ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
Подойдя к двери своего библиотечного отсека, профессор Эмерсон увидел полоску света. К сожалению, смотровое окошечко было заклеено изнутри плотной бумагой. Пол терпеть не мог это окошечко, называя его глазком надзирателя. Чтобы Пол задержался в библиотеке допоздна, да еще в четверг? Профессор взглянул на часы. Половина одиннадцатого. Еще тридцать минут, и библиотека закроется.
Он не постучался, а тихо открыл дверь своим ключом. Увиденное застало его врасплох… На стуле уютно устроилась мисс Митчелл. Ее голова покоилась на сложенных руках, а те красиво лежали поверх клавиатуры ноутбука. Глаза Джулии были закрыты, рот — слегка приоткрыт. Щеки порозовели от сна. Ее грудь ритмично поднималась и опускалась, напоминая океанские волны, накатывающие на тихий берег. Ошеломленный профессор Эмерсон застыл в проходе. Если записать этот бесхитростный звук ее дыхания, то не надо никакого средства для релаксации. Каким наслаждением было бы снова и снова засыпать под эти звуки.
Ее ноутбук был раскрыт. Заставкой служили чередующиеся иллюстрации к какой-то книге, скорее всего детской. Кажется, книга была про животных, включая странного длинноухого белого кролика. Настолько длинноухого, что его уши свисали до самых лап. Потом Габриель услышал негромкие аккорды какой-то композиции. Музыка исходила из ноутбука. На столе лежал футляр CD-диска, где тоже был изображен кролик. Похоже, мисс Митчелл просто помешана на них.
Наверное, в ее родном доме осталась целая коллекция пасхальных кроликов. Габриель попытался представить большие и маленькие фигурки в цветной фольге. Насколько он помнил, такие кролики были в основном шоколадными и редко переживали пасхальные дни… Он вдруг спохватился, вспомнив, что так и не закрыл дверь. Габриель спешно запер ее с внутренней стороны. Представлять, как бы пришлось объясняться, если бы их сейчас увидели вдвоем, ему совсем не хотелось.
Он смотрел на мирно спящую Джулию и вовсе не собирался ее будить. Наверное, ей снилось что-то очень приятное. Это он заключил по улыбающимся губам. Габриель разыскал книгу, за которой пришел, и уже собрался тихо уйти. И тут ему на глаза попалась записная книжечка, тоже лежащая на ноутбуке.
Габриель. Мой Габриель, — прочел он на раскрытой странице.
Его имя было старательно выведено несколько раз. Оно притягивало, звучало в ушах сладостным, манящим пением сирен. Но по профессорской спине поползли мурашки, а рука, протянутая к книжечке, застыла в воздухе.
Здравый смысл советовал ему не обольщаться. Возможно, мисс Митчелл писала совсем о другом Габриеле. Не такое уж это редкое имя. У него в голове не укладывалось, что записи касались все-таки его. На клетчатых страничках Джулия называла его «мой Габриель».
Он смотрел на нее и понимал: если он сейчас останется, это все изменит. Если только он ее коснется, ему уже будет не сдержать желания. Неистового, ломающего все доводы разума желания овладеть прекрасной и чистой мисс Митчелл. Ведь она ждала его, звала его. Аромат ванили — ее любимый аромат — был разлит в жарком воздухе профессорского отсека, предназначенного совсем для других занятий.
«Мой Габриель». Он представил ее голос, произносящий его имя. Это все равно что язык любимого человека касается твоей кожи… Его воображение неслось со скоростью света, и он уже видел Джулию в своих объятиях. Укладывал на стол, раздвигал ей колени, а ее руки ерошили ему волосы, снимали свитер, развязывали галстук, расстегивали рубашку.
Его пальцы будут скользить по ее волнистым волосам, нежно гладить шею. Он дотронется до пульсирующей жилки у нее на шее и испытает странное спокойствие. Почувствует биение ее сердца, которое усилится от его прикосновения. А вдруг они настолько близки, что их сердца будут биться в унисон? Или сердца, бьющиеся в унисон, — всего лишь фантазия поэта?
Поначалу она будет робкой и стеснительной. Но он проявит деликатную настойчивость. Он спрячет губы в ее волосах и будет нашептывать ей обольстительные слова. Он скажет ей все, что она хочет услышать, и она поверит его словам. Потом его руки осторожно соскользнут с плеч и застынут возле милых округлостей ее грудей. Он будет без конца удивляться ее восприимчивости и тому, как она расцветает от его ласки.
Он будет ласкать ее так, как еще никто и никогда ее не ласкал. Постепенно она начнет откликаться. О, как она будет откликаться! Их поцелуи наполнятся внутренним огнем, готовым вырваться наружу. Их языки сплетутся в страстном танго, словно никто из них никогда прежде не целовался.
На ней будет слишком много одежды. Но он снимет с нее все. Медленно будет снимать вещь за вещью, сопровождая каждое свое действие поцелуями, особенно в шею, где так тревожно и волнующе пульсирует голубоватая жилка. Она покраснеет, как Ева, но поцелуи ее успокоят. И вскоре она, совсем нагая, будет лежать перед ним, думая только о нем и его бесконечном восхищении. Она забудет, что находится не в роскошной постели, а на жестком столе.
Он будет шептать ей клятвы и стихи, будет называть ее множеством ласкательных имен, и она не почувствует стыда… Она искренне поверит, что он действительно восхищается ею.
А потом наступит момент, когда они оба поймут: пора. Он склонится над нею, осторожно подложит ей ладони под голову и будет держать их там, чтобы она не ударилась о жесткий стол и чтобы ее голова не качалась из стороны в сторону, как у нелюбимой игрушки.
Он не был жестоким любовником ни с кем. И конечно же, он не позволит быть с нею грубым или равнодушным. В нем будет бушевать страсть, но его движения останутся нежными. Ведь он знает ее главный секрет и сделает все, чтобы этот поворотный в ее жизни момент запомнился ей радостью, а не болью. Ему хотелось, чтобы она простерлась под ним, затаившая дыхание, зовущая, с широко распахнутыми глазами, пылающими огнем желания.
Пожалуй, ее голову он будет держать только одной рукой, а другую осторожно подсунет ей под поясницу. Он будет вслушиваться в ее дыхание, всматриваться в ее подвижные глаза. Он дождется, когда она застонет от желания.
Потом она закусит губу, прикроет глаза. Он приблизится и шепотом попросит ее не напрягаться, не сжиматься. Так ей будет легче, потому что для первого раза ей уже достаточно лет. Многие ее сверстницы прошли через это в четырнадцать и, наверное, даже не заметили, как все случилось. Их глупые парни торопились поскорее получить желаемое, думая только о себе. Он же, наоборот, замрет и не станет ее подгонять. Он замрет и… быть может, на этом даже остановится.
