ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Во всяком случае, таково было его толкование. В центре деревни располагался клуб «Дружеские руки» — живя в полутора милях оттуда, я имела довольно смутное представление о его деятельности, но объединял он людей в возрасте старше шестидесяти, хотя для пополнения числа своих членов охотно принимал вдов и вдовцов и моложе. После смерти Чарльза меня пригласили вступить в него, но мне казалось, что жизнь еще обещает мне нечто более увлекательное, чем ежемесячную общую встречу с мозольным оператором из местного оздоровительного центра или же ежегодную поездку в автобусе в Абедрин или Дургам, где экскурсантов размещали в опустевшем на лето студенческом общежитии и ежедневно таскали осматривать достопримечательности под руководством энтузиастов, которые неизменно становятся лидерами подобных организаций. А потому я уклонилась. Коттедж, кошки и пишущая машинка обеспечивали мне занятий с головой. Отдыхать я отправлялась в машине с прицепом, вечера старалась проводить дома — во всяком случае, зимние вечера, потому что, возвращаясь откуда-нибудь в темноте, я на повороте к воротам рисковала оказаться в ручье вместе с машиной.

А вот миссис Бинни не пропускала ничего, где можно было выпить чаю с сухариками и вдоволь посплетничать, а особенно, если происходило чаепитие в деревенском клубе, до которого от ее дома было рукой подать. Она присутствовала безмолвной зрительницей в первом ряду на собраниях старичья-дурачья, как выражался Фред Ферри, пока не вмешалась судьба, устроив кончину восьмидесятилетней дамы, которая аккомпанировала на рояле «получасу хорового пения», завершавшему каждую встречу. И когда никто не предложил своих услуг, к общему удивлению, миссис Бинни вызвалась быть аккомпаниаторшей и, к еще большему всеобщему удивлению, отлично справилась с этой обязанностью. Жена старика Адамса, тоже член клуба, держала меня в курсе обо всем, там происходящем, и сказала, что, насколько она помнит, Мод Бинни девочкой музыке не училась — разве что когда была в армии, однако играет хорошо. И «Салли», и «Иди до конца пути», «Серебряную нить в золоте»…

— А-а! — сказала я, вспомнив весенний вечер, когда я проходила мимо деревенского клуба, возвращаясь с заседания исторического общества в доме его председателя (мы обсуждали переиздание истории нашей деревни, составленной нами несколько лет назад), и вдруг услышала «Салли», которую наяривали на рояле так, что, казалось, звуки вот-вот пробьют крышу. Так вот в чем было дело! Люблю все знать: я ведь никак не могла понять, кто так гремит.

Как бы то ни было, выяснилось, что хоровым пением руководит мистер Тутинг, который несколько лет назад, уйдя на покой, переехал в деревню откуда-то из Центральной Англии. Затем его супруга скончалась, и мистер Тутинг, которого легко было узнать с любого расстояния благодаря низенькому росту, очкам, офицерским усам, крайне самодовольному виду и круглой шляпе из клетчатого твида, посвятил всю свою энергию местным делам. Он был самым активным из церковных старост, когда-либо помогавших нашему священнику, — всегда готов руководить пасхальным обрядом обхода приходских границ, возглавить комитет по починке органа или лично присмотреть за кровельщиками, чинящими крышу церкви. Он привозил лекарства из аптеки в соседней деревне всем старикам, которые опускали рецепты в особый ящик на почте, а также был секретарем клуба садоводов, клуба мальчиков и клуба «Дружеские руки», на собраниях которого он вел «полчаса хорового пения»; занимая позицию у рояля, взмахивал руками, словно стремясь силой воли поднять поющих к потолку, и сочным баритоном изображал запевалу.

По словам миссис Адамс, когда миссис Бинни в первый раз аккомпанировала хору, мистер Тутинг по окончании отвесил ей поклон и, взяв ее руку за кончики пальцев, будто они танцевали менуэт, представил ее присутствующим, которые, решив, что от них требуются аплодисменты, не поскупились на рукоплескания.

— А потом, — многозначительно добавила миссис Адамс, — он ей руку поцеловал.

Я просто увидела, как мистер Тутинг изобразил в миниатюре дирижера Лондонской филармонии по завершении какого-нибудь концерта для фортепьяно с оркестром.

— А миссис Бинни что? — осведомилась я.

— Покраснела как свекла и все свои зубы показала, — ответила миссис Адамс.

Я без труда представила себе и это. Улыбка миссис Бинни, к счастью редко озарявшая ее лицо, была плодом довольно давнего протезирования, и большинство людей тут же рисовали в своем воображении лошадь, нацеливающуюся кусаться.

Мистер Тутинг, все еще раскланивавшийся с залом, видимо, не заметил этой улыбки. И с этих пор всякий раз после «получаса» он выводил миссис Б. собрать жатву рукоплесканий, провожал до ее места в первом ряду, затем возвращался на эстраду зачитать объявления, после чего помогал ей надеть пальто и провожал до дома, который находился тут же в переулке (по дороге к его собственному дому), освещая путь электрическим фонариком. И конечно, по деревне пошли разговоры.

— Решила его захороводить.

— Спит и видит, как поселится в бунгало.

— В ихнюю брачную ночь раздавит его в лепешку, что твой паровой каток, — с деревенской непосредственностью предположил Фред Ферри, когда, случайно встретившись у почты, мы смотрели, как эта парочка идет по улице.

А шли они по улице вместе — дюжая миссис Бинни и низенький мистер Тутинг, — потому что она из-за занавески высмотрела, как он проходил мимо ее калитки, и успела его перехватить. Миссис Такер, которая живет напротив миссис Бинни и из-за собственной занавески ведет наблюдение за всем, что делается в деревне, сказала, что миссис Бинни никогда его не пропускает.

Поскольку миссис Бинни решила, что интересует его, то явно прилагала все усилия, чтобы ускорить дело. Для каковой цели, потряся деревню до самого основания и с такой же внезапностью, с какой села за рояль, она в один прекрасный день убрала шляпу горшком и бесформенное пальто, которые носила с незапамятных времен, и явилась — сначала на почту, а попозже в тот же день — и в долину, щеголяя летним платьем пикассовской расцветки и прической из фиолетовых кудряшек.

Когда она с некоторой неловкостью спускалась по склону, старик Адамс, беседовавший со мной у калитки, поперхнулся на полуслове и уставился на нее в непритворном изумлении.

— Черт, Мод, — сказал он, — ну, ты прямо гиацинт в ярмарочном пакете. Чего это ты с собой натворила?

Словно не слыша, она с гордостью пригладила кудряшки и осведомилась о моем мнении.

— Я… э… просто вас не узнала, — промямлила я и, видимо, нашла правильные слова, потому что, пока старик Адамс незаметно слинял (несомненно, предупредить своих приятелей на холме, чтобы они были начеку, когда она пойдет назад), миссис Бинни поведала мне, что причесала ее Шерл. Весь вечер ее завивала. И сшила ей платье. С машинкой Шерл хорошо управляется, ну прямо мастерица. Оценив искусство, которое требовалось, чтобы сотворить платье на крупную и угловатую фигуру миссис Б. из любой материи, не говоря уж о подгонке узора из красных, желтых и зеленых треугольников на белом нейлоновом фоне, я искренне подтвердила это мнение.

Шерл, надо объяснить, была девушкой Берта, сына миссис Бинни. Двадцать лет назад она жила бы с родителями в приморском курортном городке неподалеку, где работала парикмахершей, а Берт по вечерам уносился бы туда на мотоцикле, чтобы ухаживать за ней, — и на целый день в воскресенье. Однако в наши дни, когда парочка, едва познакомившись, тут же поселяется под одной крышей, Шерл и Берт обосновались в жилом прицепе на шоссе позади гаража, где Берт работал механиком, и подыскивали себе что-нибудь более перманентное.

Двадцать лет назад миссис Бинни объявила бы, что Берт ей больше не сын, а Шерл объявила бы распутной тварью, если не дщерью Иезавели, но поскольку они лишь подражали тому, что показывали по телеку и что, если верить слухам, творилось в некоторых богатых домах в окрестностях, так что же она, вопрошала миссис Б. соседок не без гордости за своего такого передового Берта, может поделать?

Конечно, меня это не касалось, однако платье, фиолетовая прическа и игра на рояле внушили мне некоторые подозрения о ее намерениях относительно мистера Тутинга. А что, если она кажется себе Сверхсовременной Мод и намерена поселиться в его бунгало, как Шерл поселилась с Бертом позади гаража? И если так, то она же состоит в Материнском союзе, а он — церковный староста, так что скажет наш священник?!

Но пока для меня наступила передышка. Она перестала навещать меня чуть ли не каждый день, чтобы поскорбеть о том, до чего я довела коттедж, или сообщить мне, что Шани — не жилица на этом свете. И Шани как по волшебству начала набираться сил.

У нее все еще случались приступы медвежьей болезни по малейшему поводу, но ветеринар Полины — он жил в двадцати милях от деревни, но зато сам держал сиамских кошек и понимал их — посоветовал подмешивать ей в корм капсулки древесного угля и белой глины. Это купировало медвежью болезнь, и Шани начала набирать вес.

