Глава пятьдесят седьмая
Пока Джулия сосредоточенно занималась семинарами и дорабатывала текст своей лекции, Габриель побывал у уролога на послеоперационном обследовании и пятого декабря вылетел в Нью-Йорк.
Едва приехав в отель «Риц-Карлтон» и переступив порог своего номера, он сразу же понял, какую ошибку допустил. Ему нужно было взять Джулию с собой. Великолепная просторная кровать сегодня будет холодной. Габриель терпеть не мог спать один. Это всегда напоминало ему о времени разлуки с Джулией – воспоминания из разряда самых ненавистных.
Из номера он позвонил Лючии Барини на ее кафедру в Колумбийском университете, затем адвокату отца. После деловых звонков он набрал номер Джулии. К его досаде, телефон жены был переключен на голосовую почту.
– Джулианна, я уже в Нью-Йорке. Остановился в отеле «Риц-Карлтон», номер четыреста одиннадцать. Вечером я обедаю с Келли, затем вернусь в номер и позвоню тебе. Я люблю тебя.
Сегодня ему особенно хотелось услышать голос Джулии. Оставалось терпеливо ждать вечернего разговора. А пока он готовился к встрече со сводной сестрой.
В ресторане «Трайбека-грилл» его провели к столику, за которым сидела светловолосая женщина заметно старше его. У нее были такие же синие глаза.
– Я Келли, – представилась она, встала и протянула ему руку.
– Габриель Эмерсон, – сказал он, неуклюже пожимая ее руку.
В глазах Келли блеснули слезы.
– Как ты здорово похож на него.
– На кого?
– На отца.
Габриель поспешно убрал руку.
– Извини. – Келли заставила себя улыбнуться. – Прошу садиться. – Она тоже села и вытерла глаза салфеткой. – Увидев тебя, я испытала настоящий шок. Ты выглядишь совсем как отец в молодости. Кстати, сколько тебе лет? Надеюсь, мой вопрос тебе не кажется бестактным?
– Тридцать пять.
– Я помню свои тридцать пять. Не стану разыгрывать из себя застенчивую девочку и заставлять тебя угадывать мой возраст. Мне сорок девять.
Габриель кивнул. Его рот будто сам собой открывался и закрывался. Он пытался подобрать слова для начала разговора и не мог. Неловкость момента сгладил подошедший к столику официант.
Они заказали напитки, в ожидании которых болтали о разных пустяках. Потом, когда официант принимал заказ на еду, оба не могли дождаться, когда он уйдет.
– Я очень рада тебя видеть, – сказала Келли, подаваясь вперед. – Спасибо, что принял мое приглашение.
– Не за что, – ответил Габриель, пытаясь улыбнуться.
– Я должна перед тобой извиниться.
Его улыбка мигом исчезла.
– За что?
– Я уже писала об этом в письме. Мне нужно было бы увидеться с тобой сразу, как я узнала о твоем существовании. Я должна была бы подумать о тебе, а не о том, как ублажить собственную мать.
Габриель вертел в руках вилку.
– Это было давно. Как получилось, так и получилось.
– Спасибо за понимание. Моя мать знала, но никогда о тебе не говорила. Даже после смерти отца. Она не могла простить ему любовницу.
Габриель заметно напрягся:
– Значит, до смерти отца и оглашения завещания вы… ты обо мне не знала?
– Нет. Но я знала твою мать. Мне больно слышать, что ее уже нет в живых. – Келли с сочувствием посмотрела на сводного брата.
– Спасибо. – Габриель выпрямился. – Она умерла очень давно. Мне тогда было девять лет. Но меня усыновили замечательные люди.
– Майкл говорил мне. От него я узнала, что наш отец очень гордился тобой и твоими успехами.
– Что? – удивленно вскинул брови Габриель.
– Разве ты об этом не знал?
– Нет. Мы уехали из Нью-Йорка незадолго до смерти моей матери. После этого я не виделся с вашим отцом.
Габриель понимал, что слово «вашим» могло задеть Келли, но оно вырвалось само собой. Впрочем, чем больше он думал над услышанным, тем больше сумятицы возникало у него в голове.
– Ни одной встречи. Ни одного телефонного звонка. Ни одного письма, – добавил он, скрипнув зубами.
– Мне очень тяжело это слышать. После разговора с Майклом я думала, что отец поддерживал какую-то связь с тобой. – Келли задумчиво потягивала вино. – Майкл мне рассказывал, что наш отец знал о семье, которая тебя усыновила. Он знал о твоей учебе в Принстоне и Гарварде. На протяжении ряда лет ты был постоянной темой разговоров отца и Майкла.