Его прекрасный, совершенный, кареглазый ангел. Ее грудь начнет вздыматься все чаще, и щеки раскраснеются, а затем — и все тело. Для него она будет словно бутон розы, который раскроется под ним. Он будет добр с нею, и она раскрепостится. Он будет наблюдать за происходящим, и мгновение словно остановится. Останется только свет, запах, звук, вкус, прикосновение… по мере того как она, потеряв девственность, будет превращаться в женщину. И все благодаря ему. Благодаря ему.
Девственность? Значит, будет кровь. За грех всегда приходится расплачиваться кровью. И даже умирать.
У Габриеля перехватило сердце. Ему даже показалось, что оно на несколько секунд остановилось. И вдруг ему вспомнились строки старинного стихотворения, прочитанного, когда он еще учился в колледже Святой Магдалины. Перед ним с предельной ясностью встала картина: он — профессор Габриель О. Эмерсон, потенциальный соблазнитель прекрасной девственницы Джулианны — не кто иной, как… блоха.
У него в ушах зазвучали слова из стихотворения Джона Донна:
Узри в блохе, что мирно льнет к стене,
В сколь малом ты отказываешь мне.
Кровь поровну пила она из нас:
Твоя с моей в ней смешаны сейчас.
Но этого ведь мы не назовем Грехом, потерей девственности, злом.
Блоха, от крови смешанной пьяна,
Пред вечным сном насытилась сполна;
Достигла больше нашего она.
Подсознание Габриеля точно рассчитало момент, чтобы напомнить ему строки Донна. Стихотворение это было написано как аргумент в пользу соблазнения. Донн говорил девственнице, которую желал сделать своей любовницей, что лишение невинности имеет куда меньше последствий, чем убийство блохи. Поэт убеждал девушку отдаться ему быстро и не раздумывая, без колебаний и сожалений.
Слова Донна в точности описывали то, что Габриель намеревался сделать с Джулией. Точно описывали и великолепно оправдывали его намерения… Вкусить аромат, источаемый ее девственностью. Овладеть ею. Согрешить, уже не вкушая аромат, а высасывая из нее соки и опустошая ее. А потом… бросить, как надоевшую игрушку.
Она была чиста. Она была невинна. Он ее хотел.
Facilis descensus Averni. «Путь легок в ад».
Но он не хотел быть тем, кто вынудит ее пролить кровь. Сколько бы лет он ни прожил, никогда он не сможет и не захочет лишить невинности еще одну девушку и увидеть ее кровь. В его мозгу разом померкли все мысли о соблазнении и неистовом, страстном совокуплении прямо на столе, на стульях, у стены, книжных полок или на подоконнике. Он не овладеет ею, не заявит своих прав на то, на что у него нет прав.
Габриель Эмерсон был весьма заурядным и лишь наполовину раскаявшимся грешником. Он испытывал повышенный интерес к прекрасному полу и собственным телесным наслаждениям и знал, что в этом им управляет обыкновенная похоть. Никогда этот плотский голод не становился чем-то хотя бы отдаленно напоминающим любовь. Но, невзирая на все его моральные изъяны и вечную неспособность противиться искушению, один моральный принцип у Габриеля все же был. Была одна черта, которую он никогда не переступал.
Профессор Эмерсон не соблазнял девственниц. В отличие от многих мужчин он не «лакомился целочками», даже если кто-то из них уговаривал его помочь лишиться невинности. Весь свой плотский голод он утолял лишь с теми женщинами, которые тоже испытывали потребность в этом. И сейчас он не мог нарушить свою единственную моральную заповедь ради одного-двух часов наслаждений с прелестной Джулией Митчелл. Даже у падшего ангела существуют запреты.
Габриель не покусится на ее девственность. Он оставит ее такой, какой застал у себя в отсеке: кареглазым ангелом с румяными щеками. И пусть она дремлет на жестком стульчике, окруженная кроликами. Пусть спит без тревог, опасностей, ласк и поцелуев.
Он уже взялся за дверную ручку, чтобы тихо уйти и запереть за собой дверь, как вдруг услышал, что Джулия просыпается.
Он вздохнул и опустил голову. Он мечтал провести с нею ночь любви, а вовсе не ночь ненависти. Габриель помнил себя другим, прежде чем грехи и пороки возымели над ним свою власть, покрывая шипами и колючками тропу, по которой он еще надеялся прийти к добродетельной жизни. Едва ли Джулия что-то заподозрит. В конце концов, отсек принадлежал ему, и сейчас он стоял не возле стола, а возле двери. Имеет же право профессор Эмерсон без предупреждения войти туда, где он хозяин. Он расправил плечи и закрыл глаза, подыскивая слова, которые скажет ей.
Мисс Митчелл слегка застонала и потянулась. Потом открыла заспанные глаза и зевнула, прикрывая рот ладошкой. Но стоило ей увидеть стоящего у двери профессора Эмерсона, как ее глаза широко распахнулись. Она вскрикнула, спрыгнула со стула и прижалась к стене. Она настолько перепугалась, что Габриелю было больно на это смотреть. У него разрывалось сердце, что доказывало: сердце у него все-таки есть.
— Успокойтесь, Джулианна, это всего-навсего я. — Он поднял руки и наградил ее обезоруживающей улыбкой.
Джулия оцепенела. Только что он ей снился. И вдруг он… здесь. Она протерла глаза. Габриель не исчез. Он по-прежнему стоял у двери и смотрел на нее. Тогда она ущипнула себя за руку. Габриель остался на месте.
«Он меня застукал».
— Джулианна, говорю вам: это всего лишь я, а не привидение. Надеюсь, я не слишком вас напугал?
Она часто заморгала, потом вновь стала протирать глаза.
— Я… не знаю.
— И давно вы здесь? — спросил он, опуская руки.
— Н-не… знаю. — Она еще не совсем проснулась.
— А Пол тоже здесь?
— Нет.
Габриель почувствовал некоторое облегчение.
— Позвольте спросить, как вообще вы здесь очутились? Этот отсек закреплен за мною.
Глаза Джулии заметались. Мало того что она сама попала в беду, так еще и Пола подставила. Теперь Габриель его выгонит.
Страх сделал ее неуклюжей. Джулия опрокинула стул. Нагнувшись, чтобы его поднять, она локтем смахнула со стола стопку книг, прихватив и пачку бумаги для заметок. Белые квадратики взмыли в воздух, а потом начали плавно опускаться. Это напоминало странный снегопад из сюрреалистического фильма. Большие квадратные снежинки и ангел.
«До чего же она красивая», — подумал Габриель.
Джулия ползала на коленях, собирая книги и бумажки и тут же роняя их снова. Она непрерывно бормотала извинения, пытаясь объяснить, что попросила ключ у Пола. И снова — ворох извинений, которые она произносила истово, как набожные монахини произносят свои ежедневные молитвы.
