Ей не долго пришлось ждать. Во вторник, как ушла Марья на ночь, так и утром не вернулась. Уж пан на базар собирается.

– Скажи Марье, чтоб на базар шла.

– Нет ее, – отвечает Христя.

– Как нет?

– Не вернулась.

– Вот чертовка. Тогда ты иди.

Христе давно хотелось куда-нибудь сходить, хоть в город, и людей посмотреть. Она быстро оделась и взяла корзину.

До базара рукой подать. Уж и возы видны, доносятся шум и крик. Вдруг из-за угла показалась какая-то дама.

– Здравствуйте, Антон Петрович, – сказала она, протягивая руку пану. – На базар?

– На базар.

– Пойдемте вместе.

– А почему вы одни? – спрашивает Рубец.

– Я не одна: там, позади, горничная. Беда с этой прислугой! Кухарка как ушла вчера вечером, так и до сих пор не возвратилась.

– И у меня не лучше. Видно, все кухарки сговорились.

Они захохотали. Христя молча идет позади. И вдруг глядит – Марина!

– Здорово, Марина!

– Христя? – вскрикнула та. – Откуда ты взялась?

– Я уж больше месяца тут. Служу.

– Как же так? А дома кто?

– Нет уж у меня дома, – грустно сказала Христя.

Она начала рассказывать о постигшей ее беде, но в это время они как раз пришли на базар; пан повернул в одну сторону, а пани в другую.

– Марина! Ты приходи ко мне, я тебе доскажу.

– Приду. Непременно приду. Жди на днях.

Христе не терпелось скорее увидеть Марину. «Совсем переродилась она – выглядит барышней, одета нарядно, платок на шее… И какая проворная стала… совсем не та Марина…» – думает Христя.

На базаре они не замешкались: купил пан мяса и зелени, и пошли домой. В кухне они застали Марью лежащей на полу; голова у нее была закутана в платок.

– Ты где шлялась? – крикнул пан.

– Я нездорова, – не поднимаясь, ответила Марья охрипшим голосом.

– Марш со двора! Всю ночь шляться ты здорова! Марш!

Марья поднялась. Платок упал с плеча. Увидя ее лицо, Христя чуть не крикнула. Не видно было ни глаз, ни рта, ни носа, а какая-то распухшая синяя маска.

– Кто это тебя так разделал? – спросил удивленный пан.

Марья дрожала как в лихорадке. Из ее распухших глаз текла какая-то мутная жидкость.

– Господи! – воскликнул пан. – Если бы тебя хозяин или хозяйка ударили хоть раз, что бы ты запела? Сейчас же побежала бы жаловаться, а если солдат морду разделал – так ничего.

Марья зарыдала.

Пан пожал плечами, плюнул и ушел в горницу. На Христю напал такой страх, что она боялась подойти к плачущей Марье. «Что это с Марьей? Неужели ее так избил этот фельдфебель?»

– Христя, голубка! Поработай за меня, пока я отлежусь, – немного спустя сказала Марья. – Я тебя отблагодарю.

У Христи от жалости навернулись слезы, и она бы разрыдалась, если б ее в это время не позвали. Когда пан ушел из дому, она начала умолять хозяйку:

– Пани, голубушка! Заставьте меня хоть день и ночь работать, но не гоните Марью из дому. Куда она пойдет такая страшная?

Пани пошла поглядеть на Марью.

Женское жалостливое сердце не могло остаться равнодушным при виде несчастной Марьи. Она посоветовала ей чем-то смазать лицо и отослала в сарай.

Христя металась как угорелая, норовя всюду поспеть, все сделать вовремя, без задержки, чтобы не было нареканий на Марью. К вечеру она страх как уморилась! Пока хозяева пили чай, она немного прикорнула на нарах. Потом приготовила и подала ужин и уж после этого пошла в сарай проведать Марью.