– Если отец настолько интересовался моей жизнью, что обсуждал ее со своим адвокатом, почему тогда не позвонил мне? Почему не написал? Или у него был… ограниченный интерес?
Келли разглядывала рисунок на скатерти.
– Пожалуй, я смогу ответить на твой вопрос. Отец был из тех людей, которые принимают решение раз и навсегда. Никаких пересмотров. – Келли понимала язык тела, и жесты Габриеля сказали ей многое. – Чувствую, я только расстраиваю тебя этим разговором.
– Я приехал сюда за ответами, – отрывисто произнес Габриель. – Я знал, что меня ждет тяжелый и неприятный разговор.
– Не буду тебя разуверять. Так ты видел отца?
– В раннем детстве. Всего несколько раз.
– Но после отъезда из Нью-Йорка ты попал в Пенсильванию и рос там?
– Мне повезло. Женщина, усыновившая меня, работала волонтером в больнице, где умерла моя мать.
– А что же родственники твоей матери? – (Габриель поморщился и промолчал.) – Я не собираюсь допытываться, – сказала Келли. – Просто есть моменты, которые меня удивляют. Я несколько раз видела твою мать, и мне показалось, что у нее очень хорошие отношения со своими родителями. Поэтому меня и удивило, что они не взяли тебя к себе.
– Дед с той стороны умер еще до моего рождения. Бабушка разозлилась на мою мать за связь с женатым мужчиной и рождение внебрачного ребенка. Когда мать умерла, бабушка заявила службе социальной опеки, что не сможет меня взять. Тогда моя приемная мать позвонила моему отцу. Он тоже от меня отказался. Если бы не семья Кларков, я бы остался в приюте. – Габриеля передернуло.
– Прости, что затрагиваю такие болезненные для тебя темы, – сказала Келли. – Представляю, сколько тебе пришлось пережить.
– Так ты знала мою мать? – спросил Габриель, поспешив сменить тему.
– Она работала секретаршей в фирме моего отца. Молодая, симпатичная девушка. Я иногда приходила к отцу на работу, и она приветливо меня встречала. Мне она очень нравилась. А потом… наверное, это было время, когда ты родился или чуть позже… между родителями начались ссоры. Причину ссор я не знала и обрадовалась, когда в семье снова наступил мир. Однако через несколько лет наша мать вдруг ушла от отца и стала жить вместе со своими родителями на Лонг-Айленде. Разрыв длился месяцев шесть. Потом они помирились, и мать вернулась на Манхэттен. Конечно, это лишь мои предположения, но мне почему-то кажется, что разрыв каким-то образом был связан с тобой. Однажды я подслушала их ссору. Мать в чем-то упрекала отца и несколько раз повторила слова «тот ребенок». Мы с Одри тогда и понятия не имели о тебе и решили, что родители ссорятся из-за меня или нее.
Габриель сидел с плотно сжатыми губами.
– Сколько лет тебе было, когда твои родители разъехались?
– Сейчас вспомню. – Келли подняла глаза к потолку. – Думаю, года двадцать три.
– Значит, мне было девять. Как раз в это время мы уехали из Нью-Йорка.
– Возможно, моя мать поставила отцу ультиматум и потому твоя мать решила уехать.
– А ты потом никогда не спрашивала свою мать о причинах этих ссор?
Глаза Келли округлились от ужаса.
– Ни в коем случае. Родители никогда не посвящали нас в причины своих ссор. Знаешь, у меня бы не хватило смелости спросить. Даже потом, когда я стала совсем взрослой.
– Ты можешь поподробнее рассказать о моей матери? – попросил Габриель.
Келли задумчиво разглядывала тарелки, рюмки, скатерть.
– Красивая, очень приветливая. Она была молода и полна жизни. Моя мать – совсем другой типаж. Ее занимало продвижение по социальной лестнице, статус. Иногда мне с ней было очень трудно. А у твоих родителей была весьма существенная разница в возрасте. Не знаю, понимал ли ты это тогда. Отец родился в тысяча девятьсот тридцать шестом году. Скорее всего, твоя мать была лет на двадцать его моложе.
– Думаю, что так. Расскажи мне об отце.
– Я любила его, но он всегда много работал. Для меня был праздник, когда мы с ним гуляли по городу. А по субботам он любил готовить блины на завтрак, и я помогала ему. Если он и не был очень хорошим мужем, то был очень хорошим отцом.
– Однако твоя мать все равно его любила.
– Конечно. – (Габриелю показалось, что эта фраза задела Келли.) – Он был красивым, обаятельным мужчиной. Очень успешным. Добавь к этому превосходное чувство юмора. Не стану скрывать: он волочился за женщинами. Как бы странно это ни звучало, но он обожал мою мать.
