Глава 1

Пётр простился с фотографией Моники Беллуччи. Не то чтобы она ему надоела, а потому, что он обзавелся истинным фото Биче, без всякого там «очень похожа на…».

Теперь на письменном столе красовался распечатанный на цветном принтере снимок, сделанный в Варезе с мобильника Биче. Это было снято на следующий день после их ночи. Совсем другая Биче, ее лицо крупным планом. Счастливая женщина, красивая, гордая. Чуть вскинутая голова, разметавшиеся под ветерком темные волосы, ворот белого свитера крупной вязки из-под распахнутого плаща. И глаза: уже не взгляд-выстрел, а ласка. И чуть вытянутые губы (так и слышится тягучий шепоток: «Пе-тя! Пе-тя!»).

Вот так и вышло тем утром в Варезе, на берегу альпийского озера. Отправляясь в путешествия, Петр никогда не брал с собой ни мобильника, ни фотоаппарата, а при Биче был мобильник, и она вздумала фотографировать Петра на фоне озера и гор. «Ты уедешь – мне на память», – повторяла, а потом он тоже сделал несколько ее снимков и попросил прислать ему в Москву по электронной почте. Она прислала через несколько дней после его возвращения, приписав в письме: «Вот ты, и неплохо вышел, вполне узнаваем, ибо на тебе твоя знаменитая шляпа из фильмов эпохи неореализма, то ли Висконти, то ли де Сика, то ли Росселлини. Кстати, сообщу тебе, родственнику генерала Грациани, что эти режиссеры тогда группировались вокруг киножурнала «Cinema», а его главным редактором был Витторио Муссолини – сын нашего славного дуче. Вот так, мой Петя, неисповедимы пути Господни, я ж тебе говорила, когда ты переживал, говорила, что предки-фашисты, увы, есть не в одной нашей родословной, как и у вас предки-сталинисты. Поэтому плюнь за это или, наоборот, считай, что прадед-фашист (или брат прадеда, так?) – это редкость, раритет, экспонат музея человеческой истории, где чего только не бывало».

Прочтя это, Петр подумал: «Да уж, история!» А еще подумал, как его семейство в свое время упас Господь: ведь если бы прознали про брата прабабки Лоры, фашиста Грациани, то всех бы и расстреляли к чертовой матери… Ладно, усмехнулся, бывает везение и нам, грешным. Потом сбросил присланные фото на флэшку и на следующий день распечатал их у себя в офисе. Один из этих снимков, лучший, поставил на письменном столе вместо Моники Беллучи. Это его Биче.

Поскольку они обменялись электронными адресами, то теперь можно было переписываться. Что они и делали. Где-то раз в неделю. То он писал, а она отвечала, то наоборот. Например, это:

«Знаешь, будучи летом в Вероне, я долго размышлял, глядя на бронзовую статую Джульетты: прикоснуться к ее груди или нет? Как сообщил экскурсовод, если коснуться, то в любовных делах будет сопутствовать только удача. Но тогда я так и не сделал этого, не коснулся, потому что не верил в приметы и поверья. А вот сейчас – коснулся бы: хочу, чтобы была удача, с тобой».

«Так в чем проблема? – отвечала Биче. – И зачем ехать в Верону? И зачем статуя с бронзовой грудью? Есть живая грудь, моя. Касайся – и будет тебе удача. Касайся, целуй, ласкай – разве она тебе не понравилась? По-моему, вполне хороша».

Он подумал: Беатриче с грудью Джульетты – романтическая классика прошлых времен, вот что ему досталось, ему, который давно не романтик. Да и кто он вообще, стоит разобраться. Интересно, что сказала бы Биче, если б его давно знала или знала всё?

И вскоре прочел:

«Ты обо мне уже столько знаешь, а я о тебе – ничего. А хочется».

Ответ был тоже очевидным:

«Так приезжай в Москву. Увидишь, как я живу, потом с родителями познакомлю, они обо мне такое порасскажут! И вообще пора нам увидеться, а то мне… по ночам особенно».

«А если тебе найти замену – по ночам?»

«Отпадает. И не потому, что мучительно храню верность, а потому что к другим не тянет».

«Какое совпадение! Мне тоже – по ночам. И тоже к другим не тянет».

«Тогда надо увидеться. Я у тебя был уже два раза, пора тебе нанести мне ответный визит. А если серьезно, то так: у меня на службе дела, дела, до отпуска далеко, поэтому придумай что-нибудь, чтобы вырваться в Москву. Ну, хоть на неделю. Биче, как?»

«Подумаю. Пока не знаю, хотя очень хочется. У меня же теперь два мальчика – Джино и Джузеппе. С осени они начнут ходить сразу в два места – в обычную школу и музыкальное училище при консерватории. Будут сдавать туда вступительные экзамены. Это такое волнение для меня! Хотя в Джузеппе я не сомневаюсь, он действительно очень талантлив и уже многое может на фортепьяно и клавесине, а вот успехи шестилетнего (скоро семилетнего) Джино скромнее, но надеюсь, он тоже сдаст. Так что будут ежедневно трудиться уже вне дома, но хорошо, что оба вместе – в одной и той же школе и консерватории. По утрам, кроме выходных, буду отвозить их на машине. В общем, с осени будет некоторая суета. Но нормально. А пока подумаю насчет визита к тебе. Правда, очень хочется. Ты уехал, и я будто осиротела. Вдруг! Даже не думала, что так будет… А вот что еще, Петя! У нас говорят и пишут, что в Москве страшно, убийства на улицах, террористы, а полиция может схватить кого угодно. В общем, сплошной произвол. Это так или не так? Или наша пресса… Нет, я не боюсь, но все-таки?»

Про то, что Биче будто осиротела после того, как он уехал, знать было приятно, а вот про то, что творится в Москве… И опять вспомнил Пушкина, его фразу про презрение к отечеству, но досаду, когда об этом говорят иностранцы. Поэтому в ответ написал так:

«Эгоисту приятно, что без него ощущают сиротство, но дом, где он родился и продолжает жить, ему все-таки мил, хотя и раздражает иногда. Чего только в истории не бывает, ты сама так сказала. Тебе нечего бояться, приезжай. Ты сообщила о возможной суете осенью, а ведь сейчас у нас весна, впереди лето. Так что решай, что и как, я тебя жду».

Сидя вечерами за письменным столом, он поглядывал на фото Биче и думал о ней. А если разобраться, не столько о ней, сколько о своем отношении к этой женщине. Он ее полюбил – да, несомненно, – но все-таки было что-то такое, что будто бы не позволяло отдаться этому чувству целиком, совершенно, раствориться в любви до конца, как случалось в период романтической юности. Петр не мог понять, в чем дело. Шли дни, он возвращался к этим мыслям, пытался найти причину. Вот первая Биче, вот вторая, внезапно изменившаяся к нему, уже не иронично-категоричная, не раздраженно-заносчивая, а улыбчивая, потом нежная… Вот они вместе ночью… Вот она рассказывает ему о себе – такое рассказывает, о чем, по ее словам, никогда никому не говорила, даже дедушке Антонио, а ведь он, старик, всю жизнь был ее главным другом…

И, кажется, понял: да-да, тот ее рассказ – о встрече на озере Гарда с тем самым политиком, который христианский демократ (из ОХД, так?), с будущим отцом Джино. Вот в чем дело – тот рассказ Биче! Ревную, что ли, подумал? И вскоре понял: дело отнюдь не в ревности к ее прошлому, а в самой Биче, в ее отношении к происшедшему, к ее внезапной связи, к этому сорокалетнему мужчине из ОХД, затем члену парламента Италии.

Какой рационализм, какая прагматика! Да, будучи двадцатилетней девицей, безумно влюбилась с первого взгляда, отдалась, а затем… затем обуяла гордость: ах, для тебя, женатого, идущего во власть политика, самое главное – это репутация, кристальная биография? Тогда я сама, сама! И даже не сообщила, что беременна. Да, сама, пошел к черту, любимый, оставайся при своей семье и политике, я сама, всё, забудь! И так и сделала: перестала ему звонить, сохранила беременность, родила, воспитывала Джино, всё сама, только старик Антонио помогал ей.

Да, так, однако же не забывала о папаше мальчика. Но в каком смысле не забывала? Шли годы, а помнила его фразу: «Если тебе что-то надо…» И вот – понадобилось: возникли критические моменты, два раза так было. Звонила, обращалась с просьбами. Два раза: чтобы помог устроиться в Миланскую консерваторию и когда заболел дед Антонио. И тот мужчина-парламентарий помогал. Дело не в нем (может быть, помогал из трусости – боялся, что откроется давняя история с любовницей, если она начнет его шантажировать? Хотя хочется верить в светлое – в то, что делал он так чистосердечно), дело не в нем, а в Биче. Она не забывала: в критические моменты использовала старую связь, высокое положение бывшего любовника. Как это она сказала тогда Петру? Что за любовь надо платить? Кажется, так: «Пусть платит! Берегущий свою репутация женатый мужчина, пусть платит за ночи с красавицей-мутаткой, которая до него была девственницей, за ребенка, которого он заделал и о котором не знает, за вранье про любовь… Мамма миа, любовь! Да если б любил, как-то объявился бы!»

И между прочим, тот мужчина, даже не зная о существовании Джино, поспособствовал переводу его смертельно заболевшего деда в миланскую евроонкологию и затем самолично оплатил все счета за обследование и лечение. Странно или нет, но теперь Петр даже зауважал незнаемого им христианского демократа, члена Палаты депутатов парламента Италии. Что ни говори, достойное поведение мужчины по отношению к бывшей любовнице.

А вот она сама? Она, да, как и показалось Петру с самого начала их знакомства, она слишком рациональна, прагматична. Правда, признавая это, Биче сказала, что такая она лишь в делах, а вот в любви, в душе – тут, дескать, она не cagna (стерва), как Петр вполушутку назвал ее. И добавила, помнится: «Впрочем, не буду делать себе рекламу, сам увидишь, если мы будем любить друг друга».

Ладно, поживем – увидим. Ведь ясно, что это – женщина, у которой, как и у всякой, есть недостатки. Ну с точки зрения Петра. Он понимал, что в силу ее характера (сильная, категоричная, довольно властная, предельно деловая, прагматичная, быстро, не комплексуя, решающая все возникающие проблемы), она невольно (подсознательно) будет поддавливать его в их совместной жизни, если таковая, совместная, им предстоит. Да, это он смутно понимал, предчувствовал. Предчувствовал, что их жизнь будет, возможно, не безоблачной, поскольку он, более мягкий по складу психики, но упрямый, не склонен быть под чьим-либо сапогом. Он личность свободная, независимая – таков его характер. И тем не менее, он желал ее любви и хотел быть с нею. Всегда.

Что ж, а пока остается повторить банальное: поживем – увидим.

 

Так, в раздумьях и довольно регулярной переписке прошло некоторое время. Биче сообщала, что очень хочет увидеться, думает о приезде, однако дела, дела – и в консерватории большая занятость, и по дому. Но вот в середине мая Петр получил неожиданное послание:

«Дорогой мой, я готова прилететь прямо на днях. Если у тебя не пропало желание и ты готов принять меня, сообщи об этом, и я заказываю билет и получаю визу».

Он сообщил. Прекрасно. Но странно, что так вдруг, неожиданно, будто не было предыдущей неопределенности из-за насущных дел и занятости. Но прекрасно.

Петр привел в должный порядок свою однокомнатную квартиру, накупил продуктов и даже приобрел две бутылки любимого Биче вина «Виньето Лорето», которое – вот счастье! – оказалось в элитном магазине «Ароматный мир», что около метро «Белорусская». Еще позвонил родителям, уже переехавшим на дачу в Нахабино, сообщил, что из Италии прилетает его любимая женщина и они непременно нагрянут к ним в один из ближайших дней, а когда точно, Петр даст знать накануне, только не надо готовиться, они всё привезут с собой, и вообще никакой суеты, пообщаемся, посидим и к вечеру уедем обратно в Москву.

То, что в Италии он познакомился с женщиной, молодой и красивой, родители уже знали, а вот то, что она мулатка, – нет, и теперь было даже интересно, как они прореагируют. Впрочем, нет сомнений, Биче их покорит – и внешностью, и умением вести себя, а точнее, умением подать себя, если захочет.

Но вот как она будет общаться с ними? С отцом, не знающим итальянского, либо на английском (кажется, Биче кое-как владела им), либо на испанском (если она говорит на нем), а вот с мамой – почти никак, ибо мама, после того как когда-то с трудом сдала английский на кандидатский минимум, знанием чужой речи не отличалась. Мне хватает того, что у меня в семье два профессиональных переводчика, говорила она.

Глава 2

Через три дня, вечером, он встретил Биче в Шереметьеве. Увидел ее – высокую, стройную, как-то хитро подмигивающую ему, с вскинутой в приветствии рукой, в распахнутом плаще, – и сердце забилось. Да, вот тебе и история – как полюбил!..

– Ну, у тебя и танк! – усмехнулась Биче, усаживаясь в его новенький «лендровер».

– Верно, именно танк, с месяц назад приобрел вместо прежней машины. Люблю машины для путешественников… А как тебе удалось вдруг вырваться ко мне? И надолго ли?

– Не надолго, на три-четыре дня, надоесть не успею, а ты привыкнуть не успеешь, поэтому не беспокойся. А вот как мне удалось? Есть причина, но есть и повод, как известно. Причина понятна: соскучилась, остро соскучилась, вот diablo! Ты меня понял?

– Понял, понял. По-русски это звучит так: чертовщина. Ну а повод?

– Повод – это отдельно, это когда приедем, не по дороге.

– Хорошо. А как с работой и детьми?

– Вот и выясняется: когда возникает повод и очень надо, то всё можно утрясти. Утрясла. В консерватории меня подменит второй концертмейстер, а с детьми так: позвонила в Леньяго матери Джузеппе Паоле, и она вместе с младшим сынишкой уже приехала на эти дни ко мне в Милан. Так что вместе со Стефанией они справятся с бандой в три мальчишки. Да и сам Джузеппе почти взрослый – тринадцать лет, у него уже голос ломается, серьезный мальчик, не шумный, в отличие от моего Джино… Нам долго ехать?

– Почти час. Вечер, пробки. И город толком не увидишь из-за темноты. Хотя нет – теперь полно реклам и прочих наворотов. Ничего, завтра увидишь, я тебе хорошую Москву покажу, я знаю еще хорошую Москву.

– Не поняла!

– Лет десять назад тут началась архитектурная революция. Или анархия. Или шабаш. От прежней Москвы, времен моего детства, не так много осталось. Теперь главное показать себя, а не сохранить нас. Поняла?

– Но должен быть паритет!

– Паритет – это не про Россию. Тут культ того, кто сегодня царь горы.

– Опять не поняла!

– Это такое выражение. Из детской игры, зимней. Огромная снежная куча, сугроб или горка, на нее по команде взбираются мальчишки, и побеждает тот, кто сильнее и ловчее всех, он и есть царь горы. Но надо не только забраться выше всех, но и там, наверху, отбивать атаки остальных. Тогда это действительно царь горы, и надолго.

– Вот теперь поняла. Детские забавы.

– Да, у нас сплошные детские забавы. Разгул непроходящего инфантилизма, архаики…

Войдя в квартиру, Биче с интересом разглядывала ее, прошлась туда-сюда. И констатировала:

– Главное на месте – моя фотография. А вообще – аскетично, но уютно.

