Взобравшись на вершину мыса, Гяур незамеченным проскользнул мимо батареи испанцев, бомбардиры которой сгрудились у восточной оконечности, наблюдая за тем, что происходило в заливе. Вместо того чтобы пытаться поддержать «Альмансор» своими ядрами, они громко спорили, выясняя, откуда взялся французский корабль, столь неожиданно напавший на него. Окраину городка князь тоже обошел скрытно, по кромке берега, надеясь при этом наткнуться на шлюпку. Однако все, на что он натыкался, оказывалось всего лишь жалкими остатками лодок или рыбацких баркасов, но и эти полуразрушенные посудины покоились высоко на берегу, дожидаясь мастеров.

Развести костер ему было нечем. Прорывавшийся с моря ветер не сушил одежду, а пронизывал его насквозь, так что внутренности Гяура промерзали вместе с разбухшей от влаги одеждой.

Пробираясь через прибрежную рощицу, полковник услышал топот копыт и затаился в кустарнике. Лишь только беззаботно мурлыкавший себе под нос всадник поравнялся с ним, беглец рванул уздечку так, что пригнул голову коня чуть ли не до земли. Выкорчевав подвыпившего кавалериста из седла, он врубился кулаком ему в голову раньше, чем тот успел сообразить, что на него напали. Но, пока Гяур возился с ним, конь убежал, а поверженный наездник оказался настолько низкорослым и худеньким, что князю даже трудно было себе представить, каким образом он мог бы облачиться во что-нибудь из того, что оказалось на убитом. Зато смог взять подвеску с драгунской саблей, кобуру с двумя пистолетами и кинжал.

«Если так пойдет и дальше, из меня получится грозный разбойник, при одном упоминании о котором станет содрогаться вся Фландрия», — утешил себя Гяур, окончательно убедившись, что конь ему не достанется, а кремнем, с помощью которого можно добыть огонь, солдат-гуляка почему-то не запасся.

Преодолев вброд какую-то речушку, полковник оказался у хуторка, состоящего из трех-четырех усадьб. Решительно направившись к ближайшей из них, он постучал в окно. Потом, еще более резко, — в дверь.

В ответ послышался некогда густой, разбавленный старческой дрожью бас. Но что он вещал, этого Гяур понять не мог, поскольку хозяин говорил на непонятном ему языке.

— Знаете ли вы хоть несколько слов по-французски?

— Возможно, и знаю, — ответил хозяин на ломаном французском. — Только давно не имел наслаждения говорить на нем.

— Я — чужеземец. Наш корабль потерпел крушение. Перед вами — единственный спасшийся моряк.

— Так ты — моряк? — загремел засовами хозяин. — Что же ты молчишь? Не впустить в дом потерпевшего крушение моряка может только последний подлец. А здесь, в рыбацком поселке, таких негодяев не водится.

Прежде чем пропустить ночного гостя мимо себя в дом, хозяин предусмотрительно ощупал его плечи.

— Одежда мокрая, как на утопленнике, — проворчал он по-французски, обращаясь к стоящей позади со светильником в руке женщине. — Значит, не врет.

Хозяйка что-то ответила ему на своем языке, заставив хозяина осуждающе прикрикнуть на себя. Принимать ночного гостя явно не входило в планы испуганной женщины.

— Так это ваш корабль обстреливали, а потом подожгли? — обратился он к Гяуру.

— У мыса мы наткнулись на пиратов.

— Да не может быть! Давненько не появлялись они в наших краях. Неужели объявился еще один зверь, наподобие «Бича Канала»?

— Возможно, — согласился Гяур, понятия не имея, о ком идет речь.

Старик был рослым, и хотя плечи его сильно сутулились, он все еще рассчитывал на их силу, поэтому, даже стоя перед гигантом Гяуром, держался с вызывающим спокойствием.

— Только не ври, что весь этот арсенал ты притащил с собой с моря, — выхватил он из кобуры один из пистолетов. — Да еще с сухим порохом.

— Арсенал я добыл уже на берегу. Сразившись с испанским офицером.

— Что тоже похоже на правду, — осмотрел хозяин оружие. — Пистолет, судя по всему, испанской работы.

— Надеюсь, вы не выдадите меня испанцам.

— Убить могу. Выдать — никогда. Лет десять назад у поселка погиб во время шторма рыбак Урвель. Он так и прожил всю жизнь проклятым, поскольку дед его выдал полиции доверившегося ему беглого каторжника, за что был проклят весь род до третьего колена.

— Суровые у вас тут нравы. Зато я могу считать себя спасенным.