Та, видно, спала; на зов Христи она не откликнулась. Слышно только ее тяжелое дыхание. Христя тоже легла. Но что-то ей не спится, все Марья в мыслях. Вокруг темно, хоть глаз выколи, а перед ней все Марья избитая. Закроет глаза, и снова Марья перед глазами. Тихо, неподвижно лежит Христя с открытыми глазами; сквозь щелочку снаружи пробиваются полоски тусклого света… Забегали в темноте, засверкали. Сколько их, Господи! Темнота рассеялась… Послышались всхлипывания, затем плач. Христя вскочила.

– Марья!

Плач стал еще слышнее.

– Может, вам нужно что-нибудь? Я принесу.

– Ничего мне не нужно… Иди, ляг рядом.

Христя легла рядом с Марьей.

– Если б ты знала, Христя, как мне тяжело, – немного погодя начала Марья. – Лучше бы уж он меня убил.

– Пусть Бог милует! Опомнись!.. Кто же это вас так побил?

– Ох! Он самый, чтоб ему ни дна ни покрышки! Он, проклятый! Я давно замечала, что он не так дышит. Мне не раз передавали, будто он говорил – если б нашлась зажиточная мещанка, он бы женился. Я ему об этом рассказала. «Не верь, – говорит, – люди врут». Помнишь, в тот день, когда ты тут на работу стала, я ходила к нему, и на другой день тоже до самого утра дожидалась, и напрасно – он не пришел. Черт с тобой, думаю, хотела уж бросить его. Несколько дней совсем не ходила. А вчера утром слышу – перстни покупает; видно, дело у них уже сладилось. Я вечером – к нему. Застала. «Для чего, – спрашиваю, – ты перстни купил?» – «А тебе какое дело?» – «Как это так? Я все знаю, хоть ты и скрываешь от меня. И не думай венчаться. Вот как перед Богом говорю, я о тебе такую славу пущу!..» – «Ты?» – кричит он. «Я!..» Как начнет меня бить. Что дальше было – не помню. Очутилась уже на улице.

– И такого злодея любить! – удивленно сказала Христя. – Я б еще на него в суд подала, чтоб знал, как людей калечить.

– Ох, не знаешь ты ничего, Христя. Я б ему не только простила, а руки б целовала, лишь бы он не женился… Господи! И отчего я такая несчастная? За что ты, Господи, дал мне такое проклятое сердце? Я виню только себя, но ничего не могу поделать с собою. Сколько я ему всего подарила? Себе ничего не куплю, а ему несу. И вот благодарность. Берегись, Христя! Если тебе кто-нибудь приглянется, отвернись от него скорей; если шевельнется любовь в твоем сердце, задуши ее, пока не поздно, не давай ей воли! Никому не пожелаю мучиться так, как я мучаюсь! – Припав к плечу Христи, Марья снова зарыдала.

Два дня пролежала Марья, а на третий пани заговорила недовольным тоном:

– Сколько она лежать будет? Тут прямо крайность, а она вылеживается.

Встала Марья. Худая, страшная, как тень слоняется. Слезы и горе хоть кого иссушат. Она еле на ногах держится, и почти вся работа ложится на плечи Христи.

В субботу Христя снова встретила на базаре Марину.

– Что ж ты не приходишь?

– Сегодня после обеда беспременно приду.

Христя ждала ее с нетерпением. Она спешила вымыть посуду и со всем управиться, чтобы иметь свободный часок и поболтать с подругой. Давно они не виделись. Сколько воды утекло с тех пор, как они жили в селе и делились маленькими девичьими тайнами!

Вот и обед прошел. Христя уж свободна, а подруги все нет. Она то в окно взглянет, то на улицу выбежит поглядеть – нет Марины. Настал вечер, а ее все нет да нет. «Обманула», – решила Христя.

Вечером хозяйка ушла куда-то и детей взяла с собой. Тянула и паныча, но тот не захотел идти. Вот бы когда Марине прийти – вольно, делай, что хочешь! Никто не помешает их задушевной беседе. Христе досадно стало. Она пожаловалась Марье.

– Жди Марину! Так она для тебя и бросит своего паныча! – сказала Марья.

«Видно, правду говорит Марья… Если б не это, почему бы Марина не пришла? Ну, погоди же! Отпрошусь у хозяйки и сама к тебе приду. Уж я все увижу. От моих глаз не спрячешься!»

