Эпилог

Что это?

Какое-то пятно перед глазами… Никак зрение не могу сфокусировать…

Попытка стоила мне приступа головокружения и омерзительной тошноты. Пришлось снова закрыть глаза. Всё равно толку никакого.

Что скажет мне слух? Да ничего особенного. Как будто в туннеле сижу, и где-то там, в отдалении, слышатся многократно повторяющиеся эхом голоса, неразборчивая речь.

Знатно же меня приложило. Память не отшибло, и то хлеб, а то прямо мексиканские пятисотсерийные страсти бы получились — с амнезией и потерей ребёнка. Способность рассуждать тоже вроде при мне. Если бы ещё голова так не болела…

Похоже на хорошее такое сотрясение. Магический удар, которым угостил меня Ульса, приравнивается к удару кистенём по головушке.

Я успела пройти портал, или нет? Я в больнице?

Сознание, прояснившееся на минутку, снова заволокло туманом. Но туманом сна, а не забытья…

…Следующая попытка прийти в себя оказалась удачнее.

И сердце едва не остановилось.

Надо мной был не потолок, а богато расшитый полог средневековой, чёрт её дери, кровати!

— Она очнулась, госпожа моя!

Кто это? Не вижу… А, нет вижу. Одна женщина, склонившись надо мной, тут же с радостным воплем отскочила от кровати, а другая подошла и присела на краешек… Ну же, зрение, фокусируйся!

Риена?

Но как?!!

Видимо, этот вопрос отпечатался у меня на лбу. Заглавными буквами. Ибо возвратившееся нормальное зрение передало строгое лицо Риены с тонкой доброй улыбкой и чуть прищуренными глазами. Чёрт, я даже разглядела едва заметные ниточки морщинок в углах её глаз!

— Я приехала в столицу одновременно с вами, госпожа моя, — пояснила она, взяв меня за руку. Ладонь у неё была сухая и тёплая. — Оплатила проезд одной разорившейся ведьме, чтобы она приняла меня в прислуги. Теперь, простите, я должна вам жалованье за два года службы. Я отработаю.

— Но… почему… вы не… — слова хриплым карканьем слетают с непослушных губ.

— Я знала, что помешаю вам.

— А… Д… Дойлен… что… с ним?..

— Государь сейчас в отъезде, госпожа моя. Колдуны… то есть, бывшие Одарённые подняли мятеж в городе Беро, это в десяти лигах отсюда.

— Он… что?.. кто?..

— Простите, госпожа моя, — теперь улыбка Риены стала виноватой. — Уже пятнадцатый день пошёл, как господин Дойлен, уничтоживший Великий Артефакт, провозглашён государем.

Вот так. Молодец, Дойлен. Теперь ты у нас государь. Если поехал подавлять ведьмачий мятеж, значит, не всё в этом государстве прекрасно.

— Вы не волнуйтесь, госпожа моя, — продолжала экономка. — Государь окружил вас заботой, приказал слать гонца, едва вы придёте в себя… Что, госпожа моя? Пить?.. Лауса, воды!

Пара мелких глотков — и стало легче. Всего на пару секунд.

А потом меня накрыло…

Я не успела.

Артефакт уничтожен.

Дороги домой нет.

Когда болит тело, это очень неприятно. Но когда болит душа, никакая телесная боль не сравнится с этим… с этой пыткой.

— …А что если ценой его уничтожения станет твоё возвращение домой?

— Я заплачу эту цену.

Не думала, что меня услышит кто-то, кроме Дойлена. Но меня явно услышали и выставили счёт.

Пришлось заплатить. Есть кредиторы, от которых не скроешься.

Не могу винить Дойлена. Сама взяла с него обещание уничтожить Артефакт любой ценой. И, зная его, могу сказать точно: он сделал всё возможное, чтобы я вернулась.

Но этого оказалось недостаточно.

Пройти весь путь до самого конца, приложить столько усилий, стоять на пороге родного мира — и не успеть!

Господи, за что?!!

Я с усилием поднялась на постели, безумными глазами уставилась на Риену, обвела таким же сумасшедшим взглядом обстановку, закрыла лицо дрожащими руками и завыла, как по покойнику…

— Поплачьте, госпожа моя, — Риена обняла меня… не как мать — скорее, как старшая сестра. — Поплачьте. Легче станет.

Тяжёлые горячие слёзы — как на похоронах — не уносили боль, лишь позволяли ей не разрастись до смертельных пределов. Но я знала, как это бывает. Я не плакала на похоронах родителей. Два закрытых гроба — чтобы не травмировать родственников видом обгорелых останков — опустили в землю под наше с братом молчание. Потом по дороге с кладбища слышала шепотки бабулек: «Ты глянь, какие бессердечные детки, ни слезинки не уронили!» Дуры старые. Привыкли к показным стенаниям, когда скорбящие родственники слезами умываются и голосят, а через час, изрядно «помянув», уже смеются и анекдоты рассказывают. Было так больно, что «бессердечные детки» не могли даже плакать. Только потом, когда вернулись домой, провели скромный поминальный обед и выпроводили посторонних… Мы с братом обнялись и зарыдали в голос. Оба.

Как сейчас.

Эти слёзы тогда не дали мне сойти с ума. Риена права: надо выплакать хотя бы часть этой боли. Иначе невозможно будет жить дальше.

А есть ли смысл?

Что бы там ни было, а безучастно валяться в постели и ждать смерти-избавительницы я не могу. Пока бьётся сердце, пока воздух наполняет лёгкие, пока душа болит — всё моё существо требует жизни. Через боль, через потери, через страх и отчаяние. Ведь жизнь — это не только борьба, но и умение достойно проигрывать.

Часа через два я затребовала завтрак и полный отчёт о событиях последних пятнадцати дней и выяснила, что Риена в курсе лишь тех событий, которые были у всех на виду. Но и это вызывало неподдельный интерес. Одно провозглашение Дойлена государем чего стоит! Нет, я понимала, что эта семейная мафия своего не упустит, но думала, что братья и кузены организуют что-то наподобие афинской олигархии. Ничего подобного. Фернет — что значит, воин! — поддержал брата, заявив, что в смутные времена нужна твёрдая единоличная власть с такой же ответственностью. А поскольку Фернет — это сила, прочие заговорщики не стали спорить. Выговорили лишь право на создание Совета Мудрых при особе государя. И, пока его величество Дойлен Первый машет мечом, гнобя и геноцидя взбунтовавшихся ведьмаков, городские старшины и оставшиеся в живых бывшие волостные маги здесь, в столице, вовсю интригуют друг против друга, добиваясь места в Совете. Ладно, Дойлен приедет, всё равно на ключевые посты своих людей рассадит, или я его, манипулятора, не знаю. Судьба Ульсы была ясна, как погожий день: подох, гнида. Иначе я бы сейчас тут не сидела и не слушала новости, навострив уши. Но подробностей Риена не знала, и я отложила этот вопрос до возвращения его самозваного величества. Я ему мно-о-ого вопросов задам, когда вернётся…

— …а дворец и, прошу прощения, госпожа моя, Гадючник рухнули в тот самый миг, когда государь уничтожил артефакт, — продолжала верная экономка. — Никто не сомневался, что их строили на магии. Потому государь велел занять этот особняк, ранее принадлежавший Великому Одарённому.

Великий Одарённый — это вроде премьер-министра при князе, глава Круга Одарённых. Круто. Мы заняли резиденцию премьера и, судя по её убранству, жил тот маг в роскоши.

— Когда государь разослал посыльных с охраной и известиями о переменах, старшины лишь пяти волостей, прилегающих к столице, выразили готовность пойти под его руку. И то — сами видите. Одарённые утратили силу. Те, кто не подчинился новой власти и успел сбежать в другие города, поднимают мятежи… если их самих не убивают.

Ну, да. Плевать колдунам, что Дойлен, уничтожив артефакт, спас их никчёмные жизни от судьбы дешёвых расходников. Он лишил мир магии, а их — власти. Только за это его следует истребить, причём показательно, и максимально болезненным способом. Значит, никто не гарантирует, что в столице не зреет новый заговор, а то и не один. Под ударом все, кто дорог Дойлену. А это значит…

— Как мальчики? — спросила я, отложив на поднос недоеденную гусиную ножку. От мысли, что им может угрожать опасность, у меня кусок чуть не стал поперёк горла.

— С ними всё в порядке, госпожа моя. По десять раз на день спрашивали о вашем здоровье. Господин Фернет обещает отдать их в учение к мастеру мечного боя.

