Глава 15
Повисла пауза. Под прицелом четырех пар глаз я попятилась и крепче сжала рукоятку ножа. Нож, конечно, от пистолета не защитит, но все-таки с оружием как-то спокойнее, чем без него, хотя и с ним не очень-то...
Ладони стали влажными. Я переводила взгляд с одного лица на другое, подмечая какие-то малозначащие детали.
Самый опасный из всей компании впереди. Здоровый парень, льняные, почти белые волосы вьются тугими кольцами, глаза как небо. Просто воплощенная мечта нацистов — истинный ариец, белокурая бестия. Мускулистый, но не перекачанный, одет во что-то темное, не стесняющее движений. Опасный.
Второй — тот самый рыжий в косухе. Рядом с белобрысым кажется почти задохликом, хотя я-то помню, что он выше меня сантиметров на пять. Глаза красные после лака, смотрит неприязненно.
Третий, чуть подальше, тоже кажется знакомым. Длинный, худое скуластое лицо, тонкие губы. Волосы русые, ниже плеч, собраны в хвост. Глаза скрыты за узкими темными очками. Что за бред — темные очки в помещении? Белая отглаженная рубашка, галстук, дорогой костюм. Все вместе вызывает нездоровые ассоциации то ли с фильмами про шпионов, то с «Матрицей».
И, наконец, последний. Темные волосы — не слишком длинные, но и не короткие, темные глаза, красивое открытое лицо. Интересный. Но, в отличие от Стаса, не излучает волны сексапильности в окружающее пространство. Надежный. Такие нравятся женщинам. Одет демократично: джинсы и светлая рубашка.
Белобрысый плавно скользнул в сторону, вглубь квартиры. Остальные по-прежнему держали пистолеты, поглядывая на меня. Я сглотнула, ладони уже были мокрыми от пота, приходилось все сильнее сжимать нож, чтобы он не выскользнул.
Здоровяк снова появился в прихожей через пару минут. Бросил короткое:
— Чисто. Никого.
Остальные сразу расслабились, убрали оружие, направились в мою сторону. Я еще немного попятилась, отчаянно сжимая нож, наткнулась на стул.
— Не подходите! Вы кто такие?! — хотелось, чтобы вопрос прозвучал сурово, но голос в конце фразы дал петуха.
— Алиса Андреевна, — с обескураживающей искренностью улыбнулся темноволосый, и я узнала этот приятный, бархатистый баритон. Именно ему я тогда представилась Глафирой по телефону. — Не бойтесь нас. Мы не причиним вам вреда. Мы из детективного агентства. Спешили вас спасать, но вы и так замечательно справились. Теперь все в порядке, все позади.
Он подходил медленно, держа руки на виду. А я вдруг поняла, что ноги меня совсем не держат, и опустилась на так кстати подвернувшийся стул. Мужчина уже был рядом, он аккуратно забрал из моей безвольной руки нож, положил на стол.
— Ну, все же в порядке? — полуутвердительно спросил он.
А я... Я вдруг разревелась. Совершенно позорным образом разревелась, просто безобразно, как не плакала даже после взрыва заправки. Слезы хлынули неудержимо, да и желания их удерживать не было.
Темноволосый обнял меня, аккуратно прижал к себе. Теперь я заливала слезами его рубашку, а он гладил меня по голове и бормотал что-то успокаивающее, как маленькому ребенку.
Минут через десять, когда моя истерика пошла на убыль, он аккуратно отстранился и достал из кармана пачку носовых платков:
— Вот, возьмите.
— Спасибо, — прогундосила я. — Мне бы умыться. Можно?
— Конечно. Что за вопрос!
— Ой. А где все? — Только сейчас я заметила, что, пока я портила слезами рубашку незнакомца, остальные три незваных гостя и Стас куда-то исчезли.
— Отнесли его в комнату, здесь места мало. Вы умывайтесь и тоже приходите.
В ванной я посмотрела на себя в зеркало и ужаснулась. Глаза покраснели, опухли. Чуть повыше скулы набух здоровенный красный кровоподтек, да еще и стрижка эта кошмарная! В таком виде можно на Хеллоуин без костюма ехать.Но делать нечего, все уже полюбовались на мою стрижку и на будущий синяк. Пудры, чтобы замаскировать кровоподтек, у Стаса нет. И вообще, буду тут прохлаждаться — пропущу все интересное. Я наскоро умылась холодной водой и побежала в комнату.
