Глава девятая
Еще несколько барсучьих историй

Кто скажет, что я не баловень судьбы! Другим натуралистам — обожателям барсуков — приходится кутаться потеплее да часами неподвижно сидеть в укрытии в надежде, что с наступлением темноты из норы высунется полосатая морда, а в моем распоряжении таковых было целых три, да еще построенное всем миром искусственное гнездо, отлично приспособленное для наблюдения. А то можно просто запустить барсуков в комнату, задернуть шторки — и любуйся сколько хочешь. Уиллоу, Примроуз и Блюбелл отлично обжились в новом доме; случалось, они изменяли ночному образу жизни и посвящали меня в секреты барсучьей жизни, обыкновенно скрытые от посторонних глаз в потаенных глубинах нор. Мне доставляло особое удовольствие наблюдать, как они прихорашиваются — пощипывают зубами шкурку, выдергивая лохмы, когтями обеих лап расчесывают бедра, стараясь дотянуться как можно дальше. Затем садятся на задние лапы (отчего делаются похожими на маленьких жирных медведей) и почесывают себе когтями грудку и брюшко. Спать они всегда ложатся сбившись в клубок, так что трудно разобрать, где кончается один барсук и начинается другой. Я и теперь иногда ходила с ними на прогулку, но, как правило, они гуляли сами по себе.

Каждое утро, перед тем как приступить к повседневным делам, я отправлялась в загон к барсукам удостовериться, все ли в порядке. Но вот однажды в конце января я увидела, что спящий клубок состоит только из двух барсуков: Примроуз и Блюбелл… Господи, куда же подевался их приемный братишка?! Я отперла дверь, ведущую в жилые комнаты, и стала кликать барсука, — если Уиллоу спрятался в каком-нибудь закутке, он непременно услышит и отзовется. Первой проснулась Примроуз — сунув голову в дверь, она лениво вытянула передние ноги и, запрокинув голову, сладко зевнула. За нею вошла Блюбелл — видно, ее разобрало любопытство, почему я до сих пор дома. Обе сестренки приблизились ко мне, приветствуя знакомым мягким «ув-вув-вув-вув». Блюбелл забралась ко мне на колени, а Примроуз понюхала мои туфли и уселась рядом, словно тоже ожидая появления Уиллоу. Но нет, ни звука! Я снова позвала — ответа нет. «Девчонки, может, вы знаете, где ваш братец?» — спросила я, сердцем чувствуя, что никогда не увижу его больше. Сперва Примроуз, затем Блюбелл вернулись к себе в загон, зарылись в солому и снова устроились спать, но прежде заглянули в нору, ведущую вглубь, будто ожидая, не покажется ли оттуда Уиллоу. Я вышла из лома и потихоньку побрела прочь, время от времени поглядывая на дорогу через живую изгородь — не повстречаю ли случайно? Когда я сообщила новость Дереку и Мэнди, они посоветовали подождать до ночи — вдруг явится. Весь остаток дня мы провели в напряженном ожидании, но его нигде не было видно.

На следующее утро я снова пришла проведать барсуков — спящий клубок по-прежнему состоял только из двух девчонок. Больше мы никогда ничего не слышали про Уиллоу. Право, неудачное он выбрал время, чтобы откочевать. Толи он забрел слишком далеко и затерялся среди лесов и полей, то ли встретил свой конец. Этого нам никогда не узнать. Услышав о нашей беде, местные жители сообщали нам обо всех найденных мертвых барсуках, а то и просто приносили нам. (Бедный Дерек! Как ему опротивела роль могильщика!) Но все покойники оказывались либо с другими, чем у Уиллоу, особыми приметами, либо вообще были особями противоположного Юла. Остается надеяться только на характер Уиллоу! Еще Крохотным детенышем он уже был неисправимым упрямцем, а когда он вырос в красивого, цветущего парня, то порою доводил до ручки всех нас, включая пса Барни. Ей-богу, я верю, что он выжил и основал свое княжество.

Еще две недели мои девчонки укладывались спать, обратив мордочки к норам, — видимо, верили, что братец вернется. Но потом они сдались и перестали его искать.

Однажды вечером в начале марта я услышала настойчивое царапанье в парадную дверь. Я открыла, и в дом влетела Блюбелл. Она впервые попросилась в дом с тех пор, как выросла. Забравшись по лестнице, она оставила свою метку на ковре, пробежалась по кухне, а затем кинулась в комнаты и залезла в кресло. Я не стала запирать дверь, чтобы она могла выйти когда угодно, и Блюбелл, закончив свой тур, спустилась по лестнице назад в сад. На следующий день она снова стала царапаться в дверь. «Тут что-то не так», — заметил Дерек и залез в кресло с ногами, чтобы барсучиха не обнюхивала их. Я сама не могла взять в толк, с чего бы это, по прошествии стольких месяцев, ее опять тянет в дом.

Когда она пришла в третий раз, мы решили осмотреть ее. Так вот в чем дело — у нее на спине была рана от жестокого укуса. Очевидно, к ним в гнездо наведался чужой барсук, а силенок для отпора явно недостаточно, вот она и просит у нас защиты! Чувство территории у барсуков обостряется с января по май: в этот период они активно метят свои владения пометом, чтобы отвадить чужаков. Видимо, пришелец вторгся на территорию Блюбелл и Примроуз, дошло до драки. Я решила закрыть внешние «барсучьи ворота» — пусть отсидятся в гнезде. Благодаря этой мере они вполне успокоились и вернулись к своим забавным привычкам гоняться друг за другом и играть. Даже в возрасте четырех лет Блюбелл играла как котенок, но взрослая барсучиха — вовсе не котенок, и хорошо, что я обыкновенно хожу в прочной куртке: она то цапнет тебя за рукав, то вообще вцепится в руку всеми четырьмя лапами и схватит кисть пастью (хорошо хоть не до крови, а то, знаете, барсук шутя цапнет — и без руки останешься!).

В мае я снова отперла «барсучьи ворота», и проблем с пришельцами больше не возникало. С наступлением лета ферма опять открылась для посетителей, причем Симон Кинг устроил торжественное официальное открытие. Конечно же посетители обрадовались возможности познакомиться с барсуками — многие из них ни разу в жизни не видели их живьем.

Летний день все прибывал, и вот как-то я увидела на возвратившейся с полевой охоты Примроуз следы, говорившие о том, что она встречалась со своими дикими сородичами и, очевидно, нашла себе кавалера. Мы даже догадывались, с кем она ходила встречаться, — через несколько полей от фермы находилось огромное барсучье гнездо, которому было уже более ста лет, но семейство, проживающее в нем в настоящее время, было малочисленным. Однажды мы ходили туда и обнаружили барсучий череп, выброшенный обитателями гнезда вместе с землей при раскопке старого туннеля. Бытует мнение, что барсуки погребают своих умерших сородичей в особых нишах. Через несколько поколений молодые барсуки раскапывают старые ходы, чтобы расширить жизненное пространство, а кости покойных выкидывают наружу вместе с землей. Не знаю, насколько это соответствует действительности, но тот факт, что в нарытой барсуками земле иногда попадаются барсучьи кости, косвенно подтверждает эту мысль.

Когда по вечерам мы выходили работать за пределы фермы, то частенько видели Блюбелл, но у Примроуз, как видно, появились дела поинтересней. Прошло еще несколько недель, и эта красавица тоже исчезла. Я была абсолютно убеждена, что она влилась в соседнюю барсучью семью, и беспокоилась за ее судьбу куда меньше, чем за судьбу Уиллоу.

Несколько недель спустя мои предположения получили подтверждение — жительница деревни Вест-Ханстпилл сообщила, что видела барсучиху, которая охотилась в полях вместе с другим барсуком, не обращая внимания на людей. Когда люди пришли посмотреть на них, убежал только партнер, а она еще какое-то время побыла в поле и лишь потом побежала его догонять. Происходило все это возле дороги, сообщающейся с нашей. Как рассказывала эта женщина, выглядела барсучиха очень хорошо. А что мне еще нужно? Наша ферма предназначена для временного приюта зверям, которые потом убегают на волю. Это — их выбор, не нужно о них беспокоиться! Если моя Примроуз нашла себе кавалера — так это прекрасно!

Но вот какая сложность возникла при этом. Блюбелл осталась, в одиночестве, а это состояние не по душе ни одному барсуку. Больно было видеть, как она устраивалась спать одна. Видимо, она так привязалась ко мне, что не спешила поменять мое общество на компанию себе подобных. Я видела это по тому, как радостно она приветствовала меня мягким мурлыканьем и бросалась обнюхивать мои ноги. Блюбелл жила главным образом во дворе и в дом больше не просилась.