Ингену это в самый раз: и возраст ещё подходящий для начала занятий фехтованием, и душа у него лежит к отточенным железякам. А вот Энгита мечу учить — только портить. У него мозги инженера, а не солдата. Хотя… Раз он теперь принц, причём наследный, умение владеть мечом не помешает… Кстати, на миг даже весело стало. Если бы Керен не ушёл в мой мир вместе с мамой и женой, Ирка в самом деле стала бы принцессой, как и мечтала. Но — не судьба. Принцессой станет девушка, на которой Дойлен через несколько лет женит среднего сына. Разумеется, из Больших Государственных Соображений, иначе и быть не может. Надеюсь, к тому времени остатки ветра из головы Энгита улетучатся, и он не закатит скандал на тему: «Жениться только по любви!» Любовь он себе ещё найдёт, а если Дойлен затеял строить государство, то наследник обязан думать в первую очередь о продолжении отцовского дела, а не о нежных чувствах.

Как там Алла Борисовна на заре своей карьеры пела? «Жениться по любви не может ни один король»?

Если, конечно, у Дойлена что-то получится.

На душе потеплело, когда Риена велела служанке позвать мальчишек. Счастливый визг Ингена и радостная улыбка Энгита развеяли смертную тоску. Не окончательно, но сквозь тучи прорвался лучик солнца. Парни принялись наперебой пересказывать всё то, что уже было известно от Риены, но я добросовестно их выслушала, вставляя вопросы или замечания в особо эмоциональных местах. Через полчаса Риена едва выставила их из комнаты. Наверное, ей крепко не понравился мой бледный вид.

— А что наши? Лис, Сандер? Сандера ведь ранили там, у Врат, — спросила я, снова принимаясь за уже остывший завтрак. Есть хотелось неимоверно. Скорее всего, эти пятнадцать дней меня кормили чем-то вроде бульончиков, а сейчас, когда я очнулась, и организм потребовал калорий, в гости зашёл «дядя Жора». Кормить надо.

— Господин Сандер ещё плох, госпожа моя, но Лис клянётся, что через две луны поставит его на ноги. А я и не знала, что этот варвар — такой хороший лекарь…

Он, вообще-то, колдун, но как теперь ему без магии? Впрочем, беловолосые колдовали без посредства артефакта. Или с посредством, но напрямую, без медальонов? Ещё один большой и интересный вопрос, на который я хотела бы получить ответ…

Гонец к Дойлену отправился через час. Я заявила, что сама напишу ему письмо. Пусть не торопится возвращаться. Подавление мятежа по любому важнее, чем моё здоровье.

Кстати, а кто теперь я во всём этом раскладе?

Пять дней я только и делала, что попеременно принимала то «дядю Жору», то «тётю Соню». Проще говоря, отъедалась и отсыпалась после еды, делая исключения только для коротких прогулок по коридору в сопровождении Риены и служанок. Только на шестой день — двадцать первый день без магии — я позволила себе более дальнюю прогулку. С третьего этажа на второй. Навестить Александра Батьковича. Ему по любому хуже, чем мне. Раны не только душевные, но и физические, да ещё такие паршивые, как проникающие в грудную клетку. Удивительно, как вообще выжил. То ли от природы крепкий, то ли Лис — великий лекарь… Нехорошо выглядел Саша, вот что я вам скажу. Его явно насильно тащили с того света, и он не испытывал от этого ни малейшего восторга. Весь его вид словно говорил: «Лучше бы я сдох». Вот это самое страшное: нежелание жить, когда человек умирает духом. Тело ещё здесь, дышит, ест, даже разговаривает, а душа — где-то за пределом, куда нет доступа живым. Увидев меня, он изобразил намёк на улыбку.

— Ты? — со зрением у него тоже неладно, как и у меня в первый день после пробуждения.

— Йа, йа, натюрлих. Женщина в белом и с косой, — подсаживаясь на краешек кровати, я продемонстрировала светлое платье, в которое меня обрядили служанки, и отросшую за полтора года косицу. — Не бойся, сегодня не заберу. Сама только пару дней, как на ноги встала.

— Жаль. А я думал… всё, пора… с вещами на выход, — Александр пошутил так же натянуто, как и я. — Хреново мне, Стана, — добавил он слабым, прерывающимся, отсутствующим голосом. — Вообще странно… как может быть хреново… покойнику.

— Ты жив, — возразила я.

— Я умер, — ответил он. — Меня убили.

— Ты жив, — повторила я. Без нажима. — И я жива. Просто мы с тобой неудачники, наверное, раз нас остановили.

— В паре шагов…

— Да. В паре шагов. Нам с тобой плохо. Больно, да. А покойникам всё равно. Значит, мы живы.

— Смысл?

— Мы должны жить там, где получилось, если не получилось жить там, где…должны. Наверное, мы здесь нужнее.

— Ты, может быть… Не я.

— В чём разница между нами?

— Ты… привязалась к этим… пацанам… И папаша их… Я не смог… ни к кому… Была одна женщина… Всё равно не смог. Запретил… себе. Оскорбил, чтобы ушла… Она и ушла…

— Испугался боли?

— Что?

— Прости, Саша, но это ты так поступил из страха, — вздохнула я. — Испугался, что оставишь ей кусок души, а обрубок будет болеть. Я… не побоялась. А теперь болит с другой стороны…

На пару минут в комнате повисла неловкая тишина. Сандер переводил дух, а я размышляла над его словами. Зачем жить, спрашиваешь? Я ещё не знаю. А ты уже не знаешь. Вот в чём разница.

— Мы — калеки, — сказала я на прощанье. — Но и калеки находят смысл в жизни. Живи, Саша. Живи, и найдёшь.

— Что? Смысл?

— И его тоже.

— Тебе проще…

— В чём?

— В том, что… далеко ходить не надо… Этот, папаша пацанов который… Он теперь типа король… влип не по-детски… Спорю на свой «Глок»… замуж тебя потащит…

— Я могу не согласиться, а он не будет принуждать меня силой.

— У тебя теперь… выбора нет. Или замуж, или сдохнуть… Лучше согласись… Не потому что последняя женщина… для мужика — это всегда… серьёзно… а потому что иначе тебя разорвут… Может, он и… справится… спасёт от войны этот кусочек страны… Крови ещё прольётся… Но тебя он убережёт… Иди, Стана, хреново мне…

— Смысл есть всегда, — на пороге я обернулась. — Живи, Саша. Помереть мы всегда успеем. Не хотелось бы, чтобы это случилось так рано и… так бессмысленно.

Я ушла, «сдав вахту» хитро подмигнувшему мне Лису. Здесь было над чем подумать. Сандер — ему, кстати, нравилось это прозвище — не открыл Америку. Но он не догадывался, как его слова меня напугали. У нас с Дойленом был магический договор. Магический. А магии больше нет. Что если его чувство, родившееся во время нашего путешествия, тоже ушло, следом за магией? Что если он, явившись сюда после усмирения бунтовщиков, действительно начнёт относиться ко мне как к трофею? Хочу — женюсь, хочу — просто забавляюсь, не хочу — сбагриваю надоевшую игрушку куда-нибудь подальше. Остановить его я смогу только пулей. Только потом останется самой застрелиться.

Кстати, о пистолете. Вернувшись к себе, я первым делом проверила рюкзак. Всё на месте. Его, похоже, даже не открывали с тех пор, как… Три недели по-нашему и две с одним днём — по здешнему. Кобура с ПМ и запасными патронами лежала отдельно, но в том же сундуке. Лучше держать под рукой, мало ли что, в самом-то деле.

А вечером меня навестил Лис. Я велела служанкам принести ужин на двоих, и дядька отнёсся к приглашению за стол весьма благосклонно.

— Поправится он, земляк твой, — сказал он, перемалывая мясо своими крепкими зубами. — Раньше как из могилы глядел, а сейчас лежит, думает. Что ты ему сказала?

— Что не хотела бы помирать так рано и так глупо, — ответила я. Мой ужин был намного легче: кусочек ветчины, сыр и хлебец под стакан молока.

— А, вот оно как… Задели его твои слова, видать.

— А меня задели твои, — я постаралась сказать это как можно спокойнее. — Не знаю, помнишь ли ты собственное предсказание… Как мне кажется, помнишь, хотя, мне говорил другое… Так вот, за что я не люблю предсказателей, так это за расплывчатые формулировки, которые можно натянуть на какую угодно ситуацию и объявить правдой.

— Если хочешь получить точный ответ, задавай точный вопрос, — хитрюга Лис опять мне подмигнул.

— Ах, да, пророк никогда не бывает неправ, — холодно улыбнулась я. — Только тот, кто с ним спорит. В процессе спора внезапно выясняется, что это вопрос был неправильный, а не ответ туманный. Так? А когда я задала тебе вполне точный вопрос, ты что ответил? «Этого я не ведаю».

— Чего ты хочешь, хозяйка? — несмотря ни на что, Лис был по-прежнему добродушен. — Чтобы я больше никому не предсказывал?

— По возможности. Если не хочешь потом получать по шее от недовольных клиентов, оракул лесной. Это я, слабая и воспитанная женщина, ограничусь словами. Другие по морде могут дать.

