Я велел служанке не приходить ко мне со своей уборкой раньше четырех часов дня — в четыре я обычно ухожу бегать. Я объяснил ей, что я полуночник, что люблю работать до ночам, что ночью я пишу, а засыпаю лишь утром. Откуда-то она узнала, что я пишу пьесу, и спросила: "Вы пишете пьесу для театра?" — и я сказал: да, для театра, и она воскликнула мечтательно: "Я однажды видела одну пьесу в театре!" Какая замечательная сюжетная линия, а? Пьеса, которую она видела, оказалась мьюзиклом в самодеятельной постановке какого-то колледжа. Я сказал ей, что МОЯ пьеса несколько иного рода, но она расспрашивать не стала. Да и в самом деле, разве можно объяснить такой женщине, о чем я пишу!

Ее жизненный опыт так невероятно ограничен. Живет в этой глуши, комнаты убирает, потом идет домой и смотрит телевизор — возможно, какую-нибудь дурацкую игру, вроде «Джеопарди». Я сперва хотел занести эту особу в свою записную книжку в качестве определенного типажа, но смог написать всего два слова: "Ава, служанка", а больше писать было и нечего. Это словно попытка описать стакан с водой. Она была из тех, про кого все говорят: "Она очень мила", и именно это и имеют в виду. Нет, она была бы совершенно невозможна в пьесе, потому что никогда не сделает и не скажет ничего, отличного от того, что делают и говорят все остальные. Она выражает свои мысли исключительно с помощью небольшого набора клише. Она и сама-то, по сути дела, тоже некое клише. Ей где-то около сорока, среднего роста, довольно тяжелые бедра, бледная, цвет лица не очень здоровый, волосы довольно светлые — половина белых женщин в Америке выглядят так, как она. Отлитые с помощью одной и той же формы; вырезанные одним и тем же кухонным ножом. Я бегаю трусцой часа полтора, пока она убирает у меня в домике, и все время думаю, что она-то ведь никогда ничего подобного не делала, не занималась, например, бегом и вообще, возможно, никогда никакой физкультурой не занималась. Люди, подобные ей, совершенно не пытаются как-то контролировать собственную жизнь, как-то на нее воздействовать. Плывут себе по течению. Обитатели таких городков, как этот, не живут, а существуют все вместе и согласно определенным стереотипам, черпая и свои идеалы, и свои мысли из телевизора. Живут, как во сне. Лунатики! А что? Между прочим, неплохое название: ЛУНАТИКИ. Но, по-моему, невозможно описать человека, который полностью предсказуем, так, чтобы описание получилось интересным и содержательным. Верно ведь? Даже сексуальные сцены, боюсь, получатся слишком скучными.

На этой неделе в домике у ручья поселилась одна женщина. Когда я днем трусцой пробегаю на пляж мимо ее окон, то замечаю, что она наблюдает за мной. Я спросил Аву, кто это. Она сказала, что это миссис Мак-Эн, которая приезжает сюда каждое лето на целый месяц.

И еще Ава, конечно же, прибавила: "Она очень милая!"

У этой Мак-Эн очень неплохие ноги. Только сама она, к сожалению, старовата.

Если бы у меня было духовое ружье, я бы, спрятав его на письменном столе, стоящем у окна, с удовольствием пульнула этому молодому типу прямо в задницу, обтянутую идиотскими пурпурными шортами, когда он, пыхтя как насос, в очередной раз пробегает мимо моего дома и пялится на меня!

