Сирко только что выслушал доклады своих разведчиков и теперь, сидя на стволе поваленного буреломом дерева, вычерчивал веточкой схему завтрашнего боя. Солнце уже садилось. Предзакатные лучи его падали на песчаный островок посреди подлеска, высвечивая в нем золотистые крупицы каких-то минералов, а сам полковник был похож сейчас на кладоискателя, пытающегося воспроизвести давно виденную им, но призабытую карту неизвестно когда и кем зарытого клада.

Пластуны Лаврина доносили, что татарский чамбул остановился в десяти верстах от лагеря, который он только что приказал разбить между озером и берегом небольшой речушки. Впереди, на пути татар, лежало большое, разбросанное между холмами и левадами, село; позади — почти степная равнина, усеянная небольшими рощицами, последними мазками южноподолийской лесостепи.

Обозначив все это в своей схеме, Сирко решал теперь главный вопрос: с какой стороны подкрадываться к чамбулу? То, что выступать нужно будет, не дожидаясь рассвета, еще в полночь, для него уже было ясно. Но если он войдет в село и оттуда попытается ударить по татарам, они, скорее всего, уйдут в степь и на какое-то время рассеются, превратив его преследование в бессмысленные скачки по полям и перелескам.

Куда заманчивее было отправить часть полка в тыл ордынцам, создать видимость того, что путь к отходу в степь перекрыт. С другой же частью и местными крестьянами зайти со стороны села, охватывая при этом оба берега озерца и оттесняя крымчаков к заливным лугам.

Задумавшись, Сирко не заметил, как рядом с ним оказался Лаврин Урбач. Неслышно приблизившись, он остановился у плеча полковника и внимательно рассматривал схему, время от времени поглядывая на половецкий профиль командира.

— Уважаешь карты, атаман, — проговорил он, поняв, что присутствие его замечено.

— Пытаюсь представить себе, как оно все может выглядеть на поле битвы, да предвидеть ее кровавые повороты.

— Из всех казачьих атаманов, которых мне приходилось видеть, ты один вырисовываешь такие планы. Остальные воюют проще: налетим, саблями помашем, а там, Бог даст, видно будет.

— Ну-ну, не все так, — мрачно возразил Сирко, все еще не отрывая взгляда от нарисованной им карты, которая вполне могла бы сойти за расчерченное надгробие воинской могилы. — Если и не рисуют, то все равно обдумывают, прикидывают. Иначе какие они атаманы? Как им войско водить?

Лаврин присел и пальцем перечеркнул извилистую полосу реки чуть ниже озера.

— Брод здесь — удобный, каменистый. Не прикроем его — татары уйдут в заречную равнину. Прикроем — вынудим идти по лугам, по илистому дну. Тогда и расстреливать, и встречать на том берегу удобно. Татары — они в аллюре сильны, под рев глоток и перезвон тетив.

— Если не прикроем — уйдут, это точно. Но в этот раз нам выгодно дать им уйти. Истребить чамбул вряд ли удастся. А коль так, надо предоставить ему возможность вырваться в степь и рассеяться, чтобы затем преследовать его до Тилигула. Тебе легче, ты недавно видел эти места.

— Ты тоже видишь их, полковник, — указал Лаврин пальцем на план. — Хорошо видишь. А по настоящей карте можешь? Приходилось когда-нибудь?

— Австрийцы научили. У них там вся империя срисована, чуть ли не до последнего камня при большой дороге.

Урбач поднялся, расстегнул прикрепленную к поясу небольшую сумку из толстой бычьей кожи и достал оттуда сложенный вчетверо пергамент.

— Тогда и эту поймешь, — протянул его полковнику. Сирко развернул пергамент и несколько минут внимательно рассматривал начертанное на нем.

— Ага, вот это похоже на Днепр. Здесь — Кодакская крепость, Сечь… А вот и Дон… — водил он по степному миру огрубевшим пальцем воина, словно Божьим перстом. — Да это же Слободская Украина! «Слобожанщина», как у нас говорили.

— Еще бы тебе родные края не распознать, — вновь присел рядом, теперь уже на ствол дерева, Лаврин. — Ты приглядись, как всевидяще она вычерчена. Взглянул — и будто бы вместе с архангелом по небу пролетел: вся земля под ним — с журавлиного курлыканья.

— Германец, небось, рисовал?

— Француз. Инженер Гийом де Боплан, офицер на польской службе, а вдобавок еще и карторисователь.

— Боплан? Постой-постой, не тот ли это француз, что крепость Кодак на славу и горе Ивана Сулымы выстроил?

— Он самый.

— Гореть ему в пекле, французу неправославному. Но рисует, должен тебе сказать, так, что наяву явнее не бывает. Божий дар, а?

— Не без этого.

— В каждом деле — свой дар, — мудрил Сирко, не в состоянии оторваться от карты. — Жаль, что не с этой земли, между Бугом и Днестром, срисована, а то бы и разведке твоей легче было.

— Уж какая есть. Мои хлопцы взяли ее из сумки убитого польского офицера. Хорошо, что хоть разобрались, что к чему, да принесли.

— Коль твои воины добыли эту карту, значит, она твоя, — сложил пергамент Сирко, давая понять, что не претендует на нее. — Владей по праву трофея.

— Погоди, я ведь показал ее не ради того, чтобы похвастаться. Бери. Австрийских генералов, может, и не удивишь, зато шляхту польскую да татар, если сунутся на Слобожанщину, потешишь, возникая с войском там, где им и не почудилось бы.

— Когда это еще будет! — вздохнул полковник отголоском грустных воспоминаний. За последние семь сабельных лет судьба так ни разу и не сподобилась забросить его на берега Северского Донца.

Они помолчали.

Полк располагался в редколесье, из которого, в случае набега татар, легко можно было отойти в бор. Укреплений не строили, костров не разводили, спать тоже не укладывались, старались не выдавать себя лишним шумом. Сирко уже предупредил сотников, что выступать придется глухой ночью, вместе с ведьмами.

— Ладно, атаман, пойду-ка я к своим, снаряжу дальние дозоры. А ты еще посиди над картой француза. Не раз посиди. Присмотрись к границам срисованной здесь земли. Вдруг это и есть та, которую добудешь себе и нам саблей своей на вечную вечность.

— О чем это ты? — устало взглянул на сотника Сирко.

— Саблей добудешь ее и возродишь православную славянскую державу, великое степное княжество русичей . Тем более что в центре, в самой сердцевине, находится край, породивший тебя.

— Княжество? На этой вот земле? — постучал полковник пальцем по пергаменту.

— Разве когда-то она не была под рукой киевских князей? Сколько бы ни метались мы по степям, какое рыцарство ни бросали на турецкие, татарские и прочие сабли, — ничего мы не стоим, пока не возродим своей державы. Ни князя-короля у нас не будет, ни закона-порядка, ни армии такой, чтобы не по австриям-польшам наемничала, а свои кордоны отстаивала.

— Вон как далеко ты заглядываешь, сотник.

— Пора уже. Все земли русино-украинские мы так сразу не вернем себе. Но ведь начинать с чего-то надо. Вот и начни с этих казачьих земель, далеких от всех царских да королевских столиц. Так что вот тебе, полковник, твой крест, — хлопнул ладонью по карте, — вот тебе твоя Голгофа. Думай. На века молясь, думай.