Заботливо накрученный мною скотч со Стаса сняли, но надели наручники. Когда я входила, беловолосый как раз заканчивал бинтовать ему голову. Судя по уверенным, профессиональным движениям, это занятие было ему не внове.
— Как он? — спросила я. Все-таки было опасение, что Стас не переживет такого близкого знакомства с финской сантехникой. — Надеюсь, не при смерти?
— Да ерунда, — отмахнулся здоровяк. — Отделается сотрясом. Даже череп не проломлен.
— Уффф... Ну хорошо. Я боялась, что убила его.
Темноволосый посмотрел на меня с веселым изумлением:
— Да уж, приложили вы его знатно, Алиса Андреевна.
— Давайте на «ты» и без отчества, — попросила я. — Я все-таки не настолько старая. И вообще нечестно. Вы знаете как меня зовут, а я вас — нет.
Мужчины переглянулись.
— Леша, — представился беловолосый.
— Дмитрий, — тот, который в черных очках.
— Макс, — рыжий, в косухе.
— А я — Костя.
— Ладно, хватит разводить реверансы, — подал голос Дмитрий. — У нас есть два вопроса: где третий и куда делся «Белый лотос».
— «Белый лотос» куда-то делся? — изумилась я. — Два дня назад он был на месте.
— Где?! — резко повернулись ко мне все четверо.
— На «Полежаевской», где всегда. А что?
— Где на «Полежаевской»?! Где конкретно?!
— Ну, точный адрес я не помню. Надо в Интернете посмотреть, там наверняка есть. Салон магии «Белый лотос», набираете в поисковике.
Несколько минут мужчины смотрели на меня с подозрением. Потом белобрысый откинулся и захохотал. К нему присоединились остальные.
Я смотрела на это веселье со смутной обидой. Вот так всегда: хочешь помочь людям — и за это же огребаешь. Чего я такого смешного сказала? Очевидно, моя обида и недоумение хорошо читались, потому что, когда компания отсмеялась, Костя пояснил:
— «Белый лотос» — это картина Николая Рериха. Потерянный шедевр.
Черт! Ну почему я не спросила у Стаса, как называлась картина?! Не пришлось бы сейчас краснеть. И понятно, что странные китайцы тут ни при чем, визитку я нашла в кармане Колиной куртки, который тоже ни при чем...
— Мне кажется пришла пора кое-что прояснить. — В голосе Дмитрия уже не было и намека на веселье. — Алиса, ты знаешь, где твой муж?
— Бывший, — машинально поправила я.
— Хорошо, пусть будет бывший. Где он?
Где сейчас Лаптев? Хороший вопрос.
— Точно не знаю. В каком-нибудь морге.
-Что?
— Как так?
— Ты уверена?!
Вопросы посыпались одновременно с разных сторон. Да, мне тоже удалось их удивить. «Один — один».
— Тихо, — скомандовал Дмитрий. — Дайте даме слово. Алиса, расскажи все по порядку.
— А что мне за это будет? — мстительно поинтересовалась я.
Последовал короткий и выразительный обмен взглядами. Потом Костя осторожно спросил:
— А чего бы ты хотела?
Ага, знаем мы эти приколы. Не на ту напали!
— Нет, так дело не пойдет. Я жду ваших предложений.
— Алиса, — голос Кости стал выразительным и даже проникновенным, — ты же понимаешь, что не имеешь права претендовать на картину?
Я и не собиралась. Они меня просто задели своим покровительственным отношением.
— А вы имеете?
— Наш клиент имеет. Он является прямым потомком последнего законного владельца «Белого лотоса».
— А откуда я знаю, что вы те, за кого себя выдаете? Документов я пока не видела, а если всем подряд на слово верить, то вот что получается! — Я демонстративно потерла кровоподтек и поморщилась.
Опять молчание, обмен многозначительными взглядами.
— Ладно, справедливо.
Алексей достал из кармана корочку, раскрыл. В руки не дал, гад. Назло ему я чуть ли не с лупой облазила удостоверение. Выяснила, что ему тридцать два года, а фамилия у него Удальцов. Название агентства «Бекасов и товарищи» показалось мне немного нелепым, но сама корочка выглядела убедительно. Еще немного потянув время, уже исключительно из вредности, я смилостивилась:
— Убедили. Меняюсь баш на баш. Вы мне тоже рассказываете все. И с самого начала.