Сегодня в «Хэмблтон» встретилась с Вирджинией Херн и сказала ей, что Клэтсэнд превращается в настоящую писательскую колонию — черт бы их всех побрал, этих лауреатов Пулитцеровской и прочих премий, которых она коллекционирует! — и что молодой идиот в соседнем домике мотеля сидит за компьютером до четырех утра, а в «Убежище» так тихо, что я всю ночь вынуждена слушать, как он стучит по клавиатуре и как пищит его компьютер. "Может, он и не писатель вовсе, а просто очень старательный бухгалтер?" — предположила Вирджиния. "Бухгалтеры не носят ярко-красных и совершенно непристойных эластичных шорт!" — заявила я. "А, так это Джон такой-то! — воскликнула Вирджиния. — Да-да, он писатель, и у него уже одну пьесу поставили где-то на Востоке; он мне рассказывал". — "А что он здесь-то делает? — спросила я. — Сидит у твоих ног?" — и она совершенно серьезно ответила:

"Нет, он говорит, что порой ему просто необходимо избавиться от "давящего воздействия культуры", поэтому лето он обычно проводит на Западе".

Вирджиния очень хорошо выглядит. И этот ее дивный блеск темных глаз, когда она искоса на тебя взглянет!.. Опасная женщина, нежная, как взбитые сливки.

"Как там Ава?" — спросила она. Ава убирала и сторожила ее дом в Бретон-Хэд прошлым летом, когда они с Джей путешествовали, и Вирджиния всегда с участием о ней расспрашивает, хоть и не знает той истории, которую Ава рассказала мне. Я сказала, что у Авы все хорошо.

На самом деле, наверное, сейчас так оно и есть. Однако Ава до сих пор ходит очень осторожно. Возможно, именно это и бросилось Вирджинии в глаза. Ава ходит, как тайские канатоходцы — как циркачка, которая идет по проволоке, натянутой очень высоко над землей, и ставит одну ногу строго перед другой, не делая ни одного резкого движения.

Я как раз собиралась пить чай, когда Ава ко мне постучалась; это было мое первое утро в мотеле. Я пригласила ее позавтракать со мной; мы устроились на кухне, где обычно и завтракают все здешние постояльцы, и довольно долго беседовали. Говорили в основном о Джейсоне. Он сейчас в десятом классе, играет в бейсбол, занимается скейтбордингом, серфингом и буквально бредит одной из этих штуковин с парусом, чтобы гонять на ветру по океану до устья Худ-ривер. "Представляете, мало ему океана!" — сказала Ава. Когда она говорит о сыне, голос у нее становится каким-то бесцветным.

Я догадываюсь, что мальчик очень похож на отца, по крайней мере внешне, и это ее тревожит или даже отталкивает, хотя она так и льнет к нему, она бесконечно ему предана, она прямо-таки сердцем к нему присохла.

И еще, возможно, тут есть некий элемент ревности:

ПОЧЕМУ ВЫЖИЛ ТЫ, А НЕ ОНА? Мне не известно, как много знает о той истории сам Джейсон или хотя бы догадывается. Когда он ненадолго появляется здесь, то кажется очень милым парнишкой, совершенно помешанным на всех тех видах спорта, которыми так увлекаются сейчас молодые люди; по-моему, им просто хочется хотя бы что-то делать как следует, а этот спорт непременно требует полной отдачи.

Мы с Авой каждый раз снова и снова договариваемся о том, что именно она должна делать, пока я живу в этом домике. Она утверждает, что если не будет пылесосить мое жилище дважды в неделю и каждый день выносить мусор, то "ей попадет от мистера Шото". Сомневаюсь, что ей действительно попадет, но в конце концов у нее на редкость совестливое отношение к работе, и с этим приходится считаться. Так что она по крайней мере заглядывает ко мне каждый день и спрашивает, не нужно ли у меня убрать или что-нибудь мне принести. И почти всегда соглашается выпить со мной чашечку чайку. Ей нравится "Earl Grey".

На нее можно положиться. Я как-то сказал Деб за завтраком: ты даже не представляешь, как нам повезло.

Бриннези вынуждены нанимать кого придется, каких-то студенток, которые даже постель как следует застелить не умеют и учиться этому не желают, или индейцев, которые и нормального языка-то не знают, а потом вдруг исчезают, как только их чуть-чуть чему-нибудь обучишь. Да и правда, кому интересно комнаты в мотеле убирать? Только тем, кому образования или самоуважения не хватает, чтобы подыскать что-нибудь получше. Ава бы тоже тут не задержалась, если бы я обращался с ней так, как Бриннези — со своими служанками.

