21

— Здесь около пяти часов езды по горной местности, не меньше, — говорит Марк и пожимает мне колено. Однако скорее не страстно, а ободряюще. — Хотя, глядя на карту, ты бы так не сказала.

— Почему?

Мы находимся на выезде из аэропорта Реджо-ди-Калабрия, сидим в обшарпанном, пятилетней давности автомобиле с полным приводом. Старенький, взятый на прокат «лендровер». Довольно дешевый.

— Нам нужна практичная машина для дороги, — объясняет Марк, заводя мотор и вздрагивая от громкого рычания. — А дороги здесь адские. Всего несколько километров могут занять час.

Дожидаясь удобного момента, чтобы встроиться в кольцевое движение, Марк кивает в сторону далеких туманных гор, не слишком высоких, но мрачных и угрюмых. Покрытые густыми лесами, недосягаемые, отталкивающие и нависшие над местностью. Это Аспромонте, или Горькие горы.

Теперь Марк кивает в сторону потертой приборной панели:

— К тому же в Калабрии лучше не выделяться. Здесь не место для «феррари».

Наконец Марк присоединяется к параду «фиатов» и фермерских грузовиков. Мы начинаем наше долгое путешествие на север, а потом на восток, к сердцу Аспромонте. Едем мы медленно, движение затруднено, дороги узкие. Я опускаю окно и с потрясением смотрю наружу. Ясное дело, я же никогда раньше не была в Калабрии.

Мы на самом кончике итальянского «сапога», где он подталкивает Сицилию к Испании, к ее прошлому времен правления Бурбонов. А Калабрия совсем не такая, как я себе представляла.

Но что именно я представляла? Наверное, что-то вроде Неаполя. Такой же старинный, хаотичный, но очаровательный, древний, истинно итальянский город, с пальмовыми деревьями и вкусным gelati, а может, и с внушающими ужас пригородами или хитроглазыми наркоманами, напоминающими о затаившейся преступности.

Но здесь преступность не прячется по углам, а властвует в открытую. Это место просто излучает ауру безнадежности и упадка. Вместо внушающих ужас пригородов целые вереницы небольших городков стоят в запустении и руинах, исключение составляют довольно приличные на вид исторические здания. Может тут и не так много граффити, как в Неаполе, но только потому, что половина домов снесена. Или недостроена. Или покинута.

Безобразие обретает здесь совершенно невероятные очертания. Раньше я никогда не видела по-настоящему безобразной Италии.

Из-за плотного движения мы сбавляем скорость, и Марк машет рукой в сторону особенно убогого квартала слева от нас.

— Омерзительно, да? Трудно поверить, что ты в Европе, больше похоже на Тунис. Или Египет. Или что еще похуже…

Он прав. Молча смотрю на страшные здания, пока мы ползем мимо них. На нижних этажах — потрескавшаяся и местами отвалившаяся плитка, верхние совершенно не оштукатурены. Крыши нет, под открытым небом стоят семь заржавевших стиральных машин. Это просто необъяснимо.

Следующий квартал и вовсе в руинах: повсюду валяются бетонные столбы и раскрошенный кирпич. Далее — заваленный мусором пустырь. Серое здание магазина продуктов. И снова свалка. Останавливаемся на светофоре.

— Почему здесь так? Из-за «Ндрангеты»?

— Да, конечно. Но еще из-за землетрясений. Каждые десять лет здесь случаются сильные землетрясения и уничтожают целые города… Это самая бедная часть Италии, а возможно, и Западной Европы.

Марк свесил одну руку из окна, подставив ее под знойный воздух, а второй ведет машину, положив запястье на руль. На нем темные джинсы и темно-синего цвета рубашка с завернутыми рукавами, обнажающими мускулистые и загорелые предплечья.

Он сидит в элегантной и очень мужественной позе, даже классической. Могу представить себе следующую картину Ренессанса: «Лорд Роскаррик в арендованном „лендровере“», — которую приписывали бы школе Рафаэля, 1615 года. Марк потрясающе смотрелся бы на портретах семнадцатого века. Но он и сейчас потрясающе выглядит. Полными счастья глазами я смотрю на него. Удовлетворенно. Вспоминая.