В глазах Келли снова заблестели слезы. Ей понадобилось несколько минут, чтобы совладать с эмоциями и нахлынувшими воспоминаниями.
– Видишь, я тоже расстроил тебя своими расспросами, – уже гораздо мягче сказал Габриель.
Келли взмахнула бумажным платком и вытерла глаза:
– Для нас было настоящим шоком узнать, что отец имел любовницу и что у нас есть сводный брат. Одри до сих пор не оправилась от этого шока.
– А ты?
Келли попыталась улыбнуться:
– Я стараюсь следовать тому, о чем говорю своим маленьким пациентам и их родителям. Человек не может целиком контролировать свою жизнь со всеми ее превратностями. Но зато мы можем управлять нашими реакциями на эти превратности. Я могла бы злиться на мать, обвинять ее в жестокосердии, упрекать в том, что она знала о тебе и скрывала от меня твое существование. Но я избрала другой путь: простила родителей и себя и с тех пор стараюсь, чтобы моя нынешняя жизнь была лучше. – Келли опустила голову, разглядывая свои руки, застывшие на коленях. – Мне всегда хотелось, чтобы у меня был брат. Только я никак не ожидала, что ты окажешься настолько моложе меня.
– Не знаю, нужно ли тебе мое сочувствие. Но я искренне сожалею, что встреча моих родителей… попортила жизнь тебе и твоей сестре.
Их глаза встретились.
– Спасибо, Габриель. Самые жуткие ситуации почему-то порождают самые удивительные чудеса. Разве не чудо, что после стольких лет мы сидим с тобой за одним столом? Насколько я знала отца… уверена, он заботился о твоей матери и о тебе. Иначе он не стал бы следить за твоей жизнью и не включил бы тебя в завещание.
– А вот я не уверен, – сказал Габриель, отодвигая тарелку.
– Если бы ты не был дорог отцу, он бы не ссорился с моей матерью. Мы с ранних лет знали, что отцу очень хотелось сына. Но мать заявляла, что двоих детей с нее достаточно и больше рожать она не собирается.
Келли склонилась над тарелкой. Как и Габриель, она почти не притрагивалась к заказанному блюду.
– Жаль, что отец редко виделся с тобой. Конечно, тогда бы нам с Одри досталось меньше отцовского внимания. Но я бы не стала сердиться на тебя, – добавила она, грустно улыбаясь.
– Значит, Одри не желает и слышать обо мне?
– Одри сразу заняла сторону нашей матери, – вздохнула Келли. – В тебе она видит… золотоискателя.
– Я не хотел принимать свою долю наследства, – резко произнес Габриель. – Я взял эти деньги только потому, что моя приемная семья и я сам… словом, мы оказались в тяжелом положении.
– Я ничуть не сожалею, что мы не получили всех денег. – Келли потрепала Габриеля по руке. – Отец жил так, как жил, и какие-то из его поступков имели последствия для всех нас. Но ни его, ни наших матерей уже нет в живых. Настало время простить их всех и двигаться дальше. Ты не сделал нам ничего плохого. Ведь ты мог бы судиться за бо́льшую долю наследства. Ты мог бы появиться на оглашении завещания и шокировать мою мать. Ты мог бы созвать пресс-конференцию или дать интервью какому-нибудь таблоиду. Но ты не сделал ничего подобного. Твои поступки доказывают, что у тебя есть характер. Это одна из причин, почему мне захотелось встретиться с тобой. Думаю, эту встречу нам устроил Бог. – Произнеся последнюю фразу, Келли настороженно посмотрела на сводного брата.
Габриель заморгал:
– Моя жена тоже склонна так думать. Она во всем видит руку Провидения.
Келли допила вино:
– Я склонна согласиться с ней. Прости за любопытство, но что заставило тебя написать Майклу?
– Вряд ли мною руководило Провидение. Хотя, может быть, и оно, – добавил Габриель, играя бокалом с водой. – Боюсь, мое любопытство имело в основном практический характер. Мы с женой подумываем о детях. Вот мне и захотелось узнать о здоровье моих родителей и их родственников.
– На эти вопросы мне ответить легче. Отец умер от сердечного приступа. Он был трудоголиком, а до своего здоровья руки не доходили. Спортом он не занимался, за диетой не следил и ел все, что нравилось. Вряд ли высокий уровень холестерина был у него наследственным, но утверждать на сто процентов не возьмусь. У нас с Одри такой проблемы нет. Что же касается дедушки и бабушки с отцовской стороны, они дожили до преклонного возраста и умерли, как говорят, от старости. Ты слышал о них?
– Вообще ