XVIII

Джини тосковала по Рэю. Ей казалось, она нуждается в нем больше, чем в воздухе. Но сонм унылых, но необходимых дел заполонил ее жизнь. Она тайно носила его образ в сердце, отказываясь верить, что никогда больше не почувствует его прикосновения, никогда не испытает той нежной страстности, с которой он предавался любви. И хотя сотни раз на день она хваталась за мобильный, чтобы позвонить ему, ее все же останавливала мысль – что она может предложить ему, когда так упрямо привязана к своему долгу?

Джордж действительно нуждался в ней; он погрузился в глубокую депрессию. С того вечера в доме у Шанти и Алекса он потерял ко всему интерес, бродил бесцельно по дому как старик. Он не менял одежду, пока Джини сама не переодевала его; брился только тогда, когда она напоминала ему об этом.

На весь день он запирался в кабинете, где чинил часы, но, когда Джини зашла проведать его, перед ним на столе лежали те же детали часового механизма, что и в тот день, когда она пришла к нему рассказать про Рэя.

– Сходи к Эндрю. Тебе плохо, – говорила она каждый день.

– Мне не нужен врач. Просто настроение плохое, вот и все. Мне станет лучше, когда мы переедем в Сомерсет. Просто упадок сил, – каждый раз отвечал Джордж.

Новый дом стал его ответом на все трудности. Джини сама позвонила врачу. Эндрю Холл был их семейным врачом более двадцати лет, – грубоватый, но добродушный, преданный и надежный, с изуродованными ушами, которые пострадали еще в пору его молодости, когда он играл в регби.

– Я ничего не смогу сделать против его воли, Джин, ты же знаешь, – сказал он.

– Но в этом-то и суть депрессии, разве нет? Он не понимает, как ему плохо.

– Что привело его в такое состояние, ты знаешь?

– Да, но он сам должен рассказать это.

– Ладно, понимаю. Привези его, я сделаю все, что смогу. Но если он не представляет опасности для себя или для других, то я ничего не смогу сделать без его согласия. Он вообще склонен к самоубийству? Как ты думаешь?

Джини задумалась на минуту.

– Нет… нет, не думаю. Хотя откуда мне знать? Что же мне делать? Он меня с ума сведет. – Она сдерживала слезы, но врач слишком хорошо ее знал.

– Может, мне заехать? Думаешь, он захочет со мной говорить?

Джордж встретил Эндрю изможденной улыбкой.

– Что ты тут делаешь? Моя старушка уговорила тебя приехать, так? – он хитро посмотрел на жену.

Эндрю добродушно расхохотался, но смех его показался наигранным.

– Конечно, у нее работа такая, и хорошо, что уговорила, судя по твоему виду.

Джордж вскинул руки в отчаянии.

– Я знаю, Джини волнуется, но у меня все хорошо, честно. Просто немного устал, вот и все. Я всегда рад видеть тебя, Эндрю, но уходи, пожалуйста, и лечи тех, кто действительно болен.

Эндрю дал Джини знак оставить их, но вскоре он зашел к ней в комнату, мрачный.

– Ты права, дело плохо, но со мной он не захотел разговаривать. Стал рассказывать про тяжелый период в жизни и про Сомерсет, но разозлился, когда я заметил, что он выглядит неважно. Извини, Джин. Сейчас можно только приглядывать за ним, и, если решишь, что ему хуже или он способен причинить себе вред, сразу звони мне. Обычно такие болезни проходят сами по себе, но на это может уйти немало времени. Не отчаивайся.

И Джини стала покорно ждать и наблюдать. И хотя она не видела никаких признаков ухудшения состояния Джорджа, она старалась не оставлять его надолго, решив сейчас нанять кого-нибудь в помощь Йоле в магазине. Ей все равно пришлось бы сделать это после переезда. Они с Йолой еще раньше договорились, что Джини будет приезжать три раза в неделю, пока бизнес не продадут.

Август близился, и дни – жаркие, каких не бывало с незапамятных времен, – наполнили маленькие, круглые, разноцветные стикеры. Красные – для Сомерсета, синие – для склада, старый ректорий был меньше дома на Хайгейт и там не было мансарды для обширной коллекции викторианской мебели дядюшки Рэймонда, которую Джордж отказался продавать, и желтые стикеры – для Армии Спасения, которая любезно согласилась приехать с грузовиком и командой добровольцев, чтобы увезти все, что не попадало в две первые категории. Чем больше Джини смотрела на количество вещей, которые нужно было разобрать, тем больше ее охватывало отчаяние. Если считать то время, когда здесь жил дядя Рэймонд, то в доме не было генеральной уборки лет восемьдесят, а то и больше. Джордж прекрасно справился бы с его одержимым, методичным вниманием к деталям; ему даже понравилось бы. Но от него сейчас никакой помощи не было, и временами ей хотелось найти огромный мусорный контейнер и выбросить туда все, что было в доме.

– Как папа? – шепнула Шанти, оглядывая кухню в поисках отца. Джини заметила, что последние дни Шанти часто переходит на шепот.

– Не волнуйся, он у себя в комнате и не услышит тебя. – Джини наполнила чайник водой. – И даже если бы он сидел сейчас за кухонным столом, скорее всего, он не отреагировал бы на наш разговор.

Шанти ужаснулась.

– Что же ты собираешься делать, мама?

– Я ничего не могу сделать, – вздохнула Джини. – Я говорила с доктором Холлом, он сказал, что если папа «не представляет угрозы для себя или для других», как он выразился, то ему нельзя помочь, пока Джордж сам об этом не попросит.

– Как будто он сумасшедший. Что он имел в виду?

– Он имел в виду самоубийство, Шанти. Люди, страдающие депрессией, очень уязвимы, как ты понимаешь. Но папа не склонен к самоубийству, – поспешила она добавить, заметив выражение лица дочери, – правда, дорогая. – Она не врала, она действительно верила в это.

– Но откуда ты знаешь? – Шанти запаниковала.

Джини подала ей чашку чая и взяла пакет с молоком. Она понимала, что Шанти беременна и сейчас более чувствительна ко всему, чем обычно.

– Я, конечно, не уверена, но он дни считает до переезда за город. Он говорит об этом все время. Он считает, что там все наладится, и я тоже надеюсь на это.

Но Шанти была человеком действия, и невмешательство матери озадачило ее.

– А если не наладится, мам? Нужно что-то делать прямо сейчас, а не надеяться на авось. А вдруг он действительно решит… – она не могла произнести слово.

Она встала и принялась взволнованно шагать по кухне.

– Как жарко. Скорей бы погода изменилась. – Она обернулась к матери. – Может, тебе бросить магазин и Элли и остаться здесь с ним, мама? – В ее взгляде читались мольба и отчаяние. – Ты же все равно бросишь магазин скоро. Знаю, тебе будет нелегко, но так много поставлено на карту.

– Дорогая, пожалуйста, успокойся. Неудивительно, что твой отец подавлен, учитывая обстоятельства. – Она заметила осуждающий взгляд дочери. – Можешь винить меня во всем, но сейчас надо решать сложившуюся проблему. Иди наверх, поговори с ним, сама увидишь. Я и так забочусь о нем, как могу, но ему совершенно не нужно, чтобы я носилась с ним весь день; он прогоняет меня.

Шанти глянула на дверь, потом на часы. Джини видела, что она колеблется.

– Иди, он не кусается. Тебе самой станет легче. – Она улыбнулась с пониманием, и Шанти улыбнулась ей в ответ.

– Мама, извини, что накинулась на тебя. Просто… папа всегда был таким надежным, невозмутимым, уверенным. Как будто он никогда ни о чем не тревожился. Это ужасно.

– Согласна, но я надеюсь, что он поправится. Со временем.

Шанти подошла к двери и оглянулась.

– Тот человек… Рэй. Ты все еще видишься с ним?

Джини покачала головой, и Шанти кивнула в знак одобрения. Джини вскипела. Ей хотелось усадить Шанти на стул и рассказать ей правду о своих чувствах. Рассказать, как ей было тяжело ставить интересы семьи всегда выше собственных интересов. Но это мой выбор, напомнила она себе уверенно, взяв со стола пустой стакан дочери. Отец всегда говорил ей и ее брату Уиллу, что если делать что-то, то только с чистой совестью и искренним рвением, и она знала, что он прав. Но сейчас ее беспокоило то, что она поставила себя между молотом и наковальней. Она не могла искренне заботиться о Джордже, как и не могла уйти от него с чистой совестью.

– Можно мне банянь, Джин? – Элли заметила, как она положила банан в карман коляски.

– Позже, в парке.

Было слишком жарко, чтобы гулять, но Джини решила отвести Элли в лягушатник возле общественного бассейна. Последние дни каждый раз, когда она выходила куда-то, особенно в парк или Хит, она искала глазами Рэя. Ей нестерпимо хотелось найти его лицо в толпе, хотя это и пугало ее. Ничего не изменилось, но даже боль, которую она испытает, увидев его и зная, что не сможет даже подойти к нему, лучше, чем это мучительное, тщетное томление.