Прошлой ночью у нас был незабываемый секс. Марк превзошел себя в оральных ласках, настойчивых и щедрых. Он ублажал меня языком минут двадцать, постепенно доводя до грани, а затем, всего на секунду, когда я уже находилась в шаге от апогея — пика, падения с обрыва в блистательную бездну, — он, предугадывая приближение моего оргазма, слегка проводил своим щетинистым подбородком там, где только что лизал. И этот контраст между влажной бархатистостью языка и щекочущим покалыванием щетины провоцировал приступ экстаза во всем моем теле. Прошлой ночью я буквально схватила подушку и уткнулась в нее лицом, лишь бы приглушить полные счастья крики.

Но Джессика все же меня слышала. Утром, когда мы встали пораньше из-за рейса в Реджо, подруга сказала:

— Боже, Икс! За каким чертом ты завела оборотня в качестве домашней зверушки? Люди могут и пожаловаться.

Я вновь смотрю на Марка и думаю, как же сильно он сбивает меня с толку и как это поразительно. Он не всегда такой самоотверженный и внимательный любовник. Иногда он просто хватает меня в охапку и жестко трахает. Так лорд Роскаррик и поступил после нашего возвращения из капеллы Сан-Северо. Мы сели в его машину и доехали до палаццо, припарковались рядом с черным входом, в темноте. Вышли на улицу, и тут Марк подхватил меня на руки, развернул, бросил на капот машины, задрал платье, сорвал трусики и резко вошел сзади. Три минуты он трахал меня на своем великолепном спортивном «мерседесе». Три внезапные и неожиданные минуты. Слегка шокирующе, даже пугающе, однако горячо. Может, мне не стоит считать это сексуальным, но ничего не могу с собой поделать. Затем он просто застегнул молнию и, напевая неаполитанскую песенку, как ни в чем не бывало проводил меня внутрь Палаццо Роскаррик, будто мы лишь отошли на пару шагов, чтобы по-быстрому выпить по бокалу просекко . Он позволил мне сходить за новым бельем в ящике его спальни. Воспользовавшись моментом, я забежала в роскошную ванную и доставила себе удовольствие, доведя наш пылкий секс у машины до оргазма. Я кончила буквально за считаные секунды.

Сколько раз я в принципе могу кончить? Можно ли получить слишком много оргазмов?

Марк может вести себя брутально, а может и ласково. Вот эта непредсказуемость и притягивает.

Но меня совсем не радует одно: я ничего не знаю про третью мистерию. Почему ее проводят в Калабрии? Почему именно в этом погрузившемся во мрак месте?

Я выхожу из раздумий и снова смотрю в окно. Теперь перед нами открылось Средиземное море. Даже оно здесь выглядит тусклым и угнетающим, несмотря на яркое утреннее солнце замечательного июльского денька. С нашей встречи с Марком прошло уже десять недель. Десять недель, изменивших все.

— Итак… — Я перевожу взгляд на Марка. — Расскажи мне, что ты знаешь про «Ндрангету». Это для диссертации. Могу хоть чем-нибудь полезным заняться, пока будем ехать целую вечность.

— Я знаю то же, что и все остальные, cara mia. — Его лицо слегка искажается. — Это самая вероломная из всех преступных группировок и на сегодняшний день самая богатая и могущественная. По оценкам, они контролируют три процента ВВП Италии. Это больше того, чем страна тратит на оборону.

— Бог ты мой!

— Так вот. «Ндрангета» в прямом смысле правит Калабрией. — Марк указывает на очередную захудалую деревеньку, где среди сорняков притаилась бетонная забегаловка. — Некоторые говорят, что будь Калабрия независимой — в некотором смысле это правдиво уже сейчас, — то ООН признала бы ее несостоявшимся государством, почти как Сомали.

— И как у «Ндрангеты» это получается? Как мафия может заправлять целой провинцией?

— Существуют многочисленные кланы, древние и неприступные. Они крайне враждебны ко всем посторонним и крайне преданы друг другу. Членство в самой организации передается по наследству. Поэтому их не сломить так, как это удалось сделать с «Мафией» и «Каморрой» с помощью pentiti, раскаивающихся гангстеров, заключивших сделки о признании вины.