– Да, это не твои миланские mansion, а если по-нашему, хоромы. Но я один, мне большего не надо. А еще хорошо – дом почти в центре и в относительно тихом районе. Это, кстати, немало стоило – купить тут квартиру. В общем, я удовлетворен… Ну что иди в ванную, принимай домашний вид, а я пока стол приготовлю с твоим любимым вином.

– О, грациа! Неужели «Виньето Лорето»? Molte grazie! Иду в ванную, принимаю домашний вид. Есть особо не хочу, в самолете перекусила, а вот вино, и сыр, и кофе… А где свечи? О, чудесно. А потом ты будешь любить меня. Ты готов? А после этого…

 

После этого он некоторое время приходил в себя. Не сказал Биче, но опять подумал (опять – это после ночей в Варезе): такого с ним не было. Такой женщины и того, что она может, что творит. Творит с ним. С ним такого не творили. Всем – телом, руками, голосом, шепотом. А если так, то и душой… И опять подумал: любовь – это не дело, а состояние. На многие годы или на всю жизнь. Как музыка, например. Кстати, об этом – о состоянии – когда-то упомянул покойный синьор Антонио, когда рассуждал о музыке. Вот-вот, любовь-музыка. Это Биче. Или он с ней такой?

Она тоже пришла в себя, вернулась в реальный мир. И сказала, что вот теперь будет ему рассказывать. О чем? О том самом поводе, из-за которого заторопилась в Москву.

– Это было всего лишь… ну да, неделю назад. Днем, ближе к вечеру. Я вышла из консерватории и заглянула в кафе напротив, там чудесный кофе, часто захожу туда. Села, пью. Вдруг напротив меня, вижу мельком, усаживается мужчина, даже не спросив, можно ли. Поднимаю глаза – он. Ну, тот, который… который мой первый, отец Джино. Я почти не удивилась, потому что его физиономия часто мелькает по телевизору, тем более сейчас всякие страсти в парламенте и вообще вокруг Берлускони – уйдет в отставку или нет. Мне это сто раз надоело, а мой бывший Лукино со своей постоянной улыбкой, что бы ни происходило, и вовсе стал раздражать, причем давно. А может быть, стал раздражать потому, что отлюбила его, и тоже давно.

– Привет, синьор парламентарий, – говорю, – ты как меня нашел? Следил, что ли?

И он честно:

– Следил. Я же знал, что ты работаешь в консерватории, сам приложил руку к этому, вот и стал поджидать тебя. Приехал из Рима по делам. Посмотрел афишу – сегодня концертов нет, значит, скоро появишься. Появилась, я за тобой. – И затем вдруг: – Беатриче, я ничего не забыл. Да, прошло почти семь лет, но… Вот приехал по делам в Милан, всего на несколько дней, и решил найти тебя, поговорить.

Ага, вот как, думаю, опомнился! Семь лет прошло. Тогда ему было сорок, сейчас, значит, сорок семь. Поседел на висках, но лицо такое же молодое, и эта обворожительная, постоянная улыбка, теперь раздражающая.

– Да, – говорю, – да, Лукино, я должна тебя поблагодарить на все твои благодеяния: за консерваторию и за дедушку, за всё, что ты тогда для нас сделал. И за оплату счетов тоже.

– Беатриче, прекрати! И прими мои соболезнования, я в курсе… Но ты же понимаешь…

А что я должна понимать? Что он меня еще любит? А хоть так, но я-то – другая.

– Да, еще раз спасибо, – не реагирую на его намеки. – Ну а ты как, что?

Он опять улыбнулся и стал рассказывать о своих делах, успехах: что не только член палаты депутатов, а еще, после последних выборов, и председатель так называемой 5-й комиссии парламента (а мне хоть пятая, хоть десятая!), комиссии по бюджету, финансам и планированию, но теперь, когда такие страсти, когда разваливается коалиция Берлускони, его «Народ свободы»… В общем, он говорил, а я думала о своем. Думала, поглядывая на него. И усмехалась про себя: ну и что ты возник передо мной, председатель 5-й комиссии парламента Италии? Ты мне уже давно не нужен, а теперь тем более. Однако… однако есть твой сын, есть Джино. Он не знает своего отца. И я как мать… А что я как мать?

Я глядела на отца моего ребенка и думала. И вдруг поняла, а вернее, почувствовала: ему не нужен ребенок, не нужен в принципе, ему нужна я, только я.

– Да всё это пройдет, всё успокоится, – отмахнулась, имея в виду политику, – никуда наша Италия не денется, ни в какие кризисы не погибнет. Мы ж не Греция какая-то. Так что ты еще до премьер-министра дорастешь. Отлично, я буду гордиться!.. А личная жизнь как?

Он, кажется, смутился:

– Всё нормально.

Ага, значит, то же. И прекрасно… Но он решился продолжить эту тему:

– Там, в семье, всё нормально, но с некоторых пор… Это внешнее, понимаешь. А я всё помню, тебя, наши ночи на Гарда. А ты помнишь?

– То, что там лишилась девственности, помню. И что?

Он опять смутился, даже жалко человека стало.

– Слушай, девочка, – говорит, – ты мне небезразлична, это главное, а всё остальное можно обсудить. Я хочу встречаться с тобой. И вот сегодня… Пригласи меня к себе домой.

– Не могу, я там не одна, – отвечаю честно, ибо дома у меня Джино. Но он-то понял иначе.

– Ясно. Муж?

– Пока нет. А как будет, посмотрю.

– Тогда поехали ко мне в отель, это близко.

– А если тебя увидят со мной? Ты же всем известная персона! Увидят, и потом… Не боишься?

Он улыбается:

– Я не трус. Тогда не боялся, и теперь не боюсь. Теперь тем более.

– Теперь и я тем более. Я верная женщина. Тогда любила тебя, а теперь…

– Ясно, – вздыхает он, по-прежнему улыбаясь. – И кто ж он, этот счастливец, расскажи?

И тут ты, Петя, весь возник во мне, хотя и до того я имела в виду именно тебя.

– Он – иностранец.

– И кто?

– Русский, представляешь!

– Редкий случай. И не самый удачный. Русский! Ну ладно, а кто он, сам по себе кто?

– Человек, который не снимет шляпы эпохи итальянского неореализма.

– О, классико! Он еще и ненормальный?

– Вполне нормальный. Если в нем есть итальянские гены, то очень нормальный. Кажется, от прабабки, она сбежала от нас в Россию с будущим мужем, русским барином, еще до Первой мировой. А брат этой прабабки был знаешь кто? Сам генерал Грациани, друг Муссолини!

– А говоришь, нормальный. Ничего себе!

– А еще он, мой мужчина, говорит по-итальянски, как мы с тобой.

– О, это уже кое-что. И чем он занимается помимо того, что носит шляпу и любит тебя?

– Служит переводчиком в какой-то крутой российской фирме. Кажется, по части сделок в судостроении. Не помню точно. Эта его фирма имеет дело, в том числе, и с какой-то нашей судостроительной компанией.

– Вот как? Интересно, интересно! – Он вдруг стал серьезным. – Не с компаний «Пантиери»? Она у нас государственная, наиболее крупная, известная во всем мире. «Пантиери», да?

– Кажется, она.

Да-да, Петя, я тут же вспомнила, как ты, смеясь, рассказывал мне про слово «vitello». Carne di vitello, помнишь? Э, опять забыла, как это по-русски?

– Телятина, – напомнил Петр.

– Вот-вот, тел-л-лятина! Вспомнила, что у тебя Москве есть знакомый итальянец, работающий в представительстве нашей судостроительной компании «Пантиери», и однажды он сказал тебе, что слово «телятина» из всех русских слов нравится ему больше всего – на слух. Нежное слово, музыкальное. Помнишь, ты мне говорил?

– Помню, конечно. И что?

– Что? Об этом – потом, а пока доскажу о той встрече в кафе… В общем, он, мой бывший, Лукино, как-то призадумался. И вдруг говорит:

– Все-таки я тебе позвоню. Буду позванивать, не возражаешь?

– А телефон как узнаешь, если я тебе не дам?

– Узнаю, не проблема.

– Спецслужбы, что ли?

Он покачал головой, наконец перестал улыбаться:

– Ты изменилась, Беатриче. Или изменилось твое отношение ко мне.

– Конечно, я изменилась. Я стала сильной и независимой. А мое отношение к тебе? Нет, тогда ты был чудесен, и мне было чудесно, я ни о чем не жалею, мы с тобой отлично провели время, есть что вспомнить.

– И ты не считаешь, что я виноват перед тобой?

– Бог с тобой! В чем же ты виноват? Это я влюбилась в тебя, я тебе отдалась, я! Да и при чем здесь вина, ты что? Всё хорошо, Лукино, всё было хорошо. А номера телефонов… они изменились с тех пор, как и многое изменилось с тех пор. Поэтому и домашний номер другой, ибо теперь я живу не в Леньяго, а в Милане, и мобильный поменялся. В общем, твоим тайным службам придется постараться.

Он опять улыбается. Эта его чертова улыбка, будто приклеенная к лицу! Неужели когда-то мне это нравилось? Я вытерла губы салфеткой, поднялась из-за столика, достала из сумочки деньги. Он тоже встал, спокойно сказал:

– Я заплачу, не беспокойся. Кофе, и всё?

– Плати. Да, только кофе.

– Я провожу тебя до дома.

– Я на машине, поэтому можешь проводить меня до машины. – И пошла к выходу, поэтому не видела выражения его лица. Улыбался опять, что ли?

Моя «ауди» ждала меня за углом на стоянке. Я села за руль, приспустила стекло.

– Пока, Лукино, удач тебе на твоем политическом поприще! Будешь баллотироваться на новых выборах, считай, что мой голос – за тебя, за твоих христианских демократов. И не думай, что я о тебе плохо думаю. Нормально, нормально, Лукино. И еще раз спасибо за твои благодеяния. Чао!

И поехала. А он остался. И мне было его даже не жалко. Всё нормально, я правильно сказала!

Но… но я вошла в дом и увидела Джино.

Вот тут-то, Петя, и началось… Стоп, мой дорогой, ты только ничего не бойся, всё у нас хорошо!.. Принеси-ка мне бокал вина и сигаретки, они у меня в сумочке…

Вернувшись из кухни, Петр поставил на тумбочку возле дивана бутылку, бокалы, пепельницу, потом налил вина, и они, чокнувшись, выпили. Чиркнула зажигалка, осветив лицо Биче. Закурив, она шумно выдохнула табачный дым и продолжила:

– Теперь вторая серия этого кино, а потом будет и третья, ты приготовься. Значит, я вошла в дом и увидела Джино. Джино… И во мне что-то перевернулось. Я забыла о себе, о Лукино – во мне всплыл мой сын. Сын, понимаешь? Который растет без отца. А у ребенка должен быть отец. Я сама с восьми лет живу без отца, но у меня был мой дедушка Антонио, заменивший мне отца, да и мать тоже, поэтому я не считаю себя сиротой. А Джино? У него должен быть отец, и это я, как мать, вдруг поняла остро-преостро, вдруг – вот после этой случайной встречи с Лукино, с его отцом. А ведь именно я сделала всё, чтобы Джино не знал его, не знал никогда. Я, я! Я берегла себя, я прогнала, выветрила из памяти и души этого мужчину, но это я, моя душа и моя память, а Джино-то тут при чем?

– Спокойно! – сказала я себе и стала думать. Впускать Лукино в нашу с Джино жизнь я не хотела и не хочу. Сказать ему, что у него есть сын, при том еще и мулат? О Дева Святая, не могу и не хочу! Сказать Джино, что у него есть отец, живой и здоровый, успешный, но семейный? Душа не лежит, не могу и не хочу! Этому Лукино мой сын не нужен, ему нужна я – как любовница, и всё. А Джино? – разве ему нужен такой отец, живущий в другой семье? А ведь так и будет – в другой. Семь лет прошло, и что? Разве он ушел из семьи, развелся, потом объединился со мной, которую, как он сказал, любит? Ничего подобного! Поэтому… поэтому я, мать, я не желаю, чтобы у Джино был такой отец. А что я, мать, желаю? Скажи мне, мой Петя, как ты относишься ко мне?

Петр аж вздрогнул от этого резкого перехода.

– Биче, разве тебе это неизвестно?

– Э, не отвечай вопросом на вопрос, так я и сама частенько делаю, использую этот прием. Повторяю: как ты относишься ко мне? Только не говори «хорошо», сама знаю.

– Ладно, тогда просто. Я впал в зависимость от мыслей о тебе. Это первое. Второе: дедушка Антонио. Почему он выбрал для тебя именно меня? Выбрал еще тогда, когда мы оба – ни ты, ни я – этого не чувствовали, да и не знали друг друга вообще-то. Почему? Вот спросить бы его, однако уже не спросишь… Ну так я тебе сам скажу. Любовь – это не дело, а состояние. На многие годы или на всю жизнь. Как музыка, например. Именно так – о музыке как состоянии – говорил мне синьор Антонио. А еще… еще вот что. Он сказал мне, когда привез в Милан: «Вы умеете слушать музыку, и Биче, кажется, это заметила».

– Да, помню, хорошо помню, – кивнула она, – помню, когда мы в консерватории слушали Сальери, его «Тройной концерт для скрипки, гобоя и виолончели ремажор». Помню, как ты слушал. И как потом, в антракте, дедушка шепнул мне: «Обратила внимание, как этот русский синьор слушает?» А я только отмахнулась, я еще не чувствовала, что ты – это мой ты… Так ты любишь меня, русский синьор?

– Остается признать: похоже, определенно да.

– Ладно, не хочешь сказать просто «да» – пожалуйста, но я всё поняла. А если так, Петя, то Джино… Он тебе будет как сын? Верней, не как сын, а просто сын, сын Джино? Говори честно, терпеть не могу дипломатии!

– А вот будешь повышать на меня голос, стукну! А что до Джино, то опять же да. Тем более ты грозилась добавить к нему новых мулатиков, помнишь? Хотя если даже не добавишь, то всё равно. Он – часть тебя, значит, часть нас… И вообще – что за чушь?

– Не поняла?

– Ну, в смысле – ерунда, ахинея, несуразность.

– А, по-итальянски это «ciocchezza», запомни!

– Так вот, что за ciocchezza спрашивать меня об этом? Скажи Джино, что мы играем за одну команду. За «Милан». Хорошая команда, между прочим, давно за нее болею.

– Надо же, он тоже болеет за «Милан»! И это понятно: нормальные люди в Милане с детства болеют именно за «Милан».

– А ненормальные?

– За «Интер», как говорит Джино. «Интер» тоже миланская команда, но за нее в Милане болеют только недоумки.

– Смотри-ка, разбирается!.. Давай еще выпьем по глоточку. Твое здоровье, синьора Беатриче! Кстати, ты не беременна, как я понял. Почему?

– А тогда, в Варезе, Бог не дал.

– А теперь даст?

– Это ты его спроси.

– Телефончик запиши!

Но тут Биче вдруг загасила глаза и каким-то другим голосом произнесла:

– Да-да, телефон… Вот и начинается новая серия этого моего кино. С телефона… Прошло два дня с момента той встречи с Лукино, и вот – звонок. На мобильный, днем. Я в консерватории. Хорошо еще, что не на репетиции или на занятиях.

– Беатриче, сегодня вечером я улетаю в Рим, нам надо увидеться. Сугубо деловое свидание. Это и в твоих интересах.

Я прямо озлилась:

– Ты все-таки узнал мой телефон!

– Это не было проблемой. Так что?

– Слушай, насколько я помню, ты нормальный, воспитанный человек! Я же дала тебе понять, что не намерена быть твоей любовницей, у меня другая жизнь, а вести двойную жизнь я не хочу и не умею. И ты это понял. И все-таки звонишь. Как это понимать?

– Это ты не поняла меня сейчас, детка. Речь о деловом свидании, а не о любовном. Жизнь – это не только любовь, но и дела, разве тебе не известно? Мы что, не можем иметь спокойных деловых отношений?

– Зачем?

– Повторяю: это и в твоих интересах. Ладно, не будем спорить, дорогая. Я улетаю вечером, давай встретимся на полчаса, всего на полчаса. Например, в том же кафе напротив твоей консерватории. И всё – после этого ты меня не увидишь, я улетаю в Рим.

Я подумала: полчаса, и это наконец кончится. И согласилась:

– Хорошо. Я освобожусь около пяти. Значит, в пять, в том же кафе…

И вот – в кафе. Лукино уже поджидал меня.

– Прости, опоздала чуть-чуть.

– Кофе тебе заказать?

– Да, и парижскую бриошь с изюмом и дробленым шоколадом. Тут это подают.

– А ты гурман!

– Женщина всего лишь. Слабость к сладостям. Хотя был один знаменитый мужчина, обожавший именно парижские бриоши. Знаешь кто? Художник Эдуард Мане.

– А ты не только музыкант, но еще и знаток живописи? Прямо энциклопедист!

– Увы, увы. Это мне покойный дедушка рассказал. Вот он знал толк и в музыке, и в живописи, а импрессионистов просто обожал. Говорил, они пишут живую музыку цвета… Ладно, не будем отвлекаться на великих. Так в чем твое дело, у нас полчаса, ты не забыл?

Лукино сделал заказ и повернулся ко мне.

– Да, о деле, именно о деле, как и обещал тебе. – Он взял в руки какую-то газету, лежавшую перед ним на столике, которую, наверно, проглядывал в ожидании меня. – Это ежедневное экономическое издание «Il Sole 24 Ore». Я ведь в парламентском комитете по экономике, помнишь? Так вот, экономика – наша экономика, нашей Италии – это моя политическая деятельность. И вот в этой газете… Погляди-ка на заголовок. – И, раскрыв ее, протянул мне.

Я прочла: «Полезные слабости Москвы», так называлась статья.

– И что? – спросила. – Какое отношение…

– Погоди, – перебил он, – погоди и послушай, сейчас поймешь. В этой большой, как видишь, и серьезной статье под очень точным названием «Полезные слабости Москвы» наши итальянские эксперты приводят данные анализа экономики нынешней России. И в результате этого обосновывают целесообразность нового выхода итальянских предприятий на российский рынок, а он, их рынок, в основном сырьевой. Это наша выгода, государственная выгода, вот что важно! Там, на русском рынке, уже присутствуют итальянские фирмы, однако их не так много, как нам хотелось бы, и ведущие позиции за шведскими, французскими, германскими и даже турецкими компаниями. Нам надо их теснить и тем завоевывать русский рынок. Это часть нашей государственной политики в экономике.

– Браво, Лукино! Но я не аудитория, для которой ты даешь интервью, и не зал Палаты депутатов. Я – всего лишь музыкант, концертмейстер консерватории. Ты не ошибся адресом?

Он опять улыбнулся. Как мне надоела эта его улыбка!

– Беатриче, девочка! А что твой русский любовник? Или почти муж, прости меня, прости! В общем, твой русский, который почти итальянец. Что он? Он же иногда оказывает некоторые услуги нашей судостроительной компании «Пантиери». Негласные услуги, затем хорошо оплаченные. Мы это выяснили. Экономическая разведка, она присутствует везде, у всех, и в парламенте Италии тоже.

И тут у меня, женщины трезвой, спокойной, рассудочной, даже иногда холодной, как мне не раз говорили, у меня забилось сердце. Плевать мне на экономику, на Лукино с его парламентом, на разведку, но, выходит, я подставила тебя, Петя, когда, глупая, упомянула о том твоем приятеле-итальянце с его любимой телятиной! Ну да, в прошлый раз сказала Лукино, что он работает в представительстве нашей судостроительной компании «Пантиери», а твоя фирма в Москве имеет с ней какие-то дела и ты как переводчик участвовал в переговорах. Так, что ли, Петя?

– Да, так, ну и что? – после некоторой паузы, осмыслив услышанное и пытаясь быть спокойным, усмехнулся Петр.

– Что? – продублировала Биче взволнованно. – Слушай дальше, сейчас поймешь. Потому что дальше пошел такой разговор, когда… да, когда произносят слово «разведка», то волей-неволей до тебя доходит, что надо не отмахиваться, а быть внимательной.

Я напряглась, однако старалась этого не показать. Более того, попыталась прикинуться глупенькой:

– Ну, ты меня умиляешь, Лукино! Мой русский друг и наша разведка? Мой русский друг – и СИД? (СИД, Петя, если ты не знаешь, это «Сервицо информациони дифеза», разведка Италии.)

Он покачал головой и, склонившись над столиком, приблизил ко мне лицо:

– Беатриче, девочка, слушай меня внимательно и не играй со мной. Повторяю: твой русский друг оказывает услуги нашей триестской компании «Пантиери», а она – государственная компания, а не частная лавочка! Да, оказывает, и это точно, потому что сейчас, после моего внутреннего запроса, люди в РЕИ выяснили, что это так.

– РЕИ – это что и кто?

– Это одно из подразделений СИДа – служба промышленно-экономической разведки Италии. А я с этой службой в хорошем контакте по роду моей деятельности. Что, понятно, нигде не афишируется. Но это – норма в политике: экономическую разведку, равно как и политическую, никто не отменял и никогда не отменит. Поняла, девочка? Но! – Он вальяжно откинулся на стуле, привычно заулыбался и повторил после актерской паузы: – Но! Это не отменяет выгодной честности! Твой русский друг не работает на нашу разведку и, может быть, понятия о ней не имеет, но он, говорю тебе еще раз, оказывает негласные услуги итальянской судостроительной компании. С чего бы это? И в России об этом никто не знает. С чего бы это? Ты понимаешь, как всё это можно квалифицировать? Ну, если у кого-то возникнет такое желание, конечно. Ты поняла?

Я поняла. И – разрази меня гром! – вот что я поняла за секунду: когда-то семь лет назад, он, Лукино, наверно, боялся, что я могу его шантажировать (теми фотографиями, помнишь?), а теперь… теперь он шантажирует меня! Но я-то его не шантажировала (и в голову не приходило!), а он…

– О, вот оно что! – протянула я, похоже, ледяным тоном. – Вот оно что после твоих намеков, после твоих слов о чувствах ко мне! Как это ты сказал в прошлый раз? Что небезразличен ко мне, так? Отлично! Была любовь, а теперь, значит, небезразличие? Но выясняется, что по сути это обыкновенный шантаж. Да и была ли любовь, синьор Лукино? Тогда – похоть женатого, сорокалетнего мужчины, а теперь, когда ему отказали, – наглый шантаж? Причем двойной шантаж – и по отношению ко мне, и к моему русскому другу.

Бедненький, он горестно сморщился. Да, вместо привычной улыбки – горестная гримаса:

– Беатриче, нет, нет! Ну, пойми меня, дорогая! Это не шантаж, это политика, но дело в том, что я…

Он говорил, наверное, с минуту: как любит меня, как он одинок, как мечтал обо мне и мечтает, как у него не сложилось с женой, что теперь, когда у него нет личной жизни и надежд на возобновление наших отношений, теперь у него только одно – его политическая жизнь, а в ней – ну вот так, бывает и так, потому что главное – это наша Италия… Короче говоря, он даже не оправдывался, а утверждал, что иначе в жизни не бывает, таковы реалии, и я не настолько глупа, чтобы этого не понимать.

Что ж, я поняла, но по-своему. Вскинула руку, глянула на часики:

– Вene! Наше время истекло, у тебя самолет, а у меня дорога домой. На чем мы финишируем и вообще зачем ты позвал меня?

Нет, он деловой человек, деловой прежде всего. Какая там любовь – дело, дело!

– Что до тебя, Беатриче, то я все-таки буду надеяться. Вот мой личный телефон. – И протянул визитную карточку. – А что до твоего русского друга, то передай ему, что мы заинтересованы…

– Кто это «мы»? – перебила я.

– Ты поняла, – ответил он. – А в широком и главном смысле – мы, Италия.

– О, красиво говоришь!

Он не среагировал на иронию и продолжил:

– Передай ему, что мы заинтересованы в продолжении сотрудничества. Естественно, негласного. Но на новом уровне. И естественно, это будет оценено.

Я поднялась.

– Расплатишься? И газету свою не забудь. Где про полезные для Италии слабости Москвы. Успехов тебе, Лукино.

Как ни в чем не бывало, он проводил меня до машины и галантно помог усесться. Я проехала квартал и, найдя свободное место, припарковалась. У меня тряслись пальцы. У меня!.. Но через несколько минут успокоилась и поехала к дому… Теперь ты понял, Петя, почему я так внезапно примчалась в Москву? Спасибо, визу быстро получила. Мне надо было всё обсудить с тобой! Всё – и про твое отношение к Джино, и вот про это, про это! Ну с Джино мне ясно, спасибо, дорогой мой, а вот это? Погоди, не отвечай, я еще кое-что скажу! Скажу вот что. У тебя есть своя жизнь, внутренняя, личная, и я не собираюсь вторгаться в нее, если ты сам не пожелаешь открыть что-то. Я люблю тебя, но я не деспот и не собираюсь подчинять тебя себе или мешать советами. В общем-то, ты свободен как личность. А я так же. Поэтому скажи, что можешь сказать, а не хочешь… ну, не будем обсуждать эту тему, и мое отношение к тебе никак не изменится. Я тебя полюбила – вот мой расклад на сегодня и будущее, и это всё.

Петр покивал, потом, склонившись поцеловал эту, лежащую на его диване женщину, его женщину, которую, как выяснилось, он любит. Поцеловал, затем выпрямился и сказал:

– Как в кино или театре, тут по драматургии нужна некоторая пауза. Надо же главному герою прийти в себя! Поэтому пойду сварю кофе, это займет минут пять. Лежи, я скоро.

Ну, Биче есть Биче – у нее всё по-своему!

– Нет, я с тобой в кухню. Но буду молчать, чтоб не мешать. Молчи, вари кофе, думай.

Он не возражал. Набросил махровый халат, прошел в кухню, стал готовить кофе. Биче уселась сзади за столик. Ночь, тихо, уютно, хорошо. За спиной молча сидит женщина, покуривает. Любимая женщина, вот что важно. Итальянка, мулатка, мать чумазого чертенка Джино, бывшая любовница видного политика, возможно – будущего премьера Италии. Кто она еще? Музыкант, флейтистка, концертмейстер Миланской консерватории. Кто еще? А, вот главное: внучка синьора Антонио. Да, это главное, понял.

Он разлил кофе по чашкам, уселся напротив. Оглядел ее тело. Биче чуть поёжилась:

– Это ничего, что я голая?

– Ты живописно красива! – покачал он головой. – Где ваш Микеланджело или Боттичелли?

Она улыбнулась:

– Грациа! Но мне больше подошел бы француз Амори-Дюваль. У него есть картина «Рождение Венеры». Вот это я! Я на берегу моря. Только не белая Венера, а темнокожая. Вот это я. И ведь никто не написал такую, il diavolo! Я не слишком высокого о себе мнения? – И сама же ответила: – Нет, в самый раз.

– Ты права, в самый раз. А теперь вот что. Теперь я расскажу кое-что. Кое-что – потому, что сам не разобрался в себе. Это нечто иррациональное. Мои прабабкины гены, моя неизбывная любовь к Италии почти с детства, погружение в язык Италии, в ее искусство. Потом – мой университет, где совершенствовался в итальянском, потом поездки туда… И вот, будучи переводчиком, присутствую на переговорах с этой вашей «Пантиери». Да, это самая крупная компания Италии по части судостроения, ее штаб-квартира в Триесте. Большой заказ, который курирует наше правительство. Но в то же время, если для меня, ничего особенного: очередные переговоры, перевод документов, перевод договора и прочее. Это было лет восемь назад. Но с тех пор я стал отслеживать, кто может составить конкуренцию «Пантиери» на нашем рынке. То есть какая еще иностранная компания может опередить ее в борьбе за наш заказ. Меня никто не понуждал, не просил, не намекал, да и кто я такой – всего лишь штатный переводчик. Однако переводчик кое-что может. Скажем, просто поставить в известность фирму «А» что мы начинаем переговоры с фирмой «В». Дескать, будьте внимательны и, если вам надо, опередите, сделайте более выгодное предложение. И всё! Именно это я и делал: просто ставил в известность. Как – это технические детали. Например, встречался в одном людном кафе с представителем «Пантиери», тем самым молодым синьором, и говорил ему, что вот, такая-то компания из такой-то страны вышла на переговоры с нашей компанией, готовится договор на таких-то условиях – в общем, имейте это в виду.

– Петя, но это же…

– Нет, это не предательство родины, а почему, скажу потом… Так вот, изредка мы встречались в кафе, и никаких бумаг, только устная информация – или о факте намечающихся переговоров, или, в самых общих чертах, об их содержании, если уже прошли предварительные консультации, поскольку я всегда в курсе, участвуя как переводчик. Но это я, а они, то есть компания «Пантиери»? После второго такого случая мне сказали, что в благодарность за ценные услуги на мое имя открыт счет в одном из известных банков Италии. Сказали, в каком, где он находится, где его филиалы. Как у нас говорят, у меня появился счет в иностранном банке. О котором в России никто не знает. Будучи в Италии, я удостоверился: меня хорошо отблагодарили. И благодарят всякий раз, после моего очередного подарка Италии. Италии в лице компании «Пантиери». Так что вскоре я стал никак не бедным человеком. Вот эту квартиру купил пять лет назад, недавно – новую дорогую машину, праздно путешествую в периоды отпусков, родителям немало подкидываю. И самое интересное – живу со спокойной совестью. Сказать почему?

– Это действительно интересно. Почему?

– Я получаю удовлетворение от того, что делаю что-то для Италии. Вот такой мой эгоизм, генетический, наверно. Но моя Россия никак не страдает, потому что от нее ничего не убывает: какая ей разница, чья страна строит для нее или ремонтирует морские суда? Ну, Италия в том числе. И прекрасно. Наш президент очень дружен с вашим премьером, поэтому упрочение экономических связей между нашими странами здесь очень приветствуется. От этого в выигрыше все. Но если говорить о чисто финансовом выигрыше, конкретном, то тут три фигуранта. Перечисляю по восходящей: я, который в выигрыше за счет благодарностей от компании «Пантиери», выше – руководство моей фирмы, поскольку она получает от государства хорошие бонусы за заключение выгодной сделки, и, наконец, те люди в нашем правительстве, которые направляют бюджетные средства на обеспечение такой сделки, а изначально часть суммы присваивают себе.

– И хорошо присваивают?

– Не считал, но не сомневаюсь, это миллионы, куда уж там я! Как называлась та статья в газете, которую тебе подсунул Лукино? «Полезные слабости Москвы», так? Вот-вот, это мы и используем – полезные слабости Москвы. Мы – это «Пантиери» и я. А моя родина никак не страдает от этого. Поэтому моя совесть спокойна, и предателем родины я называю себя только в шутку. Твой Лукино прав: нынче время пошлого реализма, прагматики, торжества выгоды, а если взаимной выгоды, то чудесно. Это противно, но это так. Не противно вот что: есть любовь, есть моя любовь к Италии, и теперь у меня есть ты. Всё остальное – мерзко, пошло, безразлично. Я счастливый человек, вот что скажу тебе в заключении. Я встретил то, чего желают лишь в мечтах: тебя, а с тобой опять же мою Италию. С Италии началась моя жизнь – с прабабки Лоры, а теперь появилась ты. Это невероятно, но для меня сбылось. Всё закольцовано. Кольцо судьбы. Мой вечный итальянский роман. Невероятно, но так, это сбылось.

Биче повела плечами, повторила глухо:

– Да уж, невероятное сбылось… – Помолчала, затем выпрямилась – Что-то я примерзла, сидя голой. Пойдем в постель, одеялом накроюсь. – И уже там спросила: – Ты не боишься?

Петр охватил ее плечи:

– Я знаю, о чем ты. Лукино, его слова… Конечно, они заинтересованы в продолжении сотрудничества, как он тебе сказал. Да на здоровье! Никто меня, да и тебя, шантажировать не станет. Новый уровень, сказал он? Да на здоровье! Это будет оценено? Прекрасно! Я – мелкая сошка в их деле, всего лишь переводчик. Что я могу? Устная информация: кто, когда, с кем. И всё. Поэтому выбрось страхи из головы. Пустое! А потом… потом это даже интересно! Что впереди? – мой любимый вопрос. Это ж авантюризм! Ты не авантюрна по натуре?

– Нет, я реалистична. Я прагматик.

– Ну, и хорошо. А вот мой авантюризм – это моё, моё! Вероятно, такое во мне от прабабки Лоры опять же. Что впереди? Влюбилась в русского, сбежала с ним в Россию… Но Лора – сюда, а я – обратно: Италия, прекрасная Италия! Как это сказать: черт бы ее взял! Италия, черт ее дери! Diavolo…

– Diavolo prendere il suo! – подсказала Биче. – Похоже, ты скоро начнешь даже ругаться по-нашему. Однако вот что. Я не трусиха, но говорю тебе твердо: я не хочу, чтобы с тобой что-то случилось, что-то произошло. Будь осторожным, не впадай в наивность. Если за дело взялась разведка… В отличие от тебя, я не склонна к авантюризму, я чувствую, тут всё не просто. Повторяю: я не хочу, чтобы с тобой что-то случилось. Это не входит в мои планы. Помни это!

Глава 3

Первую половину следующего дня они посвятили, по выражению Петра, обязательной программе: Красная площадь, Кремль, Александровский сад. После этого сели в машину, заехали в супермаркет, накупили продуктов (главное, мясо для шашлыка) – и на дачу к родителям. На коленях Биче лежал красивый пакет: подарок, купленный в Милане. Что за подарок? «Кофе, – пояснила она, – ты же сказал, что твой отец это оценит. Манки-кофе, помнишь?» Петр помнил, ему стало приятно, что Биче не забыла про тот их разговор в Милане.

Дача родителей находилась в Нахабино, в поселке именно дачном, теперь старом, какие почти стихийно возникали до и после войны. Добротные деревянные дачи, некоторые даже двухэтажные, с печками, а на участке в основном настоящий лес, почти никаких грядок. Ехать было недолго: по Волоколамскому шоссе всего шестнадцать километров, если от кольцевой дороги. По пути Петр рассказывал:

– Нам-то на машине недолго, а вот если на электричке, как раньше, то от Курского вокзала ехали сорок пять минут. Зато какая это была станция, наше Нахабино! Прямо за станцией – водонапорная башня, кирпичная, почему-то выкрашенная в синий цвет, ее построили еще в самом начале прошлого века. И вот в войну, осенью 41-го, немцы почти разбомбили ее. Но потом, после войны, всё восстановили. Так что эта водонапорная башня – знак моего детства… А вот рядом со старым дачным поселком, куда мы едем, там уже поселок вполне современный, коттеджный, как теперь говорят, новорусский, а как говорит мой папа, класс кошмара. Он называется «Нахабино Country». Проникнись этим величием: «Нахабино Country»! Diavolo prendere il suo! Правильно я запомнил?

– Правильно, – кивнула Биче.

– Ну вот так!.. Но в том самом «Нахабино Country» есть свои преимущества: хвойный лес, чистая речка с озерцом, а сами виллы – именно виллы, а не дачи! – сложены, по слухам, из экологически чистого, шлифованного финского бруса. Что это за невидаль, я не знаю, но верю в финансово обеспеченный вкус новых русских. Ты, моя прелесть из дикой Италии, ты хоть знаешь, кто это такой, новый русский? О! Ну, вспомни Сицилию, тамошние темные дела. Поняла? Ну и еще, чтобы закончить картину: в этом «Нахабино Country» все коммуникации централизованные, то есть отопление, водопровод, электричество – всё это не местное, не печное, не кое-как, а по высшему европейскому разряду. Но мы, то есть мои предки, как и я когда-то, мы – в старом поселочке, скромном, но нашем, по-своему хорошем, даже отличном. Сейчас увидишь.

Но увидел Петр – увидел реакцию родителей, когда, въехав на участок, вышли из машины. Почти шок. Ну, представьте: вдруг вместе с сыном появляется красивая молодая мулатка в светлом (естественно, в светлом!) платье, подчеркивающем формы ее фигуры. Можно обалдеть, это понятно. Особенно интересно было наблюдать за мамой, ибо женская реакция на незнакомку – это всегда нечто отдельное. Но первой опомнилась именно мама: прочистила горло, вспомнила, что надо ответно поздороваться, сделала шаг навстречу и протянула руку:

– Как вас звать, дорогая?

Естественно, это было произнесено по-русски, но Биче, кажется, смысл уловила.

– Синьора, я Беатриче, а лучше просто Биче, да-да, так лучше, если по-свойски, а мы с вашим Петя очень свойские люди.

Петр быстро перевел маме эту улыбчивую скороговорку, а затем сказал Биче:

– Слово «Петя» склоняется, между прочим, и еще ты имела в виду, что ты с тобой люди не свойские, а близкие. Так?

Она не успела среагировать, потому что в дело вступил отец, заговоривший по-английски:

– Я так и знал, что мой сын, который большой невежда, когда-то вспомнит о классике, о Данте и других великих. Вот видишь, Наташенька (это маме), вспомнил – познакомился с самой Беатриче. Вы понимаете мой английский, мэм?

Биче рассмеялась и ответила тоже на английском:

– О’кей! И еще раз: зовите меня Биче, ну что за «мэм»! А это вам, синьор… э?

– Зовите меня Андреем, – в тон ей ответствовал отец и принял протянутый ему пакет. – О, спасибо, дорогая, опять «манки-кофе», вот это да, вот это подарок! Чудесный кофе, Петенька привез его в последний раз из Италии. Тронут, тронут! Проходите, прошу! Наташенька, где мы сядем – на веранде или в саду? Вам, Биче, не будет прохладно с голенькими-то плечиками? Сейчас шаль принесу. Так сказать, наброшу на плечи эту темно-вишневую шаль.

Последние слова отец произнес (вернее, пропел) по-русски, поэтому мама хохотнула:

– Ну, распелся, ловелас! Ты не обращай на него внимания, девочка! (Это Биче, и на «ты»!)

Биче, понятно, не поняла, о чем речь, но поняла, что ее приняли. Спросила, пока шли в дом:

– Синьор Андрей, а почему вы сказали, что Петя… э, кто он?

– Не синьор Андрей, а просто Андрей, это раз, а сказал я, что наш Петенька есть человек малообразованный, несведущий, однако с претензией на то, что много знает. Это и есть невежда, неуч, поняла?

– О, так? А тогда где же были вы, вы как родитель, где ваше воспитание?

Петр улыбнулся:

– Вот так, папа! Что, попало тебе наконец? Этой стерве палец в рот не клади!

– Ты уверен, что она не понимает по-русски? – прошептал отец.

– Уверен, но слово «стерва» знает, и знает, что это про нее…

Так они перешучивались, и было им, похоже, хорошо. Мужчины стали подготавливать мангал, разожгли угли, а женщины насаживали куски мяса на шампуры, перекладывая их помидорами и луком, затем занялись столом. По участку поплыл вкусный дымок. Было тепло, спокойно.

– А какое вино к шашлыку? Или водку? – задал законный вопрос отец.

– Мы привезли, вон в той сумке, распакуй, мама!

– Алкоголики! А потом небось курить будете?

Слово «алкоголики» показалось Биче знакомым:

– В какую семью я попала! Все пьют хорошее вино, отлично! О, водка! Это типа граппы, да? О, моё «Виньето Лорето»! Петя, но ты много не пей, ты за рулем, а я тебя обратно не повезу по вашим дорогам! Это большой ужас.

– Командирша, да? – понизив голос, спросил отец.

– Это не единственный ее минус, – шутливо вздохнул сын.

– А у нас, смотри, уже черемуха зацвела, – теперь громко проинформировал отец. – А скоро будет сирень. Сирень у нас превосходная, махровая. Вон кусты, видишь? В твоей Италии с сиренью как? А черемуха есть?..

Потом они сидели за столом в саду, ели, пили (все, кроме Петра, если не считать одной рюмки вина), шумно переговаривались и вполне понимали друг друга. Отец выяснил, что Биче кое-как говорит на испанском, и принялся изъясняться на языке Сервантеса и Маркеса, как он сказал. Они явно разболтались, и Петр стал помогать маме, которая убирала со стола тарелки, чтобы затем подать чай и кофе. Когда они оказались в кухне, мама тихонько спросила, кивнув на участок:

– Петенька, и как? У тебя это серьезно?

– Вполне.

– Чудесная девушка! Забавно. Но чудесная. Флейтистка, с ума сойти! Ну да, ну да… И вы – как вы?.. Ну…

– Ну да, мы близки. Мы близки, в том числе и физически.

– Прости, прости, понятно!.. А если будут дети, то… ну, по цвету?

– Мама! – Петр тихонько рассмеялся. – Мама, я уже всё узнал. Законы генетики гласят, что при браке белого мужчины и мулатки расклад такой: 25 процентов вероятности, что родится белый ребенок, те же 25, что мулат, и 50 процентов, что так называемый светлый мулат, то есть нечто среднее между белым и мулатом, как я понимаю. И что? Красиво! У Господа Бога есть выбор. Пусть выбирает, а мне всё равно. А тебе?

– Ну, и мне тоже. Конечно, какая разница! Лишь бы ты был счастлив. – Но тут же поправилась: – Лишь бы вы были счастливы, хочу я сказать…

 

На следующий день, после вчерашней обязательной программы, была программа произвольная. Проехались и немного погуляли в тишине по старым переулкам Арбата и Замоскворечья, потом Петр повез Биче на Новодевичьи пруды. Посмотрели монастырь, старое кладбище, посидели на лавочке у самой воды и вернулись домой. Можно было и в ресторан, но по обоюдному желанию решили обедать дома. Чтобы вдвоем и больше никого. У них был последний вечер и последняя ночь – завтра утром Биче улетала в Милан.

О чем говорили? О разном. Им было о чем говорить, будучи вдвоем. Биче вспоминала вчерашнюю поездку на дачу, вспоминала с явным удовольствием.

– Вилла ваша, конечно, не супер, хотя и в лесу, а вот твои родители мне очень понравились. Кажется, они до сих пор влюблены друг в друга.

– Это у них бывает волнообразно, вверх-вниз. Но в целом – да, они хорошо ладят.

– И с сыном им повезло, я уверена.

– Надеюсь, с тобой тоже повезет. Наконец.

– Значит, с твоей бывшей женой не повезло?

– Им-то что – мне не повезло.

– А, так? Ты мне ничего не рассказывал о той твоей женщине.

– Это не стоит рассказа. Давно это было. Да и было ли, уже не знаю. Я ее вытеснил из сознания. Она ни при чем, просто не сложилась общность. Мои интересы, ее интересы, мои желания по ночам, ее желания – это никак не совмещалось, всё в разные стороны. Поэтому нечего рассказывать – скучно.

– Ясно… А со мной по ночам – как, не скучно?

– Еще как не скучно! Такое ощущение, что у тебя были классные учителя. Шучу.

– У меня один учитель, – она постучала себя по голове, – моя фантазия.

– Развивай ее дальше, это вдохновляет.

– За этим дело не станет – есть стимул… Слушай, ты сообщил родителям, что у меня есть сын и он тоже мулат?

– Пока нет. Информация к старикам должна поступать не сразу целиком, а дозировано.

– Ладно, тебе виднее, у всех это по-своему… Ну а еще про тебя? Про тебя в паре с женщиной?

– Еще? Понимаешь, я, как и ты, мне кажется, личность независимая и не выношу давления. Участие – да, советы – да, но не давление. Понимаешь?

– Понимаю. Женщины, конечно, все разные, и среди них есть такие, которые неосознанно, инстинктивно борются за доминирование в паре. Я такая? Не знаю, я не была в браке и даже не жила с мужчиной под одной крышей. Не знаю. Но мне кажется, что я такая. Значит, буду помнить об этом. В конце концов, всё решает интеллект. У умной женщины всё решает интеллект, а не эмоции. Бороться за подчинение тебя себе я не буду. Зачем? Мне это неинтересно. Интересно жить так, чтобы время от времени случалось что-то новое, неожиданное, даже непредсказуемое.

– О, это тебя ждет в полной мере! Не устанешь удивляться.

– Да? Ну, похоже, что так. Уже успел удивить. Эта твоя тайная связь с нашей компанией по морским судам – это да, этого я никак не ожидала от тебя. Казалось бы, такой спокойный, такой законопослушый иностранец пожаловал в нам в Италию, покорил моего дедушку, адекватно прореагировал на его увлеченность Сальери, его наряд, его музей. Еще музыку умеет слушать, воспитанный, явно неглупый – и вот на тебе: оказалось, он, если формально, предает свою родину, хотя если не формально, то пользуется тем же, чем пользуются другие, которые и не предатели даже. Это и есть ваша Россия?

Петр рассмеялся:

– Ты классно это сформулировала! И ведь всё правильно. Только один нюанс: это я делаю для Италии. Для любой другой страны мне бы и в голову не пришло делать подобное, даже если бы мне тихонько предложили. Я не предаю родину, потому что однажды понял: у меня две родины, две! А тут еще ты – ты, с моей второй родины. Вот такое счастье мне привалило.

– Я рада за тебя, привалило, да! Только будь осторожен, Петя. С ними, с ними, ты понимаешь, о ком я и о чем.

– Понимаю. Не беспокойся, всё хорошо. Я знаю: от моей Италии мне плохо не будет. Кстати, знаешь, почему еще я за Италию, то есть почему я расположен к итальянцам?

– Это интересно, ну?

– В отличие, скажем, от французов, которые любят рассуждать о политике и женщинах, итальянцы предпочитаю говорить об искусстве и футболе. Вот это по мне.

– А русские о чем обычно говорят?

– Русские? Ну, в общем смысле – как выживать: где что достать-купить, где что своровать, что чем лечить… А еще – чем плохи американцы, немцы, французы, евреи или кавказцы, это зависит от конкретного времени и ситуации в стране.

Биче усмехнулась, но затем посерьезнела:

– Храни тебя Господь и Святая Дева, Петя! Вот вернусь в Милан, пойду в храм, помолюсь за тебя.

– И это поможет.

– Не иронизируй – конечно, поможет! И как ты без этого живешь?

– Как-то так. Ты моя святая дева, ты. По имени Беатриче…

Конечно, они обсуждали и дальнейшее. Например, ближайшие планы. Однако выходило так, что этим летом им вряд ли удастся увидеться, если опять же не на два-три дня. Отпуск у Петра должен был быть в сентябре (так складывалось по делам фирмы), а вот у Биче в ближайшие месяцы вообще запарка: окончание учебной программы у выпускников консерватории, а после этого – гастроли, гастроли.

Дело в том, объяснила она, что с этого сезона главным дирижером Миланского симфонического оркестра имени Верди назначен американец, знаменитый Джон Аксельрод (о таком Петр, конечно, даже не слышал), и вот он пригласил Биче стать участником его оркестра, исполнять партии флейты-пикколо. Грандиозная удача! И в июне-августе-сентябре у них туры по концертным залам Европы – Франция, Германия, Испания. Так что всё лето и начало осени – только музыка, музыка, поездки. А как же мальчишки, Джино и Джузеппе, которые при ней, как же они? А очень просто: Джузеппе на лето вернется в Леньяго к матери, а Джино будет разъезжать вместе с Биче. Это как? А просто опять же: он уже вполне взрослый, семь лет, будет при маме и музыке, а к разъездам, гастролям, отелям и прочему пусть привыкает, это ему полезно.

Да, у деловой Биче всё выходило просто. А лучше сказать, она не видела проблем в том, что, если не откладывать и не рефлексировать, можно решить довольно простыми способами. И действительно, какая проблема? Взяла Джино с собой, и всё, это ему полезно, это организует, дисциплинирует, а главное, он при матери и при музыке, будет сидеть в зале на репетициях, а вечерами и на самих концертах. А вернемся в сентябре домой – у него вступительные экзамены в училище при консерватории, как и у Джузеппе, между прочим. Дай Бог, поступят. Да нет, должны поступить, она, Биче, уверена.

Вот такая Биче. Странно или нет, но Петр даже завидовал ее характеру. Сам-то он чаще отмахивался от проблем, иногда даже не замечал их, а вот она их решала, причем быстро и эффективно.

Ладно, это так, а вот что до планов, то оставалось одно: в середине сентябре, когда Петр уже будет в отпуске, приехать в Милан. Биче как раз вернется после гастролей, мальчишки будет сдавать экзамены в консерваторию, все очень заняты и в волнениях, но Биче что-то придумает, чтобы ее возлюбленный не скучал и с толком провел неделю или две, сколько пожелает. О’кей? О’кей.

Глава 4

Алессандро Конти, однофамилец известных итальянских футболистов, болел за римский клуб «Рому». И понятно, почему именно за «Рому». Во-первых, Алессандро родился в Риме. Во-вторых, знаменитый Бруно Конти, а впоследствии его сын, менее знаменитый, но тоже игрок сборной Италии Даниеле Конти – плоть от плоти игроки «Ромы». Поэтому родившемуся с фамилией Конти Алессандро ничего не оставалось, как со всей искренностью и фанатичной любовью сделаться болельщиком именно «Ромы», а не другого столичного клуба «Лацио». Бедный Алессандро (или Алик, как в России его называл Петр)! Это когда же «Рома» была чемпионом Италии в последний раз? Ага, десять лет назад! А «Милан»? Ага, в 2011-м, а ранее в 2004-м!

Так они подначивали друг друга, спорили, сыпали датами, завоеванными титулами, фамилиями любимцев – в общем, обычная дружеская перепалка заядлых болельщиков конкурирующих команд. Впрочем, Алессандро-Алику с самого начала знакомства с Петром было очень приятно, что этот русский переводчик, прекрасно говоривший на языке его родины, еще и страстный болельщик итальянского клуба… ну ладно, пусть «Милана», а не «Ромы», но все-таки, все-таки! К тому же с Петром интересно говорить: он и в футболе разбирается, и вообще далеко не глупый человек, какой-то свой, хоть и на десять лет старше. А всё равно свой: азартный, эмоциональный, прямо как итальянец. Но это – когда речь о футболе, а так-то он спокойный, уравновешенный, особенно если они беседуют о делах.

Да, они давно знакомы, уже лет восемь. Никогда не общаются по телефону – только по электронной почте. Петр пишет на имя Александра Кожемякина (что за фамилию придумал?) – коротко и на русском: приглашает в кафе, указывая когда, в какой час. Там они разговаривают (уже на итальянском), пьют вино, кофе. И что? Трёп о футболе, об итальянском чемпионате (ибо о русском говорить просто нечего, считает Петр), а потом, как бы между делом, Алик (то есть Алессандро) узнает о… короче говоря, о том, какая на сей раз судостроительная компания может составить конкуренцию его родной «Пантиери» на российском рынке. Да-да, что за иностранная компания готова опередить «Пантиери» в борьбе за заказ новых судов для России. Это очень важная информация. И важно еще то, что поступает она очень вовремя: переговоры между Россией и третьей страной только планируются или начинаются, а в итальянской «Пантиери» уже известно об этом. Остальное Алессандро не касается – он (через посольство, понятно) передает информацию в Триест, теперь дело за Триестом. И, как правило, дело делается, это видно по премиальным.

Хорошие премиальные идут московскому представителю компании «Пантиери». Да и, наверное, приятному во всех отношениях русскому синьору Пьетро тоже что-то обламывается за ценные услуги, хотя как обламывается, по каким каналам и сколько – сие Алессандро никак не касается и вообще это ему неинтересно. Ясно, что все довольны, а когда все довольны, то жить прекрасно, даже в этой Москве. Хотя что в Москве? Да нормально, причем во всех смыслах, даже с девушками никаких проблем. Он уже кое-как может общаться с ними по-русски, а это здорово, потому что хохоту много: его произношение и поиски нужного слова по части анатомии женского тела, как правило, вызывают взрывы веселья.

Однако если не о девушках, а о делах с синьором Пьетро, то тут неожиданно произошли подвижки. Алессандро Конти объяснили в посольстве, что на фоне углубляющегося мирового кризиса, в том числе в сфере судостроения, итальянские эксперты сильно расходятся в оценках российского рынка судов. И вообще цены на суда достигли самого низкого значения за последние восемь лет, а мировые поставки судов сократились почти на 50 процентов. Но это в мире, а у нас в Италии? У нас еще и свои проблемы. Теряющее доверие народа и парламента правительство Берлускони вводит меры жесткой экономии, в том числе – сокращение числа рабочих мест. Ваша компания «Пантиери», которая, как известно, принадлежит государству, продолжалось объяснение, готовит сокращение числа работников и изменяет условия договоров, и это коснется примерно трети людей – рабочих и служащих. Однако Алессандро Конти это не коснется, если… если будет новая информация о планах русских по части заказов судов. Да, сейчас все судостроительные компании предпочитают снизить прибыль, но набрать более или менее солидный портфель заказов. Вам, то есть «Пантиери», вам и нам нужно то же. Солидные договоры. Понимаете?

Дальше ему говорили то, о чем он и так знал. Что среди тридцати крупнейших судостроительных компаний мира первые места занимают компании азиатских стран – Кореи, Китая, Японии, даже Филиппин, а самая мощная итальянская компания «Пантиери» только в середине этого списка, хотя еще опережает Германию (компании «Hegemann» и «Meyer»), которые почти в конце ведущей тридцатки. Нужно бороться за новые заказы. Экономическая ситуация, как вы поняли, аховая. Плюс к тому политический кризис: Берлускони подвис. Ну, вы понимаете… Нужно бороться за заказы, опережая азиатских и европейских конкурентов. Встретьтесь с вашим русским другом, разъясните ему всё это. То есть не ждите, когда он сам созреет и пригласит вас на свидание, а активно выйдите на него и не только запоминайте информацию, если таковая будет, но и сами озаботьте этого русского. Вопросы к нему следующие: каковы планы его компании и правительства России по части заказа судов за границей? Планы на сегодня и на ближайший год? Есть ли конкретные наметки? С кем? Каковы шансы «Пантиери» опередить конкурентов? По каким заказам это реальнее? Вы всё поняли? А что до русского друга, то он тоже поймет, почему мы переходим на новый уровень отношений с ним. Он поймет.

Алессандро Конти тоже всё понял. Это называется промышленно-экономической разведкой. У этой службы разведки Италии есть штатные сотрудники, а есть нештатные. Он, Алессандро, стал нештатным, ибо он не сказал «нет». Прежде он работал только на свою компанию, а теперь не только. Ведь ясно, что полученные им от русского данные станут известны не только непосредственному руководству «Пантиери», но и разведке, ну а дальше – кому надо из высших политиков. Но это в Италии, а русский Петр, он кто в этом деле? Он – осведомитель. Вот и весь расклад. И в случае успеха их хорошо отблагодарят, это само собой.

 

В середине лета, когда Петр неожиданно получил электронное письмо от Алика, он поначалу даже обрадовался, потому что и сам намечал сделать то же – предложить свидание в ближайшие дни. Поначалу обрадовался, а затем понял: Алик отошел от их традиции лишь отзываться на приглашения и на этот раз сам проявил инициативу. Ага, значит, за дело взялся синьор Лукино из парламента Италии. Разведка работает!

И вспомнил всё, что говорила Биче, вспомнил о словах Лукино: они (кто они? Разведка, кто же еще!) заинтересованы в продолжении сотрудничества, но уже на новом уровне, и это будет оценено. Ну да, ну да… И тогда, еще в мае, Петр сказал Биче, что ничего страшного, он мелкая сошка в их деле, всего лишь переводчик, да и что он может? Устная информация: кто, когда, с кем – и всё. Поэтому, сказал, выбрось страхи из головы, это пустое. И вообще даже интересно – что впереди? Это ж так авантюрно!.. А Биче ответила: «Я чувствую, тут всё не просто». Да, вот такой был разговор.

Был – а теперь есть. Вызов на рандеву. Завтра в семнадцать часов на прежнем месте (то есть в кафе «Арбат 9»). Ладно, будет рандеву, будет! Тем более есть информация, свежая, сам хотел поделиться с родной «Пантиери». А тут и ты, Алик, Алессандро Конти, болеющий, черт бы тебя дернул, за какую-то «Рому»!..

Встретились, причем тепло, ибо давно не виделись. И вообще они явно симпатизировали друг другу. Когда закончили говорить о футболе (а сейчас межсезонье, поэтому речь шла о закончившемся в мае первенстве, в котором победил «Милан», и тут уж Петр дал волю эмоциям), так вот, после этого Алессандро вдруг начал:

– Ситуация сложная – мировой кризис и прочее. У нас, знаешь ли, Берлускони подвис. Говорят, уйдет в отставку вместе с правительством. Ну, кто знает. А пока рабочие места сокращают, забастовки… В общем, есть проблемы. Меня торопят, требуют быть активнее. Понимаешь? Поэтому – что у нас нового, нового и интересного?

Это значило, есть ли какая-то информация для «Пантиери». Петр изобразил удивление, потому что прежде он сам говорил, сам передавал – для того и вызывал человека на свидание. А тут – его вызвали. Что ж, ясно: мировой кризис, Берлускони… И хотя понятно, с чьей подачи сейчас активничает Алик, но сделал вид, что ситуация – да, непростая: мировой кризис и прочее.

– Новое и интересное? Конкретно – нет. А неконкретно… Послушай, что расскажу. Вполне возможно, это некоторые наметки на будущее. Наше будущее, понимаешь?

Алик кивнул. Он именно этого и ждал. Поэтому, хитро улыбнувшись, почесал затылок:

– А не заказать ли чего-нибудь покрепче? Нет, ваш русский коньяк не люблю, а вот если виски, ты как?

– Почему бы и нет? Закажи, я плачу.

– Ну уж нет, это моя инициатива! Так ты, Петр, пока рассказывай, говори, я внимательно слушаю.

– Ну, так… Знаешь, откуда я вернулся на днях? Из Германии. Командировка… В первый раз там. Переговоры. Хотя еще не официальные, а в порядке ознакомления. Даже не переговоры, а скорее деловой трёп. Так сказать, рекогносцировка. Но – ха-ха! – с переводчиком, со мной. Слушай, значит, так.

– Говори, говори.

– Ты ведь помнишь, что компания, где я служу, моя «Росмортуртранс»… помнишь о том, что контрольный пакет ее акций принадлежит государству?

– Конечно. А моя «Пантиери» и вовсе государственная компания.

– Ну да, мы с тобой государственные люди! – хмыкнул Петр. – Так вот, как я понял, государство повелело нам активнее вести себя на рынке круизных судов. Лайнеры, всякие морские паромы, транспортно-круизные. То есть закупать. Рынок? Рынок суживается и дорожает. Кризис! Где подешевле? Оказалось, подешевле может быть у тех судостроительных компаний, которые сами не блещут, в хвосте. Одна из таких компаний – в Германии, называется «Meyer Werft». Слышал о такой?

– Конечно! – Алик отхлебнул виски. – Город Папенбург, Северное море.

– Именно! Там их штаб-квартира. Туда мы и отправились. Кстати, я впервые увидел Северное море. Да, это тебе не Адриатика! Ну ладно. В общем, нас возили, водили, показывали, а мы смотрели. Там отличные верфи, нам сказали, эти верфи – из немногих оставшихся в мире крупных верфей. Ну, как и у «Пантиери», конечно-конечно!.. Но нам важно, что там, у немцев, постройка судов идет с нуля и до сдачи в эксплуатацию. На верфях «Пантиери» точно так же, однако у «Meyer Werft» это может выйти подешевле, нам подешевле, вот в чем дело. Поэтому и поехали туда, в этот Папенбург.

– А паром «Эстония» – это как? – подмигнув, напомнил Алик. – Презрели?

Петр понял, что имеется в виду:

– Конечно, изначально держали в уме, что затонувшая «Эстония» была построена именно на «Meyer Werft». Но когда был построен этот круизный паром? В 1979 году, более тридцати лет назад. Во-вторых, трагедия произошла в 94-м, семнадцать лет назад. И наконец, главное: те версии желтой прессы, что будто бы затопление «Эстонии» и гибель сотен людей – дело рук спецслужб России или взрыв советской военной техники, эти версии, затем не подтвержденные при расследовании международной комиссией, презрели не только мы, но и всё мировое сообщество. Хотя да, некоторый душок остался. Так вот, может быть, даже в пику этому моя компания решила обратить свой взор на германскую «Meyer Werft». Хотя, думаю, так посоветовали сверху. Но почему бы и нет? Главное, сделка может выйти не такой дорогой, как с более высоко стоящими по рейтингу компаниями. Ведь задача – новые круизные и транспортные рейсы по Балтике, между нашим Петербургом и странами Скандинавии, а то и дальше – в Германию и еще куда-то. Ты меня понимаешь, Алик?

– И насколько это реально?

– Не знаю. Вот этого не знаю. Прости, сие выше моей компетенции. Знаю, что пока шла рекогносцировка. Посмотрели, обсудили: что мы хотели бы, сколько это может стоить? Сколько судов – одно или несколько? Сроки оплаты? Какими траншами? Кто может выступить в качестве посредника-кредитора. И так далее.

– И какие суммы звучали? – Понятно, это еще один существенный вопрос.

Петр назвал, увидел ответные медленные кивки (запоминает!) и продолжил:

– Короче говоря, продуктивно говорили, и в целом это заняло неделю. И вот что в финале: каждая из сторон будет обсуждать, консультироваться, проводить внутренние прикидки, разработку проекта сделки. На том и расстались, договорившись где-то через несколько месяцев встретиться вновь уже плотно, результативно, а пока держать связь и обмениваться проектами. Вот и всё на сегодня.

– Отлично, понял, понял, – отреагировал явно довольный Алик. – Виски еще заказать? И кофе?

– Давай, я – за. Ибо без машины. Значит, можно спокойно выпить. Ну да, когда идешь с тобой в кафе, то надо без машины, на родном метро… Кстати, ты еще не видел мой танк – ну, новую машину? «Лендровер», класс! Не лучший «лендровер», конечно, но мне нравится… Ладно, теперь по делу. У тебя есть календарь игр нового футбольного сезона в Италии? И когда он стартует – в сентябре? Будь другом, пришли мне по электронной почте! У меня тут возникла идея: в сентябре, когда у меня отпуск, если поеду в Италию, то не сходить ли мне там на футбол? На матч любимого «Милана»? О, какая идея!

– Отличная идея! А вот мой отпуск уже скоро, в начале августа. Сначала еду домой в Рим, а потом с невестой в Испанию, на Майорку. Надо заслужить девушку, которая почему-то обожает средневековые лабиринты узких улочек. Как ты думаешь, что это означает с позиций психологии?

– Думаю, пристрастие к тайнам. Девушки это обожают. Всякие детективы, романтические истории, средневековые легенды и прочее в этом же роде. Чтоб сердце замирало, но всё кончалось хорошо.

– Ну да, ну да, девушки – они такие… А в Италию ты как – туристом, как в прошлый раз, или?..

– Именно так, туристом, но теперь и болельщиком, – перебив, слукавил Петр, потому что не хотел упоминать о Биче. – Если отдыхать, то праздно.

Они заговорили о лете, отпусках, опять о футболе, однако не было сомнений, что Алик всё запомнил: и про командировку Петра в Германию на «Meyer Werft», и что надо переслать ему расписание игр нового сезона, и что в сентябре Петр может посетить Италию.

И верно, Алессандро всё запомнил. Вот только где там, в Италии, Петр будет конкретно, это осталось, так сказать, за кадром, а допытываться не хотелось. Если кому-то надо, пусть узнают или ищут на месте сами. Его дело передать. Он передаст.

Глава 5

Ничего особенного не происходило, поэтому можно было расслабиться. То есть думать не о каких-то делах, а о себе. С некоторых пор прежде довольно безразличный к собственной персоне Петр занимался именно этим – предавался думам о случившемся с ним в последнее время. Беатриче-Биче… Ее любовь к нему, его любовь к ней. Это почти невероятно. Причем с обеих сторон. Всё невероятно: и то, что она именно итальянка, и что мулатка, и ее царственная внешность, и, главное, характер: недоступная, холодная, ироничная, категоричная и так далее – в общем, стервоза. Так казалось поначалу – и вдруг!.. Да и он – он тоже «вдруг»: полюбил. И не какую-нибудь даму, а именно ее, Биче.

А ведь были некие тайные знаки. Откуда – с небес? Из тьмы души? Ну пусть так, из ниоткуда, в общем. Были знаки. Он вспомнил.

Вспомнил, с чего началось. Как он, повинуясь внезапному порыву, сошел с автобуса, не доехав до Вероны, потому что вдруг надумал идти пешком в Леньяго. А зачем? Что там делать? Но все-таки пошел туда по шоссе, и уже вскоре его обогнал, но тут же притормозил старенький «фиат», однако из машины никто не вышел. И Петр еще подумал: кто-то там сидит за рулем и ждет, пока он сам подойдет. А кто там может сидеть? Ну, если как в кино, то приятной наружности молодая итальянка с интересным, но загадочным прошлым. Так подумал. А оказалось, это не кино, а престранная реальность в образе возникшего из «фиата» старика Антонио, одетого под Сальери, то есть в наряд XVIII века. Вот тебе и кино! Не загадочная, прекрасная итальянка, а старик в театральном наряде.

Но в том-то и дело, что старик как бы забежал вперед в развертывании сложенного в небесах сюжета: он оказался дедом той самой, покуда незнаемой прекрасной итальянки с загадочным прошлым. Конечно, загадочным! Мулатка – это раз (а почему мулатка?), бывшая любовница некоего политика, христианского демократа и члена парламента, это два, родившая от него сына, тоже мулата, о чем тот член парламента даже не догадывается, это три, и теперь этот политик, вдруг выплывший из ее прошлого, тоже начинает играть некую роль. Вот дедом какой дамы оказался случайно возникший перед Петром старик Антонио! И выходит, верная мысль пришла тогда в голову, верная, пусть и ироничная, мысль «если это как в кино». Именно как в кино! С кино началось (старик в одеянии Сальери), и им же, кино, продолжилось: в кадре возникла и вскоре стала главной героиней внучка старика – красавица мулатка с загадочным прошлым, а вообще-то стервоза. И вот такую Петр полюбил. Такую и не такую.

Это «такая и не такая» не давало покоя. Да, некий внутренний для Петра образ его Беатриче. Казалось бы, у нее нет недостатков. Она и интеллектуалка, и образована. И духовна. И отличная мать. И деловая. У нее явные организаторские способности. В общем, перфекционистка. Еще: понимает толк в любви и при интимном общении безгранично талантлива, с неуёмной фантазией, и это, конечно, нечто врожденное, а не от опыта. Еще: верна, предана любимым и умеет эту верность для себя четко формулировать. В общем, Биче – идеал. Но так не бывает! – в который раз заключил Петр. Идеала не бывает, понимаешь! Тем более, если речь о женщине!

Поэтому чертовски интересно: что же дальше?

 

Из компьютерной переписки:

Как и обещала, Биче встречала в аэропорту. Они сели в «ауди», приехали домой, и, едва войдя в квартиру, Петр услышал звуки рояля.

– Кто? – спросил он.

– А ты уже не различаешь? Это Джино. Он молодец, хотя еще не как Джузеппе, конечно.

– И что он сейчас играет?

– Мучает Бетховена, сонату номер десять… Дьявол, темп не держит!.. Ладно, Петя, иди в ванную, мы ждем тебя в гостиной…

Приведя себя в порядок, он вышел туда. Всё по-старому, всё знакомо, и это чудесно. Ощущение, будто вернулся домой. Усталый Джино сидел уже на диване. При виде Петра он встал и, пожав протянутую ему руку, сказал: «Добрый вечер, синьор Пьетро», на что Биче мягко упрекнула его:

– Я тебе уже говорила, мы с Пьетро без «синьоров» и вообще на «ты». Хочешь – будь так же. Этот мужчина – наш давний и большой друг, он просто Пьетро, по-русски Петер, а лучше Петя. Пе-тя, запомни.

Мальчик почему-то покраснел, кивнул и пробурчал: «Va bene, то есть «ладно».

Вскоре из детской комнаты появился еще более вытянувшийся Джузеппе, когда-то подросток с кудряшками, а теперь почти юноша, хотя по-прежнему курчавый. У него, как выяснилось, завтра очередной экзамен, второе прослушивание, последнее.

– Волнуешься? – спросил Петр.

– Ну, немного. А так… не очень.

– Джузи у нас молодец, человек без нервов, – погладила его по плечу Биче. – Так музыкант и должен – внешне спокойно, всё в себе.

Возникла Стефания, сообщила, что ужин почти готов, будет через десять минут. Подавать? Биче что-то сказала ей, а Петр попросил Джузеппе:

– Пока нас не пригласили к столу, можешь сыграть мне одну вещь? Какую? Помнишь, когда мы с тобой познакомились, еще в Леньяго, ты как раз разучивал Моцарта, на клавесине, помнишь?

– Помню, – кивнул Джузеппе, – я готовил для маэстро Антонио аллегро Моцарта, аллегро из концерта для клавесина номер один-три.

– Сыграй мне это, а? Именно это.

– Так понравилось? – включилась в их диалог Биче.

– Да, так. Это вышло для меня тогда чем-то особенным. Тогда – для меня далекого от музыки. То есть человека недалекого и невежды, как говорит мой папа. Короче, до меня дошло.

Биче усмехнулась:

– Твой папа, несомненно, прав. И почему ты мне нравишься? Ладно, и что до тебя, невежды, тогда дошло?

– Что есть музыка как явление, сама по себе. Что это выше меня. Но она меня не принижает, а зовет к себе. Как-то я это почувствовал. А как – сам не знаю. Моцарт, Джузеппе за клавесином… Не знаю, как объяснить, в общем. Музыка, да. Я еще подумал тогда: такую музыку играть бы по утрам и чтобы так начинался день.

– Джузи, так уважь проснувшегося человека, будь любезен! – улыбаясь, попросила Биче.

И опять, как тогда в Леньяго, в музейной комнате старика Антонио, опять полились звуки – веселые, будто щекочущие, будто детская шалость, радость, и всё. Да-да, такую музыку играть бы по утрам. Чтобы, проснувшись, слышать это самое клавесинное аллегро юного Моцарта, и чтобы так начинался день, и чтобы так было всю жизнь, и тогда ничего плохого или страшного никогда не случится, никогда…

За ужином, когда ели в общей тишине, как тут принято, Петр вдруг хлопнул себя по лбу, сделав вид, что вдруг вспомнил что-то важное:

– О, как это я забыл! А мой сюрприз? Биче, дорогая, где мой конверт?

– Да вон он, тебя дожидается! – Она кивнула на шкафчик напротив обеденного стола. – За стеклом, видишь?

Петр встал, принес, опять уселся и торжественно заговорил, вскрывая конверт:

– Так, и что тут у нас? У нас тут… – И вытянул яркие цветные бумажки. – Это что, Джино и Джузи? Ну-ка, глядите!

Джино зашелся от радости:

– Мама, мама, это же билеты на футбол! Я так мечтал, мама! А ты… О, синьор! То есть Петя! Петя, спасибо! Это мне, мой билет? На когда? Мама!

Петр не понял, при чем тут мама. Но она тут же объяснила:

– Я считаю, ему еще рано ходить на матчи. Маленький. И с кем, ведь не один же! А я не болельщица, поэтому…

– Поэтому он идет со мной, завтра, – спокойно сказал Петр. – Это решено. Мы мужчины, а нормальные мужчины ходят на футбол и в Милане болеют за «Милан». Правда, Джино?

– Правда, только так! – крикнул мальчик, на что Биче не могла не прореагировать:

– Джино, что за крики за столом? Ладно, мужчины, идите, отпускаю. А когда, между прочим, когда это ваше сумасшествие?

– Завтра, – повторил Петр, – завтра, на Сан-Сиро, мы играем с «Удинезе», в девятнадцать ноль-ноль, там написано. – И глянул на Джузеппе: – А ты что молчишь, Джузеппе? Не рад?

– Он не болельщик, – с сожалением ответил за него Джино. – Вот ведь дурень! И как это можно – не болеть за «Милан» и вообще не интересоваться футболом?

Джузеппе развел руками. Молча, без эмоций. Да, вот такой юноша – только музыка. Биче так и сказала:

– Он молодец, только музыка.

– И что ж тогда третий билет? – разочарованно протянул Петр. – Зачем я заказывал три? Ладно, дорогая Биче, придется тебе составить нам компанию, мне и Джино.

– Я? Никогда! Продадите с рук перед началом матча – нет проблемы.

– Мама, ну пожалуйста, пожалуйста! Пошли с нами! – запричитал Джино. – Мама, ну!

– И верно, сын прав, – кивнул Петр. – Идем вместе. Биче, мы – вместе! Всё, решено. Увидишь зрелище! Как там говорили твои древние римляне? Хлеба и зрелищ? Хлеб у тебя есть – теперь будет и зрелище.

Странно или нет, Биче неожиданно смирилась:

– Ну, может быть, может быть… Завтра Джузи сдает экзамен, прослушивание… Но это днем, а к вечеру вроде мы все свободны… Ладно, может быть.

– Ты чудо! – заключил эту эмоциональную часть их застолья Петр. – Если я бывший невежда, то ты тоже. Как это можно не любить футбол и ничего не знать о нем правда, Джино?..

Уже ближе к полуночи, когда мальчишки улеглись в своей комнате, Биче сказала:

– Ты, Петя, теперь будешь спать со мной, в моей комнате, на моей постели. Кстати, кровать у меня хорошая, широкая. Вот так я решила. Пусть народ привыкает. Мальчики уже взрослые, поймут, что и почему. То есть что мы – вместе и любим. Нечего скрываться, всё! Тем более Джино, кажется, догадывается, что ты не просто гость. А Стефания даже не удивится, что мы так решили, и виду не подаст, она разумная. Поэтому живи в своей комнате, если хочешь, но на ночь – в моей.

– Слушаюсь, ваша светлость! Или ваше преосвященство, ты у меня кто?..

 

Посещение Сан-Сиро произвело сильное впечатление, причем на всю троицу, ибо все они оказались там впервые. Огромная чаша почти крытого стадиона на 80 тысяч зрителей, чаша, и ты внутри ее (их места были на нижнем ярусе, почти в центре трибуны), постоянный рёв, иногда многоголосое пение, – всё это резонировало, обволакивало, но не придавливало, а наполняло некой первобытной радостью. Единение, единение, мы все – одно, мы за «Милан»!

Увы, любимый «Милан» не выиграл тот матч, а сыграл лишь вничью. И с кем – с какой-то «Удинезе»! Да, только 1:1. Вволю накричавшийся Джино (пришлось сразу тихонько осадить Биче, чтобы она не мешала мальчику предаваться эмоциям) был расстроен, но Петр пообещал ему, что следующий матч «Милана», который уже через четыре дня пройдет здесь же с «Чезеной», их любимцы непременно выиграют. «А мы пойдем опять?» – вопросил Джино, и тут уж Биче решительно заявила, что хорошенького понемножку, и Петр понял, что настаивать не надо, всему есть мера, Биче и так проявила великодушие. Поэтому сказал мальчику что-то про телевизор, а сам подумал: «А почему бы мне втихаря не сходить на Сан-Сиро еще раз, если, конечно, удастся достать билет?»

Несмотря на выпавшую им ничью, настроение было хорошим, тем более что сегодня днем Джузеппе успешно прошел прослушивание и теперь, не сомневалась Биче, его примут на учебу в консерваторию. Что до Джино, то, хоть ему еще нет положенных девяти лет, он тоже будет в консерватории, но по программе музыкального училища, и тоже, как и Джузеппе, по классу фортепиано, и это параллельно с основной школой. Короче говоря, мальчишкам предстоит тот еще труд, понял Петр, и хорошо еще, что Джино, подвижный чертенок, об этом пока не догадывается. Но у него есть строгая мама, которая умеет решать проблемы довольно простыми способами. Ну да, музыка – это святое, значит, говоря по-русски, надо пахать, и никаких соплей-воплей. И все-таки Петр даже завидовал мальчишке: такая мама, такая музыка, консерватория и прочее!