– Нет… сейчас. Я сейчас хочу банянь.

Элли заныла, и Джини сдалась. Время, проведенное с Элли, было так дорого ей. Как это ни странно, ей казалось, что ребенок каким-то образом был частью ее романа с Рэем, что она дала им свое благословение. Перспектива бросить эти прогулки и похоронить себя заживо с Джорджем – который будет к этому безразличен или даже не заметит ее присутствия – была невыносима. Но каждый раз, когда она оставляла его, у нее появлялось чувство вины, а когда она возвращалась домой, ее мучили дурные предчувствия.

Она нагнулась, чтобы поправить красную панамку Элли.

– Нет, не хочу, – девочка стянула ее с головы и бросила на тротуар.

– Придется, дорогая. Солнце горячее, тебе станет плохо.

– Нет… нееееет, не хочу, неееееет. – Элли извивалась и толкалась, пока Джини пыталась завязать веревочки под подбородком, и протест перерос в самую настоящую истерику. Панамку надели, но девочка не переставала дергать ее и визжать, она раскраснелась и вспотела, ее огромные карие глаза блестели от злости.

– Давай не пойдем в парк, давай пойдем к Джин. – Она решила внезапно, не в силах терпеть эту битву сегодня. По крайней мере, дома прохладно. Она повторила это несколько раз, чтобы Элли услышала сквозь вопли.

– К Джин… дааа, пойдем к Джин, там дедушка.

Истерика прекратилась моментально. Элли еще пару раз шмыгнула носом под панамкой, о которой она совершенно забыла.

Джини дала ей попить воды и еще немного банана, когда они вошли в дом.

– Давай займемся наклейками.

– Наклейки… дааа, ура, я люблю наклейки. – Элли радостно захлопала в ладошки и направилась прямо к шкафу, где хранилась коробка. Джордж сделал огромную коллекцию вещей, которые можно было наклеивать – от рулонов туалетной бумаги до фольги, сгоревших спичек и высохших цветов. «Оставь это», – велел он, когда Джини собралась выбросить их в мусорное ведро.

– Где дедушка?

Джини позвала Джорджа, но ответа не последовало. Она усадила малышку за стол, дала ей клей и бумагу и поднялась наверх, в кабинет мужа. Джордж сидел на стуле, голова свесилась на сторону, руки лежали на животе.

– Джордж… Джордж… Элли пришла.

Джордж вздрогнул и уставился на нее непонимающими глазами.

– Спускайся, она зовет тебя.

Он молча встал.

– Наверное, я отключился.

Элли спрыгнула со стула.

– Деда… деда, идем, помоги мне приклеивать. Смотри… у меня перышко.

Джини наблюдала, как Джордж поднял малышку на руки и обнял ее, на мгновение они замерли, прижимаясь друг к другу, потом он сел рядом с ней, стал выбирать разные детали из коробки и передавать ей, чтобы она клеила. Элли всех нас исцеляет, подумала она, наблюдая, как муж молча слушает непрекращающийся поток вопросов Элли. Его лицо, недавно безразличное, окаменевшее, смягчилось и ожило благодаря его внучке.

Джини написала официальное уведомление их жильцу в квартире над магазином. Он был студентом последнего курса Колледжа искусств им. Баяма Шоу и все равно собирался съехать через пару недель, но Джини хотела убедиться в этом, потому что планировала перекрасить квартиру и ночевать там, когда она будет приезжать в магазин. До своей болезни Джордж почти каждый день изводил ее просьбами подписать договор с агентами и выставить магазин на продажу. Но, несмотря на его настойчивость, она не сделала ровным счетом ничего. И теперь она виновато воспользовалась безразличием Джорджа, чтобы отложить продажу. Она уговаривала себя, что у нее и так хватает забот, но на самом деле только магазин помогал ей не сойти с ума. И только магазин мог стать поводом для еженедельных отъездов из Сомерсета.

– Можно, я пойду на обед? – Йола заглянула к ней в кабинет.

– Да, конечно, – Джини потянулась. – Как быстро время пролетело.

– Хотите, я подожду, пока вы проведаете мистера Лосона?

Джини покачала головой.

– Нет, уверена, он в порядке. Я пойду, когда ты вернешься.

Йола очень философично отнеслась к болезни Джорджа.

– Он скоро поправится. Вот увидите, это ненадолго. У моей мамы была депрессия уже два или три раза. Теперь она принимает таблетки и абсолютно счастлива.