— Дома… Города…

— Члены «Ндрангеты» открывают отели и магазины для отмывания денег. Они выставляют такие низкие цены, что остальные предприятия разоряются. Так что местная экономика потерпела крах, остались лишь фирмы самуй «Ндрангеты». Таким образом, все в Калабрии зависят от них, в долгах перед ними, работают на них, порабощены. Прямо-таки феодальный строй. Они берут деньги Евросоюза на строительство фабрик и дорог, начинают проект, получают гранты и тут же бросают дело. Дороги так и стоят недостроенными, с фабриками та же история, отсюда анархия и запущенность. — (Мы резко поворачиваем налево, теперь удаляясь от моря и углубляясь в горную местность.) — В Калабрии есть еще налог на дома, но применим он лишь к достроенным зданиям! Поэтому все дома построены лишь наполовину, не оштукатурены и выглядят так безобразно — и все из-за налога.

Может, мне стоило бы записывать? Марк сообщает интересные факты. Достаю ручку и блокнот: все-таки буду записывать.

Марк смеется надо мной:

— Восхищаюсь твоей прилежностью, Александра Бекманн.

— Некоторым нужно заниматься серьезными делами, лорд Роскаррик. Я не могу просто так сидеть и нажимать на непонятные кнопки своего ноутбука, зарабатывая по шестьдесят миллионов за минуту.

— Раньше все было не так уж и просто, — угрюмо произносит он.

И все кругом становится не менее угрюмым: небо затягивается тучами, рельеф местности ухудшается. Из узкой, но приличной полоски тармака дорога превратилась в грязное месиво. «Лендровер» грохочет по глубокой колее. Проезжаем мимо громадных серых вилл с припаркованными рядом огромными машинами и с лающими собаками.

— Здесь кое-что может показаться тебе занимательным, — говорит Марк, покашливая от пыли. — Каждый сентябрь capos «Ндрангеты» — главы кланов — собираются в отдаленном монастырском храме неподалеку отсюда, глубоко в горах. Санта-Мария-ди-Польси.

Я все тщательно записываю. Правда, из-за сильной вибрации машины это очень сложно.

— Продолжай.

— Интересно, что собрание в Польси проводится уже не одну сотню лет. В прошлом это собрание… — Марк замолкает, подбирая слова. — Оно было довольно экстравагантным и развратным. Все закончилось несколько десятилетий назад. Но раньше главы криминальных семейств были известны как «булавы». Они возглавляли паломничество от ближайшей деревни до далекого храма, сопровождаемые целыми толпами. Процессия занимала около двух дней, им приходилось преодолеть тридцать километров. За гангстерами следовали молодые девушки и стонущие старики, иногда в терновых венках, со стекающей по лицу кровью. Многие шли босиком. К тому же они пили крепкое вино и пировали жареной козлятиной, распевали древние гимны и танцевали дикую тарантеллу всю ночь — под волынку и тамбурин. И так они пили, объедались и распутничали среди олеандра и орегано. Пьяные и обезумевшие.

— В духе Диониса?

— Да, возможно, — отвечает Марк. — Версия насчет греческого бога Диониса вполне вероятна. В древние времена Калабрия относилась к Magna Graecia . Здесь греки основали свою величайшую колонию. Неподалеку отсюда жил Платон, как, впрочем, и Пифагор. — Марк поворачивается и чарующе улыбается мне, загадочно и хитро. Будто знает нечто недоступное мне. Хотя он всегда выглядит так, будто знает нечто недоступное мне. — Хватит для диссертации? Пока что?

— Да, Марк. — Я записываю за ним как одержимая. — Это восхитительно! Удивительно!

— Отлично, — отвечает он. — Потому что нам нужно быть внимательнее. Я не уверен, где мы сейчас находимся… Это где-то поблизости, на проселочной дороге к Плати.

Марк снижает скорость и всматривается в дорожный знак. Я тоже поднимаю на него глаза. Пожимаю плечами. Не знаю, чего Марк высматривает. Знак продырявлен пулями и теперь совершенно бесполезен, на нем ничего не прочитать.

Пулями?

Марк снова смотрит на знак, потом на карту в iPad. Вздыхает и качает головой.

— Но ты ведь должен знать дорогу? — растерянно спрашиваю я. — Ты же раньше был на мистериях.

— Я знаю Калабрию только потому, что работал здесь, — не глядя на меня, отвечает он. — Импорт в Реджо и Кротон.

