А между тем на окраине деревни в доме Егорши Вавилова шел невиданный переполох: от Степана сообщение – едет.

Сам Егорша как угорелый метался по избе, зычно покрикивая на суетящуюся Аксинью Романовну. То и дело раздавался его голос: «Поторапливайся, слышь? Очнись, говорю. Мне к спеху: мешкать некогда!»

– Што еще тебе?

– Вынь подштанники.

– Подала же.

– Какие ты мне сунула? – кипятился Егорша, потрясая холщовыми подштанниками. – Вынь полотняные, жила!

Поглядел на залатанные в коленях штаны, поморщился.

– Достань оммундировку. Потому – момент такой. Должен я явиться перед глазами Степана при полном параде.

– Какую ишшо оммундировку?

– А в какой я приехал с войны.

– Осподи! – всплеснула сухими, костлявыми руками Анисья Романовна. – Сколь годов не одевана! Враз расползется. Говорил же: на смертный час чтоб сохранилась. Пусть лежит.

– Повремени со смертным часом! Мне всего семьдесят годов! Вынь да подай, чего требую. И рубаху красную, сатинетовую-тоже.

– Ополоумел, осподи! Разве можно при царской обмундировке в таперешнее время ездить? Чо забрал в башку-то, а? То пропадает на своей пасеке месяцами, то заявится домой, и – вон какой!..

– Тебе грю, вынь и положь. Я за свою парадную выкладку кровь проливал, не водицу! Я, может, один на взвод мадьяр и австрияков тигром кидался, а што ты в таком деле смыслишь? Пусть он глянет, служивый, что и отец его не лыком шитый. Может, запамятовал за службу. Я еще погляжу, какой он у нас, майор Степан Егорович. В мою ли выпер кость?

Пришлось Аксинье Романовне достать из глубины сундука суконные штаны Егорши, изрядно побитые молью, китель, с прицепленными четырьмя Георгиями и четырьмя медалями. Все это, дорогое и памятное, навеяло на белоголового Егоршу долгое раздумье.

Он сидел на лавке, прямоплечий, крупный, в белых подштанниках, босоногий. Ссутулившись, глядел на кресты и медали, а видел – Пинские болота, окопы, атаки, контратаки, сражения с немцами и мадьярами в войну 1914 года… «А ну, поглядим, какой герой к нам припожалует. Не ударит ли он ишшо перед отцом в грязь лицом…».

Крякнув, он стал натягивать на себя брюки. Они оказались в самую пору. Китель жал в плечах, но Егорша не обратил на такую мелочь внимания: занят был крестами и медалями. Попросил у старухи суконку и, не снимая кителя, надраивая медали, мурлыкал себе под нос старинную фронтовую песенку.

За торжественными сборами мужа Аксинья Романовна наблюдала с затаенной завистью: заупрямился старик, не хочет брать ее с собой на пристань – на встречу Степушки. Сам, говорит, один встречу – мужик мужика.

– Что про Агнею скажешь? – спросила, настороженно глянув на Егоршу.

– Про Агнею? – Егорша кинул суконку на лавку, еще раз скосил глаза на заблестевшие медали, ответил: – Подумать надо. Не обо всем сразу.

– У Агнеи-то ноне заработок за полторы тысячи перевалил, – нечаянно вырвалось у Аксиньи Романовны. – Да и сама она, как вроде картина писаная. И почет имеет при геологоразведке.

– Гитара двухструнная! – крикнул Егорша. – Тебе бы только тысячи, шипунья-надсада, а остальное – полное затмение!

– Про какое затмение разговор имеешь? – услышал он вдруг голос Мамонта Петровича, вошедшего в горницу. – Ни солнечного, ни лунного не предвидится. Заявляю авторитетно. Э? – протрубил вдруг Мамонт Петрович, округлив глаза на кресты и медали Егорши. – Экипаж подан, Андреич. А ты – при царственном параде, э?

Чинно развалившись возле стола на крашенной охрою табуретке, Егорша развел обеими руками усы, вроде как потянул собственную голову за серебряные вожжи.

– Ну, как, Петрович, гожусь в новобранцы? – Егорша подмигнул угольно-черным глазом.

– Адмирал! – одобрительно поддакнул Головня, – Тебе бы при такой вывеске не мой экипаж подать надо, а подвести к воротам дредноут иль там подводную лодку. Было бы в самый раз. А так што телега на расхлябанном ходу. Наилучше же всего, – чеканил Головня, подкручивая свои по-рысьи торчащие рыжие усики, – теперь тебе, Андреяныч, прямая дорога на Марс.

– Пошто на Марс?