Габриель подбежал к ней и коснулся ее плеча:
— Успокойтесь. Я ничуть не возражаю против того, что вы здесь занимаетесь. Помещение не должно пустовать. Еще раз говорю вам: успокойтесь.
Джулия закрыла глаза, ожидая, когда сердце перестанет колотиться. Но успокоиться ей мешала тревога за Пола. Она знала: Габриелю нужно на ком-то сорвать злость. Без Пола она бы сюда не попала. Значит, он главный виновник. Теперь Габриель запретит ему здесь появляться. Возможно, что навсегда.
Габриель шумно втянул воздух. Это заставило Джулию открыть глаза.
— Джулианна, вы совсем бледная, — сказал он, нагибаясь к ней. — Вам нездоровится?
Откуда эти странности в ее поведении? Может, ослабела от голода? Или не до конца проснулась? А может, она просто перегрелась? В отсеке было даже душно. Наверное, придя сюда, она включила обогреватель на полную мощность и потом забыла выключить.
Он успел ее подхватить, не дав упасть на пол. Поддерживая ее за спину, Габриель притянул ее к себе. Хорошо, что сознания не потеряла.
— Джулианна? — Он откинул ей волосы со лба, проведя тыльной стороной ладони по щеке.
Она что-то пробормотала и вдруг привалилась к нему, будто у нее не хватало сил стоять. Если бы он вторично не удержал ее, она бы сползла на пол и ударилась о перевернутый стул.
Габриель одной рукой вернул стул в нормальное положение, собираясь усадить Джулию. Но Джулия вела себя на редкость странно. Она вдруг крепко обняла его за шею. Габриелю очень понравилось это ощущение. Он тоже обнял ее, но слегка, после чего снова поправил волосы. От них пахло ванилью. Их тела на удивление гармонично соединялись друг с другом, словно две части целого. У Габриеля были женщины маленького роста, но такого идеального совпадения он не помнил. Изумительно.
— Что произошло? — заплетающимся языком спросила Джулия, уткнувшись лицом в его темно-зеленый свитер.
— Сам теряюсь в догадках. После сна вы слишком резко встали. У вас могла закружиться голова. К тому же здесь очень жарко.
Она слабо улыбнулась, и эта улыбка растопила ему сердце.
Джулии невыразимо хотелось его поцеловать. Он был рядом. Совсем рядом. Каких-то два дюйма — и эти губы снова будут принадлежать ей. Глаза у него были теплыми и нежными… Он так ласково говорил с нею.
Габриель проверил, устоит ли она на ногах. Выяснив, что нет, он осторожно усадил ее на край стола. Сделав это, он отошел к двери, чтобы поправить съехавший в сторону галстук.
— Я ничуть не возражаю против ваших занятий здесь. Занимайтесь на здоровье. Наверное, Пол сказал вам, что я здесь бываю редко. Я доволен, что он предложил вам мой отсек. Согласитесь, это удобнее, чем сидеть в читальном зале. Просто я был… несколько удивлен, когда увидел свет. Пол обычно так долго не засиживается. — Видя, что Джулия все еще напугана его внезапным приходом, Габриель добавил: — Я бы сегодня здесь вообще не появился. Но мне понадобилась одна книга. Пол взял ее по моей просьбе. — Он снял с полки книгу. — Вот эта.
Джулия медленно встала со стола, так же медленно нагнулась и принялась собирать упавшие книги и листки бумаги.
— Вы, наверное, сегодня увидитесь с Полом? — осторожно спросил Габриель.
— Нет. Он уехал в Принстон на аспирантскую конференцию. Завтра ему выступать с докладом.
Джулия опасливо посмотрела на профессора, но, увидев, что тот по-прежнему улыбается, немного успокоилась.
— Ах да, я и забыл, что он собирался в Принстон. Смотрю, у вас новая сумка. Очень красивая, мне нравится.
Он заговорщически улыбнулся. Джулия покраснела. «Только бы он не догадался, что я знаю, от кого эта сумка».
— Постойте, а в вашей сумке уже кто-то обосновался. Чьи это там уши торчат?
Джулия стремительно повернулась. Так и есть: среди зубцов полураскрытой молнии торчала пара коричневых ушек. Казалось, она, вопреки строжайшим правилам, притащила в библиотеку живого щенка. Джулия покраснела еще сильнее.
— А можно мне взглянуть, кто там прячется? — спросил Габриель.
Джулия почувствовала себя школьницей. Правда, ее учительница была категоричнее: «Или ты сама вытащишь свое зверье, или это придется сделать мне».
Вздохнув, она полезла в сумку и достала мягкую игрушку.
«А мисс Митчелл, оказывается, большая любительница плюшевых кроликов».
Габриель с любопытством разглядывал кролика, будто никогда прежде не видел таких зверей. Потом ему вспомнился кровожадный кролик из английской кинокомедии «Питон Монти и Священный Грааль», и он инстинктивно прикрыл рукой шею, будто плюшевая игрушка могла ожить и вцепиться ему в горло. У кролика были невероятно длинные уши, короткие лапки и симпатичные усы. Игрушка показалась Габриелю на удивление знакомой. Наверное, этого кролика Джулии подарила Грейс… Кусочек детства, которого у Габриеля никогда не было.
На шее кролика торчал розовый, неуклюже повязанный бант. Тот, кто его завязывал, либо имел дефект рук (ничего оскорбительного, просто наблюдение), либо имел вполне здоровые, но крупные и не слишком ловкие руки с недостаточно развитой мелкой моторикой пальцев (в противоположность Габриелю). К банту была пришпилена белая картонная карточка.
Не желая вгонять Джулию в еще большее смущение, Габриель улыбнулся.
— Очень милая игрушка, — сказал он, успев прочитать написанное на карточке.
Привет, К.!
Это тебе, чтоб не скучала, пока я в отъезде.
Когда вернусь, увидимся.
Твой Пол
«Опять этот долбаный Пол со своими любезностями!» — сердито подумал Габриель.
— А кто скрывается за буквой К? — спросил он.
Джулия быстро убрала подарок Пола обратно в сумку, следя, чтобы кроличьи уши не застряли между зубцов молнии.
— Одно из моих прозвищ.
— Вот как? Попробую угадать.
«Давай угадывай. Наверное, решишь, что Пол называет меня Котенком. Или Кнопкой. Дальше мужская фантазия обычно не идет».
— Наверное, Королева, — сказал Габриель и тоже покраснел, поскольку не хотел произносить свою догадку вслух. — Стало быть, вы здесь сладко спали под «Кроличьи песни», находясь под защитой плюшевого кролика. Никак не думал, что вы обожаете кроликов. — (Джулия растерянно хлопала глазами.) — А музыка мне понравилась, — добавил он. — У вас хороший музыкальный вкус.