И она начала давать отпор Сессу. Дома, где ему не требовалось изображать для посторонних глаз Надменного Монарха Из Сиама, он завел обыкновение пугать ее, когда, по его мнению, я за ними не наблюдала: опускал голову, прижимал уши и начинал угрожающе описывать вокруг нее круги, а она отчаянно вжималась в ковер. И вот в один прекрасный день она не стала вжиматься, а легла на бок, выставила против него длинную черную ногу, чтобы отталкивать его точно багром, а передней лапой нацеливалась нанести ему удар. И она, когда он начал кружить, поворачивалась вокруг своей оси так, чтобы все время оставаться мордочкой и лапами к нему. Он так и не сумел найти позицию для прыжка, а потому оставил свое намерение и сделал вид, будто просто проходил мимо по пути к своей миске.

И еще одно. Подкрепленная древесным углем с белой глиной, она начала в мгновение ока очищать свою миску, а затем принималась за его порцию, так что мне пришлось кормить их поодиночке, чтобы он мог поесть спокойно. И вот как-то утром я спустилась вниз, поставила Сессу его завтрак в гостиной, а Шани — на кухне и выскочила во двор сменить землю в их ящиках, захлопнув дверь, чтобы она не выскочила следом за мной, — обычные утренние обязанности владелицы сиамских кошек — и тут, услышав щелканье замка, сообразила, что ключа-то у меня с собой нет.

На этот случай у меня всегда хранится запасной ключ в дровяном сарае. Да только накануне я ездила на машине за покупками и на обратном пути бросила сумку на заднее сиденье так, что ее содержимое высыпалось на пол. Я подобрала вроде все, поставила машину в гараж, подошла к задней двери и тут обнаружила, что ключа в кармашке сумочки нет. Решив, что он остался на полу машины, я, чтобы сэкономить время, воспользовалась запасным ключом.

И теперь он покоился на кухонном столе рядом с ключами от машины, так что и доступ к первому ключу был для меня закрыт.

В ужасе при мысли, что натворят кошки, оставшись в доме одни, — они же привыкли выходить в сад сразу после завтрака — я сходила за приставной лестницей, вооружилась отверткой, забралась на покатую крышу крыльца, радуясь, что, против обыкновения, некому осведомиться, что это я затеваю, и подползла к окну свободной комнаты. Бешеный восторг! Как мне и казалось, я оставила окно чуть открытым для проветривания, когда несколько дней назад кончила там уборку. Я повернула шпингалет отверткой, влезла в окно и скатилась с лестницы вниз к большому недоумению Сесса, который только что кончил завтракать и не мог взять в толк, каким образом я появилась из этой двери, хотя ушла в ту. Я проскочила мимо клаустрофобки Шани, которой очень не понравилось сидеть одной-одинешенькой в закрытой кухне, ринулась во двор за ящиками, зная, что в них уже возникла срочная необходимость… И осознала, что опять проделала то же. Ключа не взяла, а дверь за собой захлопнула.

Второй раз забираться на крышу крыльца смысла не имело: окно теперь было надежно заперто изнутри. Я перенесла лестницу к окну кладовой над кухней. Могла бы и не трудиться. Чарльз давным-давно обезопасил его от непрошеных гостей, замотав проволокой шпингалет и задвижку. Я слезла на землю, в замочную скважину велела Шани быть умницей. Я сейчас вернусь к ней, сообщила я. И Мне Лучше поторопиться, проверещала она в ответ с угрозой в голосе, сулившей незамедлительное расстройство желудка. Где Сесс? Где Ее Ящик? Голос перешел в высокое сопрано.

Я кинулась к окну гостиной предупредить Сесса. Где Шани? Так я повела ее гулять Без Него, завопил он с подоконника, угрожающе вздернув хвост у самой занавески.

— Только не это! — простонала я вслух. — Не допусти!

У Сесса была прискорбная манера прыскать, чуть что-то выводило его из равновесия.

Понятия не имею, к кому я воззвала о помощи. Не думаю, что Творца сколько-нибудь заботило, что я осталась без ключа перед запертой дверью, как не заботило и намерение Сесса взбрызнуть занавеску. Когда я что-то теряла или оказывалась в затруднительном положении, то просила Чарльза помочь мне, и поразительно, если не сказать сверхъестественно, как часто все кончалось благополучно. Но теперь Чарльз помочь мне не мог, а судя по хвосту Сесса, дело отлагательств не терпело. Я побежала к Ризонам. У старика Адамса телефона не было.