В воздухе повисла неприятная тяжелая пауза. Очевидно, мое предложение не пришлось им по вкусу.
— Алиса, — с нажимом процедил Дмитрий. — Ты не имеешь права претендовать на эту картину.
Зол. Страшен. Давит. Давит почти физически. Кажется, снимет очки — и меня снесет его взглядом. У остальных тоже физиономии «кирпичом». Меня здесь не любят... Хвала Жужельскому за закалку, такими наездами меня не проймешь.
— Я и не претендую. Но я хочу знать правду. Это, в конце концов, нечестно! У меня убили мужа, меня похитил и мучил маньяк, я потратила почти неделю своей замечательной жизни на расследование, несколько раз выставила себя идиоткой, терпела чужое хамство. Я имею права знать все! А картину можете забрать себе.
— Не себе, а клиенту, — хмуро поправил меня очкастый.
— Да хоть папе римскому! Из-за чего весь сыр-бор-то начался?!
— Мне кажется, ты немного не понимаешь ситуации, — процедил Макс. Он по-прежнему обижался на мою шалость с лаком. — Твой муж был среди похитителей. Если хочешь избежать статьи за соучастие, лучше сотрудничать со следствием.
Я оскалилась, откинулась на спинку стула и закинула ногу на ногу. Черта с два он меня продавит!
— Я за грехи Лаптева не отвечаю.
Один бог знает, сколько бы мы так еще ругались, но вмешался Костя. Он успокаивающе положил руку Максу на плечо, что-то шепнул Дмитрию на ухо, а потом объявил:
— Почему бы и нет. Слушай.
* * *
С наследником Прохору Закрутову не повезло.
Говорят, на детях гениев природа отдыхает. Дык, не только с гением такая пакость случиться может. Вот Прохору Вениаминовичу одного сына бог послал — и того негодного.
Помнится, в свои шестнадцать помощник приказчика Прошка уже заработал первую тысячу рублей (дело было гнусное и отчасти незаконное, поэтому вспоминать об этом случае купец не любил), а ненаглядное чадо и в восемнадцать витало где-то в горних высях.
Купец Прохор винил себя.
Не стоило нанимать для мальца гувернёра-француза. Довоспитывал, лягушатник! Юного Данилу Прохоровича интересовало все что угодно, только не приход и убыток товара, не цены на мыло, не порядок на складе. Данилка мечтательно пялился в небо, цитировал похабные и бесполезные стишки. Да ладно стишки! Чадо постоянно жаловалось на «засилие мещанства и пошлости в провинции». Вот прям такими словами и жаловался! А о родительском ремесле, которое его, засранца, поило и кормило, отзывался с плохо скрываемым презрением.
Сам Прохор виноват, сам. Все хотел перед соседями грамотностью наследника хвастануть — мол, и мы, Закрутовы, хоть крестьянского корня, а все образованнее многих!
К труду же Данилка оказался и вовсе не приспособлен. Что делать с таким сыном, купец не знал, оттого сильно печалился. Старый дедовский рецепт — добрая порка — не спасал. Данила ревмя ревел, однако бестолковость из него никуда не девалась.
Решить дело помог местный губернский секретарь — Федор Никитский, человек неглупый и видевший жизнь.
— Отправь ты его в столицу, Прохор Вениаминыч. Пусть потрется среди образованных, рога пообломает. Глядишь, поймет, за кого его люди держат, — посоветовал он за кружкой пива в местной ресторации.
— Далеко как. А ну забалует? — засомневался купец. — Пьянки, девки гулящие...
— А ты учиться отправь. Пусть науки изучает. Да не абы какие, а такие, что в деле полезны. Ну и отчитывается пусть перед отцом, честь по чести.
Мысль показалась дельной, засела в голове почище занозы. Думал ее Прохор Закрутов всю весну, к лету удумал.
Надо ли говорить, как Данилка поездке обрадовался? Запрыгал, что жеребенок весной.
Сначала Прохор еще хотел сына в Москву отправить — и ближе, и роднее, и сам нередко бывает там проездом по делам торговым. Но тут уж Никитский переубедил:
— Никак нельзя, Прохор Вениаминыч! Только в столицу! Это здесь он гоголем ходит. И в Москве ходить будет. А в столице выйдет неотесанной деревенщиной.
Так и вышло, что отправился Данила Закрутов в Императорский Санкт-Петербургский университет изучать экономику и юриспруденцию.