Вдруг дверь распахнулась, и на пороге появилась Марина. В белом ситцевом платье, в черном бурнусе из ластика, с шерстяным платком на голове – барышня или богатая мещанка, а не прислуга.

– Марина, голубка! А я уж думала – обманула, не придешь, – крикнула Христя и бросилась обнимать и целовать подругу.

– Уж коли обещала, так приду. Раньше никак нельзя было – пока управилась и собралась.

– Ну, раздевайся и садись.

Марина разделась.

– Да какая у тебя свитка? – удивлялась Христя. – А платье? И как хорошо тебе в нем! А серьги какие! И зачесана как красиво! Так тебе к лицу эта голубая лента. В селе б тебя сейчас и не узнали!

Марина стояла среди кухни, довольная тем, что подруга любуется ею. Платье ее плотно облегало, обрисовывая тонкий стан, широкие плечи, высокую грудь. Длинное красное монисто обвивало шею. На груди блестел большой серебряный медальон, а по бокам – два маленьких. Косы короной лежали на голове; ее продолговатое румяное лицо дышало здоровьем, глаза задорно блестели.

– Видишь, а ты хулила городские наряды, – откликнулась Марья, выглянув из-за печи.

– Здравствуйте, Марья! – сказала Марина. – Я вас и не заметила. Чего же это вы на печь забрались? Лето на дворе.

– Такая стала, что и летом мерзну, – вздохнув, сказала Марья.

А Христя все продолжает шумно восторгаться подругой, даже паныч из своей комнаты выглянул.

– Кого вы так расхваливаете? – спросил он, просунув голову в дверь.

Марина посмотрела на него.

– Ну и хороша девка! – сказал он.

– А вы постарайтесь! – ответила Марина не то шутя, не то обидчиво, не сводя глаз с паныча.

– Куда нам? С суконным рылом в калачный ряд! – сказал паныч.

– То-то и есть, – ответила Марина и захохотала.

Христя тоже засмеялась.

– Козырь девка! – сказала Марья.

– Чья она?

– А вам зачем?

– Так. Хочу знать.

– А-а, задело… ну, а я не скажу.

Паныч пожал плечами и скрылся в своей комнате.

– Ушел, – промолвила Марина. – А жаль: я хотела с ним еще поговорить.

– А у вас разве нет такого? – ехидно спросила Марья.

– Ну их! Они все одним миром мазаны, – с досадой сказала Марина.

Христя попросила ее рассказать что-нибудь о своей жизни в городе.

– Что ж я расскажу? Тут все люди тебе незнакомые, а ты лучше расскажи про село. Как там у вас? Что Горпына – здорова, не вышла замуж? А Ивга и по сей день за Тимофеем бегает?

Христя начала рассказывать про себя, про село. Марина слушала, вставляла иногда вопросы.

– Что же, тебе нравится город? – спросила Марина, когда все сельские новости были исчерпаны.

– Людей много… суета, – задумчиво сказала Христя.

– А тебе, Марина? – откликнулась с печи Марья.

– Мне? Если бы кто мне дал сто рублей и сказал: брось, Марина, город и вернись в село – не пошла б! И не пойду… Никогда! Никогда! – улыбаясь розовыми губами, тарахтела Марина.

– А сперва тебе тоже было тоскливо, как Христе?

– Погодите немного, и Христя привыкнет. Вот Святки придут… гулянье, катанье. Выйдешь на улицу – народ валом валит… да все в праздничных нарядах… глаза разбегаются…

– Христя не любит городских нарядов, – заметила Марья.

– Потому что не наряжалась. А ну, давайте нарядим ее, Марья.

– Не хочу! Не хочу! – замахала руками Христя.

– А мы хотим. Вставайте, Марья.

Веселье Марины увлекло Марью, в запавших глазах появился блеск, бледное лицо разгорелось, на устах заиграла усмешка. Марья, кряхтя, слезла с печи. Христя тотчас же убежала в комнату, а Марина погналась за ней.

– Не убежишь! – кричала она вслед Христе.

Марина уговаривает ее одеться.