«Потянет ли ее когда-нибудь искать компанию сородичей?» — думала я. И вот месяц спустя, зайдя к ней в рукотворное гнездо, я обнаружила, что оно пустует. Свершилось! Может быть, нужно было держать ее взаперти, чтобы помешать ей удрать? Но ведь я так мечтала подарить ей свободу! Услышав новость, Дерек тоже впал в уныние: ведь теперь у нас совсем не осталось барсуков. Подошла Мэнди, мы отправились в сыроварню готовить корм для животных; там, облокотившись о буфет, я все ей поведала. Но только мы начали обсуждать, с чего бы это Блюбелл решила удрать, как мой взгляд упал на полосатую морду, выглядывавшую с верхней площадки лестницы, ведущей в бывшее помещение для сыров. Ну и ну! Вот куда заводит любопытство! Мадам, очевидно, не терпелось узнать, что там наверху. Ну и залезла, а глянула вниз — страшно! Делать нечего, пришлось остаться на ночь. Услышав мой голос, она поняла, что помощь близка. Поругав барсучиху за дурость, я поднялась по лестнице и спустила пленницу на землю. Бросившись со всех ног из сыроварни, она кинулась к своему гнезду — ее явно раздражал яркий солнечный свет. Пока я дошла до гнезда, она успела успокоиться и устроилась спать. Наша радость была такой, что мы решили купить к кофе шикарный торт со взбитыми сливками.

Ну а Блюбелл принялась за постройку нового гнезда, поближе к дому, и начала работу не где-нибудь, а возле лисьего загона, вырывая на поверхность огромное количество земли и кирпичей. Известно, что барсуки могут переворачивать камни весом до пятидесяти фунтов. Ставился такой опыт: на орешки клали тяжелые камни — и ничего, барсуки сворачивали их и добирались до лакомства. Когда земляные работы были закончены, нужно было натаскать в гнездо сена, и от сарая до гнезда протянулась усыпанная сеном дорожка длиною в сотню метров. После каждой трудовой ночи барсучиха методично возвращалась в построенное нами гнездо, да так никуда из него и не переселилась. Неужели строила себе запасное? Интересно зачем?

В сентябре 1991 года, когда заканчивался очередной сезон работы нашей фермы как туристической достопримечательности, мне позвонил ветеринар из Гластонбери. У него на руках оказался родившийся в этом году барсучонок с ранами от укусов, нанесенных сородичами. Но и это не все — его сбила машина, в результате у него была сломана нога. Теперь барсук выздоравливает, но врач не знает, что с ним делать дальше, — ведь выпускать его еще рано, да к тому же нужно подобрать ему территорию. Я решила забрать барсука и попробовать познакомить с Блюбелл.

Отыскать ветеринара не составило труда, равно как и пересадить барсучонка из прежней клетки в мою. Сев в машину, я почувствовала себя наверху блаженства — дружка везу для моей барсучихи! Ветеринарная медсестра на прощание помахала мне рукой — по лицу ее было видно, как она довольна, что избавилась от такого дурно пахнущего, не всегда податливого пациента. Зубной аппарат у барсуков развит не хуже, чем у любых других плотоядных, так что при той массе и силе, которыми обладает их тело, они запросто могут отхватить пальцы. Не то чтобы они свирепы и злы по натуре — просто всякое животное, оказываясь в неясной для него ситуации, начинает защищаться чем только может. Поэтому, если хочешь иметь дело с барсуками, либо научись должным образом обращаться с ними, либо останешься без пальцев.

Если вы держите в неволе барсука, вам нужно поставить об этом в известность Общество охраны природы — барсуки относятся к охраняемым видам животных, и содержать их без лицензии можно исключительно в благотворительных целях. Время от времени мы извещаем соответствующие организации, сколько у нас барсуков, и первое, что нужно было сделать, — это сообщить о новом жильце. Затем следовало выработать план, как и когда познакомить его с Блюбелл.

Искусственное гнездо для барсуков было спроектировано таким образом, что его можно было разделить на две секции; при этом животные, помещенные в разные половины, могли принюхиваться друг к другу через проволочную дверь. Я закрыла на запор «барсучьи ворота», так что в распоряжении барсуков оставались только гнездо и загон. Новичка назвали Маффин — это имя дала ему дама, которая нашла его на дороге и отвезла ветеринару.

Я решила отнести Маффина в его новую квартиру рано поутру, когда барсуки сонны и апатичны; я понимала, что потребуется время, пока каждый из обитателей гнезда свыкнется с присутствием другого. Когда я внесла ящик с барсучонком в загон, тут же вылезла Блюбелл — поглядеть, с чем я пожаловала. Обнюхав ящик со всех сторон, она сердито замахала хвостом и зашипела, давая новенькому понять, что его появление нежелательно. Бедняжка забился в дальний угол ящика, стараясь казаться совсем крохотным. Я открыла стеклянную дверцу той половины, которая предназначалась для новичка, впихнула туда барсучонка и захлопнула дверцу прежде, чем туда успела ворваться разгневанная Блюбелл. В подобных ситуациях часто возникает мысль: а то ли ты делаешь, что нужно? Выказывая полное презрение, Блюбелл отвергла все мои попытки утешить ее и ходила по своей половине, сердито фыркая и крутя хвостом. В другой же половине сидел дрожащий маленький барсучонок, которому было так тоскливо в этом чуждом мире. Через несколько часов Маффин — то ли в результате нервного напряжения, то ли просто от усталости — свернулся калачиком и заснул. Блюбелл прекратила ворчать и фыркать, но не спала, всматриваясь в глубину норы, — она все хотела убедиться, что чужак не посягает на ее жилье.

Прошло еще два дня, и барсуки постепенно свыклись с присутствием друг друга. Маффин уже не пугался, когда Блюбелл расхаживала по своей половине. Проходя мимо дверки, сообщающейся с его территорией, она по-прежнему ворчала и фырчала, но уже перестала сердито бить хвостом. Забрезжила надежда, что ситуация улучшится.

Но увы, все было далеко не так гладко, как хотелось бы. Уборщик клеток Лей, по счастливой случайности оказавшийся в роковой момент возле барсучьего гнезда, увидел там леденящую душу картину: моя милая Блюбелл лупит Маффина, а тот душераздирающе вопит. Лей во всю прыть бросился к дому; я тут же понеслась к месту трагедии. Лихорадочно отперев половину моей любимицы и рявкнув на нее, я накрыла барсучонка одеялом и извлекла его наружу. Я чувствовала, как у того колотится сердце, но под одеялом он все же успокоился, и я отнесла его в дом, чтобы посмотреть, велики ли увечья. Моя разлюбезная Блюбелл так здорово тяпнула Маффина за шею, что на рану требовалось наложить швы, и я немедленно отвезла его к нашему ветеринару Бэрри. Но как же все-таки он проник в жилище столь грозной барсучихи, если все ходы и проволочные двери были закрыты? Это еще предстояло выяснить.

Вернувшись от врача, я положила Маффина в кухне отходить после наркоза, а сама отправилась выяснять, как же все произошло. Виновница событий выглядела кроткой как овечка; зайдя на территорию Маффина, она обнюхивала ее: куда же он запропастился? Э, да вот и разгадка: на стенках канала, по которому идет осветительный провод, обнаружились волосинки бедного Маффина. Он прополз по этому каналу и, судя по всему, высадился прямо на спину спящей Блюбелл. Как вы думаете, могла она не дать отпор при столь дерзком вторжении? Заблокировав световодный канал, я вернула Маффина на прежнее место, и далее все пошло по принципу «худой мир лучше доброй ссоры».

Две недели спустя я с замиранием сердца убрала проволочные дверцы и отошла в сторонку посмотреть, что будет. И — ничего. Они не хотят иметь друг с другом дела. Моя прелестная Блюбелл спит себе на своей половине, а маленький скромный Маффин настилает постель из соломы на своей. Смущенный барсучонок чувствовал, что его отвергли начисто.

Прошло еще пять удручающих недель, и вот в одно воскресное утро мое сердце запрыгало от радости. Блюбелл и Маффин впервые лежали вместе, свернувшись в один клубочек. Они наконец-то признали друг друга. Маффин возлежал на спинке, скрестив передние лапки, а Блюбелл обвилась вокруг него, положив ему головку на брюшко. Все мои тревоги и волнения были вознаграждены с лихвой.

В то же время я не оставляла своей деятельности и в Группе по защите барсуков. У ее членов забот полон рот: кто занимается взаимоотношениями барсуков с садоводами и фермерами, кто наблюдает их в дикой природе, кто собирает средства; я же взялась спасать барсуков, пострадавших на автодорогах или получивших увечья иным образом. Не желая соседства других барсуков с нашим гнездом, мы построили для их содержания специальный загон, оснащенный инфракрасной лампой для тепла. Барсук может выжить и после крайне тяжелых травм, полученных, например, во время территориальных споров, доходящих до драк, и даже воспринять их как одну из граней жизненного опыта; но занесенная в рану инфекция становится причиной серьезного заболевания. А если в ране еще заведутся личинки мух, животное умрет медленной смертью, если ему случайно не встретился сердобольный человек, который не поленится что-то предпринять.