— Ладно, не буду, — хихикнул дядька. — Но согласись, что всё так и случилось.

— Ещё не случилось.

— Но случится. Ты ещё не решила, но решишь обязательно. Тогда моё предсказание исполнится до конца, и настанет время новых. Но раз ты не хочешь, чтобы я предсказывал…

— Не хочу.

— Посмотреть в глаза будущему — смелый поступок, — кивнул Лис. — Боги делают человеку подарок, принимая ответственность за предсказанное. Но идти вперёд, не зная будущего — тоже смелый поступок. Тогда вся ответственность не на богах, а на человеке. Что ж, иди смело, хозяйка. Известная тебе тропа заканчивается. Дальше — сама. Но если, идя по незнакомой тропе, проявишь достаточно храбрости и стойкости, боги наградят тебя.

— Спасибо, не надо. Мне одного их подарка за глаза хватило.

— Не спеши отказываться, не зная, что тебе предлагают, — а это дядька произнёс с совершенно серьёзным лицом. — Если что, я тебе помогу, пока жив буду. А пока — пройди известную тропу до конца. Не топчись на месте.

Вот тут он прав. Уел. Я именно топчусь на месте. Но что-то решать буду, когда всё встанет на свои места.

Не люблю оказываться в подвешенном состоянии. Ассоциации нехорошие.

Снег.

Сколько глаз хватает — всё белым-бело.

Но снег этот выпал на побережье Адриатики, в том месте, где у нас курорт Дубровник.

В особняке бывшего премьера, а ныне стопроцентно покойного Великого Одарённого — не мог князь не скормить такую персону артефакту в первую очередь! — на каждом этаже было по просторному залу. Здесь, на третьем, расположилось моё любимое помещение — библиотека. Две с лишним сотни книг. Попадались, по словам Риены, и раритеты, коим по паре тысяч лет от роду, но, увы: девяносто процентов книг здесь посвящены ушедшей магии, а остальные десять — развлекательная литература. Совершенно бесполезная в моём случае и с моим нынешним настроением.

Я приходила сюда не читать, а размышлять в тишине. Или просто смотреть на город с высоты третьего этажа. Бывший хозяин не поскупился, вставил в свинцовый переплёт кусочки недешёвого прозрачного стекла.

Двадцать восьмой день без магии…

Тихо падают снежинки. Ещё не замарали белизну крыш пятна сажи из печных труб, ещё не вышли на работу метельщики, понимающие, что в такой снегопад им на улицах делать нечего. Родители ещё не выпустили детей на улицу поиграть в снежки. Только стража бдит, кляня «дырявые небеса» на чём свет стоит. Почти идиллическая картинка, если не знать, что где-то там, в двух дневных переходах отсюда, льётся кровь.

Всё белым-бело, как лист дорогой бумаги.

Это тонкий намёк такой. Я поняла.

Соблазн начать историю с чистого листа — дьявольское искушение. Пойти по пути Цинь Ши Хуанди, приказавшего истории начаться с его правления? Нет. Позабывшие о прошлом рискуют раз за разом наступать на старые грабли. Пусть история этого мира начнётся с новой страницы старой книги. Пусть неведомый летописец продолжит повествование. Грустным или весёлым его делаем мы. Люди.

— К вам гость, госпожа, — тихо доложила молоденька служаночка. — Велите подать завтрак на двоих в трапезную?

— Что за гость? — поинтересовалась я.

— Досточтимый купец, господин Креннах.

Креннах… Какого чёрта?

— Пригласите его сюда. Никаких завтраков на двоих.

Обойдётся. Сама всё съем. Каков бы ни был Дойлен, но в людях он редко ошибается. Если держит Креннаха на поводке, значит, у меня есть веская причина его опасаться.

Досточтимый купец, он же вор в законе, Креннах, пожалуй, слегка обиделся, что я принимаю его в библиотеке, а не за столом, но счёл за лучшее доброжелательно улыбнуться. Молчаливое приглашение присесть в старинное кресло — и вот мы друг против друга. Глаза в глаза.

А глаза у него… недобрые. Светло-карие, почти жёлтые, но цвет ни при чём. «При чём» как раз их выражение. Что-то мимолётное, ускользающее, но неприятное.

— Чем обязана столь неожиданным визитом? — спросила я, начиная светскую беседу.

— До нашей убогой окраины дошли слухи, будто вы вполне оправились от последствий известных вам событий, — заговорил он, срываясь на витиеватый псевдоблагородный стиль. — Примите же мои искренние поздравления с выздоровлением.

— Спасибо, — я вежливо кивнула. — Я вполне здорова, чего и вам желаю. Очень мило с вашей стороны выразить радость по этому поводу. Однако вы изволили явиться в такую странную погоду, что мне на ум приходит только мысль о деловом разговоре.

— Ох, госпожа моя, вы, видимо, раньше часто имели дело с людьми моего сословия, — дробный смешок Креннаха горохом рассыпался по гладкому мраморному полу. — Я действительно хотел бы обсудить с вами один вопрос, но не знаю, насколько он для вас приемлем… в вашем нынешнем положении.

— А, простите, каково моё нынешнее положение? — я сделала донельзя удивлённый вид.

— Весьма неопределённое, я бы сказал.

Если он ещё раз так рассмеётся, я выставлю его за дверь.

— Уточните, пожалуйста.

— Как прикажете, госпожа моя, — купец-вор словно почуял, что мне крайне неприятен его смех, и ограничился двусмысленной улыбкой. — Желаете, чтобы я уточнил? Пожалуйста. Вы ведь знаете, какое положение сейчас занимает мой друг, господин Дойлен? Весьма высокое. Но ваш статус не определён совершенно. Вы ему не супруга, уж простите за прямоту. Допустим, господин Дойлен оставит вас при своей персоне, но если интересы государства потребуют от него женитьбы на дочери какого-нибудь владетеля в обмен на его лояльность… Вы понимаете, что ваше положение станет ещё более шатким. Потому осмелюсь предложить вам взаимовыгодную сделку… Должность хранительницы кошелька в моём доме вас устроит? Я щедр, когда щедры со мной.

На этот раз гнев был ледяным. Не затмевающим рассудка. Потому вместо крика: «Пошёл вон отсюда!» — я несколько секунд изучала этого типа. Нет, тут явно что-то нечисто. На желанную женщину не смотрят как на выгодный товар. Что-то он затеял… Понять бы, что именно, и можно смело звать стражу.

— Я удивлена вашим предложением, — да, именно так, тоном оскорблённой Снежной Королевы. Пусть поёжится, ему полезно. — Мягко говоря.

— Это следует расценивать, как отказ?

— Вы невероятно догадливый человек, господин Креннах. Извольте покинуть этот дом.

— Дорогая моя госпожа, — заулыбался тот. — Я много лет знаю господина Дойлена. Всякий раз по приезде в столицу он заводил подружку, и всегда делился со мной… гм… трофеем.

— А сейчас что-то не заладилось? Сочувствую, — ядовито усмехнулась я.

— Вероятно, у него просто не было времени на это. Но поверьте, вы очень быстро ему надоедите. Вот тогда я снова окажусь на вашем пути, но условия сделки будут уже не столь выгодны для вас лично. А пока — извольте принять в качестве задатка… — и он вынул из поясного кошеля красивый золотой браслет.

Ну, наглость! Жаль, что мы не в трапезной. Тарелка с подливой смотрелась бы на его голове куда гармоничнее этой безвкусной шапки.

— Извольте выйти вон и забрать ваш… задаток, — Снежная Королева уже не оскорблена, а разгневана. — Мой неопределённый статус не позволяет мне принимать подарки от кого бы то ни было.

— Вы пожалеете, — маслено улыбнулся Креннах, сграбастав свой «задаток».

— Или вы уйдёте сами, или я выброшу вас в окно. Хоть я и женщина, но скрутить такого мозгляка у меня сил хватит.

Ушёл, слава богу. Но каков гусь! Нужно обязательно рассказать Риене и Лису. Белобрысый у нас по охране — вот пусть и напрягается.

И — мелькнула мысль — скорее бы Дойлен приехал. Скорее бы всё разрешилось.

Если этот ворюга прав, и я не больше, чем игрушка, то всё решат две пули. Не только Дойлен у нас максималист. Всё-таки грыз меня червь сомнения. Грыз, подъедал по живому…

Магия ушла. Договор отменён. Я ничего не смогу противопоставить грубой силе, если вдруг Креннах прав…

Снова накатило чёрное отчаяние, то самое, отбивающее охоту жить. Легко было внушать Саше: живи. Сама хороша.

Хотя…

Есть ведь очень лёгкий способ избавиться от всех сомнений. Библиотека на третьем этаже, а этажи тут высокие.

