстро упала значительно ниже ноля. Наступила ночь. В темноте трудно разглядеть, что так звонко продолжает падать вокруг нас.

Вот опять что-то маленькое и темное упало в костер, шевельнулось и исчезло в жарком пламени. Раздаются недовольные возгласы: из котла вместе с супом наш добровольный повар извлекает каких-то темных насекомых-утопленников. Все чаще раздаются щелчки, и мы видим уже редкий дождь насекомых, падающих на землю почти вертикально. На земле они беспомощно барахтаются, судорожно подергивают ногами, не в силах подняться в воздух.

При свете костра вглядываюсь в ночных гостей, рассматриваю их блестящее черное одеяние, округлую голову с небольшим, плотно прижатым к брюшку хоботком, черные глаза, овальной формы тело. Ноги у воздушных путешественников светлые, плоские, с оторочкой из густых щетинок, типичные ноги-весла. Так вот кто нас посетил! Это обитатели водоемов — клопы-гребляки (Corixa dentipes).

Гребляки населяют не только стоячие, но и проточные воды. Для дыхания они выставляют из воды не конец брюшка, как это делают многие водные насекомые, а голову. Яйца обычно откладывают весной на водяные растения. Самцы многих видов гребляков обладают музыкальными способностями, издавая звуки с помощью передней ноги, которой, как смычком, проводят по своему хоботку, исчерченному поперечными бороздками.

Но откуда здесь, в центре безводной пустыни, взяться клопам-греблякам, да еще в холодную осеннюю ночь? Ближайшая вода — река Или, озера ее дельты и озеро Балхаш — от нас не менее чем в восьмидесяти километрах по прямой. Больше здесь нет никаких, пригодных для гребляков водоемов!

На земле гребляки быстро затихают и замерзают. Видимо, с суши они не умеют подниматься в воздух и на ней, вне родной стихии, беспомощны. Пробую отогреть гребляка. Лакированный комочек начинает быстро барахтаться. Подбрасываю его в воздух: крылья раскрываются, раздается едва слышный шорох, взлет, поворот обратно к свету костра и опять падение на землю… Клопов непреодолимо притягивает свет костра, они не в силах противиться его магическому влиянию.

В чем же причина столь странного поведения? По-видимому, здесь сочетание нескольких обстоятельств. На зиму гребляки покидают все мелкие и промерзающие до дна водоемы, переселяются в глубокие. Они, подобно птицам, к зиме улетают на юг, и эти перелеты, совершаемые ночью, никто не замечал до сего времени. Одновременно гребляки следуют инстинкту расселения. Осенними ночами и происходят их путешествия. Летят они во все стороны, быть может, даже на большой высоте, согреваясь от мышечной работы. Не исключено, что эти клопы перелетают на зимовки очень далеко. Видимо, они способны улавливать ничтожнейшие отраженные лучи света от водной поверхности. У них, как говорят биологи, сильно развит фототаксис. Мерцание костра сбивало с пути ночных пилотов, они резко снижались и вместо воды, ударяясь, оказывались на сухой и твердой земле.

Потом я узнал, что есть клопы-кориксы, которые летают и днем. Они, возможно, относятся к другим видам. Как-то в начале октября в ясный теплый день я красил крышу гаража асфальтовым лаком. К моему удивлению, вскоре на ней оказалось несколько водяных клопов-кориксов. Я даже не заметил, когда они успели приземлиться. Крыша блестела на солнце и очень походила сверху на болотце с тихой стоячей водой.

С маленьким Мишей, сыном моих соседей, мы шли медленно в гору. Холмы только начали зеленеть, кустарники стояли еще голые, по синему небу плыли белые облака, высоко в небе курлыкали журавли. У Миши глаза зорче, чем у меня, да и к земле он ближе. В поле после большого шумного двора ему все интересно, он все замечает. Нашел жука-медляка, схватил руками.

— Какой интересный! — говорит Миша. — Руки две, как у всех, а ноги четыре.

У жука-кравчика разглядел длинный отросток, торчащий из головы.

— Для чего жуку длинный зуб? Он им кусается?

Возле кустика шиповника Миша увидел разбитую бутылку и возле нее стакан с отколотыми краями. И снова ко мне с вопросом:

— Почему в стакане вода, почему в воде кто-то плавает?

Пустяковая мелочь, на которую обратил внимание мой юный спутник открывает маленькую загадку. В стакане — жук-вертячка. Весной здесь еще никто не ходил, и, после того как сошел снег, нет никаких следов. Стакан, судя по всему, простоял всю зиму, и в нем осталась чистая вода после недавнего дождя.

Жуки-вертячки всегда разлетаются от родных речек и озер во все стороны, кто куда, лишь бы попутешествовать, удовлетворить инстинкт древних предков. Повинуясь ему, наш маленький жучок тоже летел над горами издалека, так как нигде поблизости нет воды, пригодной для него. Во время полета, тут я затрудняюсь сказать как, он своими крошечными близорукими глазками заметил с высоты полета маленький кружочек воды в полуразбитом стаканчике. Он привлек его внимание, притянул к себе. Не раздумывая, пилот ринулся на посадку, плюхнулся в воду, ожидая встретить своих сородичей или дождаться их. Откуда ему, бедному, было знать, что он попал в случайную ловушку. Из стаканчика он не смог выбраться, погиб в нем, окоченел.

— Почему вертячонок не мог выбраться из стакана, почему ему никто не помог? — допрашивает меня Миша.

Меня же больше интересует, как маленький жук во время полета (ползать по земле он совсем не умеет) смог уловить, зафиксировать и точно приводниться на крошечную поверхность воды в стакане?

Загадочными органами обладает жук-вертячка, и случайная находка доказывает его способность улавливать даже крохотную частицу родной стихии…

Машина мчит нас по асфальтовому шоссе из города в далекое путешествие. Мимо мелькают поселения, придорожные аллеи, посевы, пастбища. Недалеко от дороги — поле, засаженное капустой. Здесь особенно много бабочек-белянок. Они все летят, будто сговорившись, поперек дороги к северу. Впрочем, немногие из них возвращаются обратно к полю. Сейчас лето. Куда собрались бабочки, почему летят на север от гор в пустыню?

Многие бабочки, подобно птицам, совершают массовые перелеты. Осенью направляются на юг, перезимовав в теплых краях, возвращаются в родные места — на север. Наша бабочка-белянка, наверное, такая.

Поле капусты далеко позади, а через дорогу все еще летят белянки, строго пересекая ее поперек, но уже в обоих направлениях. Оказывается, не только белянки такие. Пересекают дорогу и бабочки-репейницы, желтушки, редкие голубянки. Летят над самым асфальтом, едва не касаясь его. Среди бабочек есть и неудачницы, сбитые автомашинами, и вот над одной, трепещущей поломанными крыльями, порхает и крутится другая такая же бабочка.

Вдоль дороги растут высокие тополя. И здесь бабочки пересекают ее, но уже не над самым асфальтом, а высоко, выше машин, поэтому, наверное, нет на ней сбитых неудачниц.

В аллее стоит неумолчный гомон воробьев, здесь расположилась большая колония. Через дорогу в «гости» друг к другу постоянно перелетают птицы, и немало их, молодых и неопытных, сбивают машины. Поэтому здесь летают коршуны, торчат у обочин грачи и вороны. Добычи много, успевай подбирать да увертываться от машин.

Теперь я не свожу глаз с бабочек, перелетающих через дорогу. Все же почему они пересекают ее только с юга на север, и обратно? Я не могу ответить на этот вопрос и теряюсь в догадках, наверное, сезонные перемещения тут и ни при чем. И ветер тоже не повинен. Его сегодня нет, и пыль, поднятая машиной на ближней проселочной дороге, повисает в воздухе светлой полосой.

Вскоре дорога поворачивает почти под прямым углом и идет прямо на север. И тогда я вижу, что и здесь бабочки пересекают ее тоже строго поперек. Страны света, оказывается, не имеют никакого значения.

Проходят дни путешествия. Там, где наш путь идет по асфальту, продолжаю следить за бабочками и теперь твердо убежден, что они почти все пересекают дороги только поперек и никогда не летят над ними вдоль. Чем вызвано это правило поведения, сказать трудно. Бабочки, летящие вдоль дороги, подвергаются большей опасности от мчащихся машин. Это понимают некоторые животные. В пустыне, например, песчанки всегда стараются перебежать дорогу поперек. Змеи тоже оставляют следы своих путешествий поперек дороги. А бабочки? Невероятно, чтобы из-за грозящей от машин опасности так быстро естественный отбор изменил поведение этих, в общем, медленно летающих насекомых. Не так уж давно появились автомобили, да и асфальтовые дороги, в общем, занимают не столь много места по отношению к остальной площади Земли.

Загадка остается нерешенной. Когда-нибудь за нее возьмутся биологи. Открыть же секрет поведения интересно, не говоря уже о том, что расшифровка поведения может оказаться полезной для практической деятельности человека.

Мне кажется, черная лента шоссе воспринимается бабочками как водная преграда, которую полагается пересекать в кратчайшем направлении. Подобное правило поведения запрограммировано испокон веков и инстинктивно и неукоснительно соблюдается. Вспоминается, как на северном берегу озера Балхаш, вытянутом в меридиональном направлении, бабочки-бражники пересекали озеро строго поперек, предварительно набрав высоту. Но почему тогда бабочки пересекают дорогу на большой высоте, когда вдоль ее с обеих сторон растут большие деревья? Возможно, у бабочек существует отчетливая реакция на открытые пространства, пересекать которые из-за опасности, грозящей от различных врагов, полагается в кратчайшем направлении.

После путешествия по проселочным дорогам вдоль озера Балхаш мы, наконец, добрались до асфальта, идущего в город Балхаш, и уж теперь блаженствую прежде всего я: не надо ежеминутно переключать рычаг скоростей, тормозить, лавировать между камнями, ни на секунду не отрывая взгляда от пути.