Поначалу вроде и правда одумался. Слал длинные письма домой, скучал, успехами хвастал. Потом писать реже стал, успокоился. Ну да Гринька — доверенный слуга, что с наследничком отправлен в дорогу был, тут как тут. Все расскажет, опишет — и спокоен Прохор. В порядке Данилка. Ну пьет, бывает. Безобразничает иногда, а кто ж не стал бы? Но ведь учится!
Так вот и получилось, что первый звоночек купец прохлопал. Вот уж важность — зачастил Данилка вольнослушателем в Школу Императорского общества поощрения художеств. Конечно, картинки малевать не велика работа, но чем бы дитя ни тешилось, лишь бы училось хорошо.
И второй звоночек мимо прошел. Письмо от верного Гриньки с жалобой, что совсем от художеств этих Данилка крышей поехал: заговариваться стал, мечтает в Гималаи ехать, Шамбалу искать. Старик тогда только отмахнулся — мало ли чего по молодому делу в голову прийти парню может.
Так и получилось, что тревогу купец забил, когда уже поздно было. Художнички, картиночки — совсем обалдую голову задурили. Наследник бросил университет, часами просиживал в скрюченной позе, уставившись в пространство, а когда раскрючивало его, так садился малевать картинки.
Прохор Вениаминович лично ездил в столицу, проверять. Вернулся — запил. По пьяни чертей гонял, дебоширил в ресторации, обложил городового по матери...Много чего натворил, старый дурак. Утром вспоминать было стыдно, а забыть не получалось.
Пропал сын. Сгинул вчистую — раньше умом не козырял, теперь совсем в заумь ударился. Разговоров только про звезды да про Атлантиду с Шамбалой. А то и вовсе сидит, уставившись в одну точку, а называется это пинание балды нерусским словом «медитация».Цельную комнату в съемной квартире (лучшую! — с самым большим окном, да что на Лиговской проспект выходит) под «мастерскую» пустил. И ладно бы что-то дельное мастерил — нет, все те же картинки малюет.
Картинки, впрочем, Закрутову понравились. С душой так нарисовано — русская природа, мужички, избы. Но понятно же, что баловство это все. Ни толку, ни приработка с тех картин, один расход краски. А она столько стоит — купец узнал, за сердце схватился.
Положение спас все тот же Федор Никитский, которому пьяненький купец обещал лично ребра намять за страсть к бестолковым советам. Добрым человеком был губернский секретарь. Добрым и не обидчивым. Вместо того, чтобы оскорбиться, вызвался помочь. С утра допросил похмельного Закрутова, забрал письма Данилы и Гриньки и удалился «для изучений и раздумий».
Плодами раздумий стали несколько вопросов, отправленных Гриньке не в письме, а посредством новомодной игрушки — телеграфа.
Ответ получен был в тот же день, и повеселевший Никитский отправился утешать приятеля.
— Здрав будь, Прохор Вениаминыч. Отставить кручину — вернем мы твоего парня.
— Это как же? — спросил трезвый, поэтому вежливый, но очень хмурый Закрутов.
— Рерихом художника того зовут. Во всем мире известная личность. Данила разве что не молится на него, в рот заглядывает. Оттуда и вся дурь. Только мазню парень скрывает от художника, боится показывать. И правильно боится, по-честному говоря. Вот тут его прижучить и можно.
— Говори, чего удумал!
Никитский прищурился и огладил жидкую бороденку:
— Мне в столицу по делам через недельку. Загляну к твоему парню вроде как письмо передать. Напрошусь глянуть, чего он там малюет. Я таких, как он, щенков насмотрелся: хоть и стыдится, сам до смерти показать свои картины хочет. А дальше захвалю его — мол, лучше не встречал, талантище, такую и князю подарить не стыдно! Одно слово — уболтаю. Пусть Рериху свою мазню покажет.
— Ну и?
— А дальше учитель ему все про картиночки-то выскажет. Твой парень хоть и с придурью, но обидчивый, не стерпит. Ну и я керосинчику плесну. Тут ты подсекай — не ругай сильно, зови Данилу домой и приставляй к делу.
— А с чего это ты взял, что Рерих ему выскажет? — невесть с чего обиделся за сына купец.
— Знаю, Прохор Вениаминович. Знаю.
Не соврал Никитский: как обещал, так и вышло. Через месяц пристыженный и оскорбленный Данила Прохорович вернулся в отцовский дом и с яростью принялся за изучение купеческого ремесла. Старик нарадоваться не мог: из мечтателя и пустозвона вылупился крепкий и хитрый хозяйственник. Да и знания, полученные в университете, оказались не лишними.
К художникам молодой Закрутов, однако, не охладел, хоть отзывался о них теперь с большим пренебрежением. Любимым делом для наследника стало взять под покровительство какой-нибудь молодой талант, пестовать его, щедро одаривая как деньгами, так и злой, едкой критикой.И ведь в самое больное место норовил клюнуть, зараза.
Отец ворчал, наблюдая такие растраты, но терпел сыновью придурь — боялся сглазить.
А времена наступали суровые, грозные. Будто мало войны — в Петрограде голодранцы царя свергли и свои порядки устанавливать начали.
— Не к добру это, — шептались старики. — Не иначе как Судный день на подходе.
Судный день судным днем, а мыло людям завсегда нужно. Закрутовы не бедствовали.
Но молодой купец, как прослышал о февральском бунте, будто с цепи сорвался. Через третьи руки начал скупать картины Рериха. Уйму денег просадил, уймищу — пусть и упали картиночки по смутному времени в цене изрядно!
И ведь нарисовано-то тяп-ляп, а стоит по несколько сотен целковых, а иной раз и тысячу.
Привезет Данила домой картину, поставит, смотрит. Час смотрит, два... Затем схватит нож: раз-два — и располосовал картину на лоскуты. И в печку их. А после пьет, запершись в одиночестве, и плачет.Совсем свихнулся.
В последний раз купил картину аж за три тысячи рублей. Такие деньжищи! Когда Прохор Вениаминович про это прознал, его чуть кондратий не хватил.
В этот раз не стал Данила нож доставать, достал краски.Десять дней из комнаты не выходил, не пускал никого дальше порога, не ел почти. Утром одиннадцатого дня вынес картину в большую комнату гостиную и повесил на стену.
Ту картину, да не ту.На той солнце поднимается из-за гор, тучи распускаются цветами, и бронзовокожий гигант, похожий на святого с иконы, безмятежно улыбаясь, глядит вдаль.
А на этой покосившаяся избенка, свинья в луже и мужичок рядом на завалинке.
Прохору Вениаминовичу эта даже больше понравилась. Роднее как-то, ближе.
— Вот можешь же! И получше этого... Рериха, — одобрительно сказал он сыну. Тот смолчал, но старик поежился от этого молчания.
Все-то молодежи усложнять надо.
А Данила снова заперся, кликнул слугу, велел подать перо и чернила — сел письмо Рериху писать. Пять часов писал, бумаги измарал — уйму, но все же закончил.
Письмо вышло злым и желчным, как Данилина обида. С особым ехидством купец расписал картину,что поверх учительской намалевал, в подробностях. Даже эскиз приложил к письму.
Что ответил Рерих и ответил ли хоть что-нибудь — неизвестно. Но вот Данилу после такой мести придурь попустила. Женился на хорошей девушке купеческого рода Лопухиных.
Но и тут все не слава богу: полгода не прошло, как заболела молодая чахоткой. Почему? Откуда? Закрутовы испокон веку такой болезни не знали. Жидковата оказалась лопухинская кровь, с гнильцой.
— Что тут поделаешь? — рассуждал Прохор Вениаминович. — Бог дал, бог взял, найдем тебе другую, молодую и здоровую.
Данила Прохорович глянул на отца хмуро и забрал жену в столицу — эскулапу показывать.
Позже, по совету все того же эскулапа, вообще увез супругу в Крым; Воздух на юге для чахоточных больных целебный.
Катит поезд, стучат колеса — едут Закрутовы в Крым, все дальше от столицы.И правильно едут.
В спину им ударил выстрел «Авроры» — только что чуть не зацепил. На пару деньков разминулись с октябрьским бунтом.
Прямо к их приезду повылезала всякая мразь и поспешила заявить свои права на Крым. Ненадолго. Потом пришли большевики. Кончалась война с немцами, наступала другая — звериная, где все против всех.
Пока буйствовал красный террор, удалось отсидеться. Данила разрывался между больной женой Фросей и стариком отцом, оставшимся в родном городе. Фрося шла на поправку медленно, с трудом (столичный эскулап сказал — хорошо, рано спохватились, шансы есть).
Почта не работала, телеграф работал с перебоями. Прохор Закрутов прислал несколько телеграмм, в которых строго-настрого запрещал возвращаться домой. Деньги обесценивались на глазах, пышным цветом цвела спекуляция.