Распахнуть широкое окно и сделать шаг вниз…

Я не обратила внимания, что руки мои машинально складывают из листа бумаги знакомую штучку. Самолётик. Помнится, в школе мы такими баловались. Выдирали клетчатые или полосатые листочки из тетрадок, делали самолётики и получали «неуд» по поведению за то, что запускали их на уроках.

Лёгкая ностальгическая улыбка, движение руки — и самолётик пересёк библиотеку, «приземлившись» у самой двери…

Но с чего я должна безоговорочно верить Креннаху? Он вор, а я лохушка ушастая, которую обмануть — доблесть. Это раз. Он смотрел на меня как на товар, а не как на женщину — это два. Насчёт «это три» начинается простор для домыслов, но третий пункт существует наверняка. Напрячь, что ли, кузена Версина? Сотник городской стражи должен кумекать в раскладах воровских шаек и их паханов. Хотя сейчас всё так перемешалось, да и воры во главе с Креннахом ещё не переварили свой кусок добычи — часть княжеских ценностей — однако что-то дельное подскажет…

— Я понял, как в вашем мире люди летают!

Я так отвлеклась на свои раздумья, что вздрогнула. Энгит. Стоит в дверях, с самым просветлённым видом держит в руках мой самолётик и смотрит на меня с таким восторгом, что даже неловко становится.

— Не как птицы! — парень повертел бумажную игрушку в руках. — А вот так, на неподвижных крыльях, верно?

— Верно, — ошалело проговорила я.

— И мы так сможем?

— Сможете, — теперь я улыбалась с печалью. — Лет через триста или четыреста. Может быть.

— Но этот-то сейчас летает! — подросток подскочил ко мне и начал показывать на модельке: — Вот крылья же, верно? А это вроде как туловище у птицы, только там груз должен быть. Останется только посадить возницу и сделать вот так, — и он запустил игрушку в новый полёт. — И прилетит, куда велят.

— Вот это как раз самое сложное — приложить силу, достаточную для полёта, — сказала я. — Хотя…

Ну, чёрт же подери, есть же дельтапланы и самолётики-планеры, которые можно разогнать даже конной упряжкой! Что если…

Нет, ересь несусветная…

А почему? Силу водяного пара знали ещё древние греки, даже игрушка у них паровая была, но люди догадались применить эту силу себе на благо только в конце семнадцатого или начале восемнадцатого века. Я уже про порох и печатный станок имени Гуттенберга молчу — это появилось как раз в Средневековье и ничего запредельно сложного не представляет. Значит, вполне реально и здесь. Тогда что, в самом-то деле, мешает сделать что-то наподобие дельтаплана? Китайцы, вон, на больших бумажных змеях в воздух поднимались, а братья Монгольфье свой шар тоже не из синтетики делали.

И я, взяв из пачки на пюпитре чистый листок бумаги, принялась вычерчивать нечто треугольное.

Огонёк восторга в глазах Энгита сменился жадным интересом. Парень, кажется, нашёл своё истинное призвание. Информации бы ему, да побольше, чем в моей бедной голове…

В итоге завтрак и обед нам подавали в библиотеку, а посыльному пришлось бегать в лавку за новой пачкой бумаги. Ух, и ломят же цены лавочники! Всё вздорожало: тут и политические перемены, и воры лихо кутят по кабакам, а барыги на всё тут же реагируют. Но нам недосуг ждать, пока цены снизятся. Наука важнее.

Жизнь начала обретать новый смысл.

А после обеда сообщили, что обоз государя уже на подходе к городу.

Сердце дало сбой и тут же часто-часто застучало. В пятках.

У меня неопределённый статус, но прислуга вела себя так, словно для них всё давно ясно. Риена тут же заставила меня нацепить безумно дорогое шёлковое платье с серебряным шитьём. Длинную волчью шубу, сапожки вместо тонких туфель и шапку я надела уже по собственному почину: не хотелось мёрзнуть, хоть триста раз церемония протокольная. Дойлен не сторонник бездумного соблюдения этикета, он поймёт. Особенно если все мои страхи на его счёт напрасны.

Государь. Человек, который прекрасно понимает всю меру ответственности за принятые на себя обязательства. Вот кто сейчас въехал на широкий мощёный двор бывшего премьерского особняка. Беспощадный воин. Беспринципный политик. И при этом — человек с живой душой. Вот только тот ли это Дойлен, который в жутковатом «процессорном зале» говорил, что отдаст жизнь за то, чтобы я могла вернуться домой?

А за ним — полный сюр. Двадцать человек личной гвардии, бывшие погранцы. С мечами-«медведями» у пояса и с АКМ на плече. Своих воинов Фернет наверняка уже увёл в казармы.

Ой… Кто его так, по голове-то? Даже отсюда вижу багровый шрам на правом виске.

Я невольно сделала шаг вперёд, а он тут же спешился и, скомкав к чертям кошачьим всю церемонию, подошёл ко мне. В его глазах — знакомая радость. И, кажется, те же самые сомнения, которые не давали мне покоя.

Это — он. Всё тот же Дойлен, которого я знала. Значит, то, что нас объединило, не имеет к магии никакого отношения?

— Рада тебя видеть, — едва слышно проговорила я, чувствуя, как отпускает когтистая лапа страха.

— И я рад тебя видеть, — ответил он. — Как ты?

— Как видишь — вернулась… с того света. А ты?

— К тебе я вернусь откуда угодно.

И — чтоб вы понимали! — со своей фирменной обезоруживающей улыбкой галантно подал мне руку. В коже и мехах, в толстом шерстяном плаще с налипшими клочьями снега, пахнущий железом, своим и конским потом, выглядевший, как разбойник с большой дороги — он, государь, одним движением сходу определил мой статус при дворе.

Не королева, но всесильная фаворитка. Для всех. А между собой мы уж как-нибудь договоримся, кто, куда и зачем. И вообще, стоит ли.

Дойлен остался верен себе, окончательно испортив церемонию тем, что велел немедленно подавать обед и пригласил за стол меня одну. Судя по тому, с какой скоростью выполнялись его приказы, гайки он закрутил неслабо. А судя по успешному возвращению, мятеж благополучно удав… то есть, подавлен.

— Кто тебя так? — я осторожно коснулась его шрама. Пока слуги спешно расставляют блюда, есть немного времени на разговоры. Потом он, оголодавший с дороги, ничего не скажет, пока не налопается до отвала.

— Ульса, — он поморщился. — Осторожней, милая, ещё болит.

— Но как…

— …как я проворонил его удар? — невесело хмыкнул Дойлен. — Очень просто. Смотрел тебе вслед. Запомнить хотел получше… напоследок.

— Как всегда, всё зло от баб, — хмыкнула я. — Ты поешь, потом расскажешь. Хорошо?

Всё как прежде. Только нет больше между нами магических преград, но есть его глаза, в которых светится прежняя радость. Есть уважение, которое мы испытываем друг к другу. Есть едва зажившая рана и незнакомая суровая складка между бровей… Что ж, мой дорогой, назвался груздём — полезай в кузов. Назвался государем — читай Макиавелли, а в отсутствие сей полезной для правителя книги слушайся собственного цинизма.

С обедом Дойлен расправился так же быстро, как и с мятежниками, и тут я вцепилась в него, как клещ в собаку.

Он знал, что я не отвяжусь, пока всё не узнаю, и рассказал…

…Удар чуть не вышиб из него дух.

Когда он пришёл в себя, голова разламывалась на куски, а над ним стояли двое неблагонадёжного вида типов с короткими дешёвыми мечами. Ульса что-то бормотал под нос. Дойлен только и сумел разобрать что-то вроде«…будет только хуже». И услышал мой вопль. Почти звериный.

Портал погас.

Вокруг слышались отрывистые крики, хлопали выстрелы. Но «щит», поднятый Ульсой, надёжно защищал всех четверых вместе с артефактом. Пули лишь бессильно высекали искры из магической преграды.

Он упал не слишком удачно, придавив всем телом правую руку с зажатым в ней пистолетом. Типы с мечами наверняка караулят каждое его движение, внезапности в любом случае не будет. Ну, одного пристрелит, а второй его железякой ткнёт. Будет больно, неприятно, и вполне можно лишиться последней возможности как-то повлиять на ситуацию. Потому Дойлен лишь хрипло застонал и вяло зашевелился на камнях мостовой, стараясь, чтобы не услышали щелчка: он осторожно поставил курок ТТ с предохранительного взвода на боевой.

Не зря учился, разбирал эту демонскую машинку, собирал снова, заряжал и стрелял.

Дойлен увидел, как двое подозрительных типов тащат сюда безвольное тело. Меня. Зачем?

— А, дорогой ученик очнулся, — насмешливый голос Ульсы заставлял скрежетать зубами от ярости. — Как это любезно с твоей стороны — поделиться добычей со старым немощным учителем. Впрочем, ты своё дело сделал. Артефакт должны контролировать двое. Следовательно, ученица мне пока нужна, а ты — нет… Убейте его.

Сам мараться не пожелал, чистоплюй. Это его и погубило.

Преодолевая боль и тошнотворное головокружение, Дойлен резким движением перекатился с бока на спину, пнул ногой одного из типов, дважды выстрелил в обоих и вскочил на ноги. Кровь, натёкшая из раны, залила и без того не слишком симпатичное лицо, окончательно превратив его в страшную маску.

— Шшшустрый, — Ульса ехидно улыбался, глядя ему в глаза. — Но у тебя руки всегда действовали быстрее головы. Я неуязвим, пока Великий Артефакт прикрывает меня, а ты, Одарённый, не посмеешь, ты просто не сможешь причинить ему ни малейшего вреда.

Рубиновый цилиндр словно в подтверждение этих слов полыхнул особенно сильной вспышкой алого света, и… его рука с пистолетом начала помимо воли опускаться.

Вот только одно Ульса забыл: на его противнике уже не было медальона.

Три выстрела подряд. Но не в радужную плёнку вокруг мага, а прямо в гигантский рубин. И тогда стало понятно, почему князья так ревностно оберегали его от любой опасности.

Три пули, способные пробивать бронежилеты иного мира, вонзились в алую толщу артефакта. Кристалл разлетелся на куски, как перекаленное стекло, а то немногое, что не разлетелось, с громким стуком упало на залитый кровью гранитный круг. И тоже превратилось в осколки.

Мгновение — и площадь погрузилась во тьму. Ещё несколько мгновений, пока все осознавали, что случилось — и прикатился глухой грохот, как от горного обвала.

— А-а-а-а!!!

Дикий вопль, полный отчаяния и самой высокопробной злобы… Ульсу можно было понять, но вот бросаться на себя с кинжалом Дойлен давно уже никому не позволял. Четвёртый выстрел он сделал на слух — и не промахнулся. Так же, как и в двоих разбойников, бросивших бесчувственную меня и кинувшихся на него с мечами.

ТТ, отстрелявший всю обойму, встал на затворную задержку, и Дойлен отшвырнул бесполезный пистолет…

— Вот так, — сказал он, сделав небольшую паузу. — Ульса как обычно нанял засранцев, чтобы обделать грязные делишки чужими руками. И угадай, милая, кого именно он нанял?

— Людей Креннаха? — предположила я, немного подумав.

— Ты знала или догадалась?

— Креннах сегодня утром был здесь, — я брезгливо поморщилась. — С подарочком.

— А ты…

— Выгнала.

— Он тебе угрожал?

— Ты его лучше знаешь, дорогой.

— Ладно, — когда Дойлен начинает говорить таким тоном, я понимаю, что кому-то сильно не поздоровится. — Его я на завтра оставлю. А пока, милая, извини. Через пять солнечных шагов должен собраться совет городских старшин. Боюсь, засидимся допоздна… Можно тебя кое о чём попросить?

— Можно, — тонко улыбнулась я, уже предвкушая расправу над наглым ворюгой.

— Я бы хотел поужинать с тобой… в твоей комнате. Поужинать и поговорить наедине, без лишних глаз и ушей. О будущем и о нас с тобой, — он сказал это с очень серьёзным лицом. — Сейчас ни о чём говорить не стану. Мне ещё свору старых пердунов… то есть, господ городских старшин уламывать, чтобы выставили от себя в Совет не самых безнадёжных маразматиков. Потому просто спрошу: могу я рассчитывать на откровенный разговор за ужином?

— Конечно, — сказала я. — Для меня этот разговор тоже очень важен.

— Тогда до вечера, милая, — он усмехнулся — очень и очень невесело.

— До вечера, дорогой.

До вечера… Да, Дойлен, ты прав. Мне есть что обдумать до ужина. Ты знаешь, что мне не нужно объяснять всё на пальцах, достаточно намекнуть. И я пойму.

Вот только времени на размышления мне не дали.

Ближе к вечеру приплёлся Инген, подозрительно хлюпающий носом. Я подумала, было, что малый с кем-то неудачно подрался, но синяков не наблюдалось, а вот лоб оказался горячим.

— Чёрт! — взвыла я, с ужасом вспомнив жутковатую статистику детской смертности в Средневековье. — А ну быстро — переодеваться в сухое, и в постель!

Озадачила прислугу насчёт снадобий, горячего питья и тёплых одеял, и потащила помрачневшего мелкого в его комнату. А там…

— Дуры! — орала я на ошалевших служанок. — Холодрыга в комнате! Почему камин плохо протоплен? А ну дров натаскать, и чтоб как… в печке жарко было! Почему окно, идиотки вы, палкой деланные, распялено? По комнате ветер гуляет, как у вас между ушами, скоро сугроб наметёт! Закрыть и занавесить! Постель сменить! Одежду ребёнку выстирать и высушить, утром проверю! Чистую тащите!.. Совсем страх потеряли, да? Так я вас научу на «раз — два» по струнке ходить!

Служанки, привыкшие к вежливой обходительной госпоже, никогда ни на кого голоса не повышавшей, перепугались до полусмерти и носились, как наскипидаренные. А я, дав волю вполне понятной злобе, стянула с малыша промокшие сапожки и, пока несли тазик с горячей водой, принялась растирать ему ноги сухим полотенцем.

— Как умудрился-то, герой? — спросила я.

— В снежки играли, — Инген шмыгнул носом, а я подала ему чистый кусочек полотна — чтобы через пальцы не сморкался. — Я ж как в прошлом году, и оделся тепло, и амулет нацепил… Тётя Стана, а это правда, что магии больше нет? А то пацаны не верят, что папа магию убил.

— Правда, — подтвердила я. — Потому хорошие тёплые сапоги и шерстяные носки будут лучше любого амулета. Вот только гулять ты выйдешь не раньше, чем через десять дней.

— Это я столько болеть буду? — удручённо вздохнул мальчишка. — Не хочу болеть!

— Придётся, раз ноги промочил. И горькие отвары тоже пить придётся.

— Не хочу!

— Заболел — терпи, — припечатала я.

После пропаривания ног, похода, пардон, на горшок, съедания горьких порошков, питья не менее горьких отваров и укутывания в три одеяла герой снежных баталий выглядел поскучневшим, но уже не таким гриппозным. Я строго велела ему ни в коем случае не сбрасывать одеяла, как бы ни было жарко.

— С потом болезнь начнёт из тебя выходить, понял? — я подоткнула одеяла и поправила подушку под вихрастой головой. — Ночь попотеешь, утром легче будет. Я тебе к завтраку приготовлю лечебный отвар с мёдом, хорошо?

— Мёд мне нравится, — улыбнулся мелкий. — Особенно цветочный. Вку-у-усно.

Чёрт… До чего он на отца похож, и улыбка та же. Обезоруживающая.

Тебя, малыш, я действительно люблю. Потому сама улыбаюсь в ответ, так же искренне, как и ты. Теперь — можно. Теперь любовь к тебе и твоему вредному старшему братцу — мой спасательный круг.

И вот тут Инген меня добил. Выстрелил, понимаешь, в самое сердце.

— Тётя Стана, — сказал он, уже почти засыпая. — А когда вы с папой поженитесь, можно я буду называть тебя мамой?

Я застыла, как статуя. Ах, ты ж, дипломат сопливый…

— Это тебе папа такое сказал? — вкрадчиво добродушным тоном спросила я.

— Не-а, — мальчишка улыбнулся и отрицательно мотнул головой. — Сам придумал. Так можно будет, правда?

— Я об этом с…папой ещё поговорю, хорошо?

— Хорошо-о-о…

Малыш заснул, а я, накрутив служанок — мол, следить, чтоб не раскрывался во сне, и чтоб в комнате тепло было, а то поубиваю — вышла за дверь. Будь здесь Дойлен, он бы услышал много чего интересного о своей персоне. Вряд ли нового, потому что слово, аналогичное нашему «манипулятор», здесь тоже знали. Засранец. Политик чёртов. Действует не только напрямую, но и через окружение. Не знаю, что он такого наговорил малышу, но тот явно не свою мысль в итоге озвучивал. Ему только кажется, что сам придумал. Дети очень легко поддаются манипуляциям родителей, особенно когда их любят.

Но вместо Дойлена в коридоре меня встретил Энгит.

— Тётя Стана, не обращай внимания, — чёрт, и этот тоже улыбается, как отец. — Мелкий нафантазировал, а ты переживаешь.

— Ты слышал? — почему-то меня это совсем не удивило.

— Тут внутренние стены никуда не годятся. Ты не переживай. Просто матушка нас с ним годами не видела, а он… ему ещё мама нужна.

— А тебе нет? — ну, с этим-то уже можно говорить по-взрослому.

— И мне нужна, — вынужден был признать парень. — Хотя мне в конце зимы пятнадцать будет. Только это ваше с отцом дело, хотите вы быть вместе, или нет. Я не лезу. Если решите… Я разве против? Мамой тебя, может, и не назову, но ты хороший друг.

— Спасибо, — почему-то разговор с Энгитом меня взволновал.

— За что?

— За искренность.

И протянула ему руку — для дружеского рукопожатия.

Толстая свеча медленно оплывала горячими восковыми слезами, создавая причудливый натёк на своём круглом боку.

Только что слуги сервировали стол к ужину и ушли, а я сидела, заворожено глядя на танцующий огонёк свечи, и, не спеша, раскладывала по виртуальным полочкам все полученные данные.

Итак, что получилось?

А получилась не слишком привлекательная картина.

Во-первых, наспех созданное государство, осколок угасавшего на глазах княжества. Даже при условии наличия сильной власти в лице государя и его единомышленников, очень тяжело будет переломить веками насаждавшуюся инерцию мышления. Вон, Энгит бурлит планами, уже собирается клепать медную модель парового движка. А кто будет делать большой движок? Перепуганные криворукие кузнецы?.. Во-вторых, сейчас зима и затишье. Мы пока живём на старых запасах, да Дойлен прикарманил неслабую часть княжеского обоза. Но зима пройдёт, и, когда подсохнут дороги, у потенциальных мятежников начнётся весеннее обострение. Показательная расправа над бунтовщиками из города Беро поумерит пыл самых здравомыслящих или самых трусливых, но процент невменяемых среди бывших колдунов очень уж высок. С этим нужно будет что-то делать, и делать быстро, потому что затяжной мятеж в ещё не устоявшемся государстве наверняка перерастёт в гражданскую войну, и все усилия пойдут прахом. А сеять-снимать урожай кто в таких условиях будет?.. В-третьих, вести из-за пока ещё нестойкой границы приходят неутешительные. Мало кто из местных старшин сумел быстро взять волость-другую под контроль. В подавляющем большинстве случаев то тут, то там вспыхивали дикие, необузданные погромы с невероятным по своей жестокости истреблением бывших колдунов, имевших глупость вернуться в свои владения. Не могу сказать, что колдуны не заслужили, но сам факт… Бывшее княжество быстро погружается в хаос самоуничтожения, оставив на поверхности лишь редкие островки здравомыслия. И те едва держатся, если честно. А с севера подступают беловолосые.

Вот тут у меня наблюдался некий когнитивный диссонанс. С одной стороны, они варвары без всяких скидок. Набежать, побить, пограбить и убежать — для них это как бы доблесть, истинно мужское дело. С другой стороны, эти самые доблестные — отщепенцы. Всё больше беловолосых начинает постепенно перенимать от южных соседей земледелие и животноводство. С землёй у них проблемы: в холодном лесу много не вспашешь и большое стадо не прокормишь. Потому, прослышав про неурядицы в некогда могучем государстве, сперва на юг подадутся «викинги». А когда всласть пограбят и порезвятся на охваченных хаосом землях и сунутся дальше, им крепко вломит по зубам государь Дойлен. Потому что выучка погранцов и строй, как говорят у нас, вполне «рулят» против варварской толпы с каменными топорами. История Рима тому пример. И вот тогда к нам пожалуют блондины-земледельцы. Благо, вокруг новой страны к тому времени образуется масса свободных земель. Только селись и паши. С этими есть шансы не просто договориться, а через поколение-другое полностью включить их в структуру государства. Свежая кровь, опять же. Ведь тысячи лет отрицательного отбора почти начисто вымыли из генофонда южан какие-либо проблески того, что у нас называется «пассионарностью». Разве что бывшие ведьмаки что-то сберегли, но эти погоды не сделают. Выход один: не просто допустить сюда блондинов, но чтобы они активно «окучивали» местных женщин. Здешних ни на что не годных мужичков суровые северные красавицы к себе на пушечный выстрел не подпустят, разве что воинов… Но это уже как сложится. И я не о «розовых соплях» думаю, а о будущем. Тесто не поднимется, если не добавить дрожжей. Государство не поднимется, если люди, его населяющие, будут жить с отключенными мозгами и тупо ждать приказа «сверху». Государству, как это ни парадоксально, нужны бунтари. Но не «бессмысленные и беспощадные», а бунтари по складу души. Учёные, воины, поэты. Даже политики. Откуда им взяться, если не с помощью «проезжих молодцов» с севера?

И что же в таком случае предлагается мне?

Дойлен намекнул достаточно прозрачно.

Государю, попавшему в такую ситуацию, нужна если не государыня, то толковая фаворитка. Серый кардинал в юбке. Человек, которому можно безоговорочно доверять. Вряд ли он нашёл бы такую даму среди бывших ведьм или, тем более, магичек. Привыкшей везде видеть подвох колдунье верить нельзя: она сама приучена бить первой, и насмерть. К такой даме спиной не повернёшься, опасно. А я, выросшая в другом мире, подхожу. Пусть не идеально, но вполне вписываюсь в схему. Дойлен мне доверяет, потому наверняка предложит такой союз. И… мне придётся переступить через собственную боль, чтобы помочь ему. Своему лучшему другу. Отцу детей, которых я имела неосторожность полюбить. Хитрец, знал, на чём меня подцепить…

Конечно, я могу отказаться. Мне никогда не забыть Пашу, и Дойлен это прекрасно знает. Он наверняка примет мой отказ, и даже дружеских отношений не прервёт, но тогда будет твёрдо знать, что у нашей дружбы есть некий предел. А это — конец доверию.

Выбор невесёлый. Либо с ним, во всём и до конца — потому что полумер он не признаёт — но всю жизнь носить на душе тяжёлый камень; либо сама по себе, но в весьма шатком положении и с перспективой очень быстро оказаться в могиле. Я не потяну роли самостоятельной во всех отношениях женщины. В нашем мире — потянула бы, запросто. А здесь Средневековье в полный рост, здесь сила женщины — в мужчине. Я не так сильна, чтобы полагаться только на себя. Обычный человек без каких-либо выдающихся способностей.

— …боль от утраты другого останется с тобой до самого конца.

Так и есть. Лис прав.

Если бы я вернулась, всю жизнь потом тосковала бы по Дойлену. Это правда, от которой никуда не деться. Такие друзья встречаются лишь раз. Но я здесь. И моя душа болит по оставшемуся за недостижимым уже порогом Паше.

Не одна боль, так другая.

Но это — тоже жизнь.

…Дойлен пришёл примерно через полчаса. Вымотанный, словно целый день дрова рубил или мечом размахивал. Шумно выдохнул, сбросил плащ на сундук и устало опустился на стул с бархатной подушкой вместо сидения.

— Уфф… — он закрыл глаза и утёр пот со лба расшитым рукавом дорогого кафтана. — Ну и денёк… Лучше неделями воевать, чем один вечер убалтывать кучку старых мудаков. Разогнал бы к бесам свинячьим, да пока не могу обойтись без их поддержки.

— Совет ещё не собирался? — спросила я с едва заметной улыбкой.

— Пока Совет получит достаточное влияние, пока я добьюсь, чтобы расстановка сил в нём была мне выгодна, пройдёт ещё не одна луна, — сказал Дойлен. — Только тогда я смогу передвигать фигурки и в совете старшин. Терпение, милая. Только моё терпение пока спасает их дряблые задницы от хорошего пинка… Ну, ничего. Всё равно будет по-моему.

Это да, мой дорогой. Ты всегда добиваешься того, чего хочешь.

— Поешь, — я деликатно пододвинула к нему тарелку с мясом и овощами. — Проголодался, наверное.

— Это верно…

Мне самой есть не хотелось совершенно, но я заставила себя проглотить пару кусочков, пока Дойлен поглощал остальное… Да, бледноватый у него вид. И удар Ульсы ещё сказывается, и устал, как собака.

— Голова болит? — мне не нравилось, как он время от времени морщится и трёт лоб. — Давай помассирую.

Сытный ужин. Уютная комната. Женщина, делающая ему точечный массаж разболевшейся головы… Волосы у него тёмные, почти чёрные, с сединой. И слишком длинные для мужчины, на мой взгляд, хоть косу заплетай… Ну, прямо, идиллическая сцена: усталый муж приходит домой после тяжёлого рабочего дня. Я улыбнулась, пользуясь тем, что он сейчас не видит моего лица.

— Ты прямо идеальная заботливая жена, — он словно прочитал мои мысли. — А кстати, неплохая идея. Что скажешь?

— Что ты — бессовестный манипулятор. Даже ребёнка нагло используешь, чтобы повлиять на слабую беззащитную женщину, — с укором проговорила я. — Инген сегодня спрашивал, можно ли ему будет называть меня мамой, когда мы с тобой поженимся… Не стыдно, государь?