Но я сразу понял, что с этой женщиной нам повезло.

Она и убирать умеет, и работать будет, если ей к минимальной ставке хоть доллар лишний прибавишь. Так почему бы мне к ней и не относиться с должным уважением? После четырех-то лет? Если она хочет убирать один домик в семь утра, а другой в четыре дня — это ее личное дело. Она такие вопросы сама решает с постояльцами. Я не вмешиваюсь. И я ее никогда не подгоняю. "И отстань ты от Авы, Деб, — сказал я сегодня утром жене. — Она надежная, честная, она у нас надолго — у нее мальчишка здесь в старших классах учится.

Чего тебе еще надо? Говорю тебе, она с меня половину нагрузки снимает!"

"Так ты считаешь, что я обязана за ней бегать и за каждым ее шагом присматривать?" — разозлилась вдруг Деб. Господи, иногда Деб меня просто из себя выводит!

Ну, вот зачем она это, например, сказала? Я ведь ни в чем ее не обвинял, ничего от нее не требовал.

"За ней вообще не надо присматривать", — сказал я.

"Это только тебе так кажется!" — хмыкнула Деб.

"Да? Тогда скажи, что она сделала не так?"

"Сделала? Да ничего. Если ничего не делаешь, то ничего не так сделать и не можешь!"

И что на нее находит? Не может же она ревновать…

Нет, только не к Аве! Ава, конечно, выглядит неплохо, и все, как говорится, при ней, но какого черта! На Аву и посмотреть-то как-нибудь игриво нельзя: не получится;

Да и сама она этого никому не позволяет. Вот некоторые женщины запросто мужиков подманивают — точно какой-то сигнал тебе подадут, и все. Но насчет Авы у меня даже и мыслей подобных не возникало. Неужели Деб этого не видит? Так что же, черт побери, она сейчас-то против Авы имеет? Мне всегда казалось, что она ею вполне довольна.

"Подлая она! — и больше ничего о ней Деб говорить не желает. — Змея подколодная!"

"Да ладно тебе, Деб, — пытаюсь я ее успокоить. — Она просто тихая очень. Ну, может, не слишком умная, не знаю. Она не больно-то разговорчивая. Некоторые, знаешь, бывают неразговорчивыми…"

"Вот-вот. А мне бы хотелось, чтобы моя служанка была способна больше двух слов за день сказать! Сидишь тут, в лесу, одна…"

"Вообще-то, по-моему, ты почти весь день в городе проводишь", — сказал я, совершенно не имея намерения ни в чем ее упрекать. Просто это действительно так.

И почему бы ей, собственно, не проводить время в городе? Я этот мотель купил не для того, чтобы свою жену непосильной работой замучить или намертво ее к хозяйству привязать. Я тут сам всем заправляю, сам все дела веду, Ава Эванс в домиках убирает, и Деб вольна делать все, что захочет. Так, в общем, и было задумано.

Но ей, похоже, этого не достаточно. Или она мне не верит? А может, и еще что? "Интересно, — спросила она вдруг, — а вот если бы ты мне что-нибудь по хозяйству поручил, ты бы МЕНЯ надежной назвал? Сказал бы, что на меня можно положиться?" Это же просто кошмар какой-то! Ну, что ж она сама себя унижает-то! Жаль, я не знаю, как этому воспрепятствовать.

Это все демон мне в уши твердит. Кен и не знает, что у меня внутри демон. Да и как ему об этом скажешь?

А если я Кену все расскажу, демон меня изнутри убьет.

Но эту женщину, Аву, демон хорошо знает! Выглядит-то она такой доброй тихоней — "да, миссис Шото, конечно, миссис Шото", — не ходит, а крадется, как кошка, со своими ведрами, тряпками, метелками и мусорными корзинками. Скрывается она, это точно. Я сразу вижу, когда женщина от кого-то скрывается. И мой демон тоже это знает. Меня он нашел. И ее найдет.