Видать, и правда не соврали старики — Судный день на пороге.
Потом пришло сообщение от тестя: Закрутова расстреляли как «врага народа», все имущество конфисковано. И снова наказ не возвращаться.
«Уезжайте, если можете. В Константинополь, в Париж, да хоть куда!» — писал Лопухин.
Вместе с красными пришла бедность. Данила хватался за любую подработку, но деньги таяли неумолимо. Начавшая было выздоравливать Фрося снова слегла. Год прошел в нищете, непрестанных попытках достать кусок хлеба и заботах об умирающей.
Потом на штыках генерала Деникина вернулся прежний порядок, но это была уже агония. В сентябре девятнадцатого года Данила похоронил жену и отплыл в Константинополь, тоже полыхавший в пожаре войны.
Закрутову было двадцать пять лет. Позади оставались руины, впереди ждала неизвестность.
Еще почти год он провел в трущобах Второго Рима, наблюдая распад Османской империи. Лишения и потери окончательно обтерли с него и наносной петроградский лоск, и костромскую сермяжность. Босфорским ветром выдуло купеческую хитрецу. Ушли надежды и страхи. Пришла пора строить жизнь заново, и раздираемая противоречиями Турция подходила для этого ничуть не лучше, чем оставленная на поругание родина.
В мае тысяча девятьсот двадцатого года Данила Закрутов пересек Атлантику и ступил на берег Гудзонского залива подобно тысячам других русских эмигрантов.
Город Большого Яблока проглотил его, но переварить не смог. Через три года Закрутов вынырнул на поверхность. Общественность узнала его как Даниэля Барри — человека железных принципов и стальной деловой хватки. Взяв фамилию второй жены, он окончательно стал своим среди элиты Манхэттена и похоронил память о Даниле Закрутове, как он надеялся, навсегда.
Семьдесят лет спустя его правнук будет разбирать бумаги и наткнется на дневник, который определит увлечение юноши Россией на долгие годы. Молодой Майкл Барри через всю жизнь пронесет страстное желание узнать как можно больше о прадеде и истории своей семьи. Нанятые им специалисты по истории и архивному делу просеют все доступные документы в поисках упоминания о купцах Закрутовых. Таковых, к сожалению, окажется на удивление немного: дом Закрутова вместе с десятком других выгорел дотла летом одна тысяча девятьсот девятнадцатого года (по делу о поджоге расстреляны восемь «вредителей»). Никакого имущества или документов спасти не удалось.
И все же в числе прочих документов всплывет и посланное Рериху письмо, ссылки на которое опубликованы в монографии профессора Сметаны.
Официально «Белый лотос» (точнее, картина неизвестного художника «Утро на завалинке», висевшая в гостиной комнате дома Закрутовых) сгорел. Но Майкл Барри, ведомый живым интересом к истории предков, побывал в Костроме и в числе прочих достопримечательностей посетил городской краеведческий музей. Эскиз из письма предка заставил его сердце бешено забиться: янки готов был поклясться, что видел похожую картину в краеведческом музее.
Предчувствуя сложности, ожидающие иностранца при попытках установить авторство и право собственности на картину, Барри обратился в детективное агентство «Бекасов и товарищи», имеющее определенную репутацию в делах сложных и требующих неоднозначного подхода. Однако они опоздали. На момент приезда Кости в Кострому картина уже неделю как была похищена из музея. Еще неделя ушла на выяснение имен наиболее вероятных подозреваемых. К тому моменту, как расследование вернулось в Москву, Степа (как позже выяснилось, и Саша тоже) были мертвы. Четверка детективов наворачивала около Стаса круги и безуспешно пыталась вычислить местонахождение Лаптева или картины. В причастности Стаса к смерти Степы не было никаких сомнений, как не было и прямых улик, указывающих на эту причастность.
Никто не знает, сколько еще продлилась бы возня, если бы я не попробовала сунуться в квартиру Лаптева. Увидев, как я сажусь в машину к убийце, мужики резонно предположили, что я или сообщница, или будущая жертва. Или и то и другое разом.
* * *
Костя завершил рассказ, и вся честная компания уставилась на меня. Красноречивое «Теперь твоя очередь» читалось на их лицах без всякой лупы.
— А я что? Я вообще ни при чем — это все Лаптев, — невпопад сообщила я в пространство.
— Рассказывай, — буркнул Макс.