Уму непостижимо, сколько кругом равнодушных! Одну барсучиху привезла мне моя подруга Кейт. Некий посетитель паба, где у нее было назначено свидание, мимоходом обронил, что вот уже много дней подряд, прогуливая пса, он видит на одном и том же месте барсука, который — вот удивительно — не убегает и не дохнет. Раскланявшись, Кейт с извинениями прервала свидание, села за руль и привезла животное, намотав туда и обратно пятьдесят миль. Барсучиха была в столь тяжелом состоянии, что ее пришлось усыпить. Но все же лучше подарить ей безболезненную смерть, чем оставить страдать. Это была очень крепкая особь, так что дожидаться естественной смерти от голода и жажды ей пришлось бы много недель. А ведь все, что требуется от человека, — поднять трубку и позвонить в Группу по защите барсуков или в Общество покровительства животным.

Немало хлопот и с барсуками, пострадавшими от автомобилей. По подсчетам, ежегодно под колесами гибнут свыше сорока пяти тысяч барсуков, а всех барсучьих семейств в стране, по оценкам, около пятидесяти четырех тысяч; следовательно, каждый год гибнет по одному барсуку практически из каждого барсучьего семейства. Бывает, нам сообщают о погибших барсуках, которые на самом деле оказываются живыми. Даже наш ветеринар — к своему стыду — проехал мимо барсука, посчитав его мертвым, а час спустя ему позвонили и сообщили, что он живой. Вообще же Бэрри приходится часто возиться с барсуками, попавшими в переделки на автодорогах, причем процент благоприятных исходов весьма велик. В качестве общей процедуры он делает пациентам внутривенное вливание соляного раствора глюкозы.

Как-то раз нам с Дереком позвонили поздно ночью: некий джентльмен и его супруга, возвращаясь на машине из гостей, нашли на обочине сбитого автомобилем барсука. Мы попросили звонившего накрыть животное одеялом, а он обещал подождать, пока мы приедем. Барсучиха едва дышала, мышечные спазмы были верным признаком надвигающейся смерти. Быстренько сунув ее в клетку, мы взяли у нашедшего ее джентльмена номер телефона и пообещали завтра сообщить результатах. Доехав до дому, я позвонила Бэрри, извиняясь, что беспокою его в столь поздний час. Мы договорились встретиться через четверть часа в операционной, но я боялась — не поздно ли? Когда я приехала в операционную, Бэрри был уже там и зажигал свет. Он осторожно положил барсучиху на стол и тщательно обследовал; поворачивая пациентку так и сяк, он непрерывно утешал ее ласковыми словами. Подготовив все необходимое, он поставил капельницу. Наконец Бэрри сообщил мне, что я могу спокойно возвращаться домой и пить кофе, а он понаблюдает за ее состоянием еще по крайней мере с час. Да, именно такая преданность делу требуется от всех, кто хочет себя этому посвятить!

Я забрала пострадавшую на следующий день и поместила и загон для выздоравливающих барсуков. Она страдала от последствий серьезной контузии, и все, что я поначалу могла делать, — это вливать ей в рот жидкость с помощь шприца с регулярными интервалами. Барсучиха постепенно пришла в сознание, но не делала ни малейших попыток пошевелиться. Тогда я решила попробовать покормить ее твердой пищей: взяла немного на ладонь и протянула. Чувствуя, что я не желаю ей зла, она мягко брала у меня из руки по кусочку, тщательно пережевывая их, будто давала понять, что отнюдь не собирается цапнуть меня за руку.

Чета, которая нашла барсучиху на дороге, навестила ее в выходные дни. И муж и жена были потрясены тем, что она выжила, хотя я осторожно намекала им, что не исключены осложнения. Оба никогда прежде не видели живого барсука и очень интересовались тем, как будет проходить процесс реабилитации.

Неделю спустя барсучиха была уже в хорошей форме, можно было оформлять выписку. Аппетит у нее был отменный, она быстро прибавляла в весе, сделалась живой и подвижной, благо других болячек у нее не было. Мы всегда выпускаем барсуков на волю ночью — когда их племени предписано гулять по полям и лесам, а главное, в эту пору меньше опасности попасть под колеса. Я договорилась о встрече с нашедшими барсучиху супругами на том самом месте, где они ее отыскали, — пусть посмотрят, как она выйдет на свободу! Надо сказать, выздоровевшего барсука запихнуть в ящик для перевозки куда сложнее, чем больного… Но все же нам кое-как удалось это сделать, так что к месту встречи мы прибыли вовремя.

Зоолог Джордж Пирс, который много работает с барсуками и не раз помогал мне ценными советами, заметил, что, когда отпускаешь барсука на волю, он всегда оглянется в знак благодарности, прежде чем убежать. В нашем случае точно так и было. Поставив ящик на землю, мы открыли переднюю стенку — пусть барсучиха сама сообразит что к чему. Луна светила ярко, так что наблюдать за захватывающей сценой можно было без фонаря. Барсучиха вылезла из ящика и втянула ноздрями воздух, после чего тут же повернула налево и пустилась в путь знакомой тропкой. Вдруг она обернулась, подняла лапу, словно помахав на прощание, посмотрела на нас, снова втянула ноздрями воздух и была такова. Нужна ли еще какая-то награда?!

Впрочем, когда выезжаешь по вызову, на месте не всегда находишь то, что ожидаешь. Пользуясь случаем, позволю себе еще раз воздать должное ангельскому терпению моего супруга!

Не надо объяснять, что в разгар туристического сезона я — как выжатый лимон и просто не в состоянии каждый вечер кормить семью добротным ужином, но по воскресеньям все же собираюсь с силами и готовлю жаркое. Дерек сгорает от нетерпения, дожидаясь этого знаменательного дня. В то злополучное воскресенье в печке ласково потрескивал огонь, на котором жарилась баранья ножка, а я готовила овощи для гарнира. Еще час — и мы усядемся за стол и полакомимся.

В половине седьмого мы с Дереком раскланялись с последними посетителями и уже повесили замок на Гостевой центр, как вдруг зазвонил телефон. Я находилась наверху, и трубку взял Дерек. Затем он позвонил мне наверх по внутреннему и сказал:

— Это тебя. Я сейчас кончу и тоже поднимусь.

На другом конце провода был Даг. Оказывается, отдел Общества покровительства животным в Эксетере получил сообщение о найденной мертвой барсучихе и известил об этом Дага как председателя сомерсетской Группы по защите барсуков.

— Прости, что беспокою тебя в воскресенье, но я получил известие, что на обочине дороги видели мертвую барсучиху, вокруг которой бегают двое детенышей. У меня дел выше головы, не могла бы ты слетать?

Я кинула взгляд на кипящие кастрюли. Ничего, подумала я, вернусь, Дерек скажет: «Пальчики оближешь» — и все простит. Барсук находился в получасе езды, но найти его было трудно — звонивший сказал, что, если я за ним заеду, он приведет меня на место.

Я положила трубку, потушила огонь в печке, написала мальчишкам записку, что ужин задерживается, и отправилась с новостью к Дереку. Десять минут на сборы — и вот мы уже летим в Бишопс-Лайдард. На заднем сиденье ящик, сетка для ловли животных, корм для барсуков и карта местности. За рулем, сжав губы, сидит Дерек; я же пытаюсь отвлечься, любуясь цветами, осыпавшими придорожные кустарники, как и положено в начале лета. Был очень милый вечер, но в машину врывалась холодная струя встречного ветра. К тому времени, когда мы доехали до деревни, Дерек смягчился и даже сказал, что это очень приятная поездка, хотя у него и бурчит в брюхе. Следуя указаниям, мы подъехали к новой усадьбе и, въехав в ворота, остановились возле дома. Молодой джентльмен, который уже поджидал нас, подошел к машине.

— Поезжайте за мною следом, — сказал он. — Я остановлюсь у самой цели, дальше дорога пойдет очень узкая, — сказал он.

— Прекрасно, — с улыбкой ответила я.

— Одна нога здесь, другая там, — сказал джентльмен, — У моей жены вот-вот будет готов обед, — добавил он и направился к своей машине.

— Счастливчик, — пробормотал Дерек, завел мотор, и мы еще пару миль проплутали по извилистым тропкам. Наконец мужчина затормозил на перекрестке двух дорог. Да, вот она, мертвая барсучиха, у самой дороги. Когда мы подошли к ней, из травы на обочине выскочили три кролика и скрылись в кустах.

