Глава восьмая
«Мама, на кого ты меня покинула?»
(Сиротские истории)

Как-то раз, когда я только собиралась мыть посуду после чая, кто-то постучал в заднюю дверь. Удивляясь, кто бы это мог быть, я оставила посуду на скатерти и побежала открывать. Прикрикнув на собак, поднявших лай, я захлопнула за собой дверь, чтобы они не выскочили. На пороге стояли мальчик и девочка, оба — лет семи-восьми; в руках у детей была картонная коробка. За порогом валялись их велосипеды, у которых еще крутились колеса после бешеной гонки. Дрожащим голосом девочка рассказала, что ее любимая кошечка поймала мышку, и хотя им удалось ее отнять, было ясно, что зверек покалечен. «Можете ли вы чем-нибудь помочь?» — сквозь слезы спрашивала девочка. Усадив детей на скамейку в саду, я взяла у них коробку: там лежало завернутое в клочок ваты крохотное тельце мышки. Я могла бы ей помочь, если бы умела воскрешать из мертвых, но, увы, таким даром Бог меня не наградил. Вынув мышку из коробки, я объяснила: даже если бы ее не покалечили кошачьи когти и зубы, она все равно не вынесла бы шока. Незачем винить кошку: она ведет себя так, как ей предписано законами природы. Я спросила гостей, откуда они, — ведь мы живем не менее чем в миле от ближайшей деревни. Оказалось, они из Ист-Хантспилла и слышали о том, что мы спасаем зверюшек. Тут я вспомнила — я же видела этих детей, когда мы ездили в Ист-Хантспилл! Теперь контакты с сельскими жителями у нас очень редки: мои-то дети уже почти выросли, начальная школа давно отошли и прошлое! Увидев, что лица у моих юных гостей немного посветлели, я похвалила их за отзывчивое сердце — побеспокоились ведь о несчастном существе, покатили ко мне в такую даль на велосипедах! На прощание мне хотелось сделать детям что-нибудь приятное, но так как наша лавка еще была закрыта, я просто достала из буфета два шоколадных батончика и торжественно вручила своим новым знакомым. Пообещав похоронить мышку со всеми почестями, я помахала детям рукой, и они укатили, по-видимому смирившись с горечью утраты. С полотенцем в руке (я его так и не выпускала из рук с того момента, как бросилась открывать дверь) я упокоила мышку и саду и отправилась домывать посуду.

На следующий день, чуть ли не в ту же минуту, что и вчера, я снова услышала стук в заднюю дверь. Передо мной стояли все те же двое детишек и снова с коробкой в руках. «Опять кошка набедокурила», — сказали они. На сей раз в коробке был свежезадушенный воробушек. «Бедные дети, прямо не везет им», — подумала я, однако в душу стали закрадываться сомнения… Утешив их, я вручила им еще по шоколадке, и они тут же укатили прочь, помахав на прощание. Воробушек был погребен рядом с мышкой.

Назавтра я уже ждала знакомого стука в дверь. И точно: нее те же два ангелочка протягивают мне коробку, а в ней — очередную дохлую мышь. Вот это бизнес! Умно придумано — не успели осушить слезы после первой трагедии, а уже сообразили, что можно тянуть конфетки с сердобольной тетки! Только подбирай возле школы дохлых воробьев и мышей и привози сюда! Последний экземпляр протянул лапки явно не сегодня — очевидно, возле школы ничего посвежее не нашлось. Я растолковала им, что они переоценивают мои возможности — я ничего не могу сделать, если мышь уже давно… тю-тю! Ангелочки сели на велосипеды и упорхнули — на этот раз ни с чем. Только я их и видела. С тех пор они больше не появлялись — то ли поняли, что их раскусили, то ли больше не находилось дохлых животных.

Как-то летом мне принесли банку из-под маринованных огурчиков, полную… живых мышей. Оказывается, их гнездо обнаружили при уборке сарая. Мыши принадлежали, судя по всему, к разным семьям, потому что детеныши разнились от полупрозрачных розовых и совсем слепых до более старших, у которых уже начала пробиваться серая шубка. Всего их насчиталось двадцать семь! Как же накормить таких крошек?! Выяснилось, что ничего лучше, чем кисти для живописи номер ноль, не придумаешь. Обмакиваешь в козье молоко и даешь. Последнее кормление я закончила в полночь. Следующее — не ранее семи утра. И все-таки они до утра дотянули. Понятно еще, с лисятами и ежатами, скажете вы, но с мышатами-то зачем возиться? Ну, а кто скажет, чья жизнь важнее для Матери Природы? Хотя мыши — низшее звено в цепи питания, у них у всех своя роль. Самое прелестное в этих крохотных созданиях то, что через две недели они вырастают, и руки у тебя развязываются.

Поскольку мне приходилось иметь дело со все более разнообразными животными, я решила углубить свои познания о дикой природе вообще. Вступив в сомерсетскую Группу по защите барсуков, я познакомилась с бывшим мясником, а ныне страстным энтузиастом дикой природы Дагом Вудсом и его супругой Олив. Даг проявлял интерес к диким животным, в частности к млекопитающим, еще с мальчишеских лет, и теперь он — живой кладезь знаний в этой области. Впрочем, и Олив может с ним поспорить — ей нравится подсказывать мужу, когда во время лекции он запамятует какое-либо название или статистические данные. Любовь к родным полям и лесам перешла к их сыну Майклу, ставшему первоклассным специалистом по дикой природе и хорошим писателем. Отправиться с Дагом на утреннюю прогулку или составить ему компанию при наблюдении за барсуками — в этом было нечто захватывающее.