— Благодарю вас, профессор.
Она быстро выключила свой дряхлый ноутбук, убрав его в сумку вместе с диском.
— Между прочим, библиотека скоро закрывается. Что бы вы делали, если б я не пришел?
Похоже, Джулия об этом не задумывалась, и вполне резонный вопрос ее смутил.
— Перед закрытием дежурные обычно проверяют здешний коридор. Но если бы они не заметили свет, вас бы заперли в библиотеке на всю ночь. Без пищи. — Представив себе голодную ночевку в отсеке, Габриель сразу перестал улыбаться. — Что вы намерены предпринять, чтобы в будущем не оказаться узницей моего отсека? — спросил он, удивляясь, почему так и не научился задавать простые вопросы простыми словами.
— У Пола здесь есть дорожный будильник. Воспользуюсь им.
Габриель кивнул, будто ответ его удовлетворил. Но оставались другие, не менее важные вопросы.
— Есть хотите?
— Профессор, мне пора уходить. Пожалуйста, извините, что вторглась в ваше личное пространство.
«Если бы ты знала, Джулианна, до чего правдивы твои слова».
— Постойте, мисс Митчелл. По-моему, я не сказал, чтобы вы немедленно уходили. Я задал вам совсем другой вопрос. Если вы его прослушали, повторю: есть хотите? И вообще, вы сегодня обедали?
— Нет.
Брови Габриеля сомкнулись, как две грозовые тучи.
— А когда вы в последний раз ели?
— Где-то около полудня.
— Так это же было почти одиннадцать часов назад, — нахмурился профессор Эмерсон. — Простите за любопытство, из чего состоял ваш ланч?
— Около библиотеки продавали хот-доги. Они так аппетитно пахли. Я съела один, прямо на ходу.
— Нельзя питаться чем попало, — раздраженно бросил ей Габриель. — А подобие еды, которой торгуют на улице, есть вообще нельзя. Вы же обещали: если всерьез проголодаетесь, обязательно мне скажете. А в том, что вы всерьез проголодались, я уверен на сто пятьдесят процентов. Вы чуть в обморок не упали. В голодный, между прочим. — Он взглянул на свой «Ролекс» в корпусе из белого золота. — Увы, «Гавань-60» уже закрыта. Давайте отправимся в другое место. Я тоже вот готовился к лекции и заработался. Толком поесть не успел.
— Вы серьезно?
— Мисс Митчелл, я что, похож на подростка, который приглашает понарошку? Или как у них говорят — чтобы приколоться. Если я приглашаю вас поесть, мои слова имеют буквальный смысл. Так вы согласны?
— Большое вам спасибо, но я не одета для ресторана.
Джулия вполне оправилась после его внезапного появления. Выгнать ее из своего отсека он может, а вот таким приказным тоном спрашивать, согласна ли она…
Габриель еще раз окинул взглядом ее красивую фигуру, но невольно нахмурился, задержавшись на кроссовках. Он терпеть не мог, когда женщины ходят в кроссовках. Пора бы уже оставить подростковые привычки.
— Рестораны бывают разные. Тот, куда я намерен вас отвезти, вполне терпим к одежде. Кстати, вы напрасно стесняетесь. Ваша блузка удачно подчеркивает румянец щек и светло-коричневые пятнышки в ваших глазах. Вы просто замечательно выглядите. — Теперь его тон был слишком уж теплым. Как воздух в отсеке.
«У меня что, действительно есть светло-коричневые пятнышки в глазах? С каких это пор? И давно ли он так внимательно приглядывается к моим глазам?»
— Недалеко от моего дома есть очень приятный ресторанчик. На буднях я туда часто заглядываю, особенно если поздно возвращаюсь. Мы там поедим, а потом поговорим о плане вашей диссертации. В неформальной обстановке.
— Благодарю вас, профессор.
Их глаза ненадолго встретились, и они оба несколько смущенно улыбнулись.
Габриель терпеливо ждал, пока она наведет порядок на столе. После этого он отпер дверь.
— Прошу. Только после вас.
Джулия поблагодарила Габриеля и уже собралась выйти, когда он протянул руку, схватил болтающийся ремень ее сумки и слегка коснулся пальцев Джулии. От неожиданности она выронила сумку, но Габриель успел подхватить ее.
— Это очень дорогая вещь.
— Не возражаете, если я немного ее поношу? — с улыбкой спросил он, и Джулия покраснела.
— Спасибо, — пробормотала она. — Мне на самом деле нравится сумка. Она великолепна.
Они молча доехали до итальянского ресторанчика «Кафе Воло», находившегося на Янг-стрит. Это тихое и неприметное заведение предлагало самый большой в Торонто выбор марок пива. Здешний повар готовил весьма простые блюда, но под его руками они превращались в кулинарные шедевры. Зал был невелик — всего десять столиков. Летом их становилось больше за счет тех, что ставили во дворике. Интерьер воссоздавал облик провинциальной итальянской траттории, но вместо обычных стульев владелец поставил распиленные на части старые церковные скамейки со спинками. Наверное, купил в каком-нибудь католическом храме, когда там меняли скамейки. Дощатые столы были покрыты белыми льняными скатертями. Джулии убранство ресторана напомнило не Италию, а немецкий винный погребок, в котором она была с друзьями, когда ездила во Франкфурт.
Габриелю заведение нравилось тем, что здесь подавали его любимое пиво «Шимей премьер» и пиццу по-неаполитански. Как и везде, он терпеть не мог посредственно приготовленной еды. Поскольку он считался завсегдатаем ресторанчика и оставлял щедрые чаевые, его всегда старались усадить на лучшее место. Вот и сейчас метрдотель — он же хозяин — отвел их с Джулией к угловому столику на двоих. Столик располагался практически у окна, за которым била ключом ночная жизнь Янг-стрит.
На этой улице можно было встретить людей разного возраста, достатка и рода занятий, в том числе и завзятых бездельников. По ночной Янг-стрит любили болтаться университетские студенты — в одиночку и компаниями. Здесь гуляли парочки традиционной и нетрадиционной сексуальной ориентации, а также те, кто сменил себе пол. Папарацци вылавливали звезд шоу-бизнеса, которых почему-то тянуло сюда после благотворительных визитов в трущобы. Молодые, но уже успевшие подняться по карьерной лестнице служащие фирм и корпораций выгуливали своих дорогостоящих собачек. Защитники окружающей среды раздавали листовки и с жаром новообращенных призывали пересаживаться с автомобилей на велосипеды. Были здесь и уличные музыканты. Естественно, Янг-стрит притягивала к себе туристов, равно как и криминальных элементов, среди которых были и члены все громче заявляющей о себе русской мафии. Впрочем, уличные инциденты были сравнительно редки, ибо полицейских здесь тоже хватало. Словом, эта улица, претендующая на звание самой длинной в мире, вмещала в себя все особенности и оттенки человеческого общества, показывая всю многогранность жизни.