Утренний воздух еще прохладен и свеж, в щелке слегка приподнятого лобового стекла ветер поет тихую песенку. Постепенно однообразие бега машины сперва успокаивает, потом начинает усыплять. Для водителя такое состояние самое опасное. Мои же спутники давно уснули, оставив меня одного со своими мыслями. И вдруг — необычное! Над дорогой реет масса стрекоз, целая стая. Проходит минут десять, а наша машина все еще их не миновала. Скорость полета стрекоз небольшая, около двадцати — тридцати километров в час, и друг от друга они выдерживают дистанцию в несколько метров. Армада движется по ветру на запад.

Переселения насекомых известны не только у саранчи. Летят стаями некоторые бабочки. Есть среди них и такие, которые, подобно птицам, осенью регулярно летят на юг, а весной возвращаются на родину обратно. И вот еще стрекозы попали в разряд путешественников.

Не особенно приглядное и, может быть, даже смешное зрелище для пассажиров проезжающих мимо автомобилей видеть, как пожилой человек, подобно мальчишке, гоняется с сачком за стрекозами. Меня смущают любопытные взгляды. Кое-кто даже притормаживает машину. Но что поделаешь!

Скоро у меня оказалось несколько пленниц. Стрекозы небольшие, все одного вида, впоследствии как выяснилось Simpetrum phlaveolum. Полет их явно меня озадачил. Все они летят с Балхаша, поперек ветра, дующего с востока на запад. Озеро отсюда недалеко, в одном-двух километрах. Но, достигнув асфальта, стрекозы сворачивают и направляются вдоль него по ветру на запад, как бы следуя какому-то обычаю. Ну, положим, асфальт необходим автомобилям. По нему они могут мчаться быстро, не то, что по проселочным дорогам. А стрекозам зачем? Может быть, над асфальтом больше нагрет воздух и сильнее его конвекционные токи, с помощью которых легче лететь? Но сейчас утро, по сравнению с дневной жарой прохладно, всего около двадцати четырех градусов. Да и ветер настолько силен, около сорока километров в час, что вряд ли ощущается разница в температуре над дорогой и вне ее. К тому же стрекозы почти все летят на высоте пяти-восьми метров над землей. Нет, тут что-то другое!

Стрекозы, возможно, воспринимают асфальт как реку, водный поток, вдоль которого и надлежит путешествовать, как можно дальше. Жизнь стрекоз связана с водой, все их детство проходит в воде. Ну а стремление к расселению, к поискам новых мест, пригодных для жизни, к выселению оттуда, где размножилось слишком много сородичей, существует в той или или иной степени почти у всех животных.

Предположение кажется верным. Впоследствии много раз встречал стрекоз, летящих над асфальтовыми дорогами. Бедные странницы! Куда только не уводил их этот ложный путь!

И еще одна встреча со стрекозами над асфальтом, но уже совсем по другой причине.

Проснулся и удивляюсь необычной тишине. Город будто замер. Потом догадался: выпал ранний снег. Его мягкое покрывало заглушило звуки пробуждающегося города.

То, что сейчас ненастье, — хорошо. За ним обязательно будет солнце и тепло, и я вывожу из гаража заранее подготовленную машину. Среди низкой и серой пелены неба показалась едва просвечивающая синева. Обязательно будет хорошая погода в пустыне, куда лежит наш путь.

Недалеко от села Баканас, где дорога близко подходит к реке Или, над асфальтом вижу много стрекоз. Их поведение необычно, они реют очень низко, в нескольких сантиметрах от поверхности дороги, и не желают улетать. Судя по всему, они здесь не впервые, уже привыкли к необычной обстановке, так как ловко увертываются от нашей машины. Зачем понадобился стрекозам асфальт, что они нашли в нем хорошего? Потом догадываюсь: температура воздуха около восьми градусов тепла, над асфальтом же — значительно теплее. Он черный, быстрее прогревается. Наверное, эту разницу учуяли и другие мелкие насекомые. За ними и охотятся ретивые хищницы. Мелочь же мне не разглядеть из машины.

Обширная впадина, в которой лежит озеро Каракуль, заросла редкими кустарниками тамариска и густой порослью татарской лебеды. К озеру с каменистых холмов протянулось несколько проселочных дорог. По одной из них, самой глухой, я часто прогуливаюсь, всматриваюсь в голую землю, надеясь что-либо увидеть интересное в дремучих зарослях лебеды. За ночь это растение накапливает уйму желто-зеленой пыльцы и щедро осыпает ею одежду. К вечеру вся пыльца с растений облетает и тогда можно бродить по зарослям без опасения ею измазаться.

Солнце еще высоко, но уже спала изнурительная жара. Пробудились муравьи-жнецы, потянулись по колее дороги колоннами. Им, зерноядным, здесь живется несладко, лишь кое-где растут пустынные злаки, с которых можно собирать урожай.

Во всех направлениях мчатся красноголовые муравьи (Formica subpilosa), над колеею дороги паук (Argiopa lobata) выплел аккуратные круговые тенета. На одиночном кустике кендыря уселась большая и яркая гусеница молочайного бражника. Иногда, выскочив из травы, по дороге с величайшей поспешностью промчится глазчатая ящерица.