— Вот те на, — сказал джентльмен, — Не исключено, что это были как раз кролики, а не барсучата. Мы не останавливали машину, я просто взглянул на них на ходу.

Я не осмелилась взглянуть на Дерека.

— Ничего страшного, — ответила я. — По крайней мере, посмотрим, была она кормящей самкой или нет.

Сами понимаете, способ определения пола: «если побежал, значит, барсук, а если побежала, значит, барсучиха» — в данном случае никак не подходит. Взглянув на брюхо животного и не обнаружив там набухших сосков, я сказала джентльмену:

— Не стоит волноваться. Она не была кормящей. Даже если те, кто попался вам на дороге, действительно были барсучата, будем надеяться, что их мамаша жива.

Дерек вышел на обочину, чтобы отбросить труп подальше: пусть природа доделает свое дело. Взглянув на дохлого барсука, он расхохотался:

— Да какая же это самка? Это старый кабан, откуда у него молоко?

Короче, семейство село за ужин в половине одиннадцатого. Ну ничего, зато Дерек так проголодался, что моя стряпня показалась ему, как никогда, вкусной!

Теперь Блюбелл и Маффин проводили немало времени вместе, и я открыла «барсучьи ворота» — пусть бегут куда хотят. Маффин вырос в очаровательного красавца с широкой мордой и плотно сбитым мускулистым телом — кто бы узнал в нем забитого, жалкого заморыша, которым он к нам попал?! Блюбелл по-прежнему, едва заметив нас, подходила вальяжной походкой поприветствовать гостей, но если наше появление оказывалось неожиданностью для Маффина, он забирался глубоко в нору. В январе я решила снова закрыть «барсучьи ворота», дабы опять не нагрянули чужаки, и как раз в этот период мне привезли барсучиху, которой я дала имя Венди. Она к нам поступила из Йовила, где потеряла свои владения, и я попробовала подружить ее с Блюбелл и Маффином. Я снова столкнулась с тем, что оба «старожила» выказали безразличие по отношению к новенькой, но откровенной враждебности не было. Прошло три месяца, и они более-менее свыклись друг с другом, но я чувствовала, что все-таки с Венди что-то не в порядке. Она бегала по всем помещениям гнезда, трескала, как поросенок, но жила независимой от двух других барсуков жизнью.

Наступил месяц май, и пришла пора отворить «барсучьи ворота». За то время, что Венди пробыла в нашем гнезде, она стала относиться к нему как к родному дому, но по-прежнему не общалась со «старожилами». На третий день после того, как открылись «барсучьи ворота», Венди убежала. Она не вернулась и на следующий день, но на третий день утром нам позвонила жительница деревни, расположенной в трех милях от фермы. Оказывается, Венди забралась к ней в сад, свернулась там калачиком и не думает прятаться.

Мы забрали ее домой, и я тут же позвонила Колину из Общества покровительства животным — я была уверена, что у барсучихи что-то не в порядке с мозговой деятельностью, и поэтому ее не удастся выпустить. Держать ее у себя мне было незачем — как я могла держать ее взаперти, готовя других с выпуску на волю? Колин согласился взять ее, и мы перевезли ее в Отдел дикой природы.

То ли по причине пребывания в нашем гнезде чужачки, хо ли просто потому, что он достиг зрелости и его тянуло странствовать, но две недели спустя Маффин тоже удрал, Блюбелл снова осталась одна, хотя теперь она, похоже, не сильно беспокоилась из-за этого.

Между тем на нашу ферму нагрянула новая беда. Хотя в 1987 году мы продали большую часть молочного скота, нескольких коров разных пород Дерек все же оставил — каждый день он демонстрирует посетителям, как доить коров, объясняя разницу между породами и между ручным и машинным доением. Кроме фризских, джерсийских, гернсийских и декстерских у нас были две великолепные хайлендские коровы, с очень красивой шкурой и могучими рогами. Время от времени скот у каждого фермера подвергается тестированию на туберкулез. Обычно приходит наш «домашний» ветеринар, впрыскивает в шею каждому животному небольшую дозу вакцины, а через три дня смотрит, какова реакция. Хотя туберкулез и не до конца побежден, но встречается весьма редко, и к таким тестированиям хозяева относятся спокойно. И что же? Неожиданно для всех реакция у одной из наших гернсийских коров оказалась положительной, а при повторном тестировании положительная реакция обнаружилась и у обеих хайлендских коров. Мы были в отчаянии: все три коровы подлежали немедленному забою.

Когда эти величественные животные безропотно шагали в кузов грузовика-скотовоза, у нас сердце обливалось кровью. Мы приучились воспринимать как должное, что время от времени тех или иных животных приходится отправлять для продажи на рынок, а то и на бойню, если неизлечимо заболеет. Но чтобы коров, выглядящих совершенно здоровыми… Нет, это не укладывалось в голове, но у нас не было выбора. А самое прискорбное то, что, когда туши забитых животных были подвергнуты лабораторному анализу и культуры подросли, никакого туберкулеза там не обнаружили. Значит, зря загубили коров. Все же мы считаем, что такое тестирование необходимо, — еще в 1940-е годы в некоторых стадах число больных животных достигало сорока процентов, теперь же оно сократилось до четырех на тысячу.

Но увы, неприятности на этом не кончились. Дело в том, что министерство сельского хозяйства проводит такую политику: при обнаружении туберкулеза на какой-либо из ферм с разрешения хозяина уничтожаются и все живущие на территории барсуки. Раньше их истребляли газом, теперь отлавливают и стреляют. Тестировать на туберкулез живых барсуков невозможно, значит, нужно сперва отстрелять, а уж потом подвергнуть анализу. Нечего и говорить, что гибнет множество здоровых барсуков. Кроме того, бывает, что один барсук попадется в капкан, а остальные разбегутся на соседние территории. Начнутся драки с местными барсуками, и через ссадины разнесется зараза. Еще один вариант — по ошибке уничтожат здоровую семью барсуков, а на ее месте поселится больная. У многих членов Групп по защите барсуков такие меры вызывают ужас; не говоря уже о колоссальном моральном ущербе, отстрел каждого барсука в пораженных туберкулезом регионах обходится ни много ни мало в три тысячи фунтов стерлингов (выражаясь языком канцеляризмов, сюда входит оплата человеко-часов и амортизация оборудования), не считая компенсаций, выплачиваемых фермеру за забитый скот.

Олени и другие дикие животные также могут быть переносчиками этой страшной болезни, но данная проблема пока недостаточно исследована. В итоге козлами отпущения оказались барсуки, хотя нет доказательств, что их уничтожение снижает численность заболеваний туберкулезом: корова может заразиться от барсука или от другой коровы, а также от человека, и наоборот. Ну, а тестирование крови, вопрос о котором решается в правительстве, не выявляет «спящую» до поры до времени бактерию, а следовательно, и бациллоносителей. Министерство сельского хозяйства Ирландии проводило в течение двух-трех лет эксперимент, пытаясь скармливать барсукам вакцину: ее приготовляли в виде капсул, глазировали шоколадом, смешивали с земляными орешками в давали животным. Есть надежда, что таким путем удастся предотвратить распространение туберкулеза среди барсуков. К сожалению, официальные результаты эксперимента до сих пор не обнародованы, а дело ведь многообещающее!

Конечно, вопрос это очень трудный. Но одно ясно: деньги, которые идут сейчас на умерщвление животных, нужно тратить на научно-исследовательские работы или, по крайней мере, на повышение качества диагностики, чтобы не давать напрасно гибнуть незараженным барсукам и коровам.

В это лето через наши руки прошло немало барсуков, в том числе молодой красавец, которому я дала имя Тизел.

Этот барсук, как и многие другие, пострадал под колесами автомобиля; потом его подобрали отдыхающие, возвращавшиеся домой с прогулки. Найдя в округе ветеринара, они оставили у него животное для оказания срочной помощи, а сами отправились восвояси. Никто не догадался ни спросить их имена, ни разузнать, в каком месте они нашли барсука, — так что получается, этот малый, как и Венди, потерял свою территорию. Я попыталась подружить его с Блюбелл точно так же, как прежде Маффина, и после традиционного выяснения отношений языком фырканья и шипения они приняли друг друга. Ему едва исполнился год, по он был очень застенчив и болезненно реагировал на необычные звуки. На этот раз Блюбелл спокойно отнеслась к новичку, и вскоре они уже ложились спать вместе, свернувшись калачиком. Похоже, им было очень хорошо, и хотя я старалась не контактировать с Тизелом (чтобы не очень его к себе привязывать), он привык к тому, что я время от времени отворяю дверь в барсучье жилище. Блюбелл оставляла его и бежала ко мне, а затем, наигравшись со мною всласть, возвращалась к своему сородичу (а он все это время даже не давал себе труда поднять голову).

