Прошло более часа. Сирко успел переговорить с двумя сотниками, выслушал жалобы квартирмейстера, который во время похода ведал у него всем полковым провиантом (он всегда и на всех жаловался: одни, по его убеждению, слишком лениво заготавливали провиант, другие слишком аппетитно поедали его), а Лаврина все не было и не было.

Решив, что переговоры с Коржуном затянулись, полковник еще раз обошел южные посты, прошелся по своей командной возвышенности и уже хотел было снова прилечь — разболелась еще год назад раненная турецкой пикой нога. Но в это время к его шатру подошел Лаврин.

— Они ушли, пан полковник, — соскочил он с коня.

— Что значит «ушли»? Вот так, взяли все и ушли?

— Так и было, атаман.

— И т! ы не смог договориться с их руководителем даже по поводу переговоров со мной; задержать их, заставить?! Джура! Где, черт возьми, джура?!

— Не надо звать джуру, — остановил его Лаврин. — В лагере вообще не должны знать, что девять казаков ушло в степь, иначе об этом узнают и наши союзники-поляки. А так для поляков они будут погибшими. Их это успокоит, нас избавит от подозрения.

— Пожалуй, так будет разумнее, — признал Сирко, хотя признавать это ему не хотелось. — Значит, не ты уговорил их, а они тебя? Признайся: сам провел их между сторожевыми разъездами, чтобы стычки не возникло?

— Понятное дело, что сам. Да и в южном разъезде мои казаки-пластуны, это я тоже предусмотрел.

— Предусмотрел, говоришь? Все ты предусмотрел.

Было мгновение, когда рука Сирко потянулась к сабле, а с языка вот-вот готово было сорваться: «Измена!» Одно это слово отмело бы сейчас любые объяснения Лаврина и было бы воспринято казаками как справедливый приговор. Сдержав себя, Сирко сел на войлочную подстилку, оперся на седло, закурил трубку.

— Ну, говори, что ты там еще надумал. Не мог же ты просто так… Не в изменники же тебя записывать.

— Полякам это позволительно — записывать меня в изменники, а тебе, атаман, — нет. Но ведь с поляками у меня и разговор был бы иным.

— Ну-ну, усовестил. Слушаю.

— Я понял, что отговорить Коржуна от его затеи невозможно. Казнить — да, отговорить — нет. А зачем присылать к тебе человека, который уйдет от самого Сирко, не согласившись с его доводами? Чтобы казаки знали, что слово полковника для Коржуна ничего не значит? Подумал, поразмыслил и сам благословил в лице Коржуна нового атамана. От твоего имени, полковник.

Сирко удивленно прошелся по нему взглядом снизу вверх и нервно рассмеялся.

— Что, действительно, от моего?

— Это сразу же подбодрило парней. Они ускакали в степь, зная, что полковник, Божьей милостью атаман Сирко, в душе, мысленно — с ними. А значит, беглый люд, который будет прибиваться к его отряду, тоже узнает, что создается эта новая степная ватага с благословения Сирко.

— Особенно интересно будет узнать о моем благословении польскому командованию.

— Это уже ничего не изменит, — отмахнулся Лаврин. — Зато когда-нибудь, надеюсь, довольно скоро, нам это пригодится. Не вечно же служить полякам. Правда, я посоветовал Коржуну восстания пока не поднимать, а пристать к сечевикам, пройти там хорошую выучку, отбивая нападения татар; обстрелять да обмахать хлопцев турецкими ятаганами… А там, гляди, и наше время поспеет.

— Ну и?…

— Все девятеро согласились со мной.

— А ты, оказывается, настолько же хитер, насколько и многоопытен. В самом деле, пусть послужат земле нашей, охраняя ее от ордынцев.

— С этим и ускакали в степь, полковник.

— Постой-постой, а почему их оказалось девятеро? Ты же говорил, что с Коржуном собиралось уходить семеро.

— Девятый пристал в последнюю минуту. Из разъезда моего сбежал. Нет-нет, не измена. Он из моих разведчиков-пластунов, — хитровато улыбнулся Лаврин. — Старый рубака, в двух восстаниях изрубанный. Ты знаешь его — Семен Роднюк.

— Роднюк? — напряг память Сирко. — А, тот самый, припоминаю. Его появление в отряде Коржуна может что-либо изменить?

— Должно. Говорить с людьми он умеет, авторитет себе привык добывать в бою. Он-то и должен удержать новую ватагу от поспешного восстания. А надо будет… ну, если это действительно понадобится, — подчеркнул Лаврин, наклонившись к Сирко, — то и возглавит отряд вместо Коржуна. Запомни имя это казака: Семен Роднюк. Скоро получим от него первую весточку.

Сирко помолчал, посмотрел на открывающийся перед ним залитый лунным сиянием речной луг и почувствовал, что раздражение окончательно оставило его. Теперь он думал о том, что надо бы держать Лаврина поближе к себе да почаще советоваться с ним.

— Лук ты натягиваешь, как все, — сказал он Лаврину. — Однако стрелять норовишь дальше, чем способна долететь стрела.

— Так должны поступать все атаманы, которые поняли, что хватит разжигать мелкие восстания, надо готовиться к большой войне.

— Значит, и ты тоже понял это?

— Сколько ж нам ходить в холопах то у поляков, то у тевтонцев, то еще у кого-то? И еще, чтобы ты знал, полковник… Сегодня на рассвете из лагеря убежит один из пленных татар. Когда-то он уже бывал в нашем плену, потом почти год батрачил в Польше. Неплохо понимает по-нашему. Но самое важное то, что мазанка его стоит почти возле самого Перекопа. Именно там, у крымских ворот, нам и надо иметь своего татарина. Зовут его Кизим. Прозвище — Перекоп-Шайтан. Силы зверской и рубака отчаянный. Семь сабельных ран принял, а все-таки выжил.

— Ты бы лучше в Рим кого-нибудь послал, — мрачно пошутил Сирко. — Вдруг папа римский без нашего надзора останется.

— Туда бы Ивана Сулыму, — совершенно серьезно воспринял его предложение Лаврин.

— Почему вдруг Сулыму?

— Он — единственный из наших полковников-атаманов, кто уже побывал в Риме. А главное, единственный из украинцев, кто получил из рук папы золотую медаль с папским ликом, за победы над магометанами . Кстати, в окружении папы его восприняли, как полководца, который в будущем способен возглавить европейские христианские силы, христианскую милицию, в борьбе против Османской империи. Если помните, пан полковник, ранее намечалось, что это воинство Христово должен был возглавить герой Хотинской битвы с турками гетман Петр Сагайдачный. Но гетман умер от ран, и теперь вот к папскому двору пришелся Сулыма, несмотря на то что веры он православной.

— И все же слишком быстро ты назвал имя Сулымы, сотник. Неужели и над тем, кого бы из наших казаков подсадить к Ватикану, тоже задумывался?

— А кто сказал, что мы не должны знать, в каких грехах исповедуются наши бывшие и будущие враги в своих мечетях и костелах?