Но вот, кажется, и нашлось интересное. На светлой земле колеи ползают неуклюжие личинки божьей коровки (Bulea lichatshevi). Они мне хорошо известны. И личинки, и жуки, не в пример своим многочисленным родственникам, растительноядные, но в выборе пищи строги и питаются излюбленными растениями из семейства мареновых. Татарская лебеда — их исконный корм.

Личинок масса, не менее тысячи. Они собрались в довольно густое и четко очерченное общество, снуют беспорядочно во все стороны, но не разбредаются в стороны. Будто какая-то сила, общий сигнал, ощущаемый каждым членом этой братии, заставляет их быть вместе, единой компанией. Одни из них, семеня ножками-коротышками, спешат от центра скопища к его периферии, другие — наоборот. Они почти не сталкиваются, не мешают друг другу, хотя в их движениях как будто нет решительно никакого порядка.

Не особенно интересно торчать возле без толку снующих личинок коровок. Но приходится призывать на помощь терпение: надо узнать, что будет дальше?

Проходит томительный час. Красное солнце медленно опускается к горизонту. Затих ветер, и в наступившей тишине робко и неуверенно запел первый сверчок. Вдоволь набегавшись, личинки постепенно стали разбредаться в разные стороны, исчезли в зарослях, очистили дорогу, оставив меня в полном недоумении.

Для чего личинкам жуков понадобилось общество себе подобных? Чтобы отправиться в дальний поход, подобно тому, как это делают многие животные во время массового размножения? Но похода не последовало, да и массового размножения не было. Чтобы собраться вместе, прежде чем превратиться в жуков, ради облегчения встречи взрослых в брачную пору? Но божьи коровки отлично летают и к тому же могут легко находить друг друга на излюбленных растениях. Чтобы… Нет, не могу найти я объяснения загадки жучиного сборища. Неясно и с помощью каких сигналов эти, в общем, малоподвижные личинки могли собраться для двухчасового свидания.

Люблю этот уголок пустыни, заросший саксаулом. По одну сторону синеет хребет Тас-Мурун, по другую — видна гряда песков с дзужгуном и песчаной акацией. Здесь особенно хорошо весной. Среди кустиков саксаула земля украшена пятнами широких морщинистых листьев ревеня, по нежно-зеленому фону пустыни пламенеют красные маки. Между ними вкраплены крошечные цветы пустынной ромашки, оттеняющие своей скромной внешностью и чистотой кричащее великолепие горящих огнем цветов. Безумолчно звенят жаворонки, несложную перекличку ведут желтые овсянки.

Место хорошо еще тем, что тут от реки Или идет небольшой канал. Мутная, чуть беловатая и богатая плодородным илом вода струится на далекие посевы.

Рано утром на канале вижу необычное. Что-то здесь произошло, разыгралась какая-то трагедия. Вся вода пестрит черными комочками. Местами у самого берега они образовали темный бордюр или тянутся по воде длинными полосами. Не раздумывая, я спускаюсь к воде с крутого берега канала. Что бы это могло быть?

— Бросьте! — кричит мне мой спутник. — Не видите разве, овечий помет из кошары попал в воду!

Но вместо овечьего помета, я увидел небольших жуков-чернотелок, все как на подбор одного вида. Самки чуть крупнее, самцы меньше и стройнее. Почти все жуки, попавшие в воду, мертвы. Лишь немногие из них еще вяло шевелят ногами, редкие счастливчики, запачкавшись жидкой тиной, уцепились за твердую землю, выбрались из предательского плена на бережок, обсыхают или, набравшись сил, уползают наверх, подальше от страшной погибели. Жуков масса, не менее десятка тысяч. Все они скопились только в небольшой части канала длиной около двухсот метров. Быть может, этому способствовало то, что здесь спокойное течение воды. Настоящие жители пустынь, они, попав в воду, оказались совершенно беспомощными.

Но что завлекло жуков-чернотелок в необычную для них стихию? В пустынях живет много разнообразных видов чернотелок. Они потеряли способность к полету, зато их толстая и прочная броня из надкрыльев срослась на спине и образовала панцирь, предохраняющий тело от высыхания в жаркой пустыне.

Вот и сейчас вокруг бродят самые разнообразные чернотелки. Некоторые из них подползают к воде, но решительно заворачивают обратно. Она им чужда или даже неприятна. Они даже не все умеют ее пить, а необходимую для организма влагу черпают из растительной пищи. Только эти странные небольшие чернотелки не сумели разгадать опасность и попали в непривычную для себя обстановку.

Наверное, жуки куда-то переселялись, подчиняясь инстинкту, двигались в одном направлении и, встретив на своем пути воду, не смогли изменить направление путешествия.

Брожу возле канала, фотографирую протянувшуюся в воде длинными полосами печальную процессию утопленников и вдруг вижу одного, за ним другого жука, беспечно ползущих к каналу. Они спускаются вниз, бездумно вступают в воду и беспомощно в ней барахтаются. Это те, кто отстал от всеобщего помешательства. Откуда им, таким глупым, почувствовать смертельную опасность. Они — тупые заведенные механизмы, неспособные даже разглядеть своих же погибших сородичей.

Чернотелки-утопленники, как оказалось впоследствии, назывались Prosodes asperipennis.

Встреча с чернотелками-утопленниками напомнила мне одну из давних поездок в урочище Сорбулак. Большая бессточная впадина располагалась в пустыне километрах в ста от Алма-Аты. В дождливую весну 1973 года она была закрыта водой. Обычно летом под жарким солнцем здесь сверкала солью громадная ровная площадь влажной земли.

Увязая по щиколотки в липком илистом грунте, я бродил по берегу этого временного мелкого и соленого озерка, разглядывая следы барсуков, лисиц, ходуленожек и шилоклювок.

Кое-где к озерку со стороны холмов тянулись пологие овражки, издавна проделанные потоками дождевой воды. Недавно вода озерка заходила в эти овражки, оставив следы на берегах. Один из овражков издали привлек мое внимание. Уж очень странные черные полосы тянулись вдоль его берегов.

Пригляделся. Черные линии оказались скоплениями громадного количества крошечных черно-синих жуков-листогрызов. Они попали в воду, завязли в жидком иле и погибли. Здесь их было несколько миллионов.

Неужели и они, отправившись путешествовать, попали в беду, встретив на своем пути узкую полоску воды?

Вечером на горизонте пустыни появилась узкая темная полоска. Большое красное солнце спряталось за нее, позолотив кромку. Ночью от порывов ветра зашумели тугаи и сразу замолкли соловьи, лягушки и медведки. Потом крупные капли дождя застучали о палатку. А утром над нами — вновь голубое небо, солнце сушит траву и потемневшую от влаги землю. Кричат фазаны, поют соловьи, воркуют горлинки, бесконечную унылую перекличку затеяли удоды.

В дождливую ночь обитатели глубоких нор, трещин, любители прохлады и все, кто боится жары и сухости, выползают из своих потайных укрытий и путешествуют по земле до утра. Наверное, среди них немало и тех, кто никогда не встречается человеку. Поэтому, едва одевшись, хватаю полевую сумку, фотоаппарат, походный стульчик и спешу на разведку.

Воздух, промытый дождем, удивительно чист и прозрачен. Далеко слева высятся громады синих гор Тянь-Шаня со снежными вершинами. Слева тянутся сиреневые горы Чулак. Застыли серебристые заросли лоха, будто огнем полыхают красными цветами кусты тамариска.

Сегодня ночью в пустыне, конечно, царило большое оживление. Еще и сейчас спешат в поисках дневных укрытий запоздалые чернотелки-мокрицы, муравьи наспех роют норы, пока земля влажна и легко поддается челюстям, ежесекундно выскакивая наверх с грузом. И будто больше нет ничего особенного, все обыденное. Но в небольшой ложбинке, поросшей колючим осотом, на голой земле я вижу темное, нет, почти черно-фиолетовое пятно около полуметра в диаметре. Его нежно-бархатистая поверхность бурлит, покрыта маленькими, беспрестанно перекатывающимися волнами. Пятно колышется, меняет очертания, будто гигантская амеба, медленно переливая свое тело, тянется вверх, выдвигая в стороны отростки-щупальца. Над ним все время подскакивают многочисленные крошечные комочки и падают на землю. Такое необыкновенное и чудесное пятно, что мне не хочется разгадки, не тянет приблизиться, чтобы не открылось самое обычное. Но пора все же подойти поближе…

Я вижу колоссальное скопление крошечных существ — коллембол. Каждое из них равно миллиметру. Здесь их миллионы. Как подсчитать участников этого бушующего океана?

Коллемболы — маленькие насекомые. Они никогда не имели крыльев. Зато природа одарила их своеобразным длинным хвостиком, который складывается на брюшную сторону и защемляется специальной вилочкой. Выскочив из нее, хвостик ударяет о землю и высоко подбрасывает в воздух ее обладателя.

Известно, что все коллемболы — любители сырости. Жизнь их таинственна, и не разгаданы законы, управляющие скопищами этих крошек.

Пока я рассматриваю через лупу свою находку, начинает пригревать солнце, темно-фиолетовое пятно кипит еще сильнее, колышется. Коллемболы ползут вверх из ложбинки, им, видимо, надо выбраться из нее, чтобы завладеть полянкой, поросшей полынью. Каждый торопится, скачет на своих волшебных хвостиках. Но на крутом склоне маленькие прыгуны часто падают вниз и теряют пройденное расстояние.

Какой инстинкт, чувство, явное повиновение таинственному сигналу заставили их собраться вместе, ползти вверх в полном согласии, единении, строго в одном направлении!

По светлому склону ложбинки солнце нарисовало причудливый узор тени колючего осота. Забавные прыгунчики боятся солнца, оно им чуждо. Избегая встречи с его лучами, они перемещаются по узору тени, отчего темно-фиолетовое пятно становится еще темнее и ажурнее.

Мне хочется сфотографировать это буйствующее скопление, и я убираю растения. На солнце скопище приходит в величайшее смятение, серенькие комочки мечутся, скачут в поисках прохлады.

Собираю коллембол в пробирку со спиртом, чтобы потом определить, к какому виду они относятся. Воздух упорно держится в обильных мелких волосках, густо покрывающих тело насекомых, и они в серебристой воздушной оболочке не тонут, а плавают на поверхности. Им нипочем не только вода, но и раствор спирта. Они не могут смочить их тело.

