Додо собирается сходить домой и взять кое-какую одежду. Она хочет, чтобы я пошла с ней. «Домой» – это туда, где живет в Лондоне ее брат. Нам надо быть поосторожнее, потому что, как считает Додо, власти за ней охотятся. У нее нет бумажки, удостоверяющей, что она вполне нормальная. Я всегда боялась властей. Хоть я пешеход, но трепещу перед инспекторами дорожного движения. Сама не знаю почему.

Сегодня утром мы идем попрошайничать; Додо говорит, что суббота – самый благоприятный для этого день. Потом, ближе к вечеру, мы намерены заняться переустройством своего картонного дома, а позже, когда станет темно, пойдем на Флад-стрит, где живет с женой Николас Катбуш. Детей у Катбушей нет: у Николаса плохая наследственность, а его жена занята собственной карьерой.

Попрошайничаем мы вот как. Мы всегда обращаемся к женщинам нашего возраста и того круга, к которому от рождения принадлежала Додо. Предпочитаем утомленных на вид женщин с большими хозяйственными сумками. Найти их не сложно. Мы встаем у дверей дорогого универмага типа «эксклюзив» (когда я была маленькой, то думала, что зайти в такой магазин, единственный в нашем городе, может только член какого-нибудь клуба или общества). Мы с Додо обязательно держим в руках сумки из универмага «Харродз». На ночь мы кладем их под себя, чтобы разгладить помявшийся полиэтилен. Когда нам на глаза попадается вконец уморившаяся женщина, мы начинаем действовать. Додо разражается слезами и страдальчески кричит:

– О боже мой, там же было все: кошелек, записная книжка «Филофакс» в кожаном переплете, рецепты, инсулин. – Потом, уже добившись внимания измотанной женщины (в девяти случаях из десяти), Додо восклицает: – Ах, нет! Не может быть!.. Фотографии детей!

Моя роль состоит в том, чтобы утешать Додо, просить женщину помочь, а когда она уже участвует в спектакле, ахнуть и произнести:

– Додо, а мой кошелек, помнишь? Я еще попросила положить его к тебе в сумочку. Теперь нам даже такси не на что взять.

Тут Додо должна снова разрыдаться (это у нее на редкость здорово получается). Как правило, наши замотанные женщины выкладывают деньги на такси без прямых просьб. В среднем два фунта. Неужели они полагают, что на два фунта можно хоть куда-то уехать?

До сих пор самое большее, что нам удавалось наклянчить за день, – это двадцать восемь фунтов. Само собой, мы разделили их поровну. Я на свои купила теплое белье и носки. Додо же просадила деньги на бутылку водки и бельгийские шоколадные конфеты из дорогого универмага «Либертиз». Я знаю, что это не может продолжаться вечно. Я не хочу так жить.

– Дорогая, – говорит Додо, – мы же оказываем им услугу. Представь, как они счастливы, что сумели помочь двум временно нуждающимся женщинам. И для них это забавная история, правда? Есть что рассказать своему придурку.

Додо всех мужчин называет «придурками», они ей не очень-то нравятся. А мне нравятся… в общем.

 

Мы брели вдоль набережной, пока не стемнело. В невидимой воде поплыли отражения освещенных зданий, и тогда мы отправились на Флад-стрит. Где мы только не ходим. Додо нравится показывать мне интересные дома и прочие достопримечательности. Я уже знаю, как какой мост называется. Сегодня, когда мы шли по Вестминстерскому мосту, я заставила Додо остановиться и долго глядела на город, простирающийся вверх и вниз по течению. Додо обозвала меня провинциалкой, но сама посмотрела вокруг и сказала: «Милый старый Лондон», и мы пошли дальше. Нам понадобилось четыре часа, чтобы добраться до Флад-стрит. Я была разочарована. Я ожидала, что дома здесь будут больше. Додо ведь говорила, что ее брат был когда-то членом кабинета министров. Или она сказала – мастер по кабинетной мебели?

К одному из домов подъехала машина, вышел шофер и открыл заднюю дверь. Из автомобиля вылез высокий смуглый мужчина. В руках он держал огромный букет темно-красных роз.

– Это Ник, – сказала Додо. – Похоже, он дочиста обобрал цветочный магазин «Интерфлора».

Тихо урча, машина отъехала, и Додо подбежала к брату:

– Ник!

Он отскочил от нее и с трудом всунул ключ в скважину на блестящей черной двери.

– Не сегодня, Додо. У нас люди, и я опаздываю.

– Мне только нужна кое-какая одежда. Это моя подруга.

Мы стояли на пороге, уже ступив одной ногой в дом, подобно настырным свидетелям Иеговы.

– Додо, сегодня у Кэролайн день рождения, у нас званый ужин.

– Тогда я хочу поздравить ее с днем рождения, Ник. Пусти меня, пожалуйста.

– Додо, ты просто безмозглая корова.

– Ублюдок.

– Сука.

К нам вышла высокая худая женщина в шуршащем платье.

– Нек? Это ты, Нек? Что это у тебя?

– Привет, Кэро. Додо, отвали. Отвали, Додо!

– Ах, Додо, неужели это ты, дорогая?

– Да. Это Додо, чтоб ее, явилась нам все испортить. Ах да, эти цветы для тебя, дорогая. С днем рождения!

– Спасибо. Додо, как ты прекрасно выглядишь! Ты по-прежнему живешь среди подонков? Входи и закрой дверь. Это кто, подруга?

– Да, подруга, мы в одной коробке живем. Я зову ее Яффа, в честь этого сорта апельсинов – из-за цвета волос.

– Здравствуйте, Яффа. Меня зовут Кэролайн. Вы, полагаю, уже познакомились с моим мужем.

Мы втиснулись в крошечную прихожую. В конце коридора слегка приоткрылась дверь. Мне были видны сверкающая люстра, свечи, серебро, крахмальная скатерть и половина платья, открывавшего плечи. Слышались голоса с безупречным выговором и довольный смех. До меня долетел запах еды, горящих углей и цветов. Звуки классической музыки напомнили о радиопередаче «Любимые мелодии семьи» и о телеведущем Клиффе Мичелморе.

Дверь в конце коридора отворилась, и в ней возникло хорошо известное лицо. Оно не было знаменитостью, не участвовало в телеиграх, но почти каждый вечер оно появлялось на экране телевизора. Оно имело какое-то отношение к правительству, закону, к полиции… к Министерству внутренних дел. Судя по выражению, лицо жутко обрадовалось Додо.

– Ну, провалиться мне на этом месте, если это не Додо! Мы только что о вас говорили. Кэролайн сказала, что вы теперь вполне здоровы.

– О, вполне. Вы жутко выглядите, Поджер.

– Это все новая должность; ваш братец виноват. Если бы он тогда не влип, я и сейчас еще дремал бы у себя в Минсельхозрыбе.

– Да, мне жаль, что тебе пришлось уйти с работы, Ник, – сказала Додо.

Тем временем мы уже шли к сверкающей огнями комнате.

– Сам виноват, идиот, – сказал Ник, – незачем было таскать документы отдела МИ-5 в бар «У Граучо».

– Беда не в том, сынок. Глупо было оставлять их там. Вот на них и наткнулся Ян Хислоп.

Все долго и весело смеялись, и мы вошли в столовую.

– Додо! – вскричали одновременно четыре хорошо одетых человека. Началась суматоха, так как каждый хотел ее обнять. Ник, надувшись, стоял в стороне. Стряхнув с себя обнимавших, Додо представила меня:

– Это Яффа, мы живем в одной картонной коробке.

Новый взрыв смеха. Я пожала каждому мягкую руку, а потом Кэролайн увела меня к себе почистить перышки. Додо осталась внизу сплетничать с друзьями.

По стенам двух комнат были развешены туалеты Кэролайн. Она велела мне побыстрее выбрать, что приглянется. Тем временем ванна уже полнилась душистой пеной.

Я выбрала вечернее без бретелей платье из зеленого атласа, с жестко накрахмаленной юбкой в оборках и дюжиной тюлевых нижних юбок. У каждой был свой оттенок зеленого, как у графств на карте Ирландии.

– Сколько тебе лет? – спросила Кэролайн, когда я, вымывшись и одевшись, расчесывала волосы.

– Сорок завтра, – сказала я.

– Да?! Ни хрена же!

Я положила щетку назад, на забитый туалетный столик; надо было знать французский на «отлично», чтобы разобраться во всех этих баночках и флакончиках.

– Берите, берите, Яффа. Это все беспошлинная дребедень. Не очень-то романтично, правда? Мой муж, когда опаздывает на самолет, врывается, как бык, в магазин беспошлинных товаров и хватает с парфюмерного прилавка бутылку, любую. «Надо ведь жену порадовать, – думает он, – надо ей привезти подарочек». – Она внимательно взглянула мне в лицо. – Вы не пользуетесь замазкой?

– Извиняюсь?

– Косметика. Никакой косметики?

– Нет.

– Ни хрена же! Вы хотите сказать, у вас просто такое лицо?

– Да.

Кэролайн вывела меня из комнаты, мы стали спускаться по лестнице. Она положила белую руку мне на плечо.

– Кстати, Яффа, не обижайтесь, но никогда, никогда не говорите «извиняюсь». «Извиняюсь» говорят торгаши в бирмингемских бистро.

На лестнице к нам подошла Додо. Она тоже преобразилась, как и я. Черные волосы зачесаны назад и стянуты в узел. На ней бархатное платье с открытой спиной. Шея чистая. Кэролайн выразила неодобрение.

– Опять черное, Додо?

– Ах, ну не могу же я надеть цветное, Кэролайн. Я еще отнюдь не настолько счастлива.

– Пора тебе успокоиться по поводу Джефа, До. Уже три года, как он гниет в гробу.

– Пойдем завтра навестим Джефа, – обратилась ко мне Додо. – Завтра ведь воскресенье?.. И отнесем Джефу цветов.

– Завтра брат прилетает, я хочу его встретить, – сказала я.

– Успеем и то и другое. – Додо сжала мне руку, и мы вошли в столовую.

Весь обед собравшиеся заставляли Додо рассказывать смешные истории про Картон-сити. Почти все, что она говорила, было неправдой. Я редко смеялась вместе со всеми. Ничего забавного в Картон-сити нет. Он вполне реален.

Известный политик задал Додо вопрос, который я мечтала ей задать с самой первой встречи.

– Почему я живу в Картон-сити, а не в этом доме? Что ж, давайте разберемся.

Она долго не отвечала, мы ждали; наконец она сказала:

– Мне было бы невыносимо жить в этом доме. Кэролайн надевает резиновые перчатки, перед тем как вытереть собственный зад, так ведь, Кэролайн?

– Я не могу понять, как… – Кэролайн плотно сомкнула губы.

– Так или иначе, – продолжала Додо, – официально я все еще ненормальная; меня разыскивает полиция.

– Своим присутствием она нас всех компрометирует, – сказал Ник, – особенно вас, Поджер. Если пресса…

Поджер склонился над столом. Его локоть пришел в соприкосновение с ломтиком плода киви, одиноко лежавшим на шестиугольной тарелке, но никто не стал предупреждать его об этой опасности: он был чересчур важной персоной.

– Почему вас разыскивает полиция, Додо?

– Потому что я убийца.

Общий вздох изумления чуть не задул все свечи.

– Я убила Джефа.

– Перестань выкобениваться, Додо. Следователь сам сказал, что Джеф погиб от несчастного случая… Господи! У кого не лопнет терпение от такой сестры?

Ник взывал к сидящим за столом, но все смотрели на Додо, ожидая новых откровений.

– Джефа убил тот чумной кот, – растягивая слова, сказала Кэролайн. – Этот кот и на свет появился, чтобы Джеф умер.

Додо хлебнула шампанского и сказала:

– Да, на самом деле мне надо было убить кота, я сделала неверный выбор.