 

Потекли его миланские дни. Гуляние по городу – опять знаменитый собор Duomo di Milano, галерея Виктора Иммануила с улицей под стеклянной крышей, пройдя под которой попадаешь на площадь с театром Ла Скала (сейчас он был закрыт: межсезонье), замок Сфорца. Кстати, форма башен этого замка и зубцы на стенах тут же что-то напомнили, и всезнающая Биче поведала, что облик крепости Сфорца послужил образцом для постройки московского Кремля, ибо, да-да, его проектировали именно миланские архитекторы. Вот так, чего только не бывает! Ну и многое другое, что опять или впервые увидел Петр.

Биче сопровождала его, когда ей в дневные часы не нужно было быть в консерватории, и эти прогулки вдвоем получались не только интересными, но и ценными для них обоих: обмениваясь впечатлениями и мнениями, они всё лучше понимали друг друга (речь не о языке, конечно).

И как-то так выходило, что по ночам они тоже много говорили. Биче рассказывала о своих летних гастролях с оркестром, а Петр – о поездке в Германию, потом они обсуждали, что и как будет с музеем Сальери в Леньяго, тем самым музеем, который создал дедушка Антонио, потом Петр принимался рассказывать о себе. Уже не странно, что его тянуло говорить о себе, говорить Биче. Он привыкал к новой ситуации: делиться с другим человеком, выслушивать другое мнение, соглашаться или спорить. Такого у него не было очень давно (в первый год совместной жизни с бывшей женой случалось нечто подобное), и за последние годы он привык к тому, что всё должен решать сам, что делиться не с кем, да и особого желания не возникало. Конечно, есть мама и отец, люди тонкие, свои, но о многом, самом интимном или в чем-то рискованном, Петр никогда им не рассказывал – не считал нужным, ибо по натуре не был склонен к открытости, ну и тревожить их не хотел. «У меня всё нормально» – это было обычной формулой его ухода от разговора о себе. Например, пару раз отец лукаво вопрошал, не собирается ли сын наконец создать семью, или интересовался, откуда у него вдруг такие деньги – то на машину, то на квартиру, то на ремонт дачи в Нахабино, однако получал такие же лукавые ответы: зарплату повысили или опять выдали премию за неоценимые услуги фирме, которая заботится о благосостоянии своих сотрудников, несмотря на всякие там мировые кризисы.

Но это родители, а вот в жизни возникла Биче. Неожиданно, странно, даже невероятно. Эти ночные разговоры с ней… Родная душа, что ли? Он не ожидал, что так будет, он вообще не думал, что так может быть. Да, теоретически такое бывает вроде бы – ну как в некоторых книгах или в кинофильмах о неземной любви, но чтобы у него, Петра? И вот Биче. Беатриче, иностранка, мулатка, да еше при ребенке, этом чумазом чертенке Джино, «моем мавре», как иногда называла его Биче. Сколько невероятного – чуднее не придумаешь!

В одну из их ночей она спросила: «Они тебя не беспокоили?» Он понял, о чем речь, и честно ответил: «Нет». Разве считать беспокойством, тем более под знаком «они», что с ним встретился московский представитель «Пантиери» Алессандро Конти, проще Алик, и Петр, попивая виски в кафе, поведал ему о своей командировке в Германию, в Папенбург, что на Северном море? Рутинная передача информации о намечающейся сделке, не более того, информация уйдет по назначению, это тоже рутина. И всё. Ну, может быть, за это отблагодарят, а может, не отблагодарят. И что? А ничего. Всё нормально.

Услышав его «нет», Биче больше ни о чем не спрашивала, замолчала, откинулась на спину (до того она сидела у него в ногах) и как-то громко затихла. Именно так: Петри и прежде отмечал, что ее внезапное молчание, замирание в какой-то позе были иногда заполнены заметным внутренним напряжением, и казалось, она замолчала и замерла потому, что серьезно обдумывает что-то очень важное, очень существенное. Поэтому он и придумал для нее эти алогизмы: громко замолчала, громко затихла или нечто подобное.

Но через полминуты она, будто очнувшись, произнесла почти целый монолог, глядя куда-то в стену:

– Наивный у меня Петя! Умный, а неосторожный. И как я его полюбила? И почему? И зачем? А ведь полюбила и люблю. Я глупая? Я умная. Я думать о тебе люблю.

– Господи, ты стихи сочиняешь? – изумился Петр.

– Да, – усмехнулась уже привычная ему Биче, – давно сочиняю, кажется, с четырнадцатого века, Правда, тогда я писала под именем Франческо Петрарка…

Глава 6

Так сложилось, что на следующий день после той ночи у Биче были занятия в консерватории. Она взяла с собой Джино, а Джузеппе намеревался отправиться домой в Леньяго, чтобы провести там неделю перед началом учебы. Петр вызвался проводить его на железнодорожный вокзал и посадить на скоростной поезд Милан – Верона, оттуда мальчик поедет в Леньяго уже автобусом, это совсем близко.

Так и сделал – купил ему билет на «Евростар», проводил до вагона, и они простились. Было около часа дня. Как раз 25-е сентября, вечером на Сан-Сиро «Милан» играет с «Чезеной», и Петр все-таки хотел попасть на этот футбольный матч, если, конечно, где-то в городе еще можно купить билет.

Сел на трамвай, доехал до центра и уже по привычке направился в галерею Виктора Иммануила (ту самую, внутри которой улица под стеклянной крышей с огромным пассажем, ресторанами, барами и прочим) и там узнал, что билеты на футбол обычно продают в любой табаккерии или печатном киоске – вон там, например, указали ему. Там билетов уже не было. Заглянул в следующую табеккерию. Человек за прилавком развел руками: «Увы, синьор! В день матча, увы! Попробуйте в кассах на Сан-Сиро или с рук перед началом». Петр поблагодарил и тут услышал из-за спины:

– Не надо с рук, это выйдет в три номинала.

Обернулся: мужчина средних лет, в хорошем костюме, стройный, спортивный. Доброжелательная улыбка на вполне интеллигентном лице. Не дав сказать что-то, он тут же продолжил:

– Да-да, синьор Чичерин, в день мачта – это три номинала. Спекулянты, где их нет! В России, наверно, то же самое? Конечно, спекуляция – она везде. А что, сегодня футбол? И кто же играет? И почему вы в шляпе при такой-то теплой погоде, сегодня двадцать градусов, а вы в шляпе?

Говорил он спокойно, по-прежнему улыбаясь, и, почувствовав нехорошее, Петр ответил на один из заданных ему вопросов:

– Сегодня «Милан» играет с «Чезеной».

– Ах, с «Чезеной»! Да уж, выбрали вы матч! Она же заняла в прошлом сезоне пятнадцатое место, если мне изменяет память! А в этом, несомненно, займет последнее и вылетит из серии «А», вот попомните мое слово! И зачем тратить деньги на такой футбол? «Милан», чемпион, – и с какой-то «Чезеной»! Я бы не пошел. Пустая трата времени и денег. Зачем? Евро нынче на дороге не валяются. Кризис, знаете ли, да.

Пока он явно издевался над Петром, было короткое время подумать. Подумал, спросил:

– Как вы узнали мою фамилию?

– Это было несложно, синьор Пьетро. Давайте сядем вон в том кафе, не возражаете? Я вам всё объясню. А билет на этот ваш футбол я достану, если уж так хотите. И за номинальную цену, клянусь Богом! – Не дожидаясь ответа, он извлек из кармана пиджака мобильник, набрал номер и спокойно проговорил – Синьора, еще раз добрый день! Да, это я, Альберто. А вот теперь мне нужен один билет на сегодня на Сан-Сиро. Да, на матч «Милана». Будьте любезны! Нет проблем? Чудесно! Где я? А мы сейчас в галерее короля, идем в кафе. Подвезите через час к… ну, скажем, к памятнику Леонардо да Винчи, это совсем рядом, на Пьяцца делла Скала, там увидимся… Нет, не я, синьор Пьетро подойдет к вам. Да-да, он при паспорте, конечно, все иностранцы ходят с паспортом. И он прекрасно говорит по-итальянски, этот иностранец. Запомнили? Синьор Пьетро Чичерин, да, именно так. Грациа, грациа, всё! – И затем Петру: – Давайте зафиксируем время – значит, через час. Будет у вас билет, будет! А пока идемте, присядем вон там. Там хорошее кафе, уверяю вас.

Прошли в кафе, уселись. Сняв шляпу и бросив ее на соседний стул, Петр усмехнулся про себя: «Вот тебе твое любимое “что впереди?”! И что впереди теперь? Этот сотрудник тайной службы. Он что, за мной следил? И как давно? С тех пор как я оказался в Милане? Да, преинтересно, черт возьми! По-итальянски это звучит, кажется так: diavolo prendere il suo». И спросил спокойно:

– Так вас зовут синьор Альберто, правильно?

Тот кивнул:

– Правильно. Альберто. И всё – без фамилии, А хотите, можно и без синьора.

– О’кей, Альберто. Тогда и я просто Пьетро. Или Петр, если по-русски.

– О’кей, это хорошо, хорошо, Петр… Так что мы будем? Э, заказываю и плачу я!.. Так, ну кофе, это понятно, а еще? А, вот что! Наш знаменитый миланский хлеб bonape, темный, с отрубями, и опять же наш ломбардский сыр – сыр горгонцола с голубой плесенью. Не пробовали? Поясняю: у «горгонцола пиканте» специфический аромат и пряный, острый вкус. Фантастика! Этот сорт обычно подают к десертному вину. Возьмем десертного вина? Отлично, но, да, немного, чуть-чуть, согласен, я на службе, а вам еще ехать на футбол…

Словоохотливый дядечка, этот Альберто. И гурман, как все итальянцы… Странно, что я так спокоен, думал Петр, наблюдая, как сосед по столику делает заказ. Наконец тот закончил и начал было:

– Итак…

Но Петр перебил:

– Извините, но если «итак», то сначала я обязан поблагодарить вас за благодеяние.

– Это за что? Ах, за билет на ваш футбол! О, мелочи, мелочи, и не думайте об этом, сущая ерунда! К тому же всегда приятно делать презенты, дарить что-то, тем более мы вам обязаны, да-да, мы вам обязаны и всегда будем благодарны, вы знаете это, мы благодарные люди.

– Понял! – усмехнулся Петр. – Итак, вы произнесли «итак», а я вас перебил. Продолжайте. Итак?

– Итак, как мы узнали вашу фамилию? Да очень просто. Ваша московская компания «Росмортуртранс» в деловом контакте с нашей компанией «Пантиери». Вот там, в Триесте, в ее штаб-квартире, мы и узнали, как вас величать. Ведь вы вели переговоры с «Пантиери»? Вели. А как фамилия и имя того самого переводчика? Ну, вот и всё. Далее: от сотрудника той же «Пантиери» синьора Алессанлро Конти, который ее представитель в Москве, мы получили сведения, что в сентябре у вас отпуск и вы планируете быть в Милане. Узнали, на какое число и на какой рейс человек с такой фамилией заказал билет на Милан. Далее: узнали, что вы благополучно прилетели, и, заметьте, мы не беспокоили вас несколько дней, хотя адрес синьоры Беатриче Робинсон нам известен. Зачем ее волновать, правда? Вы с ней гуляли по Милану, потом ходили на футбол, и прекрасно! А вот сегодня вы один – вот я и решил наконец встретиться с вами. Я вас удовлетворил?

– Вполне. Всё просто, оказывается. И еще: я ценю ваше благородство и благородство вашей конторы.

– Конторы?

– Ну да, ufficio, или, если жаргонно, контора – так говорят в России, имея в виду… специфическое учреждение.

– Ясно-ясно! Ладно, пусть так… О, вот и наш заказ. Обратите внимание на сыр – как он блестит на срезе. Эти изумрудные вкрапления – чудо, правда? А какой запах, да? Прошу – вино, кофе. Ваше здоровье, Петр!.. А теперь, – продолжил, сделав глоток, – давайте к делу, мы же поняли друг друга.

– Конечно. Вперед, Альберто!

– А вы ироничный человек, да? Это хорошо – значит, умный, аналитичный… Итак. Вам известно, что такое ролкер?

– Естественно. По долгу службы сталкивался с этим термином. Тип конструкции судна. Вид судов типа «ролкер». Так?

– Да, короче, суда-ролкеры, океанские, грузопассажирские, паромы всякие. Красота! Так вот, ваша недавняя командировка в Германию, на «Meyer Werft». Будто бы у вашей компании есть заинтересованность в контракте с ней на постройку нескольких таких ролкеров. Так?

– Ну, ведь синьор Конти вам уже всё передал, рассказал. Да, так. Но пока…

– Знаем, знаем. Однако вот в чем дело. Мы получили интересные данные от наших коллег. Про ту печально-знаменитую катастрофу 1994-го года на Балтике. Про паром «Эстония», который был построен именно на «Meyer Werft». Вообще-то этот паром назывался «Wasa King», но, купив его, эстонцы переименовали судно в «Эстонию», это понятно. Ну, вам известно, что было долгое расследование, всякие версии, в том числе антироссийские, но это чепуха. А вот что не чепуха. Хотите знать?

– Ей-богу, даже любопытно.

– О’кей. Тогда вопрос: вы знаете, что такое носовой визор?

– Ну, я же не моряк и не судостроитель, а всего лишь переводчик. Как переводчик знаю: визор – это козырек. А где он, понятия не имею.

– Тогда слушайте. Я тоже понятия не имел, но по долгу службы… Значит, так, подробно. В прошлом году – только в прошлом – правительство Эстонии наконец распустило международную комиссию, которая занималась расследованием причин той трагедии. Наконец – это после ее четвертого отчета! И что в финале? Что стало причиной гибели парома? Внимание, Петр! Конструктивные недостатки. А именно: отрыв носового визора. А что такое этот самый носовой визор? Это я запомнил наизусть: подъемная надводная часть парома, которая расположена на носу судна для проезда транспортных грузов на палубу или в трюмные ангары. Поняли? Этот откидывающийся нос еще называется «аппарель».

– Понял, понял. Что дальше?

– Дальше – «Эстония». Той ночью был шторм, и от ударов волн у этой самой «Эстонии» оторвалась аппарель, или, точнее сказать, оторвался носовой визор, нарушилась герметичность, в трюм судна начинала поступать вода, причем настолько интенсивно, что паром затонул очень быстро, поэтому спаслись только пассажиры из кают верхних палуб. Страшные цифры: из 989 находившихся на борту людей погибли 95 человек и пропали без вести 757 человек, то есть, конечно, тоже погибли. Ужас, да. Но этот случай – не единственный ужас. В конце минувшего века произошла целая серия катастроф судов типа «ролкер», в том числе на Балтийском море. А причина этих катастроф – отрыв или повреждение тех же визоров при штормах, в результате чего нарушается герметичность. Поэтому всё ясно. Не ясно только, почему Россия решила закупать ролкеры. Зачем иметь дело с «Meyer Werft»? С ней дешевле? Однако, как говорят англичане, я не настолько богат, чтобы покупать дешевые вещи. Ведь есть более надежные круизные суда и паромы. Например, в известной вам «Пантиери». Это один из лидеров мирового рынка. Круизные суда типа «Concordia-class». Например, «Costa Pacifica», спущенная на воду в прошлом году. Это же просто мечта! А о цене заказа можно говорить и договариваться, компромиссы всегда возможны.