Вокруг жизнь идет своим чередом. Заводят песни кобылки, бегают муравьи. Иногда кто-нибудь из них случайно заскакивает на скопище малюток и в панике убегает, отряхиваясь от многочисленных и неожиданных незнакомцев. Солнце еще больше разогревает землю, тень от осота становится короче, а живое пятно неожиданно светлеет, тает на глазах. Коллемболы поспешно забираются в глубокие трещинки земли. Путь наверх из ложбинки преодолен только наполовину.

Через час заглядывают в ложбинку, но никого уже нет и ничто не говорит о том, что под землей укрылось многомиллионное общество крохотных существ с неразгаданными тайнами своей маленькой и, наверное, очень сложной жизни…

Прошло шесть лет. После необычно снежной и морозной зимы весна 1969 года затянулась. А когда неожиданно грянули теплые апрельские дни, наспех собравшись, помчался в пустыню, в тугай у реки Или. Погода же разыгралась по-летнему. Солнце щедро грело землю, температура в тени поднялась почти до тридцати градусов.

С какой радостью встречаешь первое живительное тепло! Холода забыты, и кажется — уже давно настало лето. Но пустыня, залитая солнцем, еще мертвая и голая, и ветер гонит по ней струйки песка и пыли. Вымершим казался и тугай. Блекло-серый, без единого зеленого пятнышка, он производил впечатление покинутого всеми мира. Но издалека из болотца доносились нежные трели жаб, на земле виднелись холмики свежевыброшенной муравьями земли. Проснулись паучки-ликозы, высвободили свои подземные убежища от земляных пробок, и, разбросав катышки мокрой почвы, выплели охотничьи трубочки. Среди колючего лоха на небольшой полянке засверкала огоньком бабочка-голубянка, облетела несколько раз свободное от зарослей пространство, будто кого-то разыскивая, и исчезла.

Немного досадно, что в такую теплынь мало живого и скучно ходить по тугаю. Видимо, еще не пришло время пробуждаться от зимней спячки. Вся шестиногая братия затаилась в земле, как в холодильнике, и весна к ним еще не подобралась. То же и с деревьями: тело в жаре, а ноги в прохладе.

Вечереет. С запада на синее небо незаметно наползают высокие серебристые облака. За ними тянется серая пелена. Завтра, вероятно, будет похолодание и, как это бывает нередко в апреле, не на один день. Рано еще настоящей весне!

На дороге, ведущей к биваку, кое-где поблескивает в колеях вода, хотя земля уже сухая и твердая, как камень. В одной лужице плавают два черных пятна. Закрадывается тревога: неужели это масло от машины, откуда ему просочится? Но беспокойство преждевременно и, освободившись от полевой сумки и рюкзака, становлюсь на колени. Довелось опять встретиться со старыми знакомыми!

На поверхности лужицы, сбившись комочком, плавают скопища коллембол. Одно из них размером с ладонь, другое — поменьше. Крошечные черно-аспидные насекомые с коротенькими усиками и ножками-культяпками копошатся, образовав месиво живых тел. Утром лужица была чиста, я это хорошо помню. Для таких крошек пленка поверхностного натяжения воды — отличная опора. Им здесь на совершенно гладкой поверхности, наверное, куда удобнее, чем на земле, покрытой бугорками и ямками.

Большое пятно будто магнит. Оно привлекает к себе рассеянных по воде одиночек и они, оказавшись поблизости, неожиданно несутся на большой скорости к своему скопищу, без каких-либо усилий, лежа как попало на боку и на спине, сцепившись по несколько штук вместе. Сначала кажется непонятной эта сила притяжения. Но потом все просто объясняется. На краю пятна поверхность воды имеет явный уклон, и, попав на него, одиночки скользят, как по льду на салазках.

Каждая коллембола, оказавшись в воде, образует возле себя ямку. Беспомощно барахтаясь в ней, она не может из нее выбраться. Оказывается, нелегко ей путешествовать по воде, и, уж если надо перебраться на другое место, она пускает в ход свою волшебную палочку-прыгалочку и, ударив ею о воду, подскакивает на порядочное расстояние. Вот почему иногда темное пятно будто стреляет крошечными комочками. Это прыгает тот, кому надоело шумное общество и кто ищет уединение. Не менее ретиво прыгают и одиночки, затерявшиеся вдали от всех.

Быть может, им на воде прыгалочка более годится, чем на суше. Ножки же необходимы для движения накоротке, там, где не прыгнешь, в трещинках земли.

Сизо-черное с бархатной поверхностью скопление коллембол будто ради разнообразия украсилось несколькими ярко-красными пятнышками клещей-краснотелок. Тело их тоже бархатистое, в нежных волосках, и также не смачивается водой. Что им здесь надо, на чужом пиру?

Впрочем, если уж говорить о пире, то он у краснотелок. Будто волки, забравшиеся в стадо овец, они заняты обжорством. Растерзают одну коллемболу, бросят, возьмутся за другую, а потом и за третью. Рыскают, выбирают, какая получше, повкуснее. Коллемболам же этот разбой нипочем. Вон сколько их здесь собралось, стоит ли бояться за свою участь.