После этого все, кроме меня, расслабились. Я по-прежнему была в напряжении после мучительных раздумий о назначении многочисленных вилок и ножей. Да еще артишоки и полоскательницы для рук. Да шутки. Да намеки. Мне было душно от страшной, жуткой близости к известному политическому деятелю. Кое-какие интересные разговоры я все-таки слышала. Они на многое открыли мне глаза. Это было Злословие с большой буквы. Если верить собравшимся, все епископы и начальники полиции – фигляры; член королевской фамилии нюхает кокаин; судьи – «старые маразматики»; высшие чины армии, воздушных сил и флота – соответственно «не в себе», «психопат» и «хлюпик-подлипала», а любовница Поджера сейчас в Лос-Анджелесе, где у нее из бедер и коленей отсасывают жир, чтобы она могла носить новомодные короткие юбки.

За кофе одна из приглашенных дам, Аманда, спросила:

– Поджи, когда вы со своими помощниками проявите здравый подход к безработным?

Я вздохнула с облегчением.

– Вы же сами их портите, дорогой, тем, что вкладываете все эти деньги прямо в их чумазые ручки. Нечего удивляться, что они не желают работать. Кто бы пожелал на их месте?

– Чушь! – Это сказала Додо.

– По-моему, не чушь, Додо. – Аманда улыбалась. – Почитайте объявления о найме на страницах «Таймс». Полно всякой работы, стоит лишь захотеть. Разве я не права, Поджер?

Поджер неохотно поднял свое знаменитое лицо. Не глядя Аманде в глаза, он произнес:

– В главном вы, разумеется, правы, хотя…

– Видишь, Додо. Министр со мной согласен.

Кэролайн перемещалась вокруг стола, снимая гостей фотоаппаратом «Полароид». Поджер притянул мою голову к себе и небрежно положил руку на мое голое плечо. Его указательный палец находился в четверти дюйма от моей левой груди. Во время вспышки он приоткрыл рот, изображая непринужденную дружескую беседу; очевидно, он привык, что его фотографируют, и безошибочно угадывал, когда нажмут на затвор.

В двенадцать часов Кэролайн объявила конец своего дня рождения и начало моего. Все дружно пропели:

Додо заснула, уронив голову на стол, и все заговорили:

– Боже, неужели так поздно? Пора, пора идти.

Но никто не ушел, все остались болтать.

АМАНДА. Говорите о Гитлере что хотите, но кое в чем он разбирался. Он умел правильно расставить приоритеты.

КЭРОЛАЙН. Вы заметили, у нас за столом нет ни одного жида. Вот удивительно!

Смех.

ПОДЖЕР Слушайте, мы жутко напоминаем Третий рейх.

Громкий смех.

АННА (журналистка). Меня уже тошнит от вида черных физиономий в универмаге «Харродз», причем по обе стороны прилавка.

Лай одобрения.

ДОДО. Я не могу жить в этом доме, потому что я коммунистка. Мое самое заветное желание – увидеть когда-нибудь ваши страшные головы на остриях пик. И выставят их… где мы их выставим, Яффа?

Я. На Вестминстерском мосту.

Молчание.

Кэролайн сказала:

– Ну вот что, Додо, я думала, ты сумеешь нас позабавить часок-другой, но ты уже становишься утомительной. Я вызову вам машину. Картон-сити, да? Вероятно, вам придется подсказать шоферу дорогу.

Мы пошли наверх переодеться, но Кэролайн поднялась следом и сказала мне:

– Оставь зеленое платье себе, глупая северная простофиля. Неужели ты думаешь, я надену его, после того как в нем побывало твое мерзкое, потное пролетарское тело?

Додо схватила Кэролайн за пальцы и с силой выгнула их назад. Кэролайн завизжала, как школьница. Прыгая через две ступени, примчался Ник. Он подскочил к женщинам и расцепил их. Его лицо дико исказилось.

– Убирайся из моего дома, ты, коммунистка паршивая, и никогда больше не приходи, никогда!