Можно и не надеяться спастись от него, убежать, спрятаться. Я-то сперва думала, что надо бы мне ей это сказать. Предупредить. Потому что, когда демон в тебе поселяется, его оттуда уже ничем не прогонишь. Это — как вечная беременность.

У нее-то есть этот мальчишка, сын, так что с ней это, должно быть, случилось уже после его рождения, и скорее всего виноват был ее муж.

Я бы ни за что не вышла за Кена, если б знала, что во мне демон сидит. Но он, проклятый, подал голос только в прошлом году. У меня тогда киста обнаружилась, несколько опухолей сразу, и врач решил, что это рак.

А я догадалась: эти опухоли в меня давно вложили. И потом, когда оказалось, что опухоли доброкачественные, а Кен после операции был так счастлив, во мне что-то начало двигаться — в том самом месте, где была киста, и демон начал говорить мне всякие гадости, а теперь он еще и моим голосом разные вещи вслух говорит. Кен знает, что во мне что-то сидит, но не знает только, как оно туда попало. Кен вообще очень много всего знает; он, например, знает, как нужно жить, и живет ради меня. В нем — вся моя жизнь, а я даже поговорить с ним не могу! Я не могу буквально ни слова сказать, потому что эта дрянь тут же завладевает моим собственным языком и начинает моими устами говорить всякие гадости! Кена это очень огорчает, а я не знаю, что же мне делать. И Кен каждый раз уходит тяжелой походкой, такой печальный, и углы рта у него опущены. И снова возвращается к работе. Он все время работает, но почему-то толстеет. Ему бы не нужно есть так много жирного, в такой еде слишком много холестерина. Но он говорит, что у него потребность в жирной пище, что он всегда так ел. И с этим я тоже не знаю что делать.

Мне просто необходимо с кем-то поговорить, посоветоваться. Демон с женщинами не разговаривает, значит, я-то могу! Мне бы очень хотелось поговорить с миссис Мак-Эн. Но она слишком высокомерная. Все преподаватели университета — жуткие снобы! К тому же миссис Мак-Эн ужасно быстро говорит и при этом еще бровями двигает. Да ее только такая же, как она сама, и поймет! А она скорее всего подумает, что я просто сумасшедшая. Только я не сумасшедшая! Это во мне демон сидит. И не сама я его туда впустила!

Еще я могла бы поговорить с той девушкой, что живет в домике с остроконечной крышей. Но она такая молоденькая. И они каждый день куда-то уезжают на своем грузовичке. И она тоже из этой университетской компании.

И, наконец, та пожилая женщина, что приходит изредка в «Хэмблтон» за продуктами… чья-то бабушка.

Миссис Инман. Она выглядит очень доброй. Хотелось бы мне поговорить с нею!

Люди тут, в "Убежище Ханны", такие странные, что доверять им вряд ли стоит. Эти Шото, например. Посмотришь и скажешь: ну и ну! Он-то, правда, довольно милый, только целыми днями бродит по территории мотеля и непрерывно чем-то занят: то копается в рукаве большого ручья, который специально отделил и направил на свою территорию, чтобы и тут вроде как игрушечная река текла; то какую-то клумбу пропалывает, то что-то подрезает, то что-то подчищает граблями; а тут на днях, в самый полдень, в жару мы идем домой с пляжа, а он еловые иголки на дорожке собирает — в точности как домашняя хозяйка подбирает нитки с ковра! А над своим игрушечным ручьем он построил маленькие мостики, на берегах сделал «скалы» и камушками выложил все тропинки, что ведут от одного домика к другому. И каждый день кладет камни по-новому. То выстроит их "по ранжиру", то еще что-нибудь придумает.

А миссис Шото наблюдает за ним из окошка кухни.

Или садится в машину и уезжает в город, который отсюда в четверти мили, и часов пять ходит по магазинам, а в итоге купит кварту молока и домой вернется. И всегда молчит, губы плотно сжаты, морда кислая. По-моему, она просто ненавидит улыбаться. Для нее улыбнуться — труд невероятный. А уж если улыбнется, то, наверное, потом целый час отдыхать вынуждена.