Дженет Ризон уже отправилась на работу в соседнем аэропорту, и Питер тоже уже собрался уйти. Можно, я позвоню по их телефону в полицию, попросила я, объяснив, что случилось. Однако в местном участке автоответчик сообщил мне, что там никого нет, и посоветовал позвонить по 999, если вопрос срочный.

Еще какой срочный! Во всяком случае, с моей точки зрения. Я позвонила, сообщила ответившему голосу, что была бы крайне признательна, если бы кто-нибудь приехал открыть мою машину, где лежит ключ от коттеджа. Мне назвали номер тонтонского полицейского участка, а там ответили, что у них ключей от машин практически нет, и порекомендовали обратиться в Автомобильную ассоциацию вот по такому-то номеру. Там женский голос объяснил, что мне нужно их бюро проката, но оно откроется только в девять. А что мне требуется? Я объяснила с ударением на ситуацию с кошачьими ящиками. Она горячо мне посочувствовала. Может, они потерпят, сказала она и тут же переключила меня на аварийную помощь, и там обещали прислать ко мне кого-нибудь в течение часа.

Ждать час! Я, пошатываясь, побрела назад к коттеджу, представляя себе разгром, который Шани способна учинить в кухне, и состояние, в какое Сесс приведет занавески за этот срок. Питер, несколько минут спустя проезжая мимо, затормозил и высунулся из окна, чтобы спросить, все ли у меня в порядке. Я ведь сказала ему, что вернусь ждать аварийку, а сама вновь забралась на крышу крыльца, орудуя молотком и отверткой.

— В полном, — ответила я с уверенностью, которой не ощущала. — Мне пришла в голову мысль. Я уже почти там. Еще немножко.

Я вспомнила, как поступал Чарльз в тех редких случаях, когда мы оказывались перед коттеджем без ключа. И правда, я еще не договорила, как шпингалет вышел из гнезда, я всунула отвертку, подняла раму… и очутилась внизу, снабжая кошек чистыми ящиками. В Последнюю Секунду, заявила Шани, с видимым облегчением впрыгивая в свой, а я вставила ключ в замок, чтобы обезопаситься на ближайшее будущее.

Теперь мне оставалось просто позвонить в аварийку и предупредить, что приезжать ко мне не нужно. От волнения мне никак не удавалось найти их номер в телефонной книге, а потому я решила заглянуть в машину, благо ключи от нее — вот они, и отыскать номер в справочнике Автомобильной ассоциации, который хранился в кармане на дверце, а заодно забрать ключ от двери. Причину всей этой кутерьмы. Но, к полному моему недоумению, в машине его не оказалось. Я позвонила в аварийку, в отчаянии вывернула сумку над столом… Так вот же он! Застрял в уголке, где и пролежал все это время.

Следующей моей глупостью была путаница со стерилизацией Шани. Оперировать ее следует, когда ей исполнится шесть месяцев, сказал ветеринар, лечивший ее от нервных расстройств желудка. Она родилась в конце января, шестой месяц года — июнь, вычислила я, и записала ее на конец июня. И уже почти проехала в назначенный день двадцать пять миль, как вдруг меня осенило, что шестой месяц после января — июль. А Шани еще только пять месяцев.

Я все-таки доехала до ветеринара, чтобы объяснить свою ошибку. Некоторые кошки достаточно подрастают и до шести месяцев, сказал ветеринар, осматривая ее. Но только не Шани. Она еще слишком мала, ей следует стать постарше. Но все равно она прелестная девочка, добавил он, нежно ее потискав, так что она вообразила, будто приехала к нему только ради этого. Ну, я отправилась с ней домой выждать еще месяц, опрометчиво сообщила о случившемся мисс Уэллингтон, толкнув ее в очередной раз на тропу войны — теперь во имя того, чтобы избавить Шани от стерилизации, — пусть у нее будут котята!

Мисс Уэллингтон, как должны помнить мои читатели, была пожилой дамой, принимавшей близко к сердцу все, что происходило в нашей деревне. Если ручей в долине разливался, она — хотя ее коттедж был на холме и ей ничего не угрожало, — по доброй воле несла дежурство у Промоины — большой трещины в известняковом ложе ручья выше по течению в лесу: считалось, что избыток воды должен изливаться в трещину, но довольно часто она оказывалась засоренной. И миссис Уэллингтон звонила надлежащим властям, а потом второй раз, потому что никто не появлялся в мгновение ока прочистить сток. Она предвидела катастрофы всякий раз, когда шел снег, лил дождь или задувал сильный ветер, и сновала тут и там, сплачивая силы, чтобы противостоять опасности, какой бы эта опасность ни оказалась. Предпочтительно мужские силы, а потому мужская половина местного населения обычно пряталась, завидев ее приближение. Впрочем, как-то раз она пригласила меня вместе с ней сдвинуть огромное бревно, чтобы повернуть разлившуюся воду от тропы. Тщетно я утверждала, что обязательно надорвусь. Не успела я оглянуться, как уже ухватилась за конец бревна, тщась приподнять его подобно Самсону.

