Я допил графин водки и отправился в трактир. Там я познакомился с бравым капитаном из Рязани, приехавшим в Тверь по делам службы, и с двумя господами из местных. Мы как следует выпили, потом затеяли игру в горку, но, не довершив ее, отправились на поиски цыганского табора, который, по словам очутившегося среди нас цыгана с медведем, как раз кочевал в это время за Волгой и охотно принимал всех желающих развлечений. Волгу, однако ж, мы не сумели переплыть, поскольку медведь, напотчевавшийся ячменным пивом, раздухарился и перевернул лодку, едва мы в нее уселись. Тогда мы продолжили кутеж в прибрежном трактире, потом – в другом, уже не в прибрежном, приобретая и там, и сям напитки и новых товарищей. Воспоминания о дальнейшем у меня остались довольно смутные. Однако ж я помню, как после безуспешной попытки выманить некую милую барышню, увиденную в окне, я, осердившись, начал бить стекла в ее доме. А потом – и в соседних. Затем наша компания, включая и медведя, дружно вступила в баталию с квартальными. Чьей викторией закончилась та баталия, сказать не возьмусь, но переполох случился изрядный. Чтоб навести порядок, явились даже солдаты, и мы принуждены были отступать напролом через огороды. Там на нас ополчились мокрые ветки садовых деревьев и заборы. Ветки хлестались, а заборы беспрестанно преграждали путь. Однако ж нам удалось, наконец, достичь некой уединенной беседки, где мы принялись пить шипучее и по очереди бороться с медведем. Вскоре мы оказались окруженными солдатами и жандармами, которые потребовали, чтоб мы сдались в плен, и для убедительности даже произвели выстрелы вверх. Впрочем, быстро выяснилось, что в нашей компании пребывает прокурор, и мы не только примирились с жандармами, но и стали кутить уже вместе с ними.

Лишь под утро меня с почестями привезли в гостиницу и, как потом сказал Тимофей, со всевозможной осторожностию доставили в кровать. Очнулся я весь в поту и только к полудню. Мне приснился дурацкий сон, в котором лысая и черная, как вороной конь, туземка ездила верхом на моем командире подполковнике Ганиче да еще и погоняла его плетью. Я пытался стащить наглую туземку с подполковника, но она рычала по-медвежьи и всякий раз чудесным образом уворачивалась. Изрядно осердившись, я схватился за пистолеты, но обнаружил, что их стволы загнуты, как медвежьи когти, и стрелять из них совершенно невозможно, зато они тотчас пребольно впились мне в ногу. Тут только я и очнулся от сна.

Тимофей принес мне жбан огуречного рассолу. Рассол не дал облегчения, и лишь кувшин черного пива мало-помалу привел меня к жизни.

– А что, сыты ли кони? – спросил я слугу.

– Сыты, пожалуй.

– А что, починяется ли бричка?

– Починяется, пожалуй, – со вздохом сказал слуга.

– А что, весьма ли я был вчера пьян?

Вместо ответа Тимофей снова вздохнул. Он был явно чем-то очень опечален. Я поинтересовался причиной этой печали.

– Да все бабы те никак из головы не йдут… Смоленские-то… Уж староваты, но сколь наглы! Да разве ж такое распутство, барин, позволительно в старости?

Не став разбираться, чем на самом деле была вызвана печаль Тимофея – то ли самим фактом его грехопадения под натиском наглых смоленских баб у развратной горки, то ли тем, что они были старее, чем ему теперь хотелось бы, я отправил его за водкой.

Тимофей потек исполнять приказание, а я, мало-помалу выбравшись из кровати, обнаружил на правой своей ноге след порядочного укуса. Я тотчас вспомнил вчерашнего медведя и выругал его за нечестную борьбу. Впрочем, внимательнее приглядевшись к укусу, я пришел к выводу, что не медведь его сделал, а, вернее всего, какой-нибудь человек – следы зубов обозначились пунктирами, лежавшими ровным кружком, а не ямками, как было б, если б в ногу мою впивался зверь. Кроме того, медведь, кажется, был вчера в наморднике.

Севши на кровати, я принялся размышлять, кто и при каких обстоятельствах укусил мою ногу. Неужто я вчера был так увлечен борьбою с медведем или, например, с квартальными, что даже не заметил, как меня кто-то кусает?

А может, это сделала туземка, явившаяся мне во сне?

Тем временем пришел Тимофей с водкой и бутылкою кислых щей. Жизнь стала мало-помалу налаживаться.