Потом тут есть миссис Мак-Эн, которая приезжает каждое лето и знает всех жителей в городе. Она ложится спать в девять вечера, встает в пять утра и занимается на веранде китайской гимнастикой, а потом сидит у себя на крыше и медитирует. Чтобы залезть на крышу, она залезает на подоконник, с него — на крышу веранды, а с крыши веранды — на крышу домика.

А этот мистер Вечный Студент, с виду типичный «приготовишка», воображающий себя писателем, ложится спать в пять утра, встает только после обеда, часа в три, и со здешними аборигенами ничего общего иметь не желает. Он общается только со своим компьютером.

У него, возможно, и факс тоже есть. Каждый день в четыре он бегает трусцой по берегу, в это время большая часть отдыхающих как раз торчит на пляже, и все имеют возможность лицезреть его ягодицы, обтянутые идиотскими ярко-красными шортами, и мускулистые ноги, а также его кроссовки стоимостью сто сорок долларов.

И наконец здесь живем мы с Джорджем, только мы каждый день потихоньку уезжаем или уходим, поскольку втайне составляем карту тех мест, где Управление лесным хозяйством и лесозаготовительные конторы тайно и совершенно незаконно вырубают старые леса, еще сохранившиеся близ Прибрежной гряды; мы намерены написать об этом статью, только ее наверняка никто публиковать не захочет. Даже тайно.

Итак, трое одержимых зануд, один маньяк-эгоцентрист и два параноика.

Единственный нормальный человек в "Убежище Ханны" — это Ава, наша горничная. Просто зайдет и скажет: "Привет! Вам полотенца чистые нужны?" И никогда не мешает. И домик наш она пылесосит, когда нас дома нет, когда мы по лесам шастаем, да и вообще всегда ведет себя по-человечески. Я спросила ее, местная ли она. Она сказала, что нет, но живет здесь уже несколько лет. Ее сын скоро школу кончает. "Это очень милый городок", — сказала она. В ее лице есть что-то такое очень понятное, милое, что-то чистое и невинное, как родниковая вода. Вот ради таких людей мы, безумные параноики, и стараемся во что бы то ни стало спасти леса, если нам это удастся, конечно. А впрочем, слава тебе, господи, что на свете есть еще такие вот люди, не полностью этой жизнью затраханные!

Я спросила Аву, собирается ли она и дальше оставаться здесь, в "Убежище Ханны".

Она сказала, что, видимо, останется.

— Ты могла бы найти работу и получше, — заметила я.

— Да, наверное, — согласилась она."

— И более приятную.

— Но мистер Шото — такой хороший человек!

— А миссис Шото?..

— Она тоже ничего. — Ава сказала это искренне. — Она иногда, правда, с мужем груба бывает, но на мне зло никогда не вымещает. Я думаю, что она на самом деле тоже человек очень хороший, да только…

— Что?

Она сделала такой благородный, даже величественный жест, приподняв открытую ладонь и словно говоря: я не знаю, кто знает. Это не ее вина, все мы в одной лодке…

— Мы с ней вполне ладим, — сказала она.

— Господи, Ава, да ты с кем угодно поладишь! Но работу ты могла бы найти и получше.

— Я ведь ничему не обучена, миссис Мак-Эн. Меня так воспитали: чтобы просто женой быть. Там, где я раньше жила, в штате Юта, почти все женщины — просто жены. Вот я и умею только всякую работу по дому делать — убирать, мыть, стряпать…

Я почувствовала, что проявила неуважение к ее работе.

— Наверное, мне просто очень хочется, чтобы тебе побольше платили, — сказала я.

— В День Благодарения я как раз собираюсь попросить мистера Шото о прибавке, — сообщила она мне, и глаза ее заблестели. Видимо, она давно уже вынашивала этот план. — И он даст мне прибавку, уверена. — Улыбка у нее всегда была какой-то мимолетной, никогда надолго на губах не задерживалась.