Джулия осторожно присела на краешек скамьи, спинку которой покрывал грубый коврик из овечьей шерсти. Немного подумав, она сняла коврик и закуталась в него.
— Вам холодно? Я попрошу Кристофера пересадить нас поближе к камину.
Он уже собрался подозвать хозяина, но Джулия замотала головой.
— Не надо. Мне нравится наблюдать за людьми, — призналась она.
— Мне тоже. Но с этим ковриком вы похожи на… снежного человека. — (Джулия покраснела.) — Простите. Наверное, это от голода, — торопливо пробормотал Габриель. — Но согреть вас можно более эффективным и безопасным способом. Я люблю натуральные вещи, но по мне так лучше жесткая скамья, чем коврик, который попал сюда неизвестно откуда. Может, он долго лежал под ногами в квартире Кристофера или в доме его итальянских родственников. Представляете, сколько интриг или махинаций могли совершать те, кто по нему ходил? И этим вы решились прикрыть себе плечи?
Джулии вспомнился мистический триллер, где один из героев рассуждал о странной энергетике овечьей шерсти. Вряд ли профессор Эмерсон смотрит мистические триллеры. Зато он любит вставлять в предложения малоупотребительные слова вроде слова «махинация».
Тем временем профессор Эмерсон снял с себя темно-зеленый кашемировый свитер и протянул Джулии. Она вернула на спинку сомнительный коврик и надела темно-зеленое чудо, которое ей было здорово велико.
— Так лучше? — спросил он, поправляя взъерошенные волосы.
— Лучше, — улыбнулась Джулия.
Свитер был очень теплым и приятно пах Габриелем. Чтобы не выглядеть огородным пугалом, она тут же подвернула рукава.
— Вы ходили во вторник в «Лобби»? — не удержавшись, спросила Джулия.
— Нет. Может, поговорим о плане вашей диссертации? — Тон Габриеля сразу сделался официально-профессорским.
К счастью для Джулии, в этот момент к ним подошел Кристофер, чтобы принять заказ. Джулия стала лихорадочно собираться с мыслями.
— Здесь готовят потрясающий салат «Цезарь» и пиццу по-неаполитански. Вот только порции слишком большие, одному не съесть. Вы согласны поделиться?
— Поделиться? — рассеянно переспросила Джулия, думавшая о своей диссертации.
— Со мной, разумеется. Но вы можете заказать себе и что-нибудь другое. Вдруг вам не хочется ни салата, ни пиццы.
Габриель досадовал на самого себя. «Теперь она опять подумает, что ее привели сюда из милости».
Кристофер тихонечко постукивал ногой по полу, стараясь, чтобы профессор не заметил его нетерпения. Однажды он уже был свидетелем профессорского раздражения и не жаждал повторения спектакля. Возможно, в женском обществе профессор себе этого не позволит. Кристофер был убежден в благотворном влиянии женского общества, особенно на таких неуравновешенных типов, как этот профессор Эмерсон.
— Простите, я не сразу поняла. Конечно, я охотно поделюсь с вами и салатом, и пиццей.
Кристофер облегченно вздохнул. Вскоре он принес им по бутылке пива «Шимей». Габриель сказал, что Джулии обязательно нужно попробовать это пиво.
— Ваше здоровье!
— Prosit, — ответила она.
Она медленно глотнула пиво, сразу вспомнив свою первую бутылку и того, кто ее угощал. То пиво было горьким и, вероятно, не слишком качественным. Сейчас в ее бокале пенился красновато-коричневый напиток, сладкий и вкусно пахнущий солодом. Такое пиво нравилось ей гораздо больше.
— Надо же, какое оно дорогое — больше десяти долларов за бутылку, — прошептала она, боясь задеть Габриеля своими «нищенскими» оценками.
— Зато оно лучшее из всего, что мне доводилось пить. Уж лучше выпить одну бутылку «Шимей», чем три бутылки пойла вроде «Будвайзера», которое и пивом-то не назовешь. Это все равно что пить воду из ванны, где только что мылся.
Джулия поспешила мысленно уверить себя, что профессор употребил это сравнение исключительно как «фигуру речи». В противном случае оно указывало на его извращенческие наклонности.
— Я вас внимательно слушаю… О чем вы задумались? Я вижу, как крутятся колесики в вашей черепной коробочке. Осталось лишь включить звук. — Он скрестил руки на груди и улыбнулся.
Опять эта чертова снисходительность! Разве у нее может быть разум? Мышление? У нее всего-навсего «черепная коробочка», и высокоученый профессор предвкушает интеллектуальное развлечение.
«Сейчас я тебя развлеку!»
— Я рада, что мне представился случай поговорить с вами в неформальной обстановке, — начала Джулия, доставая из сумки два конверта. — Я не могу это принять.
Она выложила на стол конвертик с подарочной картой «Старбакса» и факультетское извещение о назначении ей гранта.
Габриель сразу понял что к чему и нахмурился.
— С чего вы решили, что это от меня? — спросил он, отодвигая конверты.
— Применила метод дедукции. Вы единственный, кто называет меня Джулианной. И вы единственный, кому по карману оплачивать ежемесячный грант в пять тысяч долларов. — Она снова придвинула конверты к нему.
Габриель задумался. Неужели только он называет ее Джулианной? Он всегда считал, что именно так ее и зовут. А Джулия — сокращенное имя.
— Вы должны это принять.
Конверты уперлись в ее бокал.
— Ничего я не должна. Подарки всегда ставят меня в очень неловкое положение. Карточка «Старбакса» на немыслимую сумму, не говоря уже о гранте. Пять тысяч долларов! Мне же будет не расплатиться с вами. Я и так в большом долгу перед вашей семьей.
— Джулия, не надо капризничать. Карточка «Старбакса» — мелочь. Считайте, что вы нашли на пустынной улице стодолларовую бумажку. У меня в месяц на кофе уходит гораздо больше. Вы можете это взять, и возьмете. Я очень ценю ваш интеллект. Мисс Петерсон… мало того что она вырвала мои слова из контекста… она еще и исказила смысл того, что я говорил. Кстати, я потом очень серьезно поговорил с нею. А это даже не подарок. Это… реституция, выражаясь языком ушедшей эпохи.
— Меня совершенно не касается, что вы там говорили мисс Петерсон, но я хорошо помню свой первый семинар и ваши слова. Это был, так сказать, первый акт. Второй я смотрела в вашем кабинете.
Джулия думала, что сейчас он вскочит и убежит, не дождавшись заказа. Или обзовет ее неблагодарной дурой. Но профессор Эмерсон не сделал ни того ни другого. Он запустил руки себе в волосы и удрученно на нее посмотрел:
— Да, Джулия. Я имел наглость не только унизить вас, но еще и сделал это в присутствии других. Я уже извинялся за свой идиотский характер. Готов извиниться еще раз. Я не пытаюсь деньгами загладить вину перед вами. Но и каяться без конца не могу. А это просто… дружеский жест.