В давние дни, когда Аннабель была молода, мисс Уэллингтон настойчиво уговаривала нас позволить бедной девочке обзавестись осленком. Всякий раз, когда она отправлялась погостить к своей подруге в Девонширском приморском городке, мы получали от нее открытки, на которых ослицы со своими мохнатыми отпрысками прогуливались по пляжу, а поперек них размашистая надпись гласила: «Когда-нибудь — это?» Мамаша Уэллингтон опять за свое, сообщал почтальон, доставляя нам эти курортные весточки. А когда мы решили-таки получить осленка… Веселая эта вышла история с ее талией (то есть Аннабели) обхватом в пятьдесят четыре дюйма! Хлопнулась как-то посреди дороги, заявив нам, что Больше Не Может Сделать Ни шагу — она же В Положении! И не желала разминаться, и продержала нас три месяца на горячих угольях, пока мы ждали запоздавшего разрешения, хотя вовсе не была беременна. Так многие люди считали, что нас принудила мисс Уэллингтон, хотя мы просто надеялись, что Аннабель обзаведется малышом.

И теперь, когда миссис Бинни была занята тем, что высматривала из-за занавесок мистера Тутинга, к калитке начала являться мисс Уэллингтон, стоило мне высунуть нос наружу, и сообщала мне, какая прелестная кошечка милочка Шантун, и какая очаровательная из нее выйдет мать, и каким чудесным обществом будут для меня котята.

Я вспомнила единственных котят, которых нам подарила Саджи, — Соломона, Шебу и двух голубеньких мальчиков. Под водительством Соломона, самоназначившего себя их атаманом, они в те давно прошедшие дни терроризовали всю долину. Играли в салочки вокруг труб на крыше, потому что тогда мы еще не перестроили коттеджа, и со склона холма за ним можно было прыгнуть на покатую крышу одноэтажной кухни и помчаться маленьким конным отрядом шерифа к ее коньку.

Мне вспомнилось, как Соломон, не способный взобраться на дерево выше чем на фут, хотя он и считал себя первым во всем, как-то чисто по инерции взлетел на сливу у калитки и свалился на голову священника, который с тех пор, намереваясь нанести нам визит, останавливался в нескольких шагах от калитки, вытягивал шею и всматривался в крону, проверяя, не сидит ли там в засаде Вельзевул, как он его называл. И та же сила инерции помогла Соломону взобраться на сосну у вершины холма, когда за ним погналась собака. До Самой Вершины, наставляла их Саджи, ну он и добрался до самой вершины, откуда его пришлось снимать пожарным. Он увенчивал макушку, точно звезда — рождественскую елку, и орал на всю долину, взывая о помощи. А вся их компания прогрызала дыры в носках и одеялах, дралась, падала в бочки с дождевой водой и в свои миски, постоянно требуя «Еще», точно взвод Оливеров Твистов.

Нет, второй раз я такого не выдержу, сказала я. Тем более одна. И как же я потом расстанусь с котятами? Ведь именно это было главной причиной, почему мы тогда решили больше котятами не обзаводиться. Какой мучительной была разлука с Голубыми Мальчиками, и как мы почувствовали себя убийцами от того, что не оставили их себе вместе с Соломоном и Шебой, а один из них попал под машину. И ведь Шани не ограничится одним-двумя, с которыми я могла бы не расставаться. С моим счастьем она родит их восемь, если не больше, и все они будут хором стрекотать, чуть я сяду за машинку, так что я неминуемо свихнусь.

А потому в шесть месяцев она была стерилизована. И если не считать того, что мисс Уэллингтон несколько недель со мной не разговаривала, а Сесс зашипел на Шани, когда она вернулась от ветеринара, — от нее Разит, заявил он. (На следующий день, так как она чувствовала себя великолепно, я посадила их в вольеру, чтобы они погрелись на солнышке, но тут налетел внезапный летний ливень, и когда я проходила мимо, направляясь в гараж, то Шани не увидела — несомненно, она уютно устроилась в их домике, который любила, зато Сесс сидел под хлещущим дождем, объявляя, что он Внутрь Не Пойдет, от нее Разит, и больше он никогда рядом с ней спать не будет.) Так, если не считать одной-двух невзгод вроде этих, в коттедже царили мир и благодать.