И я снова начала пересказывать лавину событий, вызванных звонком Лаптева всего четыре (четыре!— поверить невозможно!) дня назад.
Во второй раз рассказ получился как-то стройнее и глаже, часть собственных идиотизмов удалось опустить или выдать за озарения (судя по ухмылкам очкастого, тот как минимум догадывался об истинном положении дел).
Когда я упомянула «Глафиру», мужики заулыбались.
— Костя, как ты мог так облажаться? — с притворным сочувствием спросил рыжий. — Домработница Глафира! Читай меньше классики.
Костя только руками развел — мол, вот облажался, извините.
На моменте с моим бегством из квартиры откровенно заржали все, кроме беловолосого.
— Димка тогда здорово перетрухнул. Это он к тебе ходил, даже не поговорить, просто посмотреть, что как.
Еще их позабавило мое совершенно логичное и оправданное решение не ночевать дома:
— Леха полночи под дверью прождал.
Ну и апофеозом стал мой метод вывода из строя Макса посредством лака для волос.
— Мы все не принимали тебя всерьез. Недооценивали степень хаоса, — подытожил очкастый Дима и кивнул в сторону связанного убийцы. — Он тоже недооценил, кстати.
Стас был без сознания, поэтому ничего возразить на эти откровенно несправедливые слова не мог.
Уж кто-кто, а он был мальчиком осторожным и послаблений девочкам не делал. Один раз поддался жалости, потому и проиграл.
И дело туг совсем не в хаосе, хотя признаю: хаоса в моей жизни всегда хватало.
— Вот что бывает, когда за расследование берется дилетант, — отозвался рыжий.
Не то чтобы я ждала всенародного восхищения, но...
— А что?! По-моему, я молодец!
— Путалась под ногами, мешала следствию, а под конец сама доставила всю необходимую информацию убийце — это ты называешь «молодец»?
— Не имея никакой информации, распутала загадку, нашла убийцу и сумела его обезвредить — это я называю «молодец»!
— Тихо, тихо, дети! — замахал руками Костя. — Не ссоримся! Алиса, ты молодец, но твои методы расследования — это дурдом, понимаешь? В поисках истины ты сбила с толку и нас, и полицию. Ты хоть представляешь, сколько раз тебе повезло?
Насчет «повезло» у меня было свое, альтернативное мнение, но вообще дурдом, конечно.
— Представляю.
— Ладно, проехали. Итак, картина в каком-то сейфе, доступ к которому предоставляется при предъявлении трех ключей. Так?
— Если верить Стасу, то да. Думаю, он не врал. Он к тому моменту меня уже похоронил.
— Два ключа где-то здесь. — Костя обвел рукой комнату. — А информация о третьем предположительно хранится в ноутбуке твоего бывшего мужа?
— Да.
— Макс, ты понял, чем надо заняться вместо выяснения, «кто виноват»?
— Понял, понял, — буркнул рыжий.
И занялся обыском.
Я только сейчас обратила внимание на тонкие хирургические перчатки на руках всей четверки. Удобно, блин! Получается, что единственным человеком, чьи отпечатки, если что, найдут в квартире, буду я. И доказывай потом, что здесь еще стадо мужиков резвилось!
Алексей тем временем уже минут пять как успел исчезнуть из комнаты. Я попыталась вспомнить, когда и как это случилось, и не смогла: несмотря на габариты, этот молчаливый парень двигался бесшумно, как кот. Дима отсоединил ноутбук Лаптева от компьютера Стаса.
— Он запаролен, — предупредила я.
— Не бывает невскрываемых замков, бывают неумелые взломщики. Леша, спасибо.
— Не за что, — кивнул возникший в дверях Алексей, протягивая очкарику другой ноут и пару проводов.
Почему-то, наблюдая за действиями Дмитрия, я уверилась: этот точно вытрясет из машинки все секреты. Был в его действиях такой скупой, расчетливый профессионализм, до которого Стасу со всеми его понтами, ой, как далеко.
Забавно, обычно при слове «программист» представляется хилый «ботаник» в свитере с катышками. А этот чуть ли не самый представительный из команды. Разве что длинные волосы и очки в стиле «матрица» на что-то такое намекают...
Очки, кстати, он так и не снял. Не хочет, чтобы окружающие видели его глаза?
Алексей между тем присоединился к Максу, обыск в четыре руки пошел веселее. Здесь Стасу тоже было чему поучиться — мужики не оставляли следов. Шкафы и ящики после обыска производили впечатление нетронутых.