Головня выдвинул ногу вперед, засунул руки в рваные карманы телогрейки, едва доходившей до пояса, пояснил:

– При таком наряде ты бы там, Егорша, пришелся в самый раз. Потому: планета отдаленная от солнца, холодища там несусветная, а, значит, и ты сохранился бы там на долгие века. А земная атмосфера – что! То дождь полощет, то солнце печет, то градом лупит – моментом сползет царский наряд.

Зашли в избу и братья Егорши – каждый чуть не под потолок; полюбовались. Васюха одобрил затею Егорши. Санюха промолчал.

В избе становилось темнее; сумерки сгущались, оседая в углах, на полу, потемнив всю справу бывшего полного георгиевского кавалера Егора Андреяновича. Скоро надо ехать встречать Степана.

– Может, еще будет председателем колхоза, – сказал Головня.

– Держи карман шире, председателем! – рявкнул Егорша. – С майоров да на председателей нашей Предивной-прорывной – в самый аккурат.

– А через что Предивная стала прорывной? – не унимался Головня. – Ну, там война была, трудности всякие, это понятно. Но ведь наш Лалетин-недомыслие природы. Окончательно пустил колхоз в распыл. Какой из Павлухи Лалетина председатель? Трем свиньям хвосты не скрутит, а ему – колхоз на шею! Он же весь в карманах своих дядьев.

– Чхать на них! – отмахнулся Егорша.

– Содрать бы с тебя кресты за такие слова, – крикнул рассерженный Головня. – На предбывшей вывеске не проживешь, Андреяныч! Двигать надо сегодняшний день. Вот оно как! А кто должен двигать? Какая сила? Степан, а так и другие фронтовики-с нами всеми вместе. Кем уходил Степан в армию? Трактористом. Кем возвернулся? Майором. А на чьи денежки поднялся он до майора? На народные! Так или не так? Так почему же мы должны теперь ему поблажку давать?

– Оно… Ну, вот что, – поднялся Егорша. – Пора ехать.

Закончив сборы, перекинув через руку брезентовый дождевик, осенив грудь размашистым крестом, Егорша в сопровождении сморкавшейся в передник жены, братьев и Мамонта Петровича Головни вышел из дому к воротам ограды. И каково же было его возмущение, когда по ту сторону открытый настежь ворот предстала перед ним исхудалая рыжая лошаденка в довольно потрепанной сбруе.

– Насмешка или как? – в груди Егорши забурлило, он шумно перевел дух. Кресты на кителе поднялись и, звякнув, опустились. – Кого ты запряг, а?

– Разуй глаза, увидишь: сама Венера!

– Да не она же это!

– Если бы тебя на соломе держать месяца три, ты бы, Андреяныч, богу душу отдал, а не то что нарядился бы вот так в предбывший мундир! А Венера – выжила. Да еще тебя повезет и обратно возвернет… с будущим председателем. Вот он пускай полюбуется, до чего довели коней.

– Срамота!

– А чего ты дивишься, кого срамишь, будто ты есть уполномоченный? Спомни: когда выбирали Лалетина Павла, разве мы не говорили мужикам, чтоб не голосовать? А вы, которых больше оказалось, вы – что? Не наше дело!

– Што ты мне суешь Лалетина? – разозлился Егор Андреянович. – Его же представители выдвигали.

– Можно отпихнуться, Егорша, можно! Не голосовать – и баста. Не подать ни одного голоса.

– Тебе, пожалуй, не подадут, – угрюмо заметил Егор Андреянович.

– Не стращай, Егорша! Не такие страхи Головня видывал, а все жив. Взгляд надо кидать шире. Суют негожего? Погодите! Мы его, мол, знаем вот с какой стороны. И под зад ему! Под зад! – Головня пнул ногою, словно дал под зад председателю, развалившему колхоз.

– Э! Балаболка! – плюнул Егор Андреянович. – Уж больно ты идейный. Только почему это тебя, идейного, – в партии не восстановили?..

Мамонт Петрович потупился. Крыть-то нечем.

– Ну, ладно. Петрович, не серчай. Я это не со зла, – помягчел Егорша. – Но у тебя же есть еще на конюшне Юпитер, два Марса, Пошто их не запряг?

– На Марсе Аркадий Зырян уехал в МТС! Второй Марс, трехлеток, у трактористов в бригаде: не возьмешь.

– А Юпитер-то, Юпитер где?

– Под самим Павлухой Лалетиным. Есть в наличности Венера, ее и запряг. А если бы тебе подать чалого Астероида или там саврасого Плутона, – ты бы до поскотины не доехал. Определенно! Ты вот прикипел в тайге на пасеке, мастеришь у себя под навесом ульи, а нет того, чтобы прийти на конюшню да кинуть взгляд, что и как,

Егорша покачал головой.

– Стыдобушка-то какая, господи! Отвозил я Степана на колхозных рысаках, в момент домчались до Минусинска. А встречать приеду на ком?