— Государю не может быть стыдно, — рассмеялся Дойлен, удержав меня за руку. — А ты не так уж слаба и беззащитна, насколько я помню… Сядь, милая. Разговор ведь серьёзный, — добавил он, уже без тени веселья. — Пацан прав. Ему мать нужна. Государю, как ты уже поняла, нужна государыня. Этому миру нужны знания, которые хранятся в твоей голове. Твой мир поднялся без магии, и ты, прожившая в нём сорок лет, знаешь по немагической части больше любого из нас. А мне… Мне — нужна ты. Дойлену из Куна нужна Стана из Масента. Сегодня, завтра, через год, через десять, через… сколько нам там ещё отпущено. Нужна, как воздух, как солнце… как жизнь. Я ведь люблю тебя, засранка, хотя знаю, что ты до конца дней будешь помнить своего… мужа. Я готов с этим смириться, если ты позволишь мне любить тебя как жену.

— Именно так? — я была потрясена, но не тем, что он сказал, а тем, что я это уже слышала. Почти слово в слово, за исключением одной существенной детали. Двадцать лет назад.

— Именно так.

Да, мой дорогой. Именно так. Даже сердце разболелось.

Как воздух. Как солнце. Как жизнь…

Он предлагает мне, ни много, ни мало, корону. Иркина розовая мечта. Зашибись, как сказала бы моя безбашенная землячка. Корона, конечно, тешит самолюбие, но в придачу к ней, кроме любящего супруга и приёмных сыновей, прилагаются головные боли и геморроидальные шишки новообразованного государства. Перспектива всю оставшуюся жизнь уговаривать, обещать, подкупать, запугивать и обманывать. Кого — неважно, лишь бы государству было хорошо. Кипящие от проливаемой крови границы. Заговорщики, мать их в системный блок. Реальные шансы того, что эта самая «вся жизнь» будет ограничена парой лет и закончится на ноже или кончике стрелы наёмного убийцы. Весёленький мир, изменения в котором станут заметны лет через двадцать упорного труда, и не факт, что он изменится к лучшему.

Но это — тоже жизнь. А когда рядом человек, которому можно безоглядно её доверить — знайте, это многого стоит.

Не тот мир. Не тот дом. Не тот мужчина.

Но других у меня уже нет, и не будет.

— Раздумываешь, как поделикатнее сказать «нет»? — криво усмехнулся Дойлен.

— Нет, — я невесело улыбнулась ответ. — Раздумываю, как поделикатнее сказать «да».

— Я ещё не так стар, чтобы сдохнуть от радости, — он сказал это как будто совершенно буднично, но я буквально физически почувствовала, как с его души свалился огромный камень. Да. Лишь для того, чтобы всей тяжестью обрушиться на мою. — Ты прости, милая, я понимаю, какое это для тебя горе — потерять целый мир. У тебя душа по мужу болит, а я никогда не увижу ни старшего сына, ни внука. Но для меня это немыслимая удача, что ты осталась. Настоящее чудо, без всякой магии.

— Но тогда в Масенте ты…

— Тогда в Масенте перед тобой был беспринципный говнюк, для которого ведьма Стана являлась всего лишь инструментом, — проговорил он — в своей излюбленной раблезианской манере. — А передо мной была странная, но весьма расчётливая стерва, готовая на всё ради возвращения домой. Но с тех пор прошло четыре луны. Кое-что изменилось. Беспринципным говнюком я как был, так и остался. Но — не для тебя. Ты достойна большего, и я предлагаю тебе всё, что имею. Включая руку, сердце и прочие потроха, как ты изволила выразиться четыре луны назад. О душе и речи нет — она твоя без остатка.

Это — чистейшая правда. Он никогда мне не лгал, ни тогда, ни позже, ни сейчас. Разве что краски сгущал. И сейчас его душа — вся без остатка — отразилась во взгляде.

Так на меня не смотрел даже Паша. Словно страдающий от жажды на чашку с водой, словно голодный на богато сервированный стол, словно нищий на кучу золота. Иными словами — словно мужчина, одержимый женщиной, на предмет своей одержимости. Его взгляд заставил меня вспомнить наши осенние ночи. Семь ночей, если быть точной.

Меня помимо воли бросило в жар. А он… он понял это на свой лад.

Мне осталось лишь принять его нежность и мощь, выпить их мелкими глотками, насладиться, как дорогим вином — именно так, именно любовь и нежность стоит сравнивать с благородным напитком, а не унижение близких. Надеюсь, к следующей жизни до покойного мага Лапура это дойдёт… Я снова вспомнила наши с Дойленом осенние ночи. Тогда это было больше похоже на сражение — кто кого. Сейчас со мной был мужчина, пусть не любимый, но любящий.

Есть же разница!

И позже, когда он, вымотавшийся за день и остаток сил отдавший мне, уснул, я ещё долго лежала, слушала завывания ветра за окном и размышляла над случившимся. Дойлен прав. Я никогда не смогу полюбить его так же, как Пашу, и всю жизнь мы проведём в молчаливом уговоре не упоминать об этом вслух. Что я могу дать взамен на его одержимую любовь? Уважение, доверие и дружбу? Он этого вполне заслуживает. Мало? Хорошо, скажу откровенно: я всеми силами буду стараться полюбить его, хоть ничего наверняка обещать не могу. Он заслужил лучшую жену, чем я, но другой у него тоже нет, и не будет. Просто не подпустит к себе, он такой. И однажды — может, через год, три, десять — у меня с языка само собой сорвётся слово «любимый». Так же, как с языка Ингена сорвалось некогда пугавшее меня до колик слово «мама». Но совершенно точно это произойдёт не завтра.

Когда? Зависит от нас обоих.

— Да плюнь ты на этот кафтан, Стана! Что я, на смотрины собрался? И такого стерпят.

— Дорогой, на твой кафтан я плюну с огромным удовольствием, чтобы точно не натянул на себя эту грязную жуть, а отдал в стирку. Да, первое заседание Совета Мудрых — не смотрины. Но ты у нас государь, или где? Государь не может являться на такие важные сборища в старом, поношенном и вонючем кафтане, иначе подданные перестанут его уважать!

И всё это — не визгливым голоском бензопилы «Дружба», а изысканным, аристократически вежливым тоном. С известной долей добродушной иронии, разумеется.

— Ну, хорошо, сдаюсь, — рассмеялся Дойлен. — Запилила. Вели тащить что-нибудь с этой сраной вышивкой, чтоб ей сгореть…

— И на Совете изволь выражаться, как хорошо воспитанный человек, — деликатная «распиловка» продолжалась: назвал женой — терпи, государь. — Покажи этим засранцам, что ты их уважаешь и считаешься с их мнением. Поступать потом ты сможешь ровно наоборот, но первое впечатление всегда самое сильное.

— Кого ты учишь обману и подлости, женщина! — с непередаваемой иронией проговорил мой драгоценный. — Я тебя сам могу этому поучить.

Кто бы сомневался… Ведьмак же, пусть и бывший.

После того, как я немного поработала стилистом, Дойлена уже нельзя было принять за разбойника с большой дороги. По крайней мере, с первого взгляда. Тёмно-серый кафтан с серебряной вышивкой, такие же штаны и парадные сапоги из тонкой чёрной кожи с тиснением. На перевязь он прицепил меч Линерита — похоже, это было что-то вроде благодарности магу-воину за спасение наших жизней — а на плечи накинул серый шерстяной плащ с отделкой из светлого волчьего меха. Мне же предстояло решить извечную женскую проблему — полный сундук платьев, а надеть нечего. Мысленно посмеявшись, я выбрала белое, как снег, шёлковое платье с серебряным позументом, стоившее баснословных денег, белую же накидку из тонкой шерсти, тоже отделанную светлым волчьим мехом, и белую меховую муфту, где помимо моих рук отлично помещался ПМ без кобуры. Я там накануне даже специальный карман пришила. Дойлен ещё посмеялся: мол, наслушалась Лиса, который нас волками обзывает… Волки и есть, мой дорогой. Он прав, наш беловолосый друг.

— Тебе идёт, — признал он, когда я повертелась перед ним в обновке. — А без платья всё равно лучше.

— Могу пойти и без платья, — с наигранно серьёзным видом проговорила я. — Но тогда тебя никто не будет слушать.

— Но, но, женщина, что за шуточки! — столь же наигранно возмутился Дойлен. — Твои сиськи буду разглядывать только я, понятно?

— Что ж тут непонятного, дорогой? — я взмахнула ресницами, имитируя великосветскую дурочку, и парой лёгких движений поправила неаккуратно лёгшие завязки его плаща. А потом, почувствовав его руки… ну, словом, на упомянутых местах, добавила: — Государь, не следует задерживаться, не то ваши подданные скажут, будто бабьи сиськи вам дороже государственных интересов.