На первую такую прогулку я взяла Симона и Мэнди. Договорившись о встрече с Дагом в пять утра, я поставила будильник на четверть пятого. Дерек решил, что мы окончательно сошли с ума, — и представьте, когда в положенное время заверещал будильник, я сама готова была в это поверить. Хотя на календаре июнь месяц, на дворе еще совсем темно. Выскользнув из постели, я тихо, чтобы не потревожить Дерека, позвала остальных — и вот мы катим по пустынной дороге в направлении Мендип-Хиллз. Достигнув кромки леса, я припарковала машину и выключила фары. На горизонте занимался алый свет зари, но кроме нас, на месте никого пока не было. Я уже начала волноваться, не перепутала ли я день или час встречи, но тут подкатила машина Дага. Мы вышли; в столь ранний час еще веяло прохладой, и я была рада, что взяла теплую куртку. Горизонт постепенно светлел, и едва мы «уступили в поход, как словно по заказу над нами пронесся крупный самец темно-желтой совы. Он сел на раскидистое дерево возле коттеджа, стоявшего у кромки леса, и принялся икать свою подругу, которая, как мы ясно видели, восседала на дереве напротив. Никакого движения по трассе не было слышно — только мягкое совиное гуканье, эхом отзывавшееся и кустах, покрытых свежей утренней росой. Мы вошли в калитку, и тут же до нас донесся острый запах дикого чеснока. Удивленные нашим визитом совы — сначала первая, затем вторая — снялись и улетели, возможно туда, где они обычно днюют» переваривая ночную добычу и наблюдая за такими же, как мы, зеваками, которые днем посещают их лес. Солнце взошло из-за горизонта, и зазвучал утренний хор. Даг безошибочно узнавал птиц по голосам и показывал нам, где какая поет. Мы заслушались их пением, которым они, славя утреннюю зарю, в то же время напоминают, кто хозяин на данной территории.

Ведя нас далее по тропинке, Даг показал тянущийся по ней след из сухих листьев и травы — верный признак того, по здесь славно потрудился барсук. Собирая кучу сухих листьев и травы, барсук тащит ее к себе в нору — будет ему отличная постель. Он повторяет этот процесс вновь и вновь, особенно если вокруг полно всяческого материала, пригодного для сооружения постели, и естественно, после каждой носки на дорожке остаются листья и трава. Идя по следу, мы вскоре вышли к барсучьей норе с типичным входом в виде латинской буквы «D»; снаружи высилась громадная куча вырытой при строительстве земли. Утренние лучи понемногу согревали воздух, но подойди к барсучьей норе зимой — и увидишь в холодном воздухе облачко от его дыхания, а если прислушаешься, может быть, услышишь и храп. В наши планы не входило тревожить барсука, и мы продолжили путь.

Громкие крики грачей, круживших над нашими головами, почти заглушили стук дятла, поглощенного работой. Тут мы увидели в расходящихся ветвях странную кучу листьев — оттуда вылезла серая белка и что-то крикнула на своем беличьем я зыке. Должно быть, решила сделать нам выговор за вторжение. Ее гнездо, расположенное высоко на дереве, снизу вырядит как куча сухих листьев, однако на самом деле оно требует настоящего искусства плетения: гнездо строится, пока листья еще зеленые, а ветки гибкие. Даг снова сделал знак остановиться. Тут нам в нос ударил резкий запах, свидетельствующий о том, что здесь только что прошла лисица; тянувшиеся вдоль грязной лужи следы подтвердили нашу догадку. Теперь солнечные лучи уже потоком лились сквозь гущу листвы, и куртку можно было снять. Хотя час был ранний, день обещал быть чудесным; отдаленное гудение доильных аппаратов говорило о том, что не мы одни встали в это утро спозаранку. Выйдя на лужайку, мы увидели характерные катышки помета и следы на земле — это были кролики. А вот и сами зверьки — раздосадованные, что мы потревожили их за завтраком, они целыми стаями ныряли в подлесок, виляя своим сородичам белыми хвостиками в знак предупреждения.

Даг подвел нас к кустам и показал объеденные ветки, словно кто-то неровно оттяпал у куста край. Это следы трапезы оленей. У этих животных нет верхних зубов — они просто хватают ветку ртом и обрывают ее конец. Приглядись к кустам и увидишь характерную «прическу» — олени «подстригают» нижние побеги, словно садовники. Вот и получается эффект фигурной стрижки.

Дорожка, по которой повел нас Даг, шла кругом, так что скоро мы вновь оказались у того места, где припарковали свои машины. Пожалуй, даже слишком скоро. Когда мы пересекали последний участок поля, Даг взволнованно показал нам птицу, пролетающую над холмами. По ее порхающему полету мы определили, что это кукушка. Кукушки прилетают к нам в апреле, а куковать начинают только летом. В июне они подбирают подходящие гнезда, чтобы отложить туда яйца, а в июле улетают обратно в Африку. Молодые кукушата, вскормленные приемными родителями, отправляются в Африку вслед за родителями кровными. Но это произойдет позже. А пока юной кукушке нужно как следует откормиться — она поедает в огромном количестве мохнатых гусениц. Все другие птицы брезгуют ими — волосы раздражающе действуют на пищеварительную систему, — а кукушки клюют. Они просто отрыгивают волосы в виде шариков, как совы отрыгивают шкурки и кости съеденных ими существ. Будучи готовыми к дальнему перелету, молодые кукушки устремляются в путь самостоятельно, без взрослых вожаков, повинуясь одному лишь инстинкту. Что интересно: кукушки откладывают яйца в гнезда той птицы, которая их вскормила, и так же будут поступать ее потомки. Так, кукушка, выпестованная черным дроздом, отложит свое голубое яйцо только в гнездо черного дрозда, которое еще надо отыскать, а кукушка — падчерица малиновки — в гнездо малиновки, и так без конца.

Поблагодарив Дага, мы откланялись и покатили домой, а поскольку у нас с четырех утра маковой росинки во рту не было, то мы с одинаковым наслаждением уписывали аппетитный завтрак и обсуждали впечатления сегодняшнего утра.

Знаю, Даг не меньше подвержен очарованию таких прогулок. Еще бы, ведь из этого рождается его искусство завораживать людей на лекциях. Слушать его никогда не устаешь. Иной раз даже заливаешься краской от стыда: столько замечательного проходит мимо тебя, а ты даже не подозреваешь, что это существует! Да, к сожалению, обыденность ослепляет.

Мы с Дагом много раз ходили вместе наблюдать за барсуками. Нужно надеть темную одежду, которая к тому же не шуршит, прийти к месту наблюдения примерно за полчаса до того, как из норы должны показаться барсуки, и затаиться в укрытии в ожидании их появления. У Дага есть на примете несколько барсучьих жилищ, где удобнее всего наблюдать за их обитателями. Прежде чем засесть в укрытии, он кладет у выхода из нор еду, чтобы побудить барсуков показаться на глаза. Когда они выйдут, сиди на месте как вкопанный, пока они не отправятся кормиться дальше, в поля. Когда я в первый раз отправилась с Дагом, то увидела целых одиннадцать барсуков. Картина была магической — глядя, как они играют и прихорашиваются, я будто сама принимала участие в их игре! Во втором часу наших наблюдений мимо прошествовала косуля — зрелище, которое стоит того, чтобы ради него немного потерпеть.

В конце концов, Дерека тоже заинтриговали наши походы к барсучьим норам. Казалось бы, у меня их живет целых три, смотри сколько хочешь. Но если меня так тянет наблюдать за ними в привычной среде, значит, это действительно нечто из ряда вон выходящее! Однажды вечером он решил сходить с нами. Он договорился еще с шестью желающими о встрече, но двое из них, как на грех, запаздывали. Это осложняло дело: надо же быть на месте до того, как барсуки вылезут из норы. В конце концов, семеро одного (и даже двоих) не ждут, и Даг решил двинуться в путь: до барсучьей норы было топать и топать. Я предложила: мы с Дереком подождем еще несколько минут — вдруг опоздавшие явятся, а потом догоним. Как оказалось, я переоценила энтузиазм Дерека относительно наблюдения за барсуками, и, пока мы ждали, мне пришлось пустить в ход все свои женские уловки, даже предложить после похода к барсучьей норе съездить в какой-нибудь ресторанчик поужинать. «Хорошая мысль», — сказал Дерек. К счастью, опоздавшие вскоре появились. Это была молодая пара, причем леди — очень даже привлекательная. Ноги в руки — и пошли догонять.

Сперва шли по тропинке, затем перелезли ограду из колючей проволоки и, взобравшись на заросшую лесом скалу (это и в сухое время непросто, а уж после дождя и подавно — того и гляди соскользнешь, тем более когда спешишь!), ока-,а запись почти у цели. Приблизившись к месту дислокации, мы — увидели, что Даг и четверо других уже заняли позиции. Даг подал мне сигнал, что некоторые барсуки уже вышли, о чем я известила своих спутников. Парочка решила взобраться на одно из ближайших деревьев, за ними последовал и Дерек (не потому ли, что решил быть поближе к привлекательной леди?). Я же присоединилась к другой группе. К сожалению, не обошлось без шума, так что барсуки, которые уже вылезли, предпочли снова скрыться в норе. Все смолкли. Наконец через двадцать минут показалась одна полосатая морда, за ней вторая, а потом и третья. Все замерли, потрясенные; но Дерек, который просидел на дереве уже добрых полчаса, наверняка подумывал: долго все это будет продолжаться? Барсуки с фырканьем носились по лужайке, подбирая разбросанные для них земляные орешки и кусочки бекона; радуясь тому, что выбрались на свет Божий, они гонялись друг за другом, а наигравшись всласть, стали прихорашиваться, пользуясь длинными когтями вместо гребней, а зубами — вместо ножниц. Наконец совсем стемнело, и барсуков уже не было видно, но я слышала (или это мне только казалось?), как с дерева доносится голос самого близкого мне человека: «Хватит с меня… хватит с меня!» Даг, решив, что барсуки ушли, дал нам знак покинуть свои позиции. Послышались три глухих удара о землю — это спрыгнули те, кто был на дереве. Теперь нужно было без шума добраться до машин. Фонарей ни у кого не было: кто же думал, что досидим до темноты?! К тому же в составе группы были люди далеко не юного возраста и не атлетического сложения, и Даг предложил взяться за руки и двинуться цепочкой. Шествие замкнули Дерек, Даг и ваша покорная слуга.

Тут я съязвила — Даг все это нарочно подстроил, чтобы в темноте касаться моей руки. В ответ Даг скромно заметил: просто он доверяет мне больше других. В таких потемках трудно найти путь вниз по крутой скале, может быть, я лучше запомнила дорогу? Короче, нам пришлось порядком поблуждать впотьмах. Наконец показались огни местной каменоломни, по которым мы благополучно нашли дорогу к машинам. Нужно ли говорить, что Дерека теперь калачом не заманишь на подобную вылазку. Вдобавок все окрестные ресторанчики оказались уже закрыты, и запланированного роскошного ужина не получилось. Хорошо, что Бог послал мне такого понимающего супруга.

…Лет двенадцать назад Даг сообразил, что ему ни разу в жизни не посчастливилось увидеть… обыкновенную соню. Зная, что им для жизни требуются ежевика, орешник и жимолость, а близ Мендип-Хиллз, где он жил, все это есть, он решил самостоятельно провести исследовательскую работу. Сначала он засел за изучение таблиц питания сонь и стал разыскивать характерный помет, но это ничего не дало. Тогда он разместил в окрестных лесах полтораста коробок, в которых сони могли устроить себе гнезда. И представьте, в самом скором времени гнездо сонь появилось в каждой четвертой! В течение целого ряда лет Даг вел наблюдения и записи. Как-то в наш край приехал доктор Пэт Моррис, именно с лекциями о сонях, и они с Дагом вместе работали. Впрочем, Пэт Моррис более известен как автор книг о ежах — он длительное время ведет наблюдения за ежами, выпущенными Обществом покровительства животным, с целью выяснения, как они привыкают к жизни в дикой природе после неволи, и выработки более совершенной методики.

Вполне естественно, Даг предложил показать гостю наши края. Пэт Моррис горел желанием увидеть сооруженные Дагом гнезда для сонь, а также ознакомиться с его записями. Удивившись, какую большую и успешную работу проделал Даг, доктор Моррис кинулся выбивать ему грант, чтобы можно было расширить ее масштабы. Тут же к делу был подключен выпускник зоологического факультета Пол Брайт — ему было поручено ассистировать при наблюдении и ведении записей, которые становились тем ценнее, чем больше удавалось выведать об образе жизни этих крохотных животных. Теперь Пол получил уже степень доктора зоологии и продолжает исследования, в том числе и образа жизни сонь, в Бристольском университете.