Мы нередко задумывались над тем, будут ли у Блюбелл дети; особенно актуальным этот вопрос стал теперь — ведь мало того, что она бродила где вздумается, так ей еще и кавалеров на дом доставляли! Ответ на этот вопрос мы получили не скоро…

Я где-то читала, что в зимнюю пору барсуков лучше не тревожить, так что и в ту памятную зиму 1991 года я редко заходила к ним в гости. Как-то в начале января к нам приехали друзья — Боб и Дженни с детьми, мечтавшими посмотреть на зверей.

— А барсуков увидеть можно? — с надеждой спросила Дженни. Они запомнились ей, когда были еще крошками.

— Можно, если будете вести себя тихо, — ответила я. На радостях Дженни наказала детям вести себя тише мыши! И еще тише!

Я открыла дверцу, ведущую к гнезду, и мы все выстроились вдоль стекла, отделявшего нас от барсуков. Блюбелл дрыхла без задних ног на своей половине, а Тизел — на своей. Он спал, вытянувшись на спине, но, как тихо мы себя ни вели, все-таки проснулся и, испугавшись нашего неожиданного вторжения, юркнул в нору. Я отомкнула дверцу и позвала Блюбелл — пусть подойдет поприветствовать нас, но, к моему Удивлению, она даже не пошевелилась. Это насторожило меня — может, я что-то проморгала? Я вошла и погладила ее — рука почувствовала холод, даже соломенная подстилка показалась мне теплее. Неужели умерла?! С другой стороны стекла за мной напряженно следили глаза гостей, и я сказала им, что она утомилась и лучше прийти как-нибудь в другой раз — авось тогда она встретит нас приветливее. Заперев дверцу, я повела гостей в дом пить чай, стараясь не выдать тревоги, охватившей мою душу.

К счастью, семейство, пробывшее с нами целый день, вскоре отбыло восвояси. Проводив их, мы с Дереком тут же бросились к барсучьему гнезду. Тизел по-прежнему скрывался где-то в норах; я же кинулась к своей Блюбелл и взяла ее на руки… Нет, жива: выгнула спину, подняла голову, взглянула на меня, но, похоже, не узнала. Я плавно опустила ее на пол и накрыла соломой.

Вернувшись в дом, я позвонила Дагу — спросить в чем дело. Он объяснил, что, хотя барсуки и не впадают в спячку, они в это время года спят особенно глубоким сном и иногда по нескольку дней, а то и недель не высовывают носу из норы. Так-то так, но вопрос, просто ли Блюбелл впала в глубокий сон или серьезно заболела, остался открытым. С одной стороны, не хотелось беспокоить ее, с другой — вдруг она нуждается в медицинской помощи?! Коль скоро она не теряла в весе и аппетит у нее был по-прежнему отменный, я решила оставить ее в покое — пусть все идет своим чередом, как предписано природой. Назавтра она снова проспала весь день, но, когда я пришла к ней на третий день вечером, она бодрствовала да еще до отвала наелась бобов.

Для барсуков характерна так называемая «отложенная имплантация» — это значит, что эмбрион может оставаться в теле самки, не развиваясь до поры до времени. Предполагается, что это происходит, когда в теле барсука запасено недостаточно гормонов. Ну а в период подготовки к зиме, когда барсук стремительно набирает вес, гормоны запасаются в жировом слое. В зимнюю пору тело барсучихи питается за счет накопленных запасов жира, при расходовании которого значительная часть гормонов высвобождается и циркулирует по организму. Это приводит к имплантации и началу роста зародышей, так что, вне зависимости от того, когда произошло зачатие, барсучата появляются на свет по большей части в январе — феврале.

Однажды вечером в конце февраля я вывела Блюбелл на прогулку — мне и в голову не приходило, что она на сносях: брюшко у нее было хоть и жирненькое, но плоское. На следующий день нас ожидал сюрприз: Дерек, первым вошедший в барсучье гнездо, увидел, как Блюбелл причесывает языком двух малышей. Он тут же кинулся ко мне, а я в это время разговаривала в конторе с нашими работницами Джин и Эдной. Мы все вместе бросились смотреть на прибавление барсучьего семейства. К тому моменту Блюбелл уже причесала своих крошек и устраивала себе круглую постель из соломы. Улегшись полумесяцем и уткнув голову в передние лапы, она была похожа на тихую бухту, защищавшую детенышей. Мы долго не могли налюбоваться на эти покой и умиротворение, ка сбывшуюся наконец мечту. При мягком свете лампочек, освещавших гнездо, мы наблюдали, как копошатся барсучата, отыскивая соски, — а ну, кто быстрее! Но вот они благополучно присосались, энергично заработали крохотными розовыми язычками и при этом плавно поглаживали мамино брюшко лапками, подгоняя молоко. Детеныши, едва ли четырех дюймов в длину каждый, были совершенно розовыми, без всяких иных отметин. Мы были потрясены.

Я тут же позвонила Дагу и поделилась с ним новостью. С того времени, как мы обнаружили Блюбелл в заторможенном состоянии, прошло семь недель и два дня. Джин поутру ушла решать кое-какие вопросы с банковскими счетами, а возвратилась с бутылкой вина и открыткой, поздравляющей тех, у кого родились близнецы, каковую мы и прикрепили на стекло, отделяющее нас от жилища Блюбелл.

Людям редко удается увидеть барсучат, потому что рождаются они глубоко под землей (тут едва ли скажешь «появляются на свет»!). Разве что кто-то наткнется на них случайно. А мы имеем счастье наблюдать, как они подрастают, и при этом не тревожить мамашу! Я долго не мыла стекла, через которые мы смотрим на барсуков, так они успели зарасти грязью; но я решила подождать еще пару дней. Вопрос в том, как на мое вторжение отреагирует Блюбелл. И вот, вооружившись тряпками и чистящими средствами, я вошла к ней в жилище… Блюбелл немедленно выскочила мне навстречу, стряхнув присосавшихся к ней детенышей; они протестующе заверещали. Бросившись мне под ноги, она обнюхала мои туфли — и, слава Богу, этим и ограничилось. Я не пыталась приближаться к детенышам — едва домыв стекло, я выскочила вон. Барсучиха как бы намекнула мне: делай что хочешь, но детей моих не трогай. Такое вот мы с ней заключили джентльменское (точнее, дамское) соглашение. Вернувшись к себе в «палату», Блюбелл как следует перетряхнула соломенную постель, привела ее в порядок и, улегшись, подтащила детенышей своими могучими когтями (которые, оказывается, могут быть такими ласковыми!). У детенышей, которым уже исполнилось три дня, на голове хоть и слабо, но начала обозначаться полоса, а на тельце — чуть-чуть пробиваться шерсть. Как только они оказались в тихой гавани материнского тела, верещание стихло. Детеныши были еще совершенно слепыми и глухими, и их защита полностью зависела от матери. В иных книгах можно прочитать, что барсучиха спит не вместе с детенышами, а отдельно от них, но Блюбелл спала только с ними, и, даже когда им стукнуло восемь месяцев, они по-прежнему спали водном помещении, сбившись в клубок.

С каждым днем барсучата все крепли, но только в четырехнедельном возрасте они научились реагировать на звуки и лишь на шестой неделе стали видеть и походить на настоящих барсуков, хотя и миниатюрных. На наших глазах детеныши сделали свои первые шаги, начали играть, катаясь кувырком, точно щенята, и натыкаясь на специально положенные корни деревьев, а потом мамаша с волнением уносила их прочь. Порою они бывали особенно шаловливы днем; бедная Блюбелл хотела спать, да разве уснешь, когда тебя теребят зубками за уши и щекочут коготками брюхо: мол, проснись, поиграй с нами! Но если уж Блюбелл заснула, можете о ней позабыть. Дело обычно кончалось тем, что барсучата капитулировали и заваливались спать прямо поперек ее тела, а ей хоть бы хны. Только раз был случай, когда Блюбелл отправилась меня встречать, а один из детенышей последовал за нею. Взволнованный тем, что попал на новую территорию, он носился вокруг мамаши, точно шмель, верещал от радости и даже прыгал через мои туфли, совершенно не желая принимать в расчет мое присутствие. Я и не пыталась до него дотронуться (воображаю, какая бы в этом случае последовала реакция со стороны Блюбелл!), но все же мамаша поспешила увести его назад. Больше у меня контактов с ними не было — я, конечно, входила в гнездо, мыла стекла, не говоря уже о том, что ежедневно оставляла им пищу, но не общалась с ними, чтобы они остались дикими. Так будет лучше, если я хочу, чтобы они выжили в дикой природе. Я знала, что один из детенышей — самец, но поскольку они при мне ни разу не ложились пузом кверху, я не была точно уверена, у кого какой пол. Поэтому мы нарекли их нейтральными именами — Бракен и Ферн.