– А если хозяева придут?

– Ну так что? Посмотрят на тебя.

– Когда они еще придут? – говорит Марья.

– Ну, Марья, мы ее сперва причешем. Садись тут, на край нар. Где гребешок?

Марина распустила Христе косу. Густые волосы волной упали ниже колен.

– Да и коса у тебя! Это коса! – хвалила Марина, проводя по волосам гребнем. Ей пришлось отойти от Христи, чтоб расчесать концы, такие у той были длинные волосы. Марина разделила их на две пряди, прочесала гребнем, а потом заплела в косы толщиной с руку; они спускались до полу. Марья любовалась Христей – так она была хороша. Когда же Марина обвила косы вокруг головы Христи и завязала их узлом на затылке – ее нельзя было узнать! Маленькие уши, раньше закрытые волосами, теперь точно улыбались. Все волосы с висков были тщательно зачесаны. Широкий белый лоб сверкал белизной, на нем, словно змейки, лежали черные брови. И лицо будто удлинилось.

– А красиво как! Господи, как красиво! – воскликнула Марина. – Дайте зеркало, пусть она сама поглядит и скажет!

Марья бросилась в горницу за зеркалом.

– Любуйся! – сказала Марина.

У Христи из глаз искорки посыпались.

– Видишь? Говорила я тебе? Кабы сюда еще розовый цветочек…

– Мастерица ты, Марина!

– Теперь сними это тряпье… Что у тебя есть?

– Юбка, безрукавка, – говорит Христя.

– У меня есть, я сейчас… – сказала Марья и, не мешкая, принесла из сарая тонкую вышитую сорочку.

– Надевай поверх! – весело сказала Марья.

– А вдруг паныч войдет? – испуганно произнесла Христя.

– Скорей надевай юбку! – торопила ее Марина.

– А теперь безрукавку!

Как портниха на примерке, Марина хлопотала, подтягивая и поглаживая юбку и безрукавку на Христе.

– Держись ровно.

Вот уж все готово.

– А ну, смотри!

Марья держала зеркало перед Христей.

– Погоди, еще не все!

Марина сняла свой медальон, монисто и надела их на шею Христе.

– Вот теперь так! – сказала она, любуясь подругой.

И правда, Христя была хороша. Небольшого роста, полная, она не казалась, как Марина, полевым цветком с высоким стеблем, а пышной садовой маргариткой, за которой старательно ухаживали неутомимые девичьи руки, присматривали любящие глаза, вовремя пропалывая и поливая. Ее головка, как точеная, красовалась на лебединой шее, украшенной монистами. Румяные щеки еще больше разгорелись, глаза искрились. Белые вышитые рукава сорочки казались пучками цветов, а пестрая юбка была похожа на полянку в лесу, густо усеянную цветочками.

– Видишь, видишь! – радовалась Марина, похлопывая Христю по плечу. – А говорила – плохо. Кто еще краше? В селе так никогда не оденутся. Правда, Марья?

– Да, – грустно сказала Марья, вспоминая минувшие дни, которые уже не вернутся.

– Знаешь что, Христя! Зайди к панычу.

– Боже сохрани! Еще выгонят.

– Не выгонит, иди.

– Иди и скажи: просили барин и барыня, чтоб пожаловали к ним. А спросят – кто, скажешь: те, у которых вы были, – сказала Марья.

– Иди, Христя! Иди, голубка, – уговаривает ее Марина.

Христя наконец решилась.

– Только не смейся!

Христя подошла к двери и приоткрыла ее.

– Здравствуйте! – сказала она.

Паныч читал.

– Просил пан и пани, чтобы вы пожаловали к ним.

– Какой пан?

– Разве вы не знаете? – болтала Христя, усмехаясь.

– А почем я знаю?

– Там и ваши хозяева.

– Поздно уже, – говорит паныч, глядя на маленькие часы. – Кланяйся и благодари. Скажи, что собрался спать.

– Так и сказать?

– Так и скажи.

– Прощайте же.

– Иди с Богом.

Как только Христя вернулась, Марина и Марья начали хохотать.