Гости толклись на площадке, пытаясь растащить брата и сестру, но Додо успела до крови расцарапать Нику лицо. Подобные сцены можно видеть и слышать в районе Темные Тропинки в любой вечер. Незначительная разница состояла в том, что здесь визжащие, дерущиеся и обливающиеся кровью люди имеют деньги, власть, высокое положение и знают, что их не арестуют за нарушение общественного порядка на Флад-стрит. Хотя в кухне и сидел полицейский.

Мы вышли из дома, увешанные свертками и чемоданами. Додо забрала свою одежду и прихватила кое-что у Кэролайн. Мы затолкали все в багажник большой черной машины, потом устроились поудобнее на заднем сиденье. Машина двинулась.

– Водитель, зажгите, пожалуйста, свет в салоне. Смотри, Яффа, что я скоммуниздила с обеденного стола.

Додо показала мне фотографию, на которой я – на вид почти голая – сижу рядом со знаменитым политическим деятелем, а он с совершенно беспутным выражением на лице лапает меня за левую грудь.

– Куда мы едем, сударыня? – спросил шофер.

– В «Риц».

– Благодарю вас, сударыня.

Из ящика, где у брата лежали носки, Додо стащила тысячу фунтов. В свое оправдание она сказала, что брат ее насквозь растленный тип и все равно ведь дом на Флад-стрит наполовину принадлежит ей, но Ник ни за что его не продаст, пока арабы не начнут селиться ближе к Вест-Энду. Мне это показалось вполне убедительным.

Носильщики в отеле «Риц» были очень милы, несмотря на наш громоздкий багаж, и уже через полчаса мы с Додо осматривали номер люкс. Немногословный официант-итальянец принес шампанское, горячие тосты с маслом и сообщил нам, что мы прекрасны. Десять минут спустя он вернулся с корзиной полевых цветов из Норвегии.

– Одна человек умирает. Жалко – пропадет.

Лежа в ванне, я спросила Додо, правда ли, что она коммунистка. Она вылезла из пены, порылась в своих сумках и вернулась в ванную (одну из ванных комнат) с небольшой карточкой в руках. У нее и правда был партийный билет.

В номере стояли четыре кровати, на выбор. Мы выбрали две и рухнули на них отсыпаться. Уже задремывая, хотя веки еще не сомкнулись, я сказала Додо, что зовут меня Ковентри Дейкин и что я убила Джеральда Фокса.

– Я знаю, – отозвалась Додо. – В субботу твоя фотография была во всех газетах. Впрочем, теперь ты совсем не похожа на свои газетные снимки, но я-то смекнула, что к чему. Соображаю, да?

Утром Додо застыдилась того, что мы живем в отеле «Риц», поэтому она чересчур щедро дала на чай официанту, который прикатил нам столик с завтраком и газетами. А я ничуть не стыдилась, мне все ужасно нравилось. Толстые купальные халаты, мыло, свежевыжатый апельсиновый сок, горячие рогалики, ветчина, золоченая мебель, розовые стены, тройные окна, горячая вода и подернутый туманом вид на парк (Грин-парк, сказала Додо).

Ник позвонил, когда мы еще не кончили завтракать.

– Ты, паршивая маленькая воровка.

– Ты, паршивый большой вор.

– Я требую, чтоб ты вернула мне деньги, а Кэролайн – ее туалеты от Джин Мьюр. Даю тебе время до полудня, потом вызываю полицию и машину из психушки.

Мы расплатились и уехали из отеля «Риц» в 11.55. Взяли такси до Картон-сити и сложили весь багаж в наш домик из коробов от морозильника. Угрозами заставили Джеймса Спитлхауса сторожить наше имущество.

– Если ты хоть на миг отвернешься от нашего дома, Спитлхаус, мы вытащим твой розовый девственный моллюск на всеобщее обозрение, – заявила Додо.

Нечестно, зато действенно. Мы ушли, отдав ему остатки нашего завтрака из «Рица». Он заткнул розовую льняную салфетку за ворот измызганного, застегнутого до горла пальто. Рогалик осыпал ему крошками грудь. Он спросил, в котором часу мы вернемся. Мы сказали, что не знаем.

Мы были женщины занятые. Нам предстояло много дел. Навестить могилу и встретить самолет.