— Ты хочешь, чтобы Джейсон после школы поступил в колледж?

— Если он сам захочет, — сказала она как-то растерянно. Мысли об этом явно ее тревожили, и она старалась от них отгородиться. Ее страшила возможность того, что придется расстаться с Джейсоном или даже самой покинуть Клэтсэнд и вслед за сыном отправиться куда-то в широкий мир. Она всю жизнь будет этого бояться, подумала я и сказала тихо:

— В этом ничего опасного нет, Ава. — Мне просто больно было видеть, как она боится, а я всегда стараюсь избежать боли и ненавижу причинять ее другим. И еще мне хотелось, чтобы она наконец поняла, что совершенно свободна.

— Я знаю, — сказала она, коротко вздохнула и снова поникла, будто внутренне съежившись.

— Никто и не думает тебя искать или преследовать.

И никто никогда тебя не преследовал. Это было просто САМОУБИЙСТВО. Ты же показывала мне вырезку из газеты.

— Я ее сожгла, — сказала она.

Я помнила заголовок: "Один из местных жителей, убив свою дочь, застрелился сам". Она показывала мне эту вырезку из газеты еще позапрошлым летом. И я до сих пор вижу перед собой этот текст.

— Совершенно естественно, что ты тогда переехала.

Так поступил бы на твоем месте любой. В этом не было ровным счетом ничего подозрительного. Ты ни от кого не должна скрываться, Ава. Тебе незачем скрываться.

— Я знаю, — сказала она.

Она думает, что я хорошо в таких вещах разбираюсь, раз так уверенно о них говорю. Она принимает на веру любое мое слово. Почти любое. И я ей тоже верю. Все, что она мне когда-то рассказала, я приняла за чистую монету. А откуда мне знать, правда ли это? Просто я поверила ей и тому, что было написано в газете, хотя эта публикация вполне могла быть плодом чьей-то фантазии. Разумеется, мне никогда в жизни не приходилось сталкиваться с такой правдой, как эта.

Пропалывая огород за домом у себя в Индо, штат Юта, Ава услышала выстрел и через заднюю дверь, через кухню вбежала в гостиную. Ее муж как всегда сидел в своем любимом кресле. А их двенадцатилетняя дочь Дон лежала на ковре перед телевизором. Ава остановилась в дверях и что-то спросила; она не помнит, что именно. Может быть: "Что случилось?" или: "В чем дело?" И ее муж сказал: "Я ее наказал. Она меня ОСКВЕРНИЛА". Ава подошла к дочери и увидела, что та совершенно обнажена, голова у нее разбита в кровь, а грудь прострелена насквозь. Ружье лежало на кофейном столике. Ава схватила его. Приклад был весь в чем-то скользком. "Наверное, я просто испугалась, — рассказывала она. — Я даже не знаю, зачем это ружье схватила. А он мне и говорит: "Положи-ка на место". Я попятилась к двери, но ружье из рук не выпустила, и он встал и двинулся ко мне. Я передернула затвор, но он все равно продолжал идти. И я в него выстрелила. И он упал — прямо на меня. Я положила ружье на пол возле его головы, совсем рядом с порогом, вышла из дому и пошла по дороге. Я знала, что Джейсон вот-вот должен вернуться домой с бейсбольной тренировки, и не хотела, чтобы он первым вошел в дом. Я встретила его, и мы пошли к миссис… — Она внезапно умолкла, словно этого имени произносить было нельзя. —.. К нашей соседке. А потом они уже вызвали полицию и "Скорую помощь"… — Она рассказывала об этом как-то очень спокойно, тихим голосом. — И все решили, что это убийство и самоубийство. А я ничего не сказала.

— Ну еще бы, — прошептала я пересохшими губами.

— А ведь это я его застрелила, — сказала она, глядя на меня так, словно желала убедиться, что я все поняла.

Я кивнула.

Она никогда не называла мне ни имени мужа, ни их общей фамилии. Эванс — это ее девичья фамилия.