Джулии было неуютно от его взгляда. Синие глаза вновь сверкали, как два прожектора. Чтобы отвлечься, она принялась рассматривать его безупречно завязанный галстук. Как это ему удается делать такой прямой, ровный узел? Может, в Торонто есть служба по завязыванию галстуков и Габриель у них там числится в постоянных клиентах? А может, галстуки ему завязывает какая-нибудь крашеная блондинка с длиннющими ногтями, обожающая туфли на высоком каблуке?
Она решительно отпихнула карточку «Старбакса». К ее немалому удивлению, Габриель сунул карточку в карман. Лицо у него стало каменным.
— Я не собираюсь весь вечер играть в этот «карточный пинг-понг», — сердито бросил он. — А аннулировать грант невозможно. Эти деньги не от меня. Я просто связался с мистером Рендоллом, директором одной филантропической организации, и рассказал о ваших способностях.
— И о моей бедности, — себе под нос пробормотала Джулия.
— Мисс Митчелл, если ваши слова обращены ко мне, убедительно прошу произносить их с такой громкостью, чтобы мне было слышно.
Теперь уже глаза Джулии сердито вспыхнули.
— Сомневаюсь, профессор Эмерсон, что ваш поступок не нарушает регламента отношений между преподавателями и студентами. Вы передаете мне тысячи долларов, которые вам удалось облечь в форму гранта. Кстати, миссис Дженкинс говорила мне, что гранты на вашем факультете очень редки. Но, невзирая на эту официальную и благопристойную форму, по сути, вы пытаетесь меня купить.
Габриель резко выдохнул и сосчитал до десяти.
— Вас… купить? Поверьте, мисс Митчелл, у меня и в мыслях такого не было! Меня глубоко оскорбляют ваши беспочвенные утверждения. Если бы у меня был к вам определенный интерес, мне бы не понадобилось вас покупать.
Теперь во взгляде Джулии читалась открытая неприязнь. «Берегись!» — говорили ее глаза. Габриель заерзал на скамейке, что бывало с ним очень редко. Джулия торжествовала.
— Вы неправильно поняли мои слова. Я имел в виду, что никогда не хотел обращаться с вами как с вещью. Вы не из тех девушек, которых можно купить. Думаю, с этим утверждением вы спорить не будете.
Джулия бросила на него ледяной взгляд и отвернулась. Она смотрела на дверь и подумывала, не уйти ли ей прямо сейчас.
— Зачем вы так поступаете со мной? — шепотом спросил Габриель, не выдержав тягостного молчания.
— Как?
— Провоцируете меня.
— Я не… Я вас не провоцирую. Я констатирую факт.
— Однако ваша констатация очень смахивает на провокацию. Всякий раз, когда я пытаюсь поговорить с вами как обычный человек, вы меня провоцируете.
— Я помню, что вы мой профессор.
— Да, и к тому же — старший брат вашей лучшей подруги. Но неужели мы на некоторое время не можем послать к чертям все правила, все роли и быть просто Габриелем и Джулианной? Неужели мы не можем вести приятную беседу, наслаждаясь вкусной едой и уютной атмосферой этого места? Вам, наверное, невдомек, но сейчас я пытаюсь вести себя как обычный человек. — Исчерпав аргументы, Габриель вздохнул и закрыл глаза.
— Вы это серьезно?
Вопрос был вполне невинным и искренним, но, представив, каково другому услышать такое, Джулия инстинктивно зажала себе рот.
Габриель открыл глаза не сразу. Он открывал их медленно, как толкиеновский дракон. Он не поддался на новую провокацию. И пламя из ноздрей он не извергал. Пока.
— Итак, мисс Митчелл, вы настаиваете на официальном характере наших отношений. Хорошо, давайте проанализируем ваши слова и поступки с профессиональных позиций. Нормальная аспирантка, получив извещение о том, что ей выделен грант, была бы глубоко благодарна и приняла бы деньги. Так что, мисс Митчелл, извольте вести себя профессионально. Я мог бы скрыть свою причастность к гранту, но решил отнестись к вам как ко взрослому человеку, а не капризному подростку. Я решил не скрывать, что воздаю должное вашему интеллекту, и не стал нагромождать обман на обмане. И в то же время я принял все меры предосторожности, чтобы скрыть этот факт от нашего факультетского начальства. Филантропическая организация нигде не афиширует моего имени, а потому установить мою причастность невозможно. Эмерсон — фамилия достаточно распространенная. И даже если у вас появится бредовая мысль заявить о моей причастности, вам попросту не поверят. Зато репутацию себе вы здорово испортите. — Он достал айфон, открыл приложение «Блокнот» и стал что-то набирать.
— Я не собиралась… жаловаться, — неуверенным тоном начала Джулия.
— Могли хотя бы спасибо сказать.
— Благодарю вас, профессор Эмерсон. А теперь взгляните на ситуацию моими глазами. Возможно, вы и чувствуете себя Абеляром, но я не хочу играть роль вашей Элоизы. — Она принялась раскладывать ножи и вилки, добиваясь полной симметрии.
Однажды Габриель это уже видел, когда они ездили в «Гавань-60». Он отложил телефон и стал следить за ее движениями. На душе у него было муторно. Вдвойне муторно, если вспомнить о том, что едва не случилось в его душном библиотечном отсеке. Да, он был так захвачен очарованием мисс Митчелл, что рисковал разделить участь Абеляра. А Рейчел, узнав, что он соблазнил ее подругу, наверняка бы его кастрировала. К счастью, ему хватило самообладания, и потому его сравнение с Абеляром было не совсем точным.
— Я бы не позволил себе соблазнить аспирантку.
— В таком случае еще раз спасибо, — пробормотала Джулия. — И спасибо за ваш… дружеский жест с грантом, хотя я и не могу обещать, что возьму эти деньги. Конечно, для вас такая сумма — капля в море, но ее хватит, чтобы слетать домой на День благодарения, Рождество, весенние каникулы и на Пасху. Этого хватит еще на многое, чего я не могу себе позволить. В том числе и на мясные деликатесы.
— Зачем тратиться на самолетные билеты? Я думал, что теперь вы снимете себе более удобное жилье.
— Вряд ли я стану искать себе другую квартиру. Мне важнее побывать дома, увидеть отца. Других близких родственников у меня нет. Ни братьев, ни сестер. И я очень хотела повидать Ричарда, прежде чем он продаст дом и переедет в Филадельфию.
«Напрасно я тут играла в благородство. Я ведь могу не только повидать отца и Ричарда, но и навестить старый яблоневый сад… если там не срубили последние деревья. Интересно, кто-нибудь заметил мои инициалы, которые я вырезала на стволе?»
Габриель хмурился, на что было несколько причин.
— Значит, не появись эти деньги, вы бы не поехали домой?
Джулия покачала головой.
— Отец просил, чтобы я обязательно приехала на Рождество. Я хотела лететь самолетом, а не трястись в автобусе. Но в «Эр Канада» слишком кусачие цены. Мне было стыдно просить денег у отца.
— Теперь вам не придется просить у него денег. И трястись в автобусе тоже не придется. Никогда не стыдитесь принимать подарок, когда он вас ни к чему не обязывает.
— Вы повторяете слова Грейс. Она часто мне это говорила.
Габриель снова заерзал на скамейке и поскреб затылок.
— А от кого, по-вашему, я научился щедрости? Не от своей же родной матери.
Теперь Джулия выдержала его взгляд и даже не покраснела. Она убрала письмо с извещением, решив, что обязательно внимательно и всесторонне обдумает вопрос с грантом. Но делать это нужно в спокойной обстановке и в отсутствие профессора, иначе его магнитное поле, аура или что-то там еще мешают ей думать самостоятельно. Все попытки спорить с ним кончались ничем, заводя ее в тупик. В этом отношении (да и не только в этом) он был точной копией Пьера Абеляра: сексапильный, соблазнительный и чертовски сообразительный.
— И все же, несмотря на все мои усилия, вы продолжаете жить впроголодь?
— Габриель, у меня с моим желудком не самые нежные отношения. Если я чем-то занята, что-то меня увлекает, я просто забываю поесть. Когда грущу — тоже. И дело тут не в деньгах. Просто таков мой образ жизни. И пожалуйста, не надо себя корить. Вы тут ни при чем. — Она вновь взялась перекладывать ножи и вилки.
— Значит, вы… грустите? И часто?
Джулия медленно глотала пиво и не отвечала.
— Неужели это Данте делает вас столь несчастной?
— Иногда, — прошептала она.
— А в другое время?
Она вдруг улыбнулась. Тепло, по-домашнему.
— Мне не отойти от Данте. Его поэзия дарит мне минуты просто сумасшедшего счастья. Иногда после чтения «Божественной комедии» я чувствую, что занимаюсь тем, чем и должна. Я чувствую, что нашла свою страсть, свое призвание. Я уже не та робкая девчонка из Селинсгроува, которая впервые взяла в руки том Данте. Я могу не только наслаждаться его стихами. Я могу изучать его творчество и раскрывать красоту его стихов другим. Я знаю: это мне по силам. Тогда я начинаю чувствовать себя… значимой.
Она сказала больше, чем нужно. Джулия приписала это действию пива, выпитого на голодный желудок, и запаху хозяина свитера. Вот кровь и ударила ей в голову. Такое можно было сказать Рейчел. Даже Полу. Но только не ему.
Но Габриель лишь смотрел на нее, и взгляд его снова обрел теплоту.
— Да, вы застенчивы. Но застенчивость никогда не считалась пороком… Знаете, я даже завидую вашему энтузиазму, с каким вы говорили о Данте. Когда-то и я пылал таким же энтузиазмом. Но это было давно. Слишком давно. — Он снова улыбнулся ей и отвернулся.
— А кто такой М. П. Эмерсон? — спросила Джулия, наклоняясь к нему.
Теплый взгляд мгновенно превратился в два острых лазерных луча.
— На эту тему я предпочитаю не говорить.
Его тон не был жестким, но каждое слово дышало льдом. Джулия поняла, что коснулась чего-то запретного, какой-то не до конца зажившей раны. Или только-только покрывшейся коркой. А она своим вопросом содрала эту корку.
Она уже хотела извиниться за бестактный вопрос, как с ее губ сорвался другой, который, наверное, тоже не стоило задавать:
— Вы пытаетесь стать моим другом? Вы это хотели мне показать через грант и все остальное?
— Вам Рейчел подбросила эту мысль? — нахмурился Габриель.
— Нет. При чем тут Рейчел?
— Она считает, что нам с вами нужно подружиться. Но я скажу вам то же, что говорил ей: это невозможно.
Джулия с трудом проглотила комок в горле.
— Почему?
— Над нами висит дамоклов меч всевозможных правил и положений. Университетская бюрократия неистощима на запреты и ограничения. Профессорам запрещено дружить со студентами и аспирантами. И наоборот. Но даже если бы мы были просто Джулианной и Габриелем, сидящими за пиццей, вам и тогда не захотелось бы дружить со мной. Я — магнит, притягивающий грех, а вы — нет. — Он печально улыбнулся. — Как видите, ситуация безнадежная. «Оставь надежду, всяк сюда входящий».
— Я не верю в безнадежные ситуации, — прошептала Джулия, обращаясь к большой серебряной вилке.
— Аристотель говорил, что дружба возможна лишь между двумя добродетельными людьми. Стало быть, дружба между нами невозможна.
— Никто не является добродетельным до конца.
— Почему же? Вы вполне добродетельная девушка. — Габриель выразительно посмотрел на нее. В его взгляде было что-то похожее на искренний восторг. Восхищение. Было и еще что-то… невыразимо грустное.
— Рейчел мне говорила, что в «Лобби» вы числитесь среди VІР-персон, — быстро переменила тему Джулия.
— Что есть, то есть.
— Она преподнесла мне это как тайну. Почему?
— Почему вы так думаете? — спросил Габриель, которому не хотелось перескакивать с одной щекотливой темы на другую.
— Не знаю, иначе бы не спрашивала.
— Я бываю там регулярно, отсюда и VIP-статус. Хотя в последнее время я туда редко забредаю.
— А зачем вы вообще туда ходите? Танцевать вы не любите. Только чтобы выпить? — Джулия обвела глазами простой, но уютный интерьер ресторанчика. — Здесь ведь тоже можно выпить. И обстановка намного приятнее. У немцев есть такое слово — «gemütlich», что значит «уютный».
«И никаких „эмерсоновских шлюх“ поблизости», — мысленно добавила она.
— Нет, мисс Митчелл, обычно я прихожу в «Преддверие» не ради выпивки.
— Тогда зачем?
— Неужели не ясно? — Он поморщился и покачал головой. — Впрочем, для такой, как вы, наверное, нет.
— Что значит «для такой, как вы»?
— Это значит, что вы не представляете, о чем спрашиваете. — Он не произносил слова, а сердито выплевывал их. — Если бы представляли, то не стали бы донимать меня подобными вопросами. Хотите знать, зачем я туда хожу? Извольте. Я туда хожу, чтобы искать женщин, с которыми можно потрахаться. Вот так-то, мисс Митчелл. Что, теперь довольны? — прорычал он.