— Пусть говорят, что хотят, а я бы не отказался…

— Дорогой, то, от чего ты бы не отказался, будет вечером. А сейчас ты должен идти на Совет.

— Ловлю на слове, милая.

И подмигнул. Засранец и бабник.

Но в Зал Совета, коим стала огромная приёмная на втором этаже, явился не засранец и бабник, а государь. И вёл он под ручку не фаворитку, а жену, что и продемонстрировал собравшимся, едва те разогнулись после почтительного поклона.

— Рад видеть столь уважаемых людей в этом собрании, — у него даже голос менялся, когда включался режим «государя» — становился похожим на голос диктора военных лет Левитана. Аж до костного мозга пробирало. — Приветствуйте государыню, мою супругу.

Что ж, государыня должна отвечать почтительным кивком, даже когда ей кланяются, чтобы скрыть разнообразные чувства. Кто растерянность, кто ехидство, кто разочарование. И — да! Господин Креннах собственной персоной. На его роже — злоба. Что-то у него там не заладилось, что-то мы с Дойленом крепко подпортили в его бизнесе… Ладно, разберёмся.

Как я и думала, Совет прошёл в рабочей обстановке. Пожалуй, только страх получить «в бубен» от громилы-государя, удерживал «высокое собрание» от соблазна поругаться в голос, как торговки на базаре. Каждый тянул одеяло на себя, и мало кто хотя бы пытался думать об интересах государства. Добрых три часа вежливых посылов в дальние края, споров о копейках, поисков соринок в чужом глазу и прочих конструктивов здорово напомнили мне ругню визирей при особе кокандского хана из великолепной книги о Ходже Насреддине. Ничего удивительного, что с такими приближёнными хан был давно и прочно болен. Порадовал братец Фернет, твёрдо пообещавший дотянуть подготовку дворцовой гвардии и городского ополчения хотя бы до того уровня, когда можно не бояться ни мятежа в городе, ни нападения неорганизованной толпы извне.

— Стены! — он громыхал ничуть не тише брата-государя. — Вот что нам позарез надо! Раньше хватало магии, сейчас нужен камень! А где его взять? Если платить столько, сколько запрашивают господа подрядчики, то проще сразу строить стену из золота!

— В черте города два великолепных источника обработанного камня, — сказала я, вспомнив, что мне говорили про княжеский дворец и Гадючник. — Два огромных здания, развалившихся на кусочки. Всего-то и нужно, что спроектировать стены, нанять каменщиков и подтащить туда блоки. Не думаю, что казне это обойдётся слишком дорого.

Разумеется, хозяева каменоломен, два досточтимых купца, были резко против. Ещё бы — такой подряд может из рук уплыть. Им возразили, и началось… А закончилось, как я и думала, рявком его величества и советом поменьше думать о набивании собственных карманов за счёт казны. Которая вовсе не бездонна… Иными словами, к концу заседания ценой дикой головной боли постановили рухнувшие здания всё-таки разобрать, камень пустить на постройку стен, а на сэкономленные средства нанять всех городских каменщиков. Но произойти это должно не раньше весны. Сейчас самым насущным будет точный подсчёт городских запасов продовольствия и планы на покупку оного в окрестных деревнях. А Дойлен под самый занавес поднял ещё один вопрос.

— Мы слишком долго жили без имени, — сказал он. — Княжество да княжество, и столица просто столица. Не по-людски это… Я вот как рассудил, господа: раз у нас принято, чтобы имя ребёнку давала мать, то пусть имя новорожденной стране даст её государыня.

Двадцать два человека разом уставились на меня — с интересом и ожиданием, какую ещё глупость сморозит женщина. Терпеть этого не могу… Спасибо, дорогой.

— В моём мире, — начала я, стараясь преодолеть неловкость и подавить стремление двинуть Дойлена ногой под столом, — здесь тоже стоит красивый город, который называется Дубровник. В переводе на ваш язык — «дубовая роща».

— «Харит» — дуб, «тар» — роща. Получается, Харитар, — перевёл Фернет. — А что, неплохо звучит. И дубов здесь как бы не больше, чем в любой волости.

— Пойдёт, — Дойлен встал и галантно подал мне руку, тем самым давая понять, что совещание окончено. — Спасибо, милая, действительно, неплохое название для столицы и страны.

С кем-нибудь другим поспорили бы, только не с этими братцами. Похоже, их не только боялись, но и уважали, несмотря на некоторые нюансы.

— Креннах, друг мой, — Дойлен удивил всех, и особенно вышеназванного, заговорив самым дружелюбным тоном. — Не уделишь мне пару солнечных шагов? Поговорим. Наедине… Нет, нет, дорогая, останься, тебя это тоже касается.

Не ждавший ничего хорошего Креннах, тем не менее, изобразил любезную улыбку и подошёл поближе. Мы и сами не садились, и ему не предлагали.

— О чём же государь и мой друг желает поговорить со мной? — осведомился он.

— Как раз о дружбе, — не переставая обаятельно улыбаться, Дойлен окатил Креннаха ледяным взглядом. — О твоей. Сколько она стоит?

— О чём ты? — надо же — сделал вид, будто не понял.

— Вот об этом.

На стол, извлечённые из поясного кошеля, брякнулись четыре дешёвых мужских браслета из витой медной проволоки, в которую было вплетено по бусине из мутного розового кварца. Амулеты, позволявшие «рыцарям ножа и кастета» относительно незаметно проникать в нужные помещения.

— Догадываешься, где и когда, а главное, с кого я их взял?

— А, ты об этих уродах, — хмыкнул Креннах. — Ульса, сволочь, пришёл и сказал: готов нанять твоих людей, чтобы помогли грабануть кое-кого. Откуда ж я знал?..

— Ты имел дело с магом, Креннах. Ты не мог не знать, что они ограблениями не промышляют, а если воруют, то только магические штучки. Ты не мог не знать, куда и зачем мы шли… Так сколько стоит твоя дружба?

— Хочешь предложить больше?

— Хочу.

— Сколько?

— Твою вонючую жизнь.

— Моя жизнь и так при мне, Дойлен, — ощерился «князь воров».

— Ошибаешься, дружище, — мой дорогой дружески хлопнул его по плечу — тот аж присел. — Твоя жизнь сейчас висит на волоске. На очень тонком волоске, чтоб ты знал. Мне достаточно шепнуть всего одно слово нужному человеку, чтобы завтра тебя нашли посреди твоего собственного двора с большим колом в заднице. Смекаешь, дружище? Вряд ли твои приятели обрадуются, если узнают, сколько ты получил от меня на самом деле.

— Заложишь меня? — Креннах, как мне показалось, скукожился.

— А ты не крысятничай, не за что будет закладывать… Нет, не заложу. Если трепыхаться не будешь. Ну, как тебе цена? Подходит?

— Что тебе нужно?

— Чтобы ты не трепыхался и далее. Но сейчас ответь на один вопрос: кому и зачем понадобилась моя жена?

Глаза Креннаха подёрнулись дымкой страха.

— Дойлен, ты понимаешь, куда лезешь? Если они и меня могут, как гусёнка…

— Я тебя тоже могу, как гусёнка. Притом прямо сейчас. Говори.

Он и рассказал… Вот ведь чёрт, до чего странные люди попадаются! Ведь ясно же, что магии больше нет, и маги теперь — обычные смертные. Но до чего глубоко въелся страх перед ними, если даже вор в законе до сих пор трепещет.

Сила привычки — страшная вещь.

Сломать её может только…да, правильно: вера.

Сейчас народ бывшего княжества, а ныне вольного государства Харитар до того разуверился во всём, что готов пойти за любым мистически одарённым проповедником. Дойлен понимает это, и окажется последним дурнем, если пустит процесс на самотёк. Слишком много в этом мире было эдакого, демонического, что ли. Не хватало нам для полного счастья получить сильный чёрный культ с бывшими колдунами во главе. Жертву им… Щас. Паровозы надо давить, пока они чайники. В распоряжении Дойлена — государственный аппарат. Ещё сырой, не отлаженный и скрипучий, но работающий. Я помогу ему, чем смогу. Знаниями? Хотя бы и знаниями.

Боюсь, что параллельно с экспериментами по созданию паровых кузнечных молотов, придётся делать порох. Меньше всего хотелось бы работать на войну, но без этого нам не выжить.

Уточняю: всем не выжить. Не только двум застрявшим здесь иномирянам.

Ну, а тех, кто придёт по мою душу лично, без посредников, ждут восемь очаровательных, покрытых томпаком, сюрпризов калибра девять миллиметров с высоким останавливающим действием. Плюс один бонусный, досланный в ствол.

Я не злая. Совсем. Нисколечки. Просто очень люблю жизнь.