— Так что там говорит этот ваш казак? — зло поинтересовался польский главнокомандующий у адъютанта.

— Молчит.

— Не может же он молчать вечно, такого не бывает. У н?.ас что, действительно перевелись мастера, которые способны заставить говорить даже мертвых?

— Его пытали всю ночь, — мрачно объяснил майор Торуньский. — Назвал себя, сказал, что из Корсунского полка и что послан был в разведку. Но отвечать, сколько у них там всего полков, откуда прибыли, какова их численность, а главное, сколько воинов привел с собой перекопский мурза Тугай-бей, — отказывается.

— Или же ничего об этом не знает.

— Корсунский полк считается гвардией Хмельницкого. А п?.рибытие татар или свежих отрядов не утаишь. Наоборот, Хмельницкий объявляет о них, чтобы поднять дух своего воинства.

— Но если этот казак хоть что-либо знает, почему не знаем этого мы? — холодно процедил граф Потоцкий. — Мне что, самому пытать его? Вы уже не способны даже на это?

— Я прикажу, — низко склонил голову адъютант. — От вашего имени, господин коронный гетман.

Свой штаб Потоцкий расположил в небольшой хате-мазанке, оставшейся здесь от какого-то хуторка. Рядом были еще две полуразрушенные хаты, в одной из которых, выложенной из самана, коронный гетман пересиживал обстрелы казачьей артиллерии. По крайней мере стены ее спасали от осколков. И в. се же хорошо укрепленный лагерь этот казался гетману все менее надежным. Прежде всего настораживало, что казаки не спешат штурмовать его. Пополняясь и пополняясь отрядами повстанцев, армия Хмельницкого даже не попыталась взять его стан в окружение. Наоборот, казаки укрепляют два своих лагеря, пытаясь спровоцировать польское войско на губительный штурм, а точнее — выманить его за валы.

— Господин коронный гетман, — буквально вывалился из седла вконец уставший ротмистр Радзиевский, который в последние дни выполнял у Потоцкого обязанности начальника разведки. — Только что мы проследили, как к лагерю Тугай-бея прибыл еще один большой отряд ордынцев.

— Какой еще отряд? Откуда он взялся? Это его приветствовали пальбой в лагере Хмельницкого?

— Его, ваша светлость. Известно было, что татары ждут пополнения. Тот татарин, что попался нам в первый день, сообщил…

— Знаю, он сообщил, что мурза ждет прибытия хана с «войсками ислама», — угрюмо подтвердил Потоцкий. — Считаете, ротмистр, что это передовой отряд его войск?

— Очевидно, да. Хан не мог прибыть с какой-нибудь тысячей всадников. Как и эта тысяча не могла прибыть из Крыма одна.

— А вы уверены, что она из Крыма? Может, это Тугай-бей, по совету Хмельницкого, комедию у нас на глазах разыгрывает?

— Татарский стан был на месте. Мы следили за ним всю ночь. А вчера два больших отрада прибыли к Хмельницкому, так что никакая это не комедия.

— Сколько же у него сейчас войска?

— Трудно сказать. Это может знать только пленный казак, если только…

— Если только кто-нибудь в этом лагере заставит его заговорить. Или таких людей у меня уже не осталось?

Они оба посмотрели в сторону глубокого, поросшего кустарником яра, подползавшего к реке метрах в двухстах от штабной хижины. Где-то там, в одной из наспех сооруженных землянок, Торуньский и два палача из комендантской сотни коронного гетмана допрашивали пленного казака, назвавшегося Никитой Галаганом.

— Честь господину коронному гетману! — еще издали сдержанно приветствовал Потоцкого польный гетман Калиновский. Черниговский воевода, он и сейчас установил свой шатер в левом крыле лагеря, в небольшой, прикрытой от пуль и стрел низине, рубежи которой были укреплены отдельным валом и двумя рядами повозок.

В п. оследние дни, после того, как гетманы поссорились из-за тактики дальнейших действий, Калиновский почти не выходил из своего «черниговского повозкового замка», демонстрируя полнейшее неуважение к командующему. Его же примеру начали следовать и другие офицеры-аристократы. Прежде всего — о. дин из самых богатых и знатных волынских магнатов князь Самуил Корецкий, сотворивший точно такую же крепость чуть правее штабных шатров, вокруг небольшого родничка. Впрочем, гонор начал одолевать и аристократов помельче, почти каждого, кто имел право причислять себя к «знаменитой и высокородной шляхте».

— Не меньшая честь и господину польному гетману, — с салонной иронией ответил Потоцкий.