– Но Джордж не хочет идти к врачу, – сказала ей Джини, на что Йола покачала головой.

– Это плохо, скажите ему. Таблетки – хорошо, он должен пойти к врачу. Вы его отвезите, с этим шутить нельзя.

Джини встала за кассой, мучаясь привычным беспокойством и рассеянностью. До переезда оставалось всего десять дней, но он казался совершенно нереальным. Хотя всю последнюю неделю Джордж занимался упаковкой вещей, распределяя вместо нее разноцветные стикеры. Джини возвращалась домой и находила везде аккуратно составленные списки, в которых было обозначено место каждого стула, лампы, часов и других предметов в новом доме.

Она заметила, как лицо его просветлело, когда неделю назад они подъехали к дорожке из гравия, ведущей к старому ректорию, как он расправил плечи, когда они поздоровались с Джеймсом, как всегда разодетым по последней моде, со своим «Пежо», и приняли ключи от дома. Джеймс снова показал им, что где, объяснил, как работает бойлер, как запираются окна, где помойка, но Джорджа больше всего интересовал сад, где он провел все это время, пока Джини одним ухом слушала агента, шагая по лужайке, вокруг кустарников, внимательно рассматривая растения, нежно дотрагиваясь до них, будто вернулась к старым друзьям. Наконец нетерпеливое бряцанье ключей от машины агента подсказало Джини, что пора отпустить Джеймса. У нее появилось странное чувство, когда она держала в руках конверт с ключами и осознала, что теперь это место официально ее дом. Ей хотелось кинуться за уезжающей машиной и остановить агента, чтобы вернуть ему конверт, – в этом чужом доме вряд ли можно чувствовать себя как дома.

По дороге в Лондон Джордж не проронил ни слова, снова впав в безразличие, и Джини задумалась, что значит этот дом для его помутненного разума. Она беспокоилась, что какими бы волшебными свойствами он ни наделял дом, это не сработает. Невозможно излечиться от психологической травмы, игнорируя ее или перенеся ее на новое место, несмотря на героические усилия Джорджа за последние пятьдесят лет.

Звонок на двери магазина напугал ее, она подняла голову и увидела Натали с Диланом.

– Здравствуйте, Джини. – Натали улыбнулась, извиняясь, будто не имеет права приходить сюда.

– Натали… Дилан, как я рада вас видеть.

– Я иду в школу для взрослых, – объявил Дилан с гордостью. – Вот мой портфель. – Он показал ей синий портфель с белой эмблемой школы спереди.

– Ух ты… очень симпатично.

– Мой друг Сэмми пойдет в ту же школу, но ему еще не дали портфель.

Его глаза, глаза Рэя, улыбались и сияли, оживляя идеальные черты лица, и Джини захотелось крепко обнять его, вдохнуть его аромат, всю его сущность – ту же, что и у его дедушки.

– Замечательно, – сказала она вместо этого. – Хорошо, когда есть друг, когда идешь в школу.

Натали рассмеялась.

– Какой энтузиазм!

– Пусть он долго еще не угасает. Как ваш папа? – Она задала вопрос, опустив голову, приводя в порядок стопку биоразлагаемых пакетов на прилавке.

– Он уехал. Его нет уже несколько недель. Совершенно неожиданно решил путешествовать с другом на его яхте. Они сейчас огибают Далмацию. Я не моряк, а вот по папиной линии все в семье были моряками. Ему это нравится.

– Мне тоже. Я с детства не плавала, но я выросла у моря, в Норфолке; у моей подруги Венди была маленькая прогулочная лодка. Помню, я была в восторге каждый раз, когда мы выходили в море. – Она не понимала, почему рассказывает это Натали, наверное, хотела удержать их как можно дольше. – Я слышала, побережье Далмации прекрасно, – добавила она, заметив тоску в своем голосе.

– Папа собирается научить Дилана ходить под парусом, когда он немного подрастет. Меня это приводит в ужас.

Джини смотрела на ее взволнованное лицо с симпатией и вспомнила, как ее собственная мать нервничала и злилась, когда Джини не слушалась ее и выходила в море на лодке своей подруги.

– Уверена, он прекрасный моряк, – сказала она, забыв, что надо скрывать свою страсть. Она думала только о Рэе, о его загорелом, с солью в волосах и на губах, лице, повернутом к солнцу и чистому, пронзительному ветру искрящегося Адриатического моря. Желание быть с ним отдавалось глубокой болью. Она заметила, что Натали внимательно смотрит на нее.