По тому, как слаженно работала эта парочка, я предположила, что обыскивать чужие квартиры для них — такая же рутинная работа, как взламывать чужие компьютеры — для Димы.
Боже, куда я попала? Неужели это та самая «дурная компания», которой меня запугивала мама с пяти лет?
— А ты почему не обыскиваешь? — спросила я Костю, который казался самым адекватным и доброжелательным из четверки.
— Каждый должен заниматься своим делом. Обыск — не мой профиль.
— А какой у тебя профиль?
Он рассеянно улыбнулся:
— Все понемногу и ничего конкретного.
Угу, понятно. В детали меня посвящать не собираются.
— Еще один мобильный телефон, — сообщил Макс. — Уже третий, зачем ему столько?
— Это мой! — я обрадовалась малышу «Самсунгу» как родному. — Интересно, что еще Стас спер из моей сумочки?
Телефон вполне предсказуемо оказался выключен. Я включила его — пять непринятых вызовов: четыре от родителей, один от Эллы. Плюс эсэмэска от Жужельского: «Ты уволена. За зарплатой можешь не приходить».
Боже, моя карьера радиоведущей! Мои потом и кровью заработанные тысяча восемьсот рублей...
хотя вру — тысяча двести, за последний эфир он все равно обещал вычесть.
— Чего ты смеешься?
— Так... хорошие новости.
Настроение и впрямь поползло вверх. Жужельский навсегда останется в моей памяти эталонным образцом хама начальничка.
Чуть позже Макс обнаружил мою сумку — она так и лежала в прихожей, рядом с испачканными краской ботинками. Все, кроме мобильника, было на месте: то ли Стас не позарился на кошелек с жалкими двумя тысячами, то ли собирался заняться имуществом после того, как разберется со мной.
Ключи от сейфа нашлись далеко не сразу. Небрежно брошенные на тумбочку, они удивительным образом ускользали даже от пристального внимания.
— Похищенное письмо, — прокомментировал Макс. — Классика жанра, но работает.
Практически одновременно с этой находкой Дима издал победное: «Па-бамм!» — и отключил лаптевский ноутбук.
— Все, информация слита. Ноутбук оставляем, это улика.
— Что будем делать с фигурантами? — спросил Костя.
То, что под «фигурантами» он имел в виду не только Стаса, но и меня, я поняла далеко не сразу.
— Вызывать «Скорую» и полицию. Я подозреваю, что у Алисы тоже сотрясение. Это она сейчас на адреналине прыгает. Костя, ты останешься для моральной поддержки и переговоров.
— Минуточку! — возмутилась я. — Вы что же — собираетесь оставить меня разбираться с полицией, а сами свалить? Да еще и всю информацию из ноутбука с собой прихватите?!
— Именно так мы и сделаем, — с каменной рожей сообщил Дима.
— Это... это просто свинство!
— Ну извини.
— Я все расскажу полиции про вашу компанию и про картину. — Наверное, угрозы были не лучшей стратегией, но ничего умнее в тот момент в голову не пришло.
— Можешь рассказывать. У нас с подразделением Затейчука полное взаимопонимание.
— Угу, понимание, — приуныл Макс. — Он нас прибьет. Опять наследили на его территории.
— Зато раскрыли дело!
— Вы бы не раскрыли его без меня! Ты не можешь взять и просто оставить меня тут, а сам уйти!
— Могу. Легко. Костя, если совсем край — звони Петру Сергеевичу.
— Подождите, — бросилась я за уходящей троицей в коридор. — У Лаптева может быть куча всякого в ноутбуке. Вы не знаете, как он мыслил, куда что любил записывать. А я знаю. Вам не разобраться в его заметках без меня!
Дима поправил очки и ухмыльнулся. Улыбка у него была неприятная.
— Деточка... — задушевно сказал он.
«Деточка?» Ха! Да он меня максимум на пару лет старше!
— ...деточка, в тот день, когда я не смогу разобраться в чужих заметках без полоумной девицы, я приму ее на работу в статусе полноценного агента и дам оклад не ниже, чем у остальных сотрудников.
Так и знала, что этот Дима — начальник остальной тройки. Боже, ну почему начальниками всегда становятся самые сволочные мужики?!
— Ты сказал. Ловлю на слове. — Мы все увлеклись перепалкой и не сразу заметили, что в квартире появился еще один человек.