— Мои офицеры спрашивают, как долго мы будем собирать вокруг себя казачью чернь и крымскую татарву. Не лучше ли внезапно выйти из лагеря и ударить по казакам, пока они не получили еще несколько тысяч подкрепления? Уверен, что татары так и останутся по ту сторону реки и ввязываться в нашу давнюю вражду не станут.

— Попытайтесь выйти — и вы окажете большую услугу Хмельницкому. Пока мы будем сражаться с казаками, татары начнут терзать наши обозы и расстреливать из луков челядь.

— В т?.аком случае, следует уходить в сторону Богуслава. Иначе мы останемся без съестных припасов еще до того, как казаки полностью блокируют наш лагерь. Что там говорит ваш пленный?

— Пока только проклинает нас.

— Так пусть его приведут сюда. Я хочу собственными ушами услышать, как меня станут проклинать.

Располневший, едва охватываемый дорогим, обшитым мехами кунтушем, промеж широких лацканов которого просматривался розоватый жупан, польный гетман мало был похож на настоящего офицера. Менее располневший Потоцкий время от времени осматривал его необъятную фигуру с нескрываемым презрением. Если бы не упрямство канцлера Оссолинского и самого короля, он давно заменил бы Калиновского на более молодого и воинственного генерала, ибо только и ждал удобного случая. Еще недавно он считал, что польным гетманом уже вполне мог бы стать его сын Стефан… Его сын… Сын…

— Не будем затевать новую свару, господин Калиновский. Сейчас я прикажу привести этого казака, и мы вместе попытаемся разговорить его.

Слова Потоцкого растворились в грохоте взрывов. Гетманы оглянулись и увидели, что первые ядра взорвались в южной части лагеря, где стояли продовольственный обоз и пехота. Теперь, когда Хмельницкий додумался поставить свои орудия на легкие колесницы, его артиллерия неожиданно появлялась то в одном, то в другом месте и, направив удар на один сектор лагеря, терзала его в течение десяти-пятнадцати минут, чтобы скрыться еще до того, как польские бомбардиры успеют развернуть свои орудия и пристреляться по ним.

— В атаку пошли татары! — вздыбил коня полковник Чеславский, указывая на правый фланг. — Прикажите перебросить туда хотя бы две роты пехотинцев.

— Успокойтесь, полковник, штурмовать укрепленный лагерь татары не станут. Они даже не представляют себе, как это делается, — спокойно заметил Потоцкий.

— Но у них в последнее время вдруг непонятно откуда появилось много ружей и пистолетов. И стреляют они не хуже, чем из луков.

— Хорошо, передайте полковнику Ядвинскому, пусть переведет в ваш сектор две роты пехотинцев! Но своим прикажите в перестрелку не вступать. Не теряйте людей. У нас их и так немного.

Потоцкий оказался прав. Штурмовать лагерь татары не стали, им это было ни к чему. Разбившись на три отряда, они устроили три бурлящих водоворота — у казаков это называлось «крутить черта». Без конца проносясь мимо польских валов, они обстреливали драгун Чеславского пулями и тучами стрел. Это уже была третья атака, и после каждой из них полк нес потери не столько в людях, сколько в лошадях. Постепенно спешивая поляков, татары еще и лишали их съестных припасов: сотни лошадей приходилось добивать в один день.

— Адъютант! — подозвал Потоцкий одного из офицеров. — Передайте полковнику Чеславскому, пусть атакует татар. Увидим, как они поведут себя.

— Они сразу же уйдут за реку и, рассыпавшись, станут расстреливать нас из луков, — ответил адъютант, прежде чем поспешил выполнить приказ командующего.

Услышав это, Калиновский едко рассмеялся.

— Вот времена настали! Теперь каждый хорунжий пытается поучать коронного гетмана, — совершенно некстати пожаловался ему Потоцкий, чем вызвал настоящий взрыв саркастического смеха у всей свиты Калиновского.

— Господин коронный гетман! — наконец показался на холме у хуторка майор Торуньский. — Казак неожиданно заговорил!

Гетманы переглянулись.

— Действительно, заговорил?

— Мы имитировали казнь! Пытались посадить его на кол! Тут-то он и взмолился.

— Что-то не верится мне, чтобы казак, столько молчавший, взмолился, увидев перед собой кол, — проворчал Калиновский. — Но выслушать его в любом случае надо.

— Сюда этого разбойника! — побагровел Потоцкий. — Я ему сейчас такое сымитирую, что он сам на кол попросится!