– Извините, задумалась… я так давно не выходила в море.

– Гм, что ж… Я зашла не за покупками вообще-то, мы проходили мимо, и Дилан увидел вас в окне. – Она обернулась к сыну. – Попрощайся с Джини, Дилан.

– Мы переезжаем за город, в Сомерсет, на следующей неделе, – внезапно выпалила Джини им вслед.

Натали удивилась.

– Правда? Папа ничего не говорил. Значит, вы продаете магазин?

– Нет, – ответила Джини решительно и вдруг поняла, что любые намерения выставить бизнес на продажу в ближайшем будущем – фикция.

– Хорошо, жаль было бы терять магазин, – ответила Натали через плечо, пока Дилан тянул ее к двери.

– Гм… – маленькие, как бусинки, глаза Риты пристально всматривались в лицо подруги. – Значит, будешь приезжать каждую неделю?

Джини кивнула.

– Это как-то связано с неким человеком из парка? – она подняла брови. – Ты еще встречаешься с ним, правда, бесстыжая?

– Хотелось бы. Но он уехал, на корабле. Но даже если бы не уехал, я не стала бы встречаться с ним.

– Откуда ты знаешь, что он уехал?

– Его дочь зашла ко мне в магазин.

Рита помрачнела.

– Так, значит, ты действительно смирилась с этим нелепым решением умереть в Дорсете.

Джини не могла не рассмеяться, глядя на трагическое выражение лица подруги.

– Меня пугает не смерть, а жизнь. Кстати, в Сомерсете.

– Какая разница. А что Его Величество думает о том, что ты будешь покидать его каждую неделю ради магазина?

– Он не знает или ему все равно. Я ему говорила, но, кажется, он пропустил это мимо ушей. Это ненадолго, Рита, пока я не привыкну к загородной жизни. Просто я не могу все сделать сразу.

– Дорогая, не надо оправдываться передо мной. Я вообще против того, чтобы ты продавала магазин и уезжала. – Она задумалась. – Придется перенести теннис на те дни, когда ты будешь здесь.

Джини измучилась. Шанти снова приходила утром, переживала за отца, за сентябрьскую выставку Алекса, как они будут справляться, когда появится малыш.

– Не хочу, чтобы ты уезжала, мама, – призналась она, чем вызывала у Джини раздражение.

– Не ты одна, – ответила она резко, из-за чего ее дочь расплакалась, заявив, что «в этой семье все разваливается на части».

Джини посмотрела на подругу, сидящую напротив нее за столиком в кафе.

– Я все испортила, да?

Рита посмотрела на нее сочувственно.

– О, дорогая, так и есть, но я уверена, ты все исправишь как-нибудь.

Джини рассмеялась сквозь слезы в ответ на горькую искренность Риты.

– Спасибо за доверие, – сказала она, но Рита не слушала.

– Кстати, дочь Рэя знает о вас?

– Нет… нет, я уверена, что нет. Она думает, мы просто друзья… хотя сейчас нас даже так не назовешь.

– Гм… Думаю, вы могли бы опять встречаться, так сказать попутно, когда ты будешь приезжать. Это идеальное решение, нет?

Джини была потрясена.

– Попутно?

– Только не говори, что не думала об этом.

Конечно, думала, она же всего лишь человек, но она знала, что встречаться с Рэем вот так – этого недостаточно.

– Рэй не тот человек, с которым можно встречаться «попутно». Он не такой.

– Все мужики такие, – заверила ее Рита. – Знаю, я когда-то советовала тебе сбежать с ним, но есть решение получше. Джордж сейчас, конечно, не в блестящей форме, но он – проверенный, надежный вариант, если можно так выразиться.

– Ты передумала, значит, – огрызнулась Джини.

– Я тебе всегда говорила, что забочусь только о твоих интересах, и я много думала обо всем этом. Возраст – не помеха для романа, в этом я уверена, но рисковать налаженной жизнью… ты же знаешь, что я права, иначе ты бы давно сбежала от него.

И Джини поняла, что Рита права. Она трусиха, ищет стабильности и надежности в браке, который вряд ли удастся реанимировать, и при этом изображает перед всеми, включая саму себя, благородную жену, которая заботится о муже и ставит интересы семьи превыше всего. А теперь слишком поздно: она наказана за трусость. У Рэя теперь совсем другая жизнь. Она представила себе яхту, на которой он плывет, и боль, пронзившая ее сердце, доставила ей почти мазохистское удовольствие. Наверное, он пьет сейчас прохладное белое вино с какой-нибудь уступчивой девицей.