У сони — приятная золотистая шкурка, длинный пушистый хвост, а по размеру и внешнему виду она удивительно сходна с хомяком. Между прочим, много лет назад, задолго до того, как в Англию были завезены хомяки, мальчишки нередко держали сонь дома — носили в карманах, а порой и таскали в школу!

Когда погода делается холоднее и становится туго с едой, сони впадают в оцепенение — примерно так же, как летучие мыши. К тому времени, как зима вступит в свои права, соня почти вдвое увеличит свой вес за счет запасенного на зиму жира; у нее на это уходит всего три-четыре недели. Затем у сонь падает температура тела, сравниваясь с температурой окружающей среды, и зверьки впадают в зимнюю спячку, а просыпаются весной, когда становится доступной пища — пыльца. Подсчитано, что они спят девять месяцев из двенадцати — помните Соню из «Алисы в Стране чудес»?

Раньше предполагалось, что сони зимуют под ветвями кустарников, но недавно с помощью прикрепления к ним миниатюрных передатчиков удалось выяснить, как именно они проводят зиму: делают шар из мха и забираются в какую-нибудь пустоту или расщелину. Утрата обширных некогда лесов привела к тому, что их численность катастрофически уменьшилась. Майкл Вудс разместил в лесу, позади дома, пятьдесят ящиков, в которых устроили себе гнезда сони, и ведет за ними наблюдение. В один прекрасный день любимица семьи, домашняя кошка, проявила интерес — что там такое скрывается под ветвями? Сын Майкла Джонатон, проходя мимо, заметил какое-то подозрительное копошение и подошел взглянуть, в чем дело. Оказывается, кошка схватила одного из детенышей сони, но Джонатон успел-таки вырвать добычу у нее из зубов. А что с остальными обитателями гнезда? Джонатон заглянул f ящик и увидел еще пятерых скучившихся вместе детенышей, а рядом самку, погибшую не час и не два назад. Крошки сильно изголодались, один из них выбрался из ящика на поиски пищи — тут-то его и сцапала хитрая кошка. Джонатон взял детенышей и отнес в дом.

Хорошо, а дальше-то что с ними делать? Даг позвонил мне и спросил, не возьмусь ли я их выходить. Формально я не имела права держать этих зверьков без лицензии, каковую имел Даг; что ж, ради благотворительной цели иногда приводится пренебрегать и более серьезными условностями. Я взглянула в коробку — каждый детеныш свободно помещался У меня на кончике пальца! Я попыталась пересадить их в Фугой ящик, но это оказалось не так-то просто: у каждого на лапке изящные, но очень цепкие коготки — они так цепляются за руку, что отцепить их довольно затруднительно. К счастью, у меня в это время пустовал стеклянный ящик, а в нем было несколько веток. Когда детеныши забирались на них, можно было разглядеть, что у них на лапках имеются особые суставы, позволяющие обхватывать маленькие ветки, на которых они обычно живут. Прежде чем поселить их на новой квартире, мы их взвесили — самый большой тянул на четыре с половиной грамма, а самый маленький — на три с половиной.

Я мало что знала о рационе сонь, и разгадывать эту загадку мне пришлось самой. Общество покровительства животным выкормило пару сонь года два назад, но девушка, которая этим занималась, там больше не работает, а в справочниках нужных сведений не нашлось. Я решила попробовать давать им козье молоко, которым выпоила уже стольких детенышей различных млекопитающих. Инструментом для кормления мне служил маленький шприц. Крошечные питомцы принимали пищу хорошо; я постелила им в ящик чистую холстину, которую меняла после каждого кормления. К несчастью, детеныш, побывавший в зубах у кошки, отмаялся в ту же ночь; вообще, кто попался кошке в зубы, у того шансов на спасение почти никаких: острые, словно иглы, зубки глубоко вонзаются в тело жертвы, и даже если последнюю удастся отбить, ее все равно доконает занесенная в рану инфекция. Обычно мы вводим кошачьим жертвам антибиотики, но такую крошку укол сразит, как яд змеи, так что мы решили не вмешиваться — вдруг организмишко справится и так.

На второй-третий день я стала замечать у малышей расстройство — может быть, козье молоко оказалось слишком жирным для них. Очевидно, любое молоко будет отличаться от того, к которому они привыкли, и перемена рациона неизбежно вызовет осложнения, а расстройство повлечет за собой обезвоживание организма. Я попробовала перевести их на молочную смесь, так двум совятам стало совсем скверно. Я тут же связалась с нашим ветеринаром Бэрри, который пожелал немедленно осмотреть их. Проявляя свойственное ему бесконечное терпение, он обследовал всех крошек и решил ввести двоим самым слабым спасительную жидкость. Инъекции были с превеликой осторожностью сделаны в загривок — единственное место, где можно было оттянуть кожу и взяться за нее. Без сомнения, он действовал от чистого сердца, и, главное, полагаясь только на свой инстинкт, поскольку справочников по соням нет. Я за то ценю его, что он готов помогать даже таким крохам, как эти, — другие врачи могли попросту проигнорировать их. Когда я вернулась домой со своими питомцами, на душе у меня стало немного светлее.

Когда мне удалось усовершенствовать их рацион, они стали чувствовать себя лучше, но вот беда, страдая расстройством, они выделяли столь концентрированную мочу, что она сожгла пух у них на хвостах, а между ног образовались язвы. Мне было больно смотреть, как они ходят, широко раздвинув ноги, и я поделилась своим огорчением с Мэнди. «Как им не стыдно, надо же так описаться! — ответила она, — А впрочем, что с них возьмешь, они ведь еще младенцы».

Точно! Как я сама не догадалась! К следующему кормлению я подошла во всеоружии: взяла тряпки, детскую присыпку и мазь с цинком и касторкой. Каждую крохотную попочку я насухо вытерла, присыпала и смазала. Вскоре язвочки исчезли, и еще через неделю на ногах и хвостах выросла новая шерстка. Победа! А главное, они становились очень ловкими и подвижными, и мне пришлось научиться молниеносной уборке их ящика. Труднее оказалось перевести их на взрослую диету. В дикой природе их рацион зависит от времени года; известно, что они едят пыльцу, цветы, фрукты, насекомых и орехи, причем очень любят фундук и съедают его прямо зеленым на ветках. Приступают к ореху с одной стороны и прогрызают круг, чтобы добраться до ядрышка. Валяющиеся на земле скорлупки — верный признак того, что здесь славно пообедали сони: это одно из самых точных указаний, что в данном регионе эти животные есть.