Сразу же после тех страшных двойных похорон она попросила соседа отвезти их с Джейсоном в ближайший городок, где находилась железнодорожная станция. Она взяла с собой все наличные деньги, которые ее муж хранил в погребе под припасами, которые старательно делал на случай ядерной войны или победы коммунистов во всем мире. Она купила два билета на ближайший поезд, следовавший на Запад, в Портленд.

С первого взгляда она поняла, что Портленд "слишком большой город". Недалеко от железнодорожного вокзала, на той же улице, был и автовокзал, где автобусы типа «Грейхаунд» ждали отправки в прибрежные графства. Ава спросила у водителя одного из них: "Куда едет этот автобус?" — и он перечислил ей маленькие прибрежные городки, через которые проходил его маршрут. "Я выбрала самый дальний город", — сказала она.

Ава и десятилетний Джейсон прибыли в Клэтсэнд, когда сумерки долгого летнего вечера уже переходили в глубокую ночь. Мотель "Белая чайка" был полон, и миссис Бриннези послала ее в "Убежище Ханны".

"Миссис Шото была очень мила, — рассказывала Ава, — и она ничего не сказала насчет того, что мы явились откуда-то пешком, да еще среди ночи, хотя уже совсем стемнело. Да и я просто поверить не могла, что это мотель. Там ничего не было видно, кроме деревьев — точно в лесу. А она и говорит: "Так, ну, по-моему, этот молодой человек просто уже на ходу спит!" И быстренько отвела нас в домик с островерхой крышей, который как буква «А»; только он и был свободен. И еще миссис Шото сама помогла мне расстелить для Джейсона матрас и устроить ему постель. Нет, она действительно вела себя очень любезно. И была так к нам добра… — Аве очень хотелось подольше задержаться на подобных деталях "обретения рая". — А на следующее утро я пошла в офис и спросила, не знают ли они, где я могла бы себе работу найти, и мистер Шото сказал, что им нужна постоянная прислуга. Словно они только меня и ждали!" — Ава сказала это с искренним восхищением и посмотрела на меня.

Не спрашивай Провидение, когда Оно предоставляет тебе убежище. А может, и ружье в ее руки тоже вложило Провидение? А что, если Оно вложило ружье и в его руки?

Ава живет с Джейсоном в маленькой квартирке во флигеле огромного дома Ханнингеров на Кларк-стрит.

Я думаю, что у себя в спальне она держит фотографию своей дочери Дон. Это обычная школьная фотография 9х12 в рамке, и на ней — улыбающаяся семиклассница.

А может быть, никакой фотографии там и нет. Я ничего не должна воображать себе, ничего не должна придумывать об Аве Эванс. Это неподходящая тема для игры воображения. И мне не стоит представлять себе тело мертвой девочки, лежащей на ковре между кофейным столиком и телевизором. Не стоит. И Аве не обязательно все это постоянно вспоминать. И с какой стати мне хотеть, чтобы она подыскала себе работу получше, более приятную, с более высокой зарплатой?.. О чем это я? О том, чтобы гоняться за счастьем?

"Ну что ж, мне еще нужно у мистера Фелберна убираться, — сказала Ава. — Чай был замечательный, спасибо".

"Сейчас? Но ты же в три работу кончаешь, верно?"

"Ой, вы знаете, у него такое смешное расписание! Он просил меня не приходить раньше четырех".

"И тебе еще час приходится ждать? Ну и нервы у тебя! — сказала я. О, презрение, роскошь миддл-класса! — Пока, значит, он по берегу бегает, ты у него и убираешься? На твоем месте я бы ему посоветовала в ручье утопиться!" — Неужели и правда посоветовала бы? Если бы здесь служанкой была?

Ава еще раз поблагодарила меня за чай, сказала: "И до чего мне всегда приятно с вами беседовать!" — и пошла по чисто выметенной дорожке, что вилась между домиками и стволами старых елей, и, как всегда аккуратно, ставила одну ногу точно перед другой. И ни одного резкого движения не делала.