Еще в темном пятне малышек сверкают крохотные белые точки. Только через сильную лупу видно, что это маленькие гамазоидные клещи (Gamasoidea), паразиты коллембол, случайно попавшие в воду вместе со своими хозяевами. Клещики беспомощно барахтаются, размахивают ножками.

Ночью раздумываю о том, какая сила, какие необыкновенные сигналы помогли этим маленьким насекомым найти друг друга и собраться вместе. Ведь место свидания выбрано только в одной лужице из множества других. И зачем для места свидания выбрана вода?

Коллемболы любители сырости и влаги. Кроме того, в воде легче встретиться, сюда труднее добраться врагам, хотя и нашлось несколько клещей-краснотелок. Для коллембол сухость воздуха пустыни и жаркие лучи солнца гибельны…

На реке расшумелись пролетные утки. Крикнула в воздухе серая цапля. С далеких песчаных холмов донеслось уханье филина. Крупные комары-аэдесы жужжат в палатке. Земля укуталась облаками, ночь теплая. К утру холодеет. Дует ветер. Коллемболы по-прежнему в луже, только разбились на несколько мелких дрейфующих островков. Должно быть из-за ветра. Осторожно зачерпываю одно скопление с водой в эмалированную тарелку. Теперь оно плавает посредине и не пристает к краям. Возле них вода приподнята валиком, с него насекомые невольно скатываются обратно.

Теперь в палатке, вооружившись лупой, пытаюсь разгадать секреты малюток аргонавтов. Но долго ничего не могу разобрать в их сложных делах, запутался, бессилен что-либо разглядеть в хаотическом движении копошащихся тел. Прилаживаю на коротком штативе фотоаппарат, выбираю удачный кадр, освещение, не жалея пленки пытаюсь заснять малышек крупным планом с помощью лампы-вспышки. Зеркальная камера мне помогает. Через нее все видно, и вскоре одна маленькая тайна народца раскрыта. Они собрались сюда, на воду, для свершения брачного ритуала. Наверное, и тогда, в первую встречу, ради него громадной компанией коллемболы направились в далекий весенний поход, на поиски хотя бы небольшой лужицы, собирая по пути все больше и больше соплеменников.

Ветер крепчает, тугай шумит громче, река пожелтела и покрылась крупными волнами. Потом пелену облаков разорвало, проглянуло солнце. Но ненадолго. Весь день был пасмурным и холодным. Коллемболам такая погода кстати. Может быть, они угадали ее заранее и собрались поэтому. Не зря и наш барометр упал.

Следующий день: то же пасмурное небо, спящая пустыня и мертвый тугай. Хорошо, что рядом со мною в тарелке плавают коллемболы. Да и до лужицы с ними недалеко. Поглядывая на них, начинаю замечать странные истории и вскоре укоряю себя за поспешные выводы.

Во-первых, из скоплений исчезли, наверное, потонув, гамазоидные клещи, избавив общество прыгунчиков от своего назойливого сожительства. Уж не ради ли этого предпринята водная процедура!

Во-вторых, черное пятно запестрело снежно-белыми полосками. Это шкурки перелинявших коллембол. Счастливцы, сбросившие старую и обносившуюся одежду, стали светлее, нежно-темно-сиреневого цвета. Значит, скопище еще существует ради весенней линьки, происходящей после долгой зимовки.

В-третьих, среди скопления появились белые, узкие крохотные коллемболы — детки. Они родились совсем недавно и потихоньку, едва шевеля ножками, покидают общество взрослых. У них, бедняжек, еще нет хвостика. Значит, скопище еще и своеобразный родильный дом, чем-то удобный и безопасный на воде.

Сколько разных новостей открылось в эмалированной тарелке!

К вечеру разыгрывается нешуточный дождь, а рано утром, сидя за рулем машины, отчаянно скользящей по жидкой грязи, всматриваюсь в дорогу, чтобы объехать стороной лужицу с бархатисто-черными пятнами. Но вместо них вижу снежно-белые скопления хаотически нагромоздившихся друг на друга шкурок. Все участники миллионного скопища, закончив свои дела, бесследно исчезли. То ли разбрелись во все стороны, то ли под покровом ночи отправились в очередное совместное путешествие.

Дождь испортил дороги, и мы весь день едем по лужам, объезжая трудные места. Машина вся в грязи, страшно на нее смотреть. Временами объезды опасны, почва размокла, и, хотя в колеях стоит вода, грунт под ней все же тверже. Дорога отнимает все внимание, от нее нельзя отвести взгляд. А вокруг простираются зеленые степи с ковылями и кустиками таволги, а на горизонте — синие горы.

Сперва я не обратил внимания на то, что в левой колее дороги вода будто припорошена черной пылью. Слабый ветерок прибил ее темной каемкой к одной стороне. И только когда проехал далеко, до сознания дошло, что это, конечно, не пыль. Откуда ей здесь, да еще черной, после дождя взяться. На сердце досада: не остановился, не посмотрел, прозевал, быть может, что-то очень интересное.