– Я понял, я вас понял, – подытожил эту тираду собеседника Петр. – Отличный сыр. Как его – горгонцола? И темный хлеб, хлеб-мулат. Как он называется?

– Хлеб-мулат – это отлично сказано, надо запомнить! А называется он просто – Миланский хлеб, или bonape.

– Да-да, я всё понял, – повторил Петр. – И что вы хотите, тоже понял. А вот что вы хотите от меня лично?

– Да-да, от вас лично. – Тут Альберто удовлетворенно закивал. – Желаете поглядеть на документы? Мы их получили по нашим каналам. Про визоры, аппарели и прочее. Про отчет комиссии по расследованию. Про «Meyer Werft». Кое-что уже появилось в Интернете, но там вокруг да около, а у нас точные данные, к тому же наши люди смоделировали ту катастрофу, поскольку бортовой компьютер с «Эстонии» водолазы так и не нашли – скорее всего, его смыло штормом, и он где-то в донном иле. В общем, у нас есть всё – и по «Эстонии», и по «Meyer Werft», и по ролкерам других судостроительных компаний. Данные и их анализ. Очень ценный анализ. Анализ и выводы. Хотите поглядеть?

– Зачем это мне? Я вам верю на слово. Верю, что, как говорят в России, скупой платит дважды, а глупый трижды.

Альберто опять покивал, потом отпил еще глоток вина и взялся за кофе. Глянул на часы:

– Футбол, футбол… Не опоздать бы на свидание с синьоритой у памятника Леонардо. Нет, еще есть время. Ешьте сыр, пейте. Еще кофе заказать? Ну, как скажете… Так вот, про то, в чем наша просьба. Да-да, просьба, не более. – Он говорил доверительно, спокойно, не улыбаясь, но добро. – Эти документы, а лучше сказать, данные анализа… Хорошо бы с ними ознакомить кого-то из руководства вашей компании. Кто у вас там – президент, директор, совет директоров?

– У нас не президент, а генеральный директор. И у него, да, есть совет, всякие начальники отделов и их заместители. Европейский отдел, Азиатский, отдел Америки и так далее.

– Прекрасно. Вот кого-то из этих лиц и ознакомьте. С кем-то из них у вас есть дружеские или просто доверительные отношения? Конкретно с теми, кто по делам Европы?

– Никаких доверительных отношений у меня нет. Поэтому, увы, это исключено. Я – особь отдельная, на вторых ролях, не специалист в отрасли, то есть в судостроении, и вообще ни с кем глубоко не общаюсь, не дружу. Это честно, я такой по натуре.

Альберто будто поверил. Или принял как должное.

– Что ж, понятно… А начальник Европейского отдела? Кстати, как его фамилия?

Петр назвал. Тут никакой тайны не было: руководство компании давно обозначено в Интернете на сайте «Росмортуртранса». И, назвав, повторил свой тезис:

– С ним у меня нет никаких отношений, кроме сугубо деловых. И вообще он человек, как у нас говорят, старой закалки, к тому же немногословный, закрытый.

– Ясно. Ну а его заместитель? Он кто?

– Некто Гулибин. Новый человек, относительно молодой, лет тридцати пяти, недавно появился, ничего о нем не знаю. Говорят, его взяли под начальника… то есть с прицелом на должность начальника отдела. Внешне приятный, спокойный. Я лишь один раз был с ним за рубежом, в том самом Папенбурге, на «Meyer Werft». Но тоже – никаких отношений.

– Гулибин, вы сказали? Момент! – Альберто записал фамилию на своем мобильнике. И продолжил: – Да, понятно, и, конечно, я вам верю. Однако ничего не поделаешь, надо что-то придумать, найти некий подход. Давайте прикинем вместе… Ну, скажем, так. Передавать вам сейчас эти бумаги неразумно: зачем рисковать при пересечении границы? Здесь, в Мальпенса, всё будет в порядке, мы проследим, а вот что будет в вашем аэропорту? Таможенный контроль, паспортный… Неразумно. Поэтому эти бумаги с ценными данными, вернее их копии, мы передадим синьору Алессандро Конти. Передадим через наше посольство в Москве. Он их получит, а потом встретится с вами. Короче говоря, бумаги будут у вас. Небольшой пакет, всего несколько страниц.

– И что я с ними буду делать? – Петр понял, что это какой-то тупик, ему предлагают нерешаемую задачу, для него нерешаемую. – Я же сказал, что ни с кем из больших людей…

Альберто не обратил на это внимания и мягко продолжил:

– И вот тогда, получив эти бумаги, тогда вы подумайте, прикиньте, кому из вашего руководства их передать. Хорошенько подумайте, взвесьте. Кому, как – не знаю, вам виднее. Это должен быть человек, в котором вы не должны ошибиться. Практика показывает, что такой человек всегда находится. Повторяю: потенциально такой есть всегда, в любой компании, в любой стране, при любом режиме, даже тоталитарном. Значит, надо выявить этого человека, обнаружить, выйти на него, подружиться. Опять повторяю: как вы это сделаете – не знаю, вам виднее, но это сделать надо. Этот человек ознакомится с бумагами и затем повлияет на нужное всем нам решение. Собственно, вот такая цель: поспособствовать вашей компании «Росмортуртранс» отказаться от сделки с «Meyer Werft» и переориентироваться на старого надежного друга – «Пантиери». А уж этот друг предложит не только современное, высококлассное и совершенно надежное судно, но и вполне приемлемое для вас по сумме контракта.

– Это нереально, для меня нереально, – повторил Петр уже с некоторым раздражением. – Я для вас не тот человек, эта задача не по мне. И еще: ну, предположим, да-да, предположим, я нашел такого человека в моей компании, но как я ему объясню, откуда у меня эти бумаги? Откуда вдруг?

– Законный вопрос, ожидаемый. А вот ответ. Та международная комиссия по расследованию причин гибели «Эстонии» была эстонско-финско-шведской, хотя в расследовании участвовала еще и норвежская компания «Rockwater», она специализируется на подводных работах. Так вот, если возникнет вопрос, откуда у вас эти самые сведения по результатам расследования, скажите следующее: у вас есть хороший приятель в Эстонии, даже друг, он русский, и вот он как-то – а как, вы не в курсе – имел доступ к работе той комиссии. Ну, вот и решил ознакомить вас, друга из России, со своей родины, поскольку знает, что вы работаете в компании «Росмортуртранс». Дескать, это может пригодиться – ведь результаты расследования снимают все надуманные в отношении России обвинения. Обвинения сняты – вот его мотивация, его, вашего эстонского друга! Но вы-то, уже вы, Петр, вы увидели в полученных бумагах не только это. И поэтому решили… ну дальше понятно.

– Понятно. Вам понятно. Но, повторяю, я не найду нужного вам человека, эта задача не для меня, потому что я всего лишь переводчик. При всем желании – не найду.

– Ошибаетесь. Вы не уверены – да, сомневаетесь – да, но прикиньте, подумайте. Как человек разумный, аналитичный, спокойный, ироничный, вы найдете решение. Оно есть всегда, в любой ситуации. Это мировая практика, поверьте. Надо озадачить себя этим, серьезно озадачить, наблюдать и анализировать.

Вот это действительно тупик, понял Петр, я ему про Фому, а он… И тут услышал следующее:

– А ведь это интересно, черт возьми! Поиграть в разведчика – разве это не интересно? И кого-то, как говорится, сделать участником своей игры, а если проще – завербовать. И что? Это выгодно вам и тому большому лицу из руководства вашей компании – ведь наша благодарность последует незамедлительно. Ну, вы понимаете. И об этом надо сказать тому человеку. О большой сумме. Какой? Даже произносить неловко. Сотни тысяч, а может, и больше.

– Щедро! – усмехнулся Петр.

– А дело того стоит. И не считайте, дорогой синьор, что мы вас покупаем. Хотя и покупаем, да, но это не главное для вас, верно? А для кого-то другого – главное, потому что люди-то разные. А, ладно, это тривиально, скучно. А вот чтобы стало интересно, это совсем иная история!.. Однако вот в чем еще дело. Во времени. Вам надо торопиться не торопясь. Это известное правило. Думать, взвешивать, искать, однако при этом помнить: нас торопит время. Почему?

– Потому что время – деньги?

Доверительно подавшись вперед, Альберто приблизил лицо:

– Само собой, но сейчас о другом. Политика, черт возьми! А наша политика почти всегда такова, что в Риме бардак! Наш премьер-министр висит на волоске. В ноябре прошлого года ему уже предлагали уйти в отставку, но он отказался, кое-как спасся, хотя и поплатился: из правительства вышли почти все люди партии «Будущее и свобода», а главное, замминистра экономического развития Урсо. Это плохо. Но хуже то, что, как мы прогнозируем, через пару месяцев и сам бессмертный премьер канет в политическое небытие, то есть все-таки уйдет в отставку. И это тоже плохо. Почему? Потому что он и ваш лидер очень дружат, и мы должны это использовать, пока они оба при власти. То есть, дорогой Петр, у нас с вами пара месяцев. Да, два-три месяца, чтобы решить эту задачку: переориентировать вашу компанию на «Пантиери». Вот и всё.

– А если не получится?

– Ошибаетесь – получится! Это тоже практика: когда очень надо, получается. Получается, черт возьми, если спокойно хотеть, спокойно, разумно, без нервов. Ищите и найдете.

– А то, что это риск для меня, вы решили не упоминать, так я понимаю, – кисло произнес Петр и поглядел на часы.

– Потому что это понятно, тривиально. Мы все рискуем, всегда. Мы все подвешены на чем-то. Кто на женщинах, любовницах, кто на каких-то грехах, темных делах, кто на взятках, страсти к наживе, а кто-то, скажем мягко, на тайной деятельности. И вы тоже рискуете, да, конечно. Вас могут заложить, могут выдать, могут просто не понять и рассказать о вашем предложении начальству, могут шантажировать и так далее. Да, есть риск. Вы рискуете, и мы все рискуем, всегда. Я тоже. Не в этом конкретном деле, а вообще. Я тоже не без греха. Но я умею думать, и мне интересно жить. Вот и вам бы так же. Повторяю, мы все рискуем в этой жизни… Или взять вашу подругу, синьору Робинсон. Мне говорили, очень талантливая женщина. Дай бог, чтобы у нее всё было хорошо – и в консерватории, и в оркестре этого американца… Джона Аксельрода, если я правильно называю его фамилию. В общем, чтобы у нее было хорошо и на работе, и дома, и в личной жизни. Вы ведь заинтересованы в этом? Ну конечно. Поэтому в интересах всех вас, всех нас… вы понимаете.

Петр понял. Понял, что про Биче они тоже не забыли. Что ее бывший любовник, отец Джино, что он, так сказать, включил и Биче в разработку этого дела, а проще говоря, продал разведке. А говорил, что любит по-прежнему. Ясно: политика выше любви. Сволочь? Да нет, Альберто прав: это тривиально… Ах, Биче, Биче, она-то тут при чем? Да нет, не «при чем», а при ком? Она при Петре. Всё из-за него.

– Ну вот, а теперь нам действительно пора давайте заканчивать, а то время, время! – мягко заторопил Альберто и вынул бумажник, чтобы расплатиться. – Заметьте, я не беру с вас никакого слова, никакого обязательства. Подумайте, поразмыслите, пока вы здесь, в Милане. А вернетесь в вашу Москву – и за дело, без торопливости, но помня, что наши часы идут… И кстати, – он вскинул руку, приостанавливая движение подняться, – вот что еще напоследок. Уже не о деле, а о нас с вами. Вы хорошо держались, а я не был слишком назойлив, правда? Будь вы другим, то ведь могли бы и возмутиться, разволноваться, наговорить мне гадости, уйти, а потом даже обратиться к вашему российскому консулу в Милане – сказать там, дескать, меня хотят завербовать и прочее. Но вы этого не сделали и не сделаете. А почему? Вам такое и в голову не пришло. Правда?

– Правда, – ответил Петр.

– Значит, всё верно: вы не такой, вы другой. Я ведь вас не спрашиваю, с чего бы это вы сами, по своей инициативе стали оказывать посильные для вас услуги нашей итальянской «Пантиери». Это ваше личное дело. Что-то за этим стоит, конечно, вы же не предатель родины и не тот, кто мечтает разбогатеть неважно какой ценой. Видите, не спрашиваю, вот какой я деликатный. – Он усмехнулся и наконец встал из-за столика. – И знаете, хочу напомнить вам один афоризм. Чей он, не знаю, но звучит это так: «Не сотрудничай со злом, не стой в стороне, не будь жертвой». Вот такие три заповеди. Вы подумайте об этом. Ей-богу, вы мне понравились, и я не желаю вам быть жертвой. Запомнили эти три заповеди? О’кей! Э, синьор, шляпу не забудьте!

Они вышли из кафе на улицу под стеклянной крышей, и Альберто указал направо:

– Вам вон туда, в ту сторону, к памятнику, а я зайду в этот бутик, надо прикупить кое-что. А вы потом загляните еще в банк «Unicredit Group», это близко, на Piazza Cordusio, там для вас есть кое-что… Да, должен сделать вам комплимент: вы прекрасно говорите по-итальянски. Конечно, мне предварительно сказали об этом, но я не ожидал, что так совершенно. Это от вашей бабки-итальянки, кажется, да?

– Прабабки, – поправил Петр.

Альберто рассмеялся:

– О, прокол, какой прокол! Плохо подготовился к встрече, каюсь!.. Ладно, чао, дорогой Петр, желаю вам, чтобы сегодня «Милан» победил эту несчастную «Чезену». И может быть, еще пересекутся наши дороги, а может, и нет, кто знает. Хотя пересекутся, пересекутся, так мне кажется. Вашу руку!

 

Да, «Милан» победил «Чезену», пусть даже со скромным счетом 1:0, но ни это, ни то, что Петр сидел на прекрасном месте (вот что значит билет по просьбе значительного лица!), не доставило должного удовлетворения. Мешали всякие мысли. Время от времени они так копошились, что отвлекали от футбола. А тут еще сосед по креслу, эмоциональный миланец, сказал в сердцах, что если владелец «Милана» синьор Сильвио Берлускони уйдет в отставку, то, учитывая кризис в Италии, он запросто продаст клуб. Кому? Да арабским шейхам скорее всего! Только этого не хватает Милану – арабские шейхи!

Настроение испортилось напрочь. Этого Петр терпеть не мог – чтобы отвлекали от того, что должно приносить радость. Таким и вышел со стадиона, раздраженным. Но по дороге к станции метро «Fiera Lotta» успокоился. Кругом шли вполне довольные итальянцы, и в этой толпе, людской общности стало легче, а вскоре и вовсе появились трезвые мысли, уже без паники, внутренней нервозности.

Ну, нерешаемая задача! Для него нерешаемая, это ясно. Поэтому самое простое – выйти из игры, закончить с этим делом, то есть вообще забыть о «Пантиери», о тайных услугах ей. Напишет Алик, пригласит на встречу – ответить, не могу, ни завтра, ни через месяц, ни через два, у меня другие дела. Алик поймет, все поймут, отстанут. Деньги? А черт с ними, проживу, без них можно жить, как многие живут, на одну зарплату. И всё, и нет проблемы. Навсегда!