– Что у вас там? – сказал паныч, выходя из своей комнаты.

Увидя хохочущих девушек, он понял, что над ним пошутили, и тоже засмеялся.

– Так это ты посланец? – сказал он Христе.

Марина хлопала в ладоши, а Марья вся тряслась от смеха и хваталась за живот.

– А ну, иди сюда, посланец из чужих краев! – шутил паныч, протягивая руку, чтобы схватить Христю.

Христя хотела было уклониться, но Марина сзади толкнула ее прямо на паныча. Тот взял ее за руку и повел в свою комнату.

– Красивая какая! – сказал он, потрепав ее по щеке. От этого кровь прилила к лицу Христи. Сердце ее забилось ускоренно, порывисто дышала грудь. – Славная! – таким задушевным голосом произнес паныч, что Христя вся встрепенулась.

Он действительно так сказал или ей это только померещилось? Глаза их встретились. Сквозь стекла очков глядели на нее его блестящие зрачки, точно черные спелые ягоды. От волнения у Христи кружилась голова и шумело в ушах. Она невольно отшатнулась, точно ее толкнули, и убежала.

– Что он тебе говорил? Что? – шептали ей с двух сторон Марина и Марья. Христя не в силах была говорить.

– Нет, с вами каши не сваришь! – громко произнес паныч, захлопнув книжку. – Лучше спойте хорошую песню. Кто умеет?

– Христя умеет! – сказала Марина.

– Нет, не умею, – робко произнесла Христя.

– Да ну, брось! – уговаривает ее Марина. – Ты да не умеешь!

– Христя! Что же ты? Не надо стесняться. Спой, я послушаю. Я люблю простые песни.

– Так я же не умею, – отнекивается Христя.

– Ну, пойдем! – крикнула Марина; она и Марья схватили Христю за руки и потащили в комнату паныча.

Паныч взял стул, поставил его рядом со своим и усадил Христю. Она только всплеснула руками и засмеялась. Она сидит рядом с панычом, где не так давно сидела пани… Чудно! Марина и Марья посмотрели на пана, на нее и многозначительно переглянулись… Христе стало душно; она почувствовала какую-то слабость, замирало сердце, что-то подкатывало к горлу. Она порывисто встала и убежала бы, если б паныч не схватил ее за руку и не удержал силой. Под его пальцами быстрыми толчками бьется жилка на ее руке.

– Пой, что хочешь, Христя. Я запишу. – И, сказав это, он взял перо.

Наступила тишина. Паныч ждет. Христя раздумывает, что бы спеть. Но мысли как-то спутались, она не может вспомнить целиком ни одной песни. А тут еще она видит ожидающие, нетерпеливые взоры подруг.

– Нет, не умею! – воскликнула, краснея, Христя, так что слезы выступили на глазах.

– Опять за свое. Ну, сделай милость, спой, – просит паныч.

– Да ну же, Христя, – торопит ее Марина.

– Ох, как мне душно! – вздохнув, сказала Христя.

Снова молчание, упрашивающие взгляды.

– Так никто не споет? – с нескрываемым недовольством спросил паныч.

– Пусть сначала Марина… мне душно, – ответила Христя. Она вскочила и вмиг убежала в кухню.

Марина села рядом с панычом и положила руку на спинку его стула, точно собиралась обнять.

– Какую же вам спеть? «Грыця» знаете? – спросила она.

– Нет, не знаю.

Марина запела. В комнате долго звучал высокий девичий голос, и порой слышен был скрип пера – паныч записывал слова песни. Христя на цыпочках вошла в комнату и стала рядом с Марьей. «Вот же Марина поет так смело и хорошо, а я боюсь… Чего? Ох, глупая!..» И она решила, что как только Марина кончит петь, она споет песню про девушку и вдовца. Она очень любила эту песню.

Наконец Марина умолкла.

– Пишите другую! – предложила Христя.

– Садись же, – сказала Марина, вставая.

– Нет. Я здесь буду петь.

И начала. Первые слова прозвучали тихо и неуверенно. Но чем дальше, голос ее все больше крепчал. Она с любопытством глядела, как быстро скользило перо по бумаге и черные строчки ложились ровным следом на белом листе.