Со временем пять малышей благополучно перешли на взрослую диету. К ним прибавили еще несколько взятых из дикой природы сонь (они были слишком малы, чтобы пережить зиму) — образовалась группа животных, предназначенных для разведения в неволе. Это стало частью Национальной программы по разведению в неволе обыкновенной сони с целью выпуска в те регионы, где она исчезла. Специально для этой программы были спроектированы домики, в которых стоят клетки, где живут пары или тройки сонь из разных гнезд. Рада сообщить, что одна из выпестованных мною крошек на следующий год принесла троих детенышей.

В надзоре за участками, предназначенными для выпуска сонь, участвуют немало добровольцев, так что наши знания о животных, с которыми мы живем по соседству, постоянно Погашаются. Что же касается Дага и Майкла Вудса, то в награду за их огромный труд и преданность делу Общество покровительства животным наградило их в 1993 году медалями.

Ну, а теперь поговорим о серых белках. Спросите любого лесничего, что он о них думает. «Похлестче любых крыс, вся разница, что лазают по деревьям», — пробурчит он в ответ. Может быть, так оно и есть, если их чересчур много расплодится, а по мне, так они — настоящие лапочки. У нас в саду растет несколько больших ореховых деревьев, а под ними, лежит куча дров; я часто вижу, как белки скачут по этой куче, а с нее забираются на стволы в поисках любимого лакомства! Само собой, в числе моих питомцев появился и бельчонок, которого я назвала Сайрил. Его нашла одна дама из Сомерсет-Левелс во время прогулки. Он лежал на земле, дрожа от холода, и дама привезла его нам. Ему было недели три от роду; должна признаться, он и в самом деле походил на крысу: хвост еще не распушился, а головка казалась непропорционально большой. Ступни у бельчонка тоже были большими. Когда я положила его в ящик и поставила греться у печки, он накрыл мордочку передними лапами, а пальцы растопырил так, чтобы можно было наблюдать за происходящим. Затем он свернулся клубочком и обернул свое тело хвостом, а кончики аккуратно положил между ушей. Я тихонько достала шприц, из которого выпаиваю найденышей, и намешала немного молока, после чего отправилась к печке посмотреть, как там новенький. Под действием тепла ему стаю хорошо, он даже высунул передние лапки и мордочку над краем коробки, подергивая ушками и с большим интересом следя за тем, что я делаю. Мне не пришлось вынимать его — почуяв запах молока, он сам взобрался по моему рукаву, щебеча что-то на своем беличьем языке; но и без перевода было понятно, что он очень голоден. Когда я протянула ему шприц, заряженный молоком, он сел на корточки и, сложив передние лапки чашечкой, принялся жадно пить. Если бы всех было так легко выпаивать, как этого! Ну и что, что шкурка на тебе не серая, ну и что, что ты такая большая, ты мне все равно будешь родной мамой — так он, должно быть, подумал. Насытившись, он взобрался по свитеру мне на плечо и что-то прошептал довольным голосом на ухо; к тому же его явно заинтриговали мои волосы. Я мгновенно вспомнила, что эти животные здорово кусаются: но, отыскав край моего свитера, зверек просто забрался между ним и рубашкой, свернулся клубочком и тут же заснул.

Одиночество — не самое лучшее для животного состояние, и я старалась уделять ему как можно больше внимания. К счастью, следующими питомцами, которых мне принесли через неделю, оказались еще три бельчонка, найденных в Уэстон-Сьюпер-Мэр. В то утро маму-белку обнаружили мерной невдалеке от гнезда, а во второй половине дня отыскали и детенышей, которые вылезли из жилища и звали маму, пропавшую невесть куда. Детеныши были примерно того же возраста, что и Сайрил, и мы были рады, что у него появилась компания. «Новая гвардия» тянула молоко столь же охотно, как и Сайрил; покормив каждого по очереди, я подсаживала их к нему в коробку, а они пофыркивали друг на друга в знак приветствия. Наконец все улеглись спать, образовав клубок из голов и хвостов. Коробка была единодушно признана удобным гнездом, и они не предпринимали попыток ее покинуть, пока я не являлась к ним с молоком. Мало того — они стали узнавать по звуку, что я готовлю еду, и стоило мне погреметь ложкой, как четыре мордочки и столько же пар передних липок высовывались через край коробки в ожидании, когда будет сервирован обед. У бельчат такие же изящные коготочки, как у сонь, и, когда они лазят по моему свитеру, их очень трудно отцепить. Они знали, до каких пределов можно долезть и я их не трону, а также то, что, пока я кормлю одного из них, остальные могут на мне спокойно повисеть. Вполне естественно, чем больше они вырастали, тем дальше отваживались совать свой нос, и в конце концов мы переселили их в авиарий. Формально мы не имели права отпускать их на волю, поскольку в Англии они классифицируются как вредоносные грызуны. Они просидели в авиарии всю зиму, а по песне перегрызли проволоку и улизнули на свободу.

Теперь у нас живет белка по кличке Сэлли. Ее принес один из посетителей — он подобрал ее, гуляя в парке. По-видимому, она потеряла мамочку и до того изголодалась, что подбегала к людям и пыталась сосать им туфли. Как это ни удивительно, она сумела прогрызть дырку в клетке и теперь пользуется всеми благами вновь обретенной свободы. Она разведала, что в комнате для приема посетителей стоит ваза с орехами, и, если гости в этот день отчего-то скупились на угощение, она принималась стучать в окошко: мол, не жадничайте, дайте орешка! При всей моей симпатии к белкам я не берусь оспаривать официальное мнение о них и утверждать, что они вовсе не безвредны. Как-то раз, потрудившись в саду, я решила ненадолго отлучиться и выпить чашечку кофе, так «это время они успели изгрызть ручку у граблей! Но при» сем том они — такая прелесть!

Норка — не исконное для Британских островов животное. Она была завезена сюда из-за границы для меховой промышленности. На шубу идет сто пятьдесят шкурок, и отрадно слышать, что в наши дин их не очень-то много разводят ради меха. Зато они широко расселились на воле, а распространенное мнение о них как о вредных хищниках сложилось, вероятно, тогда, когда «борцы за свободу животных» выпускали их на волю по две, по три сотни в одно место. Естественно, при такой перенаселенности каждой особи очень трудно прокормиться, вот они и истребили в этих местах почти всех животных, на которых охотятся. Теперь ситуация более-менее стабилизировалась. Пора бы признать за норкой законное место в популяции млекопитающих Британии — право, вреда от нее не больше, чем от любого хищника, охотящегося на своей территории.

Обычно норки — шоколадно-коричневого цвета, и мы изумились, обнаружив на каком-то пустыре норчонка с удивительной серебристо-серой шкуркой и белой манишкой. Это происходит в результате мутации. Подобных зверьков специально разводят на зверофермах, но иногда такое случается и в дикой природе. Зверьку, которому мы дали имя Мерфи, было около трех недель, и особо возиться с ним не приходилось. Он был такой же игрун, как молодой хорек, к тому же оказался очень любознательным и обожал все новое. Однажды нас пригласили — естественно, с нашими питомцами — участвовать в школьном летнем празднике. Я решила, помимо прочих, взять с собой и Мерфи — я нисколько не сомневалась, что он понравится детишкам. Дерек скептически отнесся к этой идее: он косо смотрел на хорьков, а ведь норки — родня им. «Что ж, бери, если хочешь, — сказал он, — только имей в виду: возиться с ним будешь сама». Детишки не обошли вниманием ни одного из моих любимцев — ни сипуху Сейджа, ни черепашат, но Мерфи имел наибольший успех. Накормив его бобами, я пустила зверька к себе под свитер — там он копошился, извивался, взбирался по рукавам, выглядывая то из горла, то из манжетов, то из-под нижнего края. Чем больше хохотали дети, тем забавнее он себя вел. Эх, не надо было мне слишком увлекаться! Оказалось, что последней, над кем смеялись, стала я.

Неожиданно я почувствовала нечто теплое и мокрое. Вдоволь наигравшись, зверек свернулся калачиком у меня под свитером и устроился спать, но съеденные бобы возымели свое действие. Я сунула его обратно в коробку, а сама, как могла, обтерлась двумя полотенцами (переодеться было не во что). Всякий, кто подошел бы ко мне близко, решил, что у меня несколько извращенный вкус относительно парфюмерии. Остаток времени я простояла, сконфуженная, подальше от веселящейся толпы, чтобы не дать повода расхохотаться еще больше — ведь надеяться на то, что у всех присутствующих внезапно заложило носы, не приходилось. Я старалась не смотреть на Дерека, лицо которого то и дело расплывалось в самодовольной улыбке.

Мерфи был одним из тех наших питомцев, кому не могла быть дарована свобода — он был слишком уж ручным. Мы соорудили для него персональный загон с плавательным бассейном, а Даг не раз одалживал его для демонстраций на лекциях. Но какое-то время его долго никуда не брали, а потом мы заметили, что он теперь не очень охотно дается в руки, хотя остался по-прежнему дружелюбным. Даг спросил, может ли он в очередной раз взять его для лекции в школе.

«Конечно, — сказала я, — но не ручаюсь, что с ним будет легко». — «Да что вы, он будет, как всегда, лапочкой, — сказал Даг. — Я заеду за ним по дороге на лекцию».

По не вполне зависевшим от Дага обстоятельствам лекция приобрела узкоспециализированный характер: ребята получили представление не столько о норке в целом, сколько о ее искусстве кусачести. Из школы Даг возвратился весь облепленный пластырем. На этом ученая карьера Мерфи закончилась, но и впоследствии он подбегал к стеклу своей клетки, когда посетители подзывали его. Было особенно забавно смотреть, как он катается клубком и ныряет в воду. В один печальный день 1992 года он заснул и не проснулся, и мы горько сожалели о нем.

Когда ферма бывает открыта для посетителей, к нам часто заглядывает моя подруга Шина. И всякий раз случается что-нибудь такое, что ломает наши планы. Однажды она собралась к нам с подругой, с которой вместе работала в гостинице. Мы намеревались пообедать вместе и блаженно провести денек без забот, без хлопот. Гостьи ехали из Оксфорда и обещались быть к одиннадцати утра. «Вот и прекрасно, — думала я, — как раз успею все убрать». Но только включила пылесос — звонок: некая престарелая леди нашла у себя в саду увечного ежа, могу ли я его забрать? Взглянув на часы, я ответила: конечно, сделала мгновенный подсчет в уме. Полчаса туда, полчаса назад, успею прибраться до приезда гостей.

Хватаю ключи от машины, коробку для перевозки ежа, перчатки и сталкиваюсь во дворе с Дереком, который только что закончил убирать свинарник.

— Ты куда? — спросил он.

— Дела.

— А как же гости? Надо же нее прибрать, — сказал он. Я ответила, что все успею, и выбежала вон.

Почтенная леди доходчиво объяснила мне, как проехать, так что я без труда нашла ее чистенький, миленький домик. «Заберу животное — и тут же назад», — думала я, но все вышло по-иному. Я имела неосторожность похвалить ее ухоженный, садик, и в ответ она разразилась пространной речью, как лелеял этот садик и гордился им ее недавно скончавшийся супруг. Теперь к ней редко кто заходит, а так приятно поговорить с человеком, понимающим толк в садоводстве! Взяв меня за руку, она повела меня по всем дорожкам, останавливаясь у каждого куста и делясь воспоминаниями, с ним связанными, — с каким, мол, усердием отыскивался редкий черенок, а теперь вырос шикарный цветущий куст! Что и говорить, садик был раем для бабочек, насекомых и птиц, и я мимоходом подумала, не завести ли и мне такой же; но, глянув на часы, поняла, сколько времени упущено, и деликатно перевела разговор на ежа.

— Так пойдемте взглянем на него. Вы посадили его в коробку?

— Нет, — ответила леди. — Боюсь уколоться, да к тому же от него так пахнет! Сейчас найдем, он позади домика у ограды.

Стоило ли удивляться, что в означенном месте ежа не оказалось, а между тем чем больше пожилая леди рассказывала мне о его состоянии, тем больше я сознавала, что он нуждается а в экстренной помощи. Шина переживет, если я немного опоздаю, подумала я, ползя вдоль живой изгороди в поисках исчезнувшего пациента. Наконец тяжелый запах навел меня на след, а копошащиеся личинки точно указали место, где залегло бедное животное. Быстренько подхватив его и впихнув в коробку, я извинилась перед хозяйкой за то, что дольше не могу задерживаться, и поспешила отъехать, пообещав миссис Хайден позвонить и сообщить, как пойдут дела у ежа.

Когда я вкатила во двор, как раз било одиннадцать, и, к своему облегчению, я узнала, что Шина еще не приехала. Я позвала Мэнди, а сама поднялась наверх, чтобы заняться ежом. Споткнувшись о пылесос (который так и простоял на месте все то время, пока я была в отъезде), я все-таки вытерла стол в кухне; тут же подскочила Мэнди, вооруженная пинцетом, порошком от мух и прочими причиндалами. Я аккуратно положила ежиху на старое полотенце; она была в таком тяжелом состоянии, что не могла свернуться в клубок. Мухи засидели ей глаза и уши, а в ране возле задних ног копошились личинки. Надо же было случиться, что в эту минуту вошли Шина с другой (вполне естественно, стукнувшись о пылесос). Представьте, что они подумали, увидев такую картину: мы в четыре руки вынимаем у ежихи личинок и складываем их на блюдце, на полотенцу, на котором мы разложили нашу пациентку, прыгают блохи! Не говоря уже об удушливом запахе… Я, разумеется, рассыпалась в извинениях и предложила: может, пока выпьете чашечку кофе внизу, а я, как только освобожусь, сейчас же спущусь. К счастью, у Шины неплохое чувство юмора (но отнюдь не луженый желудок), так что она, сказав только «нет проблем», поспешила убраться.

Пока мы вычистили ежихе рану, посыпали лекарством и поместили в теплое местечко, прошло немало времени. Шина и Сью допили кофе и отправились бродить по ферме и смотреть зверей. Спустившись к ним, я рассказала, что стряслось с ежихой, и мы обсудили планы насчет обеда. Я предложила съездить в какой-нибудь ресторанчик — просто чтобы ненадолго вырваться с фермы. Сейчас схожу переоденусь, и поедем. Но не успела я дойти до дома, как кто-то пересек мне путь — естественно, с картонной коробкой в руках. Это оказалось гнездо со скворцами. Кровельщики (которые прежде уже приносили нам птенцов), меняя черепицу, наткнулись на гнездо. Мамаша теперь не вернется — привычное пространство нарушено, — и они принесли птенцов нам. Краешком глаза я видела, что Шина и Сью вернулись во двор и ждали, когда я наконец повезу их в ресторанчик.

«Ничего страшного», — снова сказала я себе и отнесла птенцов в сыроварню, где потеплей.

— Я ненадолго задержусь, — сообщила Шине, — только приготовлю им поесть.

Я еще раз посмотрела ежиху, которая теперь выглядела чуть лучше, — она даже выпила немного молочной смеси. Наскоро приняв душ, я кинулась в спальню (по дороге опять споткнувшись о злосчастный пылесос, убрать который с дороги было некому) переодеться. Часы показывали уже четверть порога — еще немного, и мы нигде ничего не сможем заказать. И тут снова телефонный звонок. «Ничего, — решила я, — кто-нибудь другой пусть подходит». Но только я успела сунуть ногу в штанину, как телефон зазвонил снова. На сей раз был утренний звонок, и я поняла, что это меня. «Черт побери!» — подумала я и кинулась в кухню, на ходу натягивая брюки.

— Алло, — весело сказала я (и как это мне порой удается казаться такой жизнерадостной?!).

С другого конца провода ответил Дерек. Ему только что звонил ветеринар из Уорле, которому принесли косуленка. Вопрос традиционный: мы можем забрать его? Дерек дал положительный ответ, но буду ли я дома к тому времени, когда он вернется? Надо же осмотреть детеныша! Это ломало мои планы относительно обеда в ресторанчике, но что поделаешь! Я стала собирать оборудование, необходимое Дереку для поездки. Положив в чемоданчик грелку и теплое одеяло, я спустилась в контору. Шина и Сью между тем терпеливо дожидались меня во дворе. Дерек сказал им «до свиданья», а меня оставил объяснять, что обед будет на ферме — должна же я осмотреть косуленка, когда его привезут. Сью и Шина возгорелись таким желанием посмотреть косуленка, что нисколько не жалели о сорвавшей поездке в ресторанчик, и мы ничуть не хуже отобедали в нашей чайной.

Дерек вернулся неожиданно скоро — мы как раз заканчивали обедать. Среди моих питомцев никогда прежде не было косулят, и новенький вызывал у меня не меньшее любопытство, чем у моих гостей. Крошке было едва ли пять дней от роду. Мать-косуля часто оставляет детенышей заснувшими где-нибудь в укромном месте и несколько раз в день приходит их кормить; но находящие их люди этого не знают и думают, что он осиротел, хотя мать точно знает, где оставила детеныша.

Этого косуленка нашли запутавшимся в кустах ежевики. Он в отчаянии звал на помощь маму, но та все не приходила! Помогли люди — выпутали его и отвезли к местному ветеринару. Мы нарекли его Брамбл, что значит Ежевика. Много прошло через мои руки милых и прелестных созданий, на такое изящное и прекрасное во всех отношениях существо я видела впервые. Он весь был — пятнадцать дюймов от кончиков ушей до копыт. Уши были чуть великоваты по сравнению с головкой и тонкой скуластой мордочкой. Спинку его покрывали белые круглые пятнышки, а длинные ножки казались слишком тонкими, чтобы выдержать вес даже такого крохотного тельца. Олени вообще чрезвычайно нервны, и сегодня вы вскармливаете детеныша, поначалу держите его с собой в доме, чтобы он привык к вам, вашему запаху и производимым вами шумам. Если поместить его в отдельный сарай и подходить раз от разу, чтобы покормить, то он от страха откажется принимать пищу. Дайте ему возможность привыкнуть к вам — и ситуация улучшится, хотя детенышей оленей, по сравнению с другими, значительно трудней кормить из бутылочки или с рук. Брамбл вон как изголодался, но тем не менее потребовалось время, чтобы я методом проб и ошибок подобрала соску, которую он захотел взять. Взглянув на моего нового питомца, Шина и Сью оставили меня наедине с ним, чтобы больше не пугать его. Покормив косуленка, я посадила его в ящик и поставила в кухне, где поспокойней. Ну а гостьям ничего не оставалось, как отправиться восвояси, — кто ж виноват, что и нынешний день у Паулины оказался занят и мы всего полчаса побыли вместе. Ничего, Шина, будут у меня когда-нибудь деньки посвободнее!

Как-то раз мы на весь день закрыли ферму для посетителей. Я поднялась наверх приготовить чай. Покормив косуленка, я посадила его назад в ящик. Домочадцы попили чаю и уселись смотреть телевизор, стараясь не обращать на детеныша особого внимания. Час спустя он изящно высунул через край ящика головку. Это не ускользнуло от внимания нашего пса Барни, но малыш, будто не замечая столь грозного хозяина, решил вовсе выбраться из ящика. Подрагивая тельцем, он принялся обнюхивать пол, а затем спокойно обследовал комнату и кончил тем, что обнюхал нам ноги. Потом, увидев собачью миску с водой, он пофыркал ноздрями на ее содержимое и, подняв голову, брезгливо подергал губами. После того как вечером я снова покормила его, он не вернулся в ящик, а залег позади кресла подальше от всех — это и стало его законным местом. Возможно, это было для него все равно что спрятаться в траву подальше от посторонних глаз, ибо там он чувствовал себя, как нигде, уютно. Прошел еще день, и он так ко мне привязался, что при моем появлении на пороге комнаты приветствовал меня радостным писком. Он быстро преодолел свой «комплекс», если можно так выразиться, и день ото дня становился все смелее и отходил все дальше от своего спального места — теперь он уже бегал вокруг дома. Говорят, прототипом для диснеевского Бемби был как раз косуленок, и когда Брамбл бегал в гостиную, а затем тормозил, то ножки разъезжались точно так же, как у героя знаменитого мультфильма.

Я всегда испытывала страсть к барсукам, но был один, который целиком завладел мною. По вечерам, когда уходил последний посетитель, мы отправлялись гулять в сад. Он резался, играл, скакал туда-сюда наперегонки с собаками. Когда он стал постарше, я повесила для него в кухне ветки шиповника и ежевики — пусть щиплет в свое удовольствие, а еще поставила ему поднос с землей. Барсуки очень рано начинают ость землю — им необходимы содержащиеся в ней минералы.

Когда он у меня появился, я поставила в известность Общество покровительства животным. Колин сказал, чтобы я подержал его у себя, пока ему не исполнится пять недель — к этому сроку его можно будет отучить от бутылочки, — а затем передала в Отдел дикой природы, где его поместят в загон с другими осиротевшими животными. Там его будут постепенно готовить к выпуску в дикую природу. Но с каждым днем я все больше чувствовала, что мне будет очень трудно с ни расстаться. О, как мне хотелось построить для него загон и держать на ферме, подальше от опасностей, которые подстерегают его в большом открытом мире! Я ведь хорошо знаю, что две трети всех существ, рожденных в дикой природе, не доживают до года…

Когда мы гуляли по саду, он преданно шагал со мною рядом, и я решила попробовать взять его на прогулку вокруг усадьбы. Но стоило нам выйти за живую изгородь, как он, почуяв открытое пространство, вдруг чесанул вперед, прижав уши, — он явно наслаждался тем, как ветер бьет ему в полосатую морду! Я наблюдала эту картину с замирающим сердцем — нет, не может быть, чтобы не вернулся! Пробежав двадцать — тридцать ярдов, он, очевидно, счел, что для первого раза достаточно, остановился, повернулся и тем же аллюром поскакал ко мне. Я-то привыкла к тому, что барсуки семенят за мною по пятам, так что подобное поведение этого представителя барсучьего рода мне было в новинку; но потом я стала получать наслаждение от зрелища, как о проносится сквозь траву, а затем возвращается и трется о ноги. Я видела, что и он радуется возможности свободно бегать — это в какой-то мере примиряло меня с мыслью, что мне придется расстаться с ним навсегда. Эти прогулки запечатлелись в моей памяти, точно сокровища, — как сейчас, вижу его носящимся по полю, усыпанному золотыми от солнечных лучей лютиками, или семенящим за мной по тихому вечернему саду.

Как только я отучила его от бутылки, я сразу же сдала его в Отдел дикой природы. Не помню, чтобы сердце когда-нибудь так же обливалось кровью, как в этот день. Несколько недель, спустя Колин сообщил, что мой питомец сделался почти таким же диким, как и остальные барсуки, но когда сотрудники отдела входят к ним в загон, он дольше других сородичей защищает свой участок и не торопится убегать.

Ну а что касается косуленка, которого я тоже отдала в Отдел дикой природы, могу сказать следующее: в той округе косули водятся повсюду, и когда приходит срок, сотрудник отдела просто открывают двери загона, и их питомцы просто убегают к своим диким сородичам. Иногда представляю себе такую картину — мой крошка вырос в гордого лесного красавца, окруженного гаремом самок.

Но вот что я зарубила себе на носу: ВСЕХ ЖИВОТНЫХ, КОТОРЫЕ ПОПАДАЮТ КО МНЕ В РУКИ, ПРИРОДА ВВЕРЯЕТ МНЕ ЛИШЬ НА ВРЕМЯ. ЕСЛИ ЛЮБИШЬ ЖИВОТНОЕ, ВЕРНИ ЕГО ПРИРОДЕ. ЕСЛИ ОНО БУДЕТ ВОЗВРАЩАТЬСЯ, СЧИТАЙ ЕГО СВОИМ, ЕСЛИ НЕТ — ОНО НИКОГДА ТВОИМ НЕ БЫЛО.