Джулия втянула в себя воздух и задержала дыхание. Она сидела так, пока не взбунтовались ее легкие. Тогда она выдохнула и покачала головой, словно услышанное было наваждением:
— Почему я должна быть довольна? Мне больно это слышать. Я не только про душевную боль. У меня даже живот схватило. Вам этого не понять.
Габриель заложил руки за голову. Он злился не на Джулию, а на себя. Ему было очень стыдно. Часть его личности сделала это намеренно, чтобы оттолкнуть Джулию. Эта часть хотела предстать перед ней без всяких фиговых листков, показать профессора Эмерсона таким, какой он есть: мрачным, порочным созданием, вытащенным на свет добродетелью Джулии. Услышав это, она должна была бы бежать от него без оглядки.
Эта часть называлась его подсознанием и заставляла Габриеля действовать странно, даже дико и в высшей степени непрофессионально. Его сознание никогда бы не позволило произнести подобные слова вслух, особенно в присутствии аспирантки. Пусть это правда. Не каждую правду нужно предавать гласности. И здесь Джулия провоцировала его. Она словно сдирала с него профессорский глянец. Медленно, кусок за куском. Он не понимал, как это ей удается.
Легко оправдываться, когда тебя обвиняют во всех смертных грехах. Когда кричат, что ты оказался совсем не тем, за кого себя выдавал. Но Джулия просто смотрела на него, и в ее глазах не было ничего, кроме глубокого сожаления.
— Простите меня, — тихо сказал он. — Представляю, как противно вам было это слышать. Но иной реакции я от вас не ожидал. Я должен вызывать у вас отвращение. Вас должно отталкивать от меня. Всякий раз, когда я рядом, я только порчу вас.
— У меня нет такого ощущения.
— Вам просто оно не знакомо. А когда вы поймете, что это такое, будет слишком поздно. Адам с Евой тоже не понимали, что они потеряли, пока их не изгнали из рая.
— Кое-что об этом я знаю, — почти шепотом возразила Джулия. — И не из мильтоновского «Потерянного рая».
Неизвестно, куда бы завел их дальнейший разговор, но он был прерван появлением Кристофера, принесшего пиццу и салат. Габриель взял на себя роль хозяина. Он сам наполнил тарелку Джулии, следя за тем, чтобы ей достались самые вкусные кусочки.
Ели молча. Джулия вспоминала их первую совместную трапезу в «Гавани-60». Тогда они тоже молчали. В это время Кристофер включил музыкальный центр. Зал наполнился настолько светлыми и мелодичными звуками песни, что Джулия отложила вилку и превратилась в слух.
Габриель тоже перестал есть. Он слушал, а затем стал тихо подпевать. Песня говорила об аде и рае, о пороках и добродетелях.
Джулию поразило, что сейчас звучит именно эта песня, а не какая-то иная. Ведь Кристофер мог выбрать другую станцию или вообще не включать радио. Если это совпадение, то уж очень странное. Не менее странным было и то, что Габриель, оказывается, умеет петь.
— Какая чудесная песня. Как она называется?
— «You and Me» — «Ты и я». Это песня Мэтью Барбера. Он канадец, пишет песни и сам их исполняет. Кстати, там поется о добродетели и пороке. Добродетель для вас, ну а порок, естественно, для меня.
— Песня красивая, но грустная.
— Я всегда питал слабость ко всему красивому и грустному… Кстати, мисс Митчелл, время идет, а я так и не услышал от вас ни слова о плане вашей диссертации. — При этих словах Габриель надел на лицо маску профессора Эмерсона.
Джулия отодвинула тарелку и стала излагать основную идею диссертации. Она рассказала о противопоставлении двух пар — Паоло с Франческой и Данте с Беатриче. Но сказать о своем желании помочь паре грешников вырваться из Ада она не успела. У профессора Эмерсона зазвонил мобильный телефон.
Ей понравился рингтон — звон лондонского Биг-Бена. Габриель поднял палец, прося Джулию помолчать, пока он смотрит, кто ему звонит в столь поздний час.
— Простите, на этот звонок я должен ответить. — Он встал, быстро отошел на несколько шагов и нажал кнопку ответа. — Да, Полина. — Он перешел в соседнее помещение, но Джулия и там слышала его голос: — Что случилось? Где ты?
Дальнейшего разговора она не слышала. Она продолжила есть, запивая пиццу пивом. Кто же такая эта Полина? И почему он так встревожился, узнав, что она ему звонит? А может, М. П. Эмерсон и есть Полина? Возможно, его бывшая жена. Впрочем, инициалы М. П. могут быть и вымышленными. Могут быть неким кодом, смысл которого известен только Габриелю.
Габриель вернулся минут через пятнадцать. Он был бледен, сильно взволнован и едва не дрожал.
— Простите, я должен вас покинуть. Я за все заплатил и попросил Кристофера вызвать такси, когда вы закончите.
— Я и пешком дойду, — возразила Джулия, нагибаясь за сумкой.
— Ни в коем случае. Янг-стрит не то место, где девушке рекомендуется гулять ночью одной. — Он положил на стол сложенную купюру: — Этого хватит на такси и еще на какое-нибудь лакомство, если вам будет мало. Ужинайте спокойно и обязательно возьмите с собой все, что не сможете съесть.
— Мне стыдно брать эти деньги, — сказала Джулия, косясь на купюру.
— Джулианна, о стыде мы поговорим в другой раз. — (Видя, в каком он состоянии, она решила не спорить.) — Извините, что вынужден так спешно вас покинуть. Я…
«Кто же эта чертова Полина, если от профессорской самоуверенности не осталось и следа? Ведь ему сейчас плохо. Мучительно плохо».
Это был порыв, но совершенно искренний. Джулия протянула ему руку и была удивлена, когда он стиснул ее пальцы. Кажется, он даже был благодарен ей за этот жест поддержки. Габриель забыл, что торопится. Он гладил ей пальцы. Движения были очень знакомыми, словно он делал это в тысячный раз и словно она принадлежала ему.
Потом он поднес ее руку к губам и прошептал:
— «Как стоек запах крови; не хватит благовоний аравийских, чтоб эту ручку надушить», — прошептал он. Габриель трепетно поцеловал Джулии руку, но его взгляд был устремлен на свою ладонь. — Спокойной ночи, Джулианна. Увидимся в среду… если я буду здесь.
Ошеломленная Джулия кивнула. Выскочив из зала, Габриель бросился бежать. Она только сейчас спохватилась, что забыла вернуть ему свитер. Под пятидесятидолларовой бумажкой она обнаружила карту «Старбакса» и записку, торопливо набросанную на обороте конверта:
Дж.!
Неужели вы думаете, что я так легко сдамся?
Никогда не стыдитесь принимать подарок, если он вас ни к чему не обязывает.
Мой вас точно ни к чему не обязывает.
Ваш Габриель.