Звенит молодой голос Христи. Все слушают, затаив дыхание. Видно, и панычу песня понравилась – глаза его горят, на лице радостное возбуждение.

– Вся! – окончив, сказала Христя.

– Хороша песня, – сказал паныч, положив перо. – А говорила: не умею, – закончил он с легкой укоризной.

– Да она их знает несчетное число, – сказала Марина, положив руку на плечо паныча.

Он искоса взглянул на Марину: видно, ему не понравилось ее фамильярное обращение. А Марине что до этого! Она не замечает косого взгляда паныча и даже слегка склонилась к нему, их плечи прикасаются, ее рука лежит на его спине. Не сводя с него глаз, она неустанно щебечет… Рассказывает, какие все хорошие песни раньше пела Христя у себя в селе.

– Вы только заставьте ее, она все споет.

– Ладно, – говорит паныч, хмурясь, – это уже в другой раз, я утомился.

– Ну, пойдем, – сказала Марина.

– Погодите, – говорит паныч. Вынув из кармана двугривенный, он протягивает его Христе.

– Зачем? – спрашивает она.

– Бери! – настаивает паныч.

– Не надо.

– Бери, это за песню, – говорит Марья.

– Не хочу! – резко отказалась Христя и убежала.

Паныч пожал плечами и обиженно оттопырил губы.

– Ну и глупая, – смеясь, сказала Марина. – Дайте мне.

Паныч нехотя дал ей монету. Марья решила, что не надо больше оставаться у паныча, и тоже ушла. Осталась одна Марина.

– Спасибо вам, – щебечет она, вертя монету в руке. – Этих денег я ни за что не истрачу… ни за что! Дам проделать ушко и буду носить вместо медальона. Погляжу на него и вас вспомню…

– Почему ты не взяла деньги? – говорит Марья Христе. – Паныч рассердился.

– Разве я нанималась петь? – крикнула Христя, да так, что паныч вздрогнул.

– Что с ней? – сказала Марина и тоже побежала в кухню.

Паныч закрыл дверь и начал ходить взад и вперед по комнате. Красота Христи взволновала его. Так бы и обнял ее, поцеловал разгоряченное личико, прижал к груди. Так привлекательна она. От возбуждения он порывисто дышал и все ускорял шаг… Дикая она, как горная серна. И денег взять не захотела, глупая… А тут эта вертушка липнет. Ну и вертлява!.. – Эх! – произнес он вслух и грузно опустился на стул. Ему досадно было, что Христя пришла к нему не одна, а с подругами. «Уж эти мне помощницы! Хоть еще раз посмотрю на нее».

– Христя! Принеси мне воды! – крикнул он.

Воду принесла Марья.

– А Христя где?

– У нее же гостья.

Он залпом выпил воду.

– Ну, видно, распалила ты паныча, – сказала Марья, вернувшись в кухню, – одним духом полный стакан выпил.

Христя ничего ей не ответила. Она молча сидела на лавке. Умолкла и Марина.

– Что ж это вы пригорюнились? – спросила Марья.

– Ох, мне уж домой пора! – сказала Марина и начала собираться.

– И у нас паныч есть, – тараторила она, одеваясь. – Да еще как ловко на скрипке играет. Приходи как-нибудь, я попрошу его сыграть нам.

– Возьми монисто, – сказала Христя.

– Не надо. Придешь ко мне, тогда и отдашь. Ну, прощайте!

– Падкая на панычей, аж разошлась! – сказала Марья после ухода Марины.

Христя помрачнела, насупилась. Она ругала себя за сегодняшний вечер. Было б сидеть в кухне, так нет – понесла нелегкая к панычу! Зачем? Чтобы ткнули ей двугривенный, как собаке кость! А та вперед лезет… «Дайте мне!» Так и лезет в глаза. А сама она лучше? Нарядилась и пошла к нему, точно он ее звал…

Христя легла, но ей долго не спалось. Она ворочалась с боку на бок. А в голову то и дело закрадывались досадные мысли, норовя задеть побольней, уколоть поглубже.