К тому времени я за свои прегрешения получила пост секретаря сомерсетской Группы по защите барсуков. Заседание комитета решили провести прямо на ферме. Прибыл Даг и сообщил, что один из членов комитета, Пат Тернер, задерживается: на дороге автомобилем сшибло барсучиху, и три дня спустя выяснилось, что у нее остались двое детенышей, вопящих от голода. Он и его помощники надеялись отловить детенышей, если те вылезут на поверхность, но те день ото дня становились все слабее.

Наше заседание началось.

Тут во двор фермы влетела машина — это приехал Пат. Он привез с собой еще одну нашу коллегу, Кэти, прижимавшую к себе (невзирая на блох) истощенного и жалобно кричавшего барсучонка — увы, только одного! Жильцы дома, возле которого произошла трагедия, обещали поискать другого, но так и не нашли — по-видимому, он так и остался навеки под землей. Я ввела детенышу под кожу целительную жидкость, завернула его в чистое одеяло, положила водяную грелку и позвонила в ветеринарную клинику. На дежурстве в тот момент был Колин, и, как всегда в таких случаях, мы договорились встретиться в клинике. О заседании все позабыли начисто: я велела продолжать без меня, а сама покатила к врачу. Всю дорогу барсучонок (это был мальчик) жалобно кричал. Осмотрев его, Колин решил поставить капельницу, и я вверила барсучонка его попечению.

Когда на следующий день я приехала его забрать, он выглядел уже гораздо лучше, живее, а еще вчера тусклые глаза ярко заблестели. Шерстка у него пробивалась, точно колючки, и за это он получил имя Тистл — Чертополох. Он был на пару недель старше детенышей Блюбелл, но и этой разницы оказалось достаточно, чтобы он не смог привязаться ко мне так же, как они и другие барсуки. Поэтому я никогда не выходила с ним гулять. И все-таки он был очень забавным барсучонком, хотя пугался неожиданных шумов или движений — что ж, так и нужно, чувство страха свойственно всем рожденным в дикой природе! Полный жизни, Тистл был готов на любые проделки, доказательством чему служит дырка в коврике, который когда-то лежал у нас на кухне. Однажды ночью он прокопал ход в кухню, нашел там щель между досок в полу, а поскольку она была закрыта ковриком, ему ничего не оставалось, как прогрызть в нем дыру. Слава Богу, поутру, готовя завтрак, я обнаружила эту дырку и в продолжение всей утренней трапезы не вылезала из-за стола, зажимая дырку ногой, чтобы Дерек ничего не заметил. А мотом съездила в лавку и купила новый коврик.

Между тем барсучонок хорошел на глазах — кто бы узнал в этом карапузе прежнего заморыша? Вот только шерстка у него по-прежнему торчала, так что, как выяснилось, имя мы ему дали подходящее. Настало время переводить Тистла в загон, но я боялась, что он пропадет там в одиночестве. Как всегда, помог случай. Мне позвонила Сью Бойс Коуркис из уилтширской Группы по защите барсуков. Они подобрали крохотную барсучиху, попавшую под машину, и хотя ее удалось выходить, у нее обнаружились странности в поведении: она не играла, не прихорашивалась и даже не верещала на, своем барсучьем языке. Мы подумали: а не поместить ли их в один загон с Тистлом? Может, он пробудит ее к нормальной жизни? Сью и ее супруг Майк привезли нам детеныша на следующий день. Тистл, к большой радости Дерека, был наконец удален из дома и помещен в загон; туда же поселили и Милли. Она была чуть моложе Тистла, у нее была более стройная фигурка и изящная, чуть скуластая мордочка, как и положено барсучихе. Тистл и Милли сразу понравились друг другу и на глазах обрадованной Сью свернулись в один клубочек. Я подумывала о том, чтобы со временем поместить их в одно гнездо с Блюбелл, но как это сделать, я еще не сообразила: ведь мне меньше всего на свете хотелось беспокоить Блюбелл и ее детенышей.

В течение нескольких вечеров я наблюдала сквозь решетку, как развивались отношения у Милли и Тистла. Бывает и так, что барсуки, которые дерутся друг с другом, все же спят в одном помещении, и потому важно наблюдать за ними, когда они бодрствуют. Поначалу Милли не обращала ни малейшего, внимания на попытки Тистла заигрывать с нею. Ложась на бок, он слегка рыл землю передними лапами и мордой и перебрасывал комья через подругу; она же, уткнувши мордочку в передние лапы, только постанывала: ой, как он мне надоел! Но в чем Тистлу нельзя было отказать, так это в настойчивости, и вот уже несколько вечеров спустя я имела удовольствие наблюдать, как они сперва причесывали друг друга, а затем бегали, точно щенята, играя в барсучью чехарду. Право, барсуку противопоказано одиночество, ему нужна компания! Поэтому, когда я снова ездила к Колину показать ему сипух, я охотно взяла у него барсучонка-мальчика, чтобы поселить в одном загоне с Тистлом и Милли. Отдел дикой природы Общества покровительства животным, помимо всего прочего, занимается тем, что подбирает группы барсуков, потерявших свои земельные владения, и выпускает их на территории, которые держит под наблюдением. Они только что подыскали участок для последней остававшейся у них барсучьей семьи, а после к ним поступил этот барсучонок, и они не знали, что с ним делать. Уильям был всего на две-три недели моложе Милли и Тистла и потому чуть меньше ростом, зато ничуть не уступал им в смелости — он плевался и фырчал не хуже взрослого барсука. Мы поместили его в загон к Тистлу и Милли, и вскоре они свернулись в один клубок, а вечером он быстро подключился к их играм.

Все это время Блюбелл не подпускала Тизела к детенышам, и ему приходилось спать в другом помещении. В дикой природе барсук-самец не допускается в нору, когда у самки детеныши, и самцы в это время обычно скитаются по полям и лесам — только часть из них выживает, вот почему по весне находят немало мертвых барсуков. Как-то вечером я пошла проведать моих питомцев, и вдруг из загона до меня донесся страшный шум. Я со всех ног бросилась туда и при тусклом свете лампочек разглядела, как Тизел таскает за шиворот одного из детенышей Блюбелл. Детеныши, которым стукнуло уже десять недель, свободно бегали по всему гнезду и загону. Так и в дикой природе барсучата примерно с восьминедельного возраста начинают вылезать из норы и исследовать окрестности, но не иначе как под присмотром мамаши-защитницы. Однако Блюбелл почему-то не замечала творившегося безобразия. Я прикрикнула на Тизела, чтобы тот оставил детеныша в покое, и только тут она очухалась; поняв, что я рядом, она кинулась ко мне узнать, не принесла ли я поесть. Специалисты, ведущие наблюдения за барсучьими семьями, отмечали случаи, когда детеныши исчезали из гнезд; по-видимому, иногда в этом повинны самцы.

Я разговаривала со многими людьми на эту тему и услышала несколько гипотез о причинах разногласий между самцом и детенышами. Похоже, через десять недель после родов у Блюбелл началась течка и детеныши стали помехой самцу, желавшему вступить в брачные игры. Второе предположение — у Тизела, который был еще юн, недоставало терпения, как у более зрелого самца, и он во что бы то ни стало стремился Доказать свое превосходство. Ну а может быть, такая уж у него скверная натура, и он в любом случае напал бы на Детенышей. Ясно было одно: если Тизела оставить в одном гнезде с Блюбелл, он погубит детенышей.

Ситуация дошла до критической точки в субботу вечером, когда я, устав за день от наплыва посетителей и с трудом дождавшись конца работы, пошла запирать барсучатник. И что я вижу? Шея у одного из детенышей так жестоко покусана, что требуется наложить швы. Произошло это буквально секунду назад: кровь так и струилась на солому. Предстояло каким-то образом вытащить из гнезда барсучонка, с которым я прежде не контактировала, и сделать это так, чтобы Блюбелл не смогла этому помешать. Естественно, я прежде всего позвонила в ветеринарную клинику узнать, есть ли там врач, способный зашить рану. Трубку взяла находившаяся на дежурстве доктор Никки; она любезно согласилась подождать, пока я привезу крохотного пациента, и я попросила Симона помочь мне его поймать. Почему Симона, а не Дерека? Напоминаю, день был субботний. А где проводит каждую субботу Дерек? Правильно, на поляне для крикета!

