ГЛАВА ВТОРАЯ

Однако не совсем. За Сессом, с тех пор как он себя помнил, всегда ухаживали — сначала его мать, потом Шебалу, и он явно считал, что сиамы женского пола только для этого и созданы, так что ему не терпелось восстановить такое положение вещей как можно скорее. Поэтому, привыкнув раскидываться на уютоложе с Шебалу вместо подушки, он, как я вскоре обнаружила, постарался приспособить в подушки Шантун. Она была такой маленькой, что он выглядел смехотворно — этакая большая бурая клякса на фоне уютоложа, а из-под него торчит только ее головка. Снова и снова я бросалась выручать ее — и слышала, как она мурлычет, точно шарманка, явно наслаждаясь тем, что принимала за излияние нежности. И мне оставалось только выразить надежду, что в один прекрасный день он ее не расплющит в лепешку.

И мыть ее он перестал довольно быстро. Не прошло еще и нескольких дней, как вылизывать его принялась она, а он принимал это как должное. Гигантская задача! В ожидании он усаживался очень прямо, и впечатление создавалось такое, будто она взялась почистить башню почтамта. Такая же нежная на вид, как тонкий восточный шелк, в честь которого она получила свое имя, Шантун на задних лапках дотягивалась до его ушей, словно они были венцом ее честолюбивых устремлений. Да так, возможно, оно и было. Большая Кошка была в полном ее распоряжении. Она — важная особа, и жизнь — один восторг, повторяла она мне.

Куда девалась робкая пушинка, с которой я познакомилась в Девоншире? Казалось, тамошние кошки совсем ее подавляли, и теперь она наверстывала упущенное. Она постоянно на что-то карабкалась, срывалась, ела то, чего не следовало, и оповещала об этом вселенную таким громким голосишком, какого мне не доводилось слышать ни у одного котенка. И даже разговаривала во сне. Одним из самых моих ярких воспоминаний о ее нежном детстве остается картина: они оба свернулись на уютоложе у огня, Шантун что-то сонно бормочет, не открывая глаз, а Сесс досадливо косится на нее, приоткрыв один глаз. Шебалу никогда себе ничего подобного не позволяла, было написано на его морде.

Именно тогда она обзавелась причудой, которую сохраняет и по сей день. Она не терпит, чтобы я печатала на машинке. Стоит мне достать машинку и поставить ее на столик у камина, как она, еще до того как я прикоснусь к клавишам, начинает, не открывая глаз, протестовать отрывистой морзянкой против того, что я Позволяю Себе Такое, когда в комнате находится она. Я же знаю, какой у нее Чувствительный Слух! Теперь я к этому привыкла. Я не обращаю внимания, и мало-помалу этот стрекот, в отличие от стрекота машинки, постепенно затихает. Но когда она начала протестовать еще крохотулькой, это действовало очень угнетающе. И ведь никто из череды наших сиамов никогда такой идиосинкразией не страдал.

Прогулки на свежем воздухе создавали куда больше проблем. Коттедж расположен в долине между заросших соснами холмов, асфальтовая дорога кончается у его ворот, а кроме нее есть только лесные тропы для верховой езды, где можно встретить разве что соседскую кошку. И мы считали, что уж тут кошкам ничего на угрожает. Затем Сили, преемник Соломона, как-то в воскресное утро отправился погулять — и исчез. Ему тогда было шесть лет. Попасть под машину он не мог — мы и наши соседи вели поиски много дней и, конечно, нашли бы его труп. Либо кто-то его украл, либо — он ведь, как все сиамы, обладал неуемным любопытством — ему взбрело в голову забраться в машину, стоявшую где-нибудь у обочины, и его случайно увезли. Нам оставалось лишь надеяться, — поскольку никто не вернул его нам в ответ на наши объявления, — что тот, кто нашел его, хорошо о нем заботился и полюбил его, как любили мы. Но после этого мы решили, что больше ни одна из наших кошек не будет гулять самостоятельно. Только под нашим присмотром. Потеря домашнего друга всегда большое горе, ну а сиамы с их впечатляющей внешностью и явной ценностью, без сомнения, слишком сильно искушают бессовестных людей. А потому мы приучили Шебалу и Сесса, преемника Сили, к ошейнику и поводку. На поводках Чарльз выводил их погулять утром, пока я готовила завтрак, на поводках они отправлялись с нами в лес, а на лужайке мы устроили большую вольеру с домиком, и там в хорошую погоду они грелись на солнышке, когда нас не оказывалось под рукой, чтобы следить за ними. С появлением Шантун я выводила утром Сесса на поводке в сад, чтобы он мог там порыскать, а затем сажала его в вольеру, а Шани, как я вскоре начала ее называть, оставалась со мной, пока я занималась стряпней и уборкой, прерывая их, чтобы вынести ее на лужайку для котеночьей разминки. Там нас выслеживала миссис Бинни и предавалась мрачным пророчествам. Затем, когда я решила, что они уже достаточно свыклись друг с другом и Сесс не прыгнет на Шани, приняв ее за полевку, я начала выводить их в сад вместе.

Ошейника, такого маленького, чтобы он подходил для Шани, не существовало, а поскольку никто из наших кошек, пока они были котятами, никогда не отходили далеко от тех, кто с ними гулял, я позволила ей и Сессу резвиться на свободе — только держалась позади него, чтобы успеть его ухватить, если ему вздумается удрать. Но он воздерживался. Одно дело играть с Шани дома, где его видела только я, и совсем другое — прогулки, когда ему приходилось поддерживать свое сиамское достоинство. А потому он делал вид, будто незнаком с ней, расхаживал по лужайке или по дорожкам с гордой невозмутимостью, а она бежала рядом с ним вприпрыжку, словно мохнатый мячик, стараясь привлечь его внимание, или же (эту игру она изобрела сама, когда ноги у нее стали длиннее) набегала на него сзади и переносилась через него одним прыжком. Он только делал шаг в сторону и продолжал идти прямо с выражением покорности судьбе на морде, а она снова бежала за ним, подбираясь для нового прыжка.

Миссис Бинни, наблюдая за этой чехардой с приподнятой бровью, высказала мнение, что Шани страдает пляской святого Витта, но, против обыкновения, этот диагноз меня не встревожил, так как я пребывала в твердой уверенности, что кошки этим недугом не страдают. Старик Адамс, у которого когда-то жила сиамочка Мими — ее ему подарили прежние хозяева, когда уехали жить за границу, и он не мог на нее надышаться до самой ее смерти, — сказал с грустью, что такую вот малышку он и сам бы взял — уж очень она напоминает его девочку. А Фред Ферри, наш (по слухам) местный браконьер, который крайне интересовался потенциальными возможностями сиамов с тех самых дней, когда он наблюдал, как Сесс, тогда еще котенок, бежал за сосновыми шишками или яблоками-паданцами, если я их ему кидала, и притаскивал их мне точно поноску, Фред Ферри заявил, что коли бы ее обучить, так она, когда подрастет, будет кроликов ловить почище, чем мышей.

Миссис Бинни, продолжая кампанию по выживанию меня из коттеджа ради своего сына Берта, как-то утром, облокотившись на калитку, заметила, что Шантун совсем тощенькой стала, и, понизив голос, осведомилась, известно ли мне, что мистер Майберн все жалуется на «эти там деревья». Майберны жили в бунгало выше по склону, и их сад с примыкающей частью луга граничил с моим фруктовым садом, и четыре яблони у самой ограды простирали ветки над деревянным сараем соседей. В число многих моих тревог, связанных с поддержанием коттеджа и участка в порядке, входил и страх, что яблони эти, очень старые и искривленные, как-нибудь в бурю рухнут на сарай и причинят ущерб, за который ответственность придется нести мне. И мое воображение уже рисовало непомерную сумму, которую потребуют от меня через суд. Уплатить ее мне будет не по силам, а мистер Майберн, уж конечно, окажется на линии огня, когда сарай рухнет, и мне придется продать коттедж вместе с кошками и доживать свой век, ютясь на чердаке… И все прочее, что воображают люди вроде меня, когда с крыши падает одна-единственная черепица. Конечно, имелся надежный выход: поручить какому-нибудь умельцу спилить яблони, но я знала, что мне это не по средствам, а потому я продолжала ничего не делать и волноваться, а миссис Бинни принялась играть на моих страхах.

Я спросила, кому мистер Майберн жаловался.

— Да всем, — успокоила меня миссис Б. — Будь они моего Берта, так он бы их сам спилил, — добавила она в твердой и очевидной уверенности, что фруктовый сад, если я решу продать коттедж, автоматически к нему приложится. — Он говорит, они вот-вот свалятся.

Поглядев на склон — а стоят ли они еще? — я сослалась на что-то, подхватила Шани, а вечером поднялась на холм побеседовать с мистером Майберном. Я слышала, его тревожат деревья у изгороди фруктового сада, сказала я. Он подтвердил. Ну, рискнула я предложить, заплатить пильщику у меня возможности нет, но вообще-то я умею управляться с электропилой моего покойного мужа, так, если он мне поможет, я, пожалуй, сама сумею их спилить. Ну так как же?

Помочь? Он явно не представлял себя в роли лесоруба. Если я их просто спилю, объяснила я, так они, конечно, упадут на его сарай. Но если их подпилить, а потом потянуть вбок за веревку, они упадут на его луг. Так если бы он помог с веревкой, после того как я ее привяжу… А стволы он может взять себе, добавила я (отволочь их к коттеджу я, конечно, не могла)…

Сразу просветлев при мысли о яблоневых поленьях, мистер Майберн согласился, и в первое же субботнее утро можно было увидеть, как я тащу раздвижную лестницу по крутому склону за коттеджем к изгороди фруктового сада; тем же путем последовала пила, ее длинный кабель и жестянка с машинным маслом. Затем, трогательно попрощавшись с Шани и Сессом, заперев их в вольере, оставив записку с извещением, к кому следует обратиться, если я не вернусь (возможность, которую я в глубине души более чем допускала), я надела шляпу для верховой езды, резиновые сапоги и перчатки.

Я думала, мистер Майберн предложит мне чашечку кофе, прежде чем мы приступим к работе. Но нет! Мистер Майберн уже ждал меня тоже в резиновых сапогах и в желтой каске строительного рабочего, видимо позаимствованной у кого-то на этот случай. Миссис Майберн опасливо выглядывала из дверей бунгало. Никаких проволочек!

С помощью мистера Майберна я продернула лестницу сквозь путаницу веток первого дерева, взобралась по ней, для надежности привязала к надежному суку, втащила пилу, включила масляный клапан и принялась пилить. Почти все ветки падали аккуратно на луг или под уклон в мой фруктовый сад. Но когда я привязала длинную веревку к суку, нависавшему над сараем, подпилила его, спустилась на землю и попросила мистера Майберна помочь мне отогнуть его в сторону, миссис Майберн не выдержала.

— Нет, милый! Нет! — взвизгнула она и кинулась к нему, будто я потребовала, чтобы он спрыгнул с Маттергорна. — Ни в коем случае! Это опасно!

Я объяснила, что это абсолютно безопасно, если мы будем тянуть его вдвоем за тридцатифутовую веревку, твердо упираясь обеими ногами в землю далеко в стороне от вероятного места падения сука. А в одиночку мне его не обломить, если же я спилю его, он рухнет на крышу сарая. Тут она сдалась, молитвенно сложила ладони и смотрела, как мы отогнули сук, мистер Майберн остался его удерживать, а я белкой взлетела по лестнице и спилила его окончательно.

— Ах, Лесли, какой ты смелый! — сказала она, а я спустилась на землю и взялась за лестницу, чтобы перенести ее к соседнему дереву.

Так мы расправились со всеми четырьмя деревьями — сначала ветви, потом стволы, и на лугу Майбернов красовалась порядочная их куча, а сараю больше ничто не угрожало. У меня не оставалось сил распилить все это добро на чурбаки, а одолжить свою пилу мистеру Майберну я не захотела. Работая с электропилой, необходимо очень часто открывать масляный клапан, иначе цепь высохнет и мотор перегреется. Он этого не знал, так как никогда с электрической пилой не работал, и ставил под сомнение такое частое вспрыскивание масла. С бензиновыми пилами они так не делают, заметил он назидательно, намекая тоном, что я как женщина ничего в таких вещах не понимаю. Возможно, электропилы работают по другому принципу смазки, и я не собиралась допустить, чтобы мою пилу вывели из строя. Без нее зимой коттедж дровами не обеспечить. А потому я сослалась на то, что еще должна кое-что напилить дома, побрела вниз со всем оборудованием, сняла объявление с дверцы вольеры, сказала кошкам: «Я вернулась, ребята. И пока можно будет ни о чем не беспокоиться, я с ними расправилась!» — шатаясь, вошла в дом, чтобы перекусить хлебом с сыром, перед тем как рухнуть в кресло. До вечера я слышала, как мистер Майберн трудолюбиво пилит на холме дрова, заняв пилу у кого-то другого. Время от времени мотор стихал и, судя по фырканью, заводился снова далеко не сразу. Оставалось только уповать, что мистер Майберн в этой системе разбирается.

Но одно мне стало окончательно ясно: став вдовой, я превратилась в социального изгоя в глазах некоторых людей. Сразу после смерти Чарльза меня навещало много народу, чтобы выразить свои соболезнования, и все держались с особой теплотой. «Это ненадолго, — говорили мне женщины, прошедшие через подобное раньше меня. — Одна ты никому не нужна. Скоро они начнут вас избегать».

Святая истина! В былые дни, если бы мы с Чарльзом пришли пилить эти деревья вместе, нас бы обязательно пригласили выпить кофе перед началом работы. И все было бы на самой дружеской ноге. А теперь от меня поспешили избавиться словно от чумной, словно из опасения, что я могу попросить о какой-нибудь помощи.

И Майберны не были исключением. Супруги Рона и Пол, с которыми мы с Чарльзом были в самых приятельских отношениях и регулярно играли в карты, прямо сказали мне, когда мы случайно встретились через несколько недель после его смерти, что видели меня как-то в супермаркете в Чеддере, но не подошли ко мне.

— Мы думали, вам не хочется ни с кем говорить, — объяснили они.

А подразумевалось, что им не хотелось говорить со мной, и упомянули они об этом случае только из боязни, не заметила ли я их тогда. А после этого увиделись мы только один раз, когда к ним приехала погостить мать Роны, тоже вдова. Меня пригласили на чай, а также съездить с ними посмотреть дом, который они приглядели. Оказалось, что они подумывают открыть пансион для кошек и собак, а это старинный дом с большим участком и амбаром, который можно перестроить в квартиру. Даже в несколько квартир, такой он большой. Если они получат разрешение на перестройку, мать Роны (покорно усевшаяся рядом со мной на заднем сиденье их машины, словно мы обе были уже прикованы к инвалидным креслам) продаст свой дом в Эссексе, пополнит своими деньгами требующийся им капитал и поселится с ними в такой квартирке. Может быть, они надеялись, что я предложу последовать ее примеру? Я хранила равнодушное молчание, а прощаясь с ними вечером, парировала слова Пола, что моя машина (купленная за полтора месяца до внезапной смерти Чарльза) для меня великовата, решительным заявлением, что мне нужна именно такая, чтобы буксировать наш домик-прицеп, которым я намерена пользоваться и дальше, и с тех пор я их больше не видела.

А еще знакомый, который жил в другом конце деревни, но пас своих коз на лугу за коттеджем. Он всегда останавливался поболтать с Чарльзом, но после его смерти, когда я бывала в саду, проходил мимо, глядя прямо перед собой, делая вид, будто меня не видит, — вплоть до того дня, когда после страшной ночной бури я стояла на широком столбе ворот с электропилой в руке, готовясь разделаться с большим суком сливы, который отщепился от ствола и, словно огромный лиственный занавес, закрывал калитку.

Козий владелец, спускавшийся по дороге для своего обычного утреннего визита, остановился и уставился на меня. Отлично, подумала я, сейчас он предложит подержать сук, пока я буду пилить. Как бы не так! Я куда-нибудь сегодня собираюсь, осведомился он, а когда я ответила, что нет, он сообщил, что они с женой уедут на весь день, а одна из коз вот-вот окотится, так не присмотрю ли я за ней и не позвоню ли ветеринару, если понадобится? Я обещала, и он пошел своей дорогой, видимо не заметив, что я торчу на столбе, точно Нельсон на своей колонне, готовясь перепилить болтающийся сук, и была бы благодарна за помощь.

Вот почему я так терпеливо сносила визиты миссис Бинни вместо того, чтобы последовать совету старика Адамса, а также Фреда Ферри, и дать ей хорошего пинка под зад. Естественно, они выражались фигурально. Старик Адамс, который учился с ней в школе, называл ее не иначе, как Старой Модой (ее имя было Мод). Старая Мода, сказал он, чистая язва; с тех пор как он ее знает, она всегда была язвой. А еще она была вдовой. Всегда ссылалась на это обстоятельство. Всегда говорила со мной о «женщинах в нашем положении» или о «женщинах нашего возраста», соблазняя меня последовать совету старика Адамса, ведь она была на добрых двадцать лет старше меня.

Но она, бесспорно, мучилась от одиночества. Вероятно, ей не хватало людей, которым она была бы нужна, — как и мне иногда, вот почему рот у меня разинулся, когда она однажды сообщила, что в деревне у нее есть ухажер.

— Интересная, значит, сплетня? — осведомился старик Адамс, как обычно проходя мимо в критический момент.

— Да… нет, — сумела я выдавить из себя, а миссис Бинни испепелила его взглядом. Интересная? Потрясающая! Только подумать, у миссис Бинни есть поклонник!