Но через несколько километров снова вижу такую же черную каемку на воде и тоже в левой колее дороги. Теперь-то дознаюсь в чем дело и, раздумывая, кое о чем уже догадываюсь.

Так и есть! В воде оказалось многомиллионное скопление коллембол. Они все без движения, но не тонут в воде, и легкий ветерок гонит их по поверхности. Общество коллембол разновозрастное, среди взрослых немало и малорослой молодежи.

Впрочем, кое-кто из водных путешественников шевелит ножками, вздрагивает усиками. Судя по всему, они не испытывают неудобства, оказавшись в водной стихии. Те же, кого прибило к обочине, нехотя прыгают на своих хвостатых ножках. Неожиданная находка порождает сразу несколько вопросов. На первый из них, почему сейчас появились коллемболы, ответить просто. В сухую погоду они прячутся, в дождь же вышли попутешествовать, сменить места обитания, расселиться. Но почему коллемболы не во всех лужах, а только местами? Здесь, например, они только в одной луже, растянулись метров на тридцать. И почему они скопились только на левой обочине?

Теперь убеждаюсь, что эти насекомые-лилипутики живут скоплениями по своим особенным правилам. Самое главное их правило — держаться вместе. Видимо, для этого они общаются с помощью сигналов, звуковых, обонятельных или других, еще не известных науке. Иначе нельзя! Им, малюткам, разъединенным, как разыскивать себе подобных на громадных пространствах земли. Так и живут они целым государством, управляемым неведомыми законами, кочуя армадой.

В эту дождливую ночь ветер дул поперек дороги на запад, слева от нашего пути. Видимо, крошечных насекомых сдувало ветром в колею или они сами, подгоняемые ветром, двигались по его направлению и, попав в холодную воду, замерли. Я и прежде встречал ногохвосток в лужах после дождя. Если бы не водная преграда, ни за что бы не увидеть скоплений этих существ, незримо обитающих на земле.

Продолжаем путь прямо на запад по единственной дороге через совершенно безлюдные степные просторы Центрального Казахстана. Солнце щедро обогревает остывшую за ночь землю, и на чистом синем небе начинают появляться белые кучевые облака. Теперь я уже не пропускаю луж с ногохвостками. Они попадаются не часто, но почти через каждые два-три километра вижу их в колее дороги. Только теперь, обогревшись, они собираются в плотные кучки, кишат, подпрыгивают, выбираются из воды на землю.

Не одни коллемболы почтили вниманием временные водоемчики. Тут же в лужах бегают неторопливые мушки-береговушки, без устали носятся под водою шустрые водяные клопы-кориксы. Как только высохнут дороги, вся эта компания исчезнет, расселится в поисках воды. Лишь коллемболы многомиллионной армадой будут продолжать свою совместную и загадочную жизнь.

Жизнь муравьев очень сложна. Муравьи — древнейшие общественные насекомые. Судя по находкам в янтаре, уже двадцать пять миллионов лет тому назад, когда предок человека ходил еще на четвереньках, муравьи уже были общественными существами. Считается, что муравей, изолированный от своей семьи, общества, не выносит одиночества и гибнет.

И все же в каждой семье муравьев есть, наверное, особенные мастера длительных походов. Они забираются далеко от своего жилища, теряют дорогу обратно, блуждают, страдают от недругов, голодают, многие гибнут, но продолжают свое путешествие. Не знаю, возвращается ли кое-кто из таких бродяг в свою семью, побывав в «заморских странах». Подобных муравьев — землепроходцев — я встречал в своем дачном домике. Делать им здесь было решительно нечего, но, попав в него, они тщательно все обследовали, ко всему принюхивались, бродили, странствовали.

Как-то перед сном, усевшись на кровать и положив на колени особую доску, «писанницу», стал на ней приводить в порядок записи. Неожиданно на тетради появился обитатель пустыни — среднеазиатский остробрюхий муравей (Crematogaster subdentata). Откуда он сюда забрел — ума не приложу. Ни на моем дачном участке, ни на соседних он не жил, и до пустыни было далековато.

Пока я раздумывал о необычном страннике, он стал с особенным вниманием обследовать тетрадь. Опасаясь раздавить удивительного пришельца, я осторожно стряхнул его на пол. Но вскоре упрямый посетитель снова появился на том же самом месте. Тогда я сдул его с тетради подальше и, решив, что окончательно изгнал его, принялся за прерванное занятие.

Прошло десять минут. Зачесался большой палец левой руки, на нем сидел мой знакомый, деловито вгоняя в кожу пальца свое жало. По-видимому, незаметно для себя я слегка его прижал, и он, защищая свою жизнь и достоинство, решил сражаться с большим чудовищем. Пришлось открыть окно и выбросить его из домика. Настойчивость, с которой он появлялся на тетради, говорила о том, что комната ему была отлично знакома.

Больше он не появлялся. Потом я пожалел: не следовало прогонять муравья, надо было его поместить в садочек, кормить, лелеять, посмотреть, долго ли он сможет вести жизнь отшельника. Очень странный ко мне пожаловал муравей!