— И…

— Я же говорил раньше, — оживляется Марк. — Мистерии проводятся по всей Италии, зачастую в Англии, Франции, Испании. Каждое лето проходит сразу несколько мистерий. Люди беспорядочно участвуют в них всех. Ты можешь встретить на второй мистерии кого-то, прошедшего инициацию, скажем, в Лондоне. Затем увидеть его снова на четвертой мистерии, даже не зная, где этот человек проходил третью. Все это составляет часть таинственности.

Я сижу с открытым ртом в неподвижной машине. Впервые я осознаю масштабы мистерий. Кто же все организует?

Поворачиваюсь к Марку:

— И ты решил приехать именно на эту третью мистерию? В омерзительную Калабрию? Почему?

— Мне было любопытно. И еще есть кое-какие дела.

— Какие дела?

— Ничего серьезного. — Марк смотрит в iPad. — Думаю, наш пункт назначения в двадцати километрах от следующей деревни. Можем поинтересоваться там. Лучше не теряться в Аспромонте.

Какое-то время мы грохочем по щебенке, затем несколько раз поднимаемся по крутым дорогам, все выше в горы. Деревенька приютилась на самой верхушке, и по стандартам Калабрии она просто прелестна. Освященная веками каменная церквушка венчает сбившиеся в кучку старые домики. Улицы здесь мощеные, а на скамейках в лучах заходящего солнца сидят пожилые мужчины.

Истинная Италия.

Но когда мы выбираемся из машины, меня охватывает странное чувство. На улицах играют в футбол шумные дети, молодые матери кричат из увитых бугенвиллеей окон, продавец фруктов о чем-то горячо спорит со старушкой.

И все они говорят на греческом! Не на итальянском.

Марк улыбается при виде моего удивленного лица.

— Да, это Древняя Греция, Grico, со времен эллинских поселений. В этих богом забытых долинах сохранился и язык.

И вот я, американка, стою здесь в закатных лучах, придавленная грандиозностью Древней Европы. Слушаю язык Платона и Пифагора, на котором говорят сами потомки Платона и Пифагора.

Марк красноречиво жестикулирует и разговаривает с местными на итальянском. Значит, они все-таки владеют двумя языками, логично.

Я оставляю Марка с жителями, а сама сажусь в сторонке на скамейку и зеваю. Поездка была утомительной. Я ужасно устала, а все конечности затекли. Очень долгий день. Сидящий рядом старичок поворачивается ко мне и улыбается. И говорит на древнегреческом.

Я киваю. И ободряюще улыбаюсь этому сыну Сократа и его непостижимым словам.

Ах, Италия, ах, Европа!

— Итак, — начинает Марк, возвращаясь ко мне. Открывает дверь машины и запрыгивает внутрь. Машет мне рукой. Кажется, он воодушевился. — Я был прав, — говорит он и заводит мотор. — Всего лишь двадцать километров. По проселочной дороге до Плати. — Он указывает на темную долину, рассекающую зловещие горы. Ну конечно же, наш путь ведет в самые мрачные места.

Я откидываюсь на сиденье, стараясь не паниковать.

Правда, это сложно. Может, нам и осталось «всего лишь двадцать километров», но последний этап путешествия может занять еще целых два часа поездки мимо горных обвалов, вымоин, карабканья по ужасной грунтовой дороге. Наконец за следующим головокружительным поворотом с соснами и стройными буками я вижу городок.

Когда мы заезжаем в этот городок, меня вдруг настигает ужасающее откровение. Как древние, так и современные дома покинуты. Здесь лишь неприглядные остовы с темными оконными проемами, двери свисают на петлях или же выбиты наружу.

— О боже! — выдыхаю я. — Город-призрак.

— Рогуда, — кивает Марк. — Его окончательно покинули в тысяча девятьсот пятидесятых. Слишком частые землетрясения. И слишком много ведьм.

— Но…

— Мистерии пройдут в замке Бурбонов, наверху.

Я прикрываю глаза ладонью и смотрю ввысь: на колоссальное суровое здание, чем-то похожее на монастырь, примерно в полукилометре над городком.

Поворачиваюсь к Марку. Внезапно меня осеняет ужасная мысль.

— Здесь я подвергнусь бичеванию, да? Здесь меня будут пороть?

Он ничего не отвечает и молча ведет машину к величественному замку.