План у меня был такой: сначала ввести снотворное Блюбелл. А как это сделать? Я столько раз играла с нею, но ни разу не пыталась ограничить ее движений. Значит, сделать это нужно с первой попытки: если мне это не удастся и она убежит, я окажусь в еще более сложном положении. Симон ждал меня за стеклом со шприцем наготове, пока я поймала барсучиху и вытащила. Он подержал ее за загривок, а я меж тем ввела снотворное; через пять минут она была уже достаточно вялой, чтобы мы могли войти и отловить барсучонка — естественно, не забыв предварительно надеть прочные перчатки. Я представляла, в какое негодование придет моя разлюбезная Блюбелл, если очнется раньше, чем мы вернемся от врача. Запихав детеныша в ящик, мы заперли барсучатник, храня надежду, что Блюбелл не хватится детеныша раньше, чем мы приведем его. Мы сами взвесили барсучонка и ввели ему снотворное, чтобы Никки могла безотлагательно приступить к делу. Пока лекарство не возымело действия, барсучонок отчаянно вопил, протестуя против столь непочтительного обращения, а может — от страха. Но когда он внезапно затих, у меня мороз пробежал по коже: вдруг переборщила с дозой снотворного! Весь остаток пути молила Бога: только бы остался жив!

Никки тут же села за работу, не забыв при этом прокомментировать: «Ты когда-нибудь видела столько блох?»

Работа горела у нее в руках, и вскоре я уже летела к дому, по-прежнему не зная, что делать дальше. Поместив барсучонка в отдаленный уголок, я отправилась в барсучатник посмотреть, как там Блюбелл. В гнезде ее не было, она куда-то убежала. У меня душа в пятки ушла, когда я увидела, что и второй детеныш тоже покусан и теперь забился в угол и дрожит от страха. Пока Блюбелл не вернулась, я вытащила барсучонка имеете с одеялом, на котором он лежал. Все решали мгновения. Отнеся барсучонка в комнату для больных животных, я обнаружила, что ссадины не такие уж серьезные, но лучше все-таки ввести антибиотик. К тому времени Симон тоже ушел, так что дома никого не было; я решила изолировать «владение» Тизела от остальной части гнезда (а где я раньше-то была?), вымыть барсучонка и ограничить свободу передвижения Блюбелл и ее детенышей ее собственными «палатами», а завтра решим, что делать с Тизелом.

Пока я возилась в барсучатнике, солнце клонилось к закату, так что было самое время идти закрывать кур. Все бентамки находились в полной безопасности, и я отправилась в сад, чтобы запереть гусятник и большой курятник. Тут я застигла на месте преступления Трипод (помните такую лисицу — она у меня удрала весной того же года). Она волокла за шею петуха-брама. Увидев меня, она сообразила, что лучше унести ноги, чем добычу, — бросив беднягу на траву, она задала стрекача, только пятки сверкали. Подобрав еще живого петуха, я заперла гусятник и курятник и отнесла птицу все в ту же «больничную палату», где поместила в загон с обогревом. Большего я для него сделать не могла — у него были повреждены мышцы шеи. И все-таки петух очухался и дожил до почтенных лет.

Теперь настала очередь заниматься барсучонком. Я завернула его как следует в одеяло, оставив незакрытым только раненое место, и обработала рану. Теперь я знала, что оба барсучонка — мальчики. Положив детеныша обратно в гнездо, я решила подождать до утра.

Как вы поняли, суббота — святой для Дерека день, и все заботы по дому — мытье полов, запирание курятников и прочее — сваливаются на меня. Зато уж воскресенье — святой день для меня. В эту разнесчастную субботу, со всеми ее треволнениями, мытье полов затянулось — в полдвенадцатого ночи вваливается Дерек, а я все мою пол. Очевидно, игра продолжается и после того, как стемнело, а потом ведь нужно Детально обсудить партию в целом и каждый удар в частности. Обычно это происходит в ближайшем кафе. «Сейчас я приготовлю тебе чашечку кофе», — сказал он, как бы извиняясь за то, что шатался чуть ли не до полуночи, а я до сих пор в Делах.

Когда я поднялась наверх, мой кофе уже давно остыл, а разбросанная повсюду одежда говорила о том, что Дерек завалился спать. Я снова сварила кофе, подогрела еду и только собралась было расслабиться и отдохнуть, как вдруг мелькнула мысль:, все ли я курятники закрыла?! А то ведь знаете, рыжие плутовки не дремлют. Я накинула куртку и побежала во двор. Ночь была светлая, луна освещала мне путь через яблоневый сад. Слава Богу, курятники оказались в порядке. Вернувшись домой, я заперла двери и только уселась за еду, как до меня донеслось жалобное блеяние.

Я насторожилась и прислушалась. Звуки раздавались не в саду, где находились овцы, а где-то около дома. Оказывается, ягненок соскользнул в канаву и хоть и выбрался оттуда, но с другой стороны, а потому не мог найти дорогу к своим. Я попыталась вывести его через ворота, но голос матери звал его в противоположном направлении (где пройти никак было нельзя), и он всякий раз убегал назад, вдоль живой изгороди.

Я представила себе, как Дерек, блаженно свернувшись калачиком в постели, досматривает уже, верно, десятый сон. Ну, еще одна попытка, решила я, если не удастся, я разбужу его и позову на помощь. Слава Богу, мне удалось вытолкать ягненка за ворота, а навстречу уже бежала счастливая мамаша. Не распалась семья! — вздохнула я с облегчением, вернулась домой и в который уже раз села за ужин. Было около часа пополуночи. На сей раз ничто не помешало мне закончить еду и нырнуть в постель.

— Что-то ты сегодня припозднилась, — пробурчал потревоженный Дерек, повернулся на другой бок и захрапел — со вкусом, но что-то слишком громко. Э, так, думаю, не уснешь! Какая сила удержала меня от того, чтобы закрыть ему лицо подушкой, одному Богу известно.

Следующий день прошел под знаком перемен. Тизел был выселен из гнезда, а после небольшой перепланировки в комнатках разместили Тистла, Милли и Уильяма. Тизела поместили в штрафной изолятор, то бишь в загон, где мы обычно держим выздоравливающих животных и где прежде находились трое вышеназванных барсучонка. Блюбелл проявила к соседям большой интерес, ни в чем не выказав раздражения. Тизелу предстояло пробыть в загоне пятнадцать суток, а после этого мы открыли дверцу — пусть возвращается к коллективу, если захочет. В первый день он действительно вернулся, а затем удрал насовсем. Куда — неизвестно. У него оставалась возможность «перенюхиваться» с Блюбелл через проволоку, он мог занять сооруженное ею «на всякий случай» гнездо — но предпочел уйти. В конце концов, он знает, как найти ферму, захочет — вернется, не захочет — его дело. Мы каждый вечер оставляли для него еду возле загона, и каждый раз ее кто-то съедал, но кто — так и осталось тайной.

Прошла еще неделя, и я решила заменить проволочную дверцу, отделявшую Блюбелл с детенышами от трех других барсучат, на деревянную с круглым шестидюймовым лазом: если барсучата захотят, они могут пойти в гости к Блюбелл, а если та почему-либо их не примет, — беспрепятственно вернуться к себе: Блюбелл не сможет их преследовать, поскольку через такой маленький лаз ей не проскочить. Первым в «палату», где спали Блюбелл и детеныши, вошел Тистл и, шмыгая носом, собрался устроиться спать вместе с ними. Я не верила споим глазам: неужели все так просто?! Как бы не так! Блюбелл мигом почувствовала вторжение чужака, и вся идиллия мигом нарушилась. Тистл шмыгнул через лаз на свою половину, где оказался в полной безопасности и в компании друзей. Потом я весь день не спускала глаз с барсучатника, но никаких событий там больше не происходило.

Впрочем, нет. Проходя мимо с ведром воды, я заметила какую-то возню. Оказывается, Блюбелл пролезла-таки через отверстие в «палату» к троим барсучатам! Со страху бедняжки спрятались в одну из нор и сидели там, точно ряд сосисок в упаковке. Каким образом Блюбелл удалось проникнуть туда, для меня остается загадкой, но, хотя и с превеликим трудом, она в этом преуспела. Теперь же, разгоряченная, она тяжело дышала. Я вытурила ее вон; она же, споткнувшись о ведро с водой и опрокинув его, забавно распласталась на спине, точно панда; отчего бы не прохладиться в луже? Вскипели, а теперь остыньте, разлюбезная Блюбелл!

И она действительно остыла! Поняв это, я убрала все двери, и теперь Блюбелл, поначалу вылизав своих детенышей, отправлялась в соседнюю «палату» и вылизывала трех других. Любо-дорого было посмотреть, как все пятеро барсучат играли и прихорашивались, и думаю, далеко не все посетители осознавали, какая им выпала удача.

Однако в августе несколько недель подряд стояла очень жаркая погода, и барсуки забились в подземные ходы — возможно, чтобы быть ближе к отверстиям, куда проникал свежий ветер. Таким образом, при наличии целых шести барсуков мы не могли показать ни одного. Интересно, а как они в такую погоду ведут себя в дикой природе? Тоже выбираются поближе к поверхности?

Расскажу еще о нескольких барсуках, которые особенно запали в душу. К их числу принадлежала барсучиха по кличке Сноудроп — Подснежник. Ее сшибла машина, и она долго пролежала без сознания на обочине; за это время птицы успели выклевать ей один глаз. Поначалу мы предположили, что это детеныш, так она была мала; ее организм был столь сильно обезвожен, что я прямиком повезла ее к Бэрри. Осмотр показал, что она — кормящая самка, но ее слабосильный организм в любом случае не мог бы выкормить детенышей, и их, вероятнее всего, уже не было в живых. Ветеринар поместил ее под капельницу, а по прошествии трех дней, когда ее состояние улучшилось, вернул мне.

Приехав домой, я положила ее на свежую соломенную подстилку в загоне для выздоравливающих. Она тут же свернулась в тугой шарик и уткнулась носом в брюхо, словно демонстрируя свое нежелание жить. Она была до того тощей, что кости проглядывали сквозь свисавшую кожу. Даже окраска ее шкуры была скучной и безжизненной. Она отказывалась от пищи и воды, и, чтобы хоть как-то поддерживать в ней жизнь, я вводила ей под кожу питательные растворы. Я, как могла, пыталась успокаивать ее, говоря ласковые слова, но она по-прежнему выглядела несчастной, и я почти не сомневалась, что она не выживет. Тут оказался кстати ценный совет Сандры из Отдела дикой природы: намешай фирменный продукт «Комплан» с медом и взбитым яйцом и впрыскивай с помощью шприца ей в рот. И представьте, помогло: почувствовала, что вкусно, и сглотнула. Эту операцию я проделывала шесть раз в день; на третий день она уже стала поднимать головку, когда я входила в загон. С каждым разом все ниже держа шприц со вкуснятиной, я в конце концов приучила ее есть с тарелки и начала замечать, что ей становится все лучше. Она постепенно прибавляла в весе, но редко бегала по загону, а хуже всего было то, что ее никак не удавалось приучить есть твердую пишу. Однажды Бэрри пришел ее проведать; я боялась, как бы он не поставил ей диагноз — повреждение мозговой деятельности, но он сказал только: понаблюдайте за ней еще немного, а там видно будет. Шкурка у нее уже лоснилась, и она даже стала интересоваться тем, что я делаю, хотя была по-прежнему малоподвижна. После двух месяцев кормления упоминавшимся выше деликатесом я попробовала было поморить ее голодом, чтобы приохотить к твердой пище, — ни в какую!

…Пришел сентябрь с нежными утренними туманами и осенними оттенками. Настало время открывать «барсучьи ворота» — пусть детеныши выглянут в широкий мир. В первую «ночь свободы» Блюбелл пришла к нам в дом, а барсучата откочевали куда-то далеко. К утру все вернулись, облепленные с ног до головы грязью, — да, видно, славно постранствовали! Явившись, они устроили кучу малу, причем те, кто оказался внизу, во что бы то ни стало порывались выбраться наверх, так что схватка оказалась нешуточной. Вскоре по саду пролегли их привычные тропки, и моя мама, которая так лелеяла свой уютный садик, пришла в негодование, когда увидела, что многие растения вывернуты с корнем. А что делать, если там, под корнями, такие вкусные жучки и червячки! Эти ценные находки еще больше вдохновляли барсучат. На лужайке появились отверстия для дыхания, а кучи земли, нарытые позади сенного сарая, свидетельствовали об активизации работ по постройке нового гнезда. Тем не менее барсуки до конца ноября продолжали возвращаться и свое прежнее жилище.

Сноудроп, разжиревшая, как горшок масла, по-прежнему находилась на жидкой диете, когда мне привезли еще одну барсучиху, которая, правда, побыла у меня совсем недолго. Джоуджоу, как и многие другие мои подопечные, была сбита машиной близ Канингтона, у нее оказалась сломана передняя нога и вывихнуто бедро. Но станет ли эта крупная барсучиха подругой Сноудроп? Ведь, как эта последняя ни разжирела на хозяйском меду и патентованных харчах, сама природа предназначила ей быть субтильной, так что она по-прежнему была вдвое меньше. Поначалу они, как и ожидалось, спали друг к другу спиной, отгородившись стеной из соломы, но прошло всего несколько дней, и они признали друг друга, а стена исчезла. Но и это не все — то ли Сноудроп сочла Джоуджоу конкуренткой в еде, то ли просто перестала капризничать, но от твердой пищи больше не отказывалась. Прошло еще два месяца, и Джоуджоу была совсем здорова, так что можно было выпускать ее на родную территорию. После этого Сноудроп недолго оставалась в одиночестве: ко мне, опять-таки через Общество покровительства животным, поступил барсук, которого я назвала Уит — Пшеница.

Прежде чем выпускать Джоуджоу, я специально съездила гуда, где ее нашли, чтобы отыскать ближайшее к тому месту барсучье гнездо. Когда же торжественному моменту настало время свершиться, с нами поехала ветеринарная сестра из клиники Колена Читэма по имени Бекки — она подобрала в свое время эту барсучиху и, естественно, заслужила право Увидеть, как та обретет свободу, не говоря уже о том, что она одна точно знала место. Бекки — миниатюрная длинноволосая женщина, одержимая страстью к животным. У нее восемь собак, множество крыс и мышей и все понимающая мама. Мы не могли не обратить внимания, что Джоуджоу вела себя смирно, пока ехала в ящике на заднем сиденье, но только мы прибыли на место и поставили ящик на траву, как она пришла в экстаз. Она почувствовала, что она дома! Когда мы открыли переднюю стенку ящика, она вышла, задержалась на секунду и глянула на нас, а затем шмыгнула сквозь кустарник и скрылась в норе, которую долго искать не пришлось.

По дороге домой мы с Бекки горячо обсуждали, какая это прелесть — возиться с братьями нашими меньшими. В это время предметом особой заботы Бекки была собачонка, которую она взяла из Дома собаки и кошки при Обществе покровительства животным. Бекки объяснила, что ее подо-. В брали в заброшенном кемпинге, и с тех пор у нее появилось четверо щенят. Какой она породы — трудно сказать: мама у нее — помесь пуделя с йоркширским терьером, а папа — такс; все щенки получились разные, и ей пока не удалось ни одного пристроить. Надо ли говорить, что я клюнула на приманку, заглотнув ее вместе с крючком, леской, поплавком и удилищем, и вернулась домой с лохматой шавкой, которую мы назвали Поллианна (в честь теледиктора Ланн Полли, которую так любит передразнивать Дерек, а потом вдруг возьмет да выключит телевизор: мол, Ланн Полли появляется и исчезает, по моему желанию!). Она и теперь моя любимица — такая милашка! Уже выросла, а все играет, как щенок!

Итак, начиная с ноября количество барсуков в нашем искусственном гнезде варьировалось — отчасти потому, что барсуки начали разбегаться и устраивать себе жилища вокруг фермы. Время от времени они по-прежнему забредают к нам во двор, но они стали по-настоящему дикими, и ни один не выказывает такой преданности, как Блюбелл.

По весне у меня возник план поселить Уита и Сноудроп вместе с Блюбелл, так как у последней не народилось новых барсучат. Каждое утро я осматривала сперва Блюбелл, а уж затем остальных барсуков. Но по мере приближения март месяца я стала сознавать, что в 1993 году у Блюбелл потомств не будет. А если уж честно, откуда ему было взяться? Она месяцами жила одна в своей «палате», никаких самцов со стороны.

Ну, а Уит и Сноудроп жили у меня в загоне для выздоравливающих. И вот в один прекрасный день я обнаружила, что они спят не вместе, свернувшись, как обычно, калачиком, а по разным углам загона, и тут я увидела на полу кровь. «Неужели подрались?!» — мелькнула мысль. Присмотрелась — и вижу: два крохотных барсучонка копошатся между передними лапами Сноудроп. Вот уж никогда бы не подумала, что у Сноудроп могут быть дети — она поступила ко мне такой больной! Новоявленная мамаша подняла голову и взглянула на меня, и хотя один глаз у нее был закрыт, она все равно казалась красавицей — в первую очередь от гордости за свое потомство.

Я наблюдала за тем, как детеныши подрастали, как не могла нарадоваться на них родительница. Малышам (а это были мальчик и девочка) я дала имена Даек и Доун (Сумрак и Заря). Когда я смогу даровать им свободу, это будет началом другой истории — истории успеха моего дела! А пока что все силы нужно сосредоточить на том, чтобы Сноудроп оставалась такой же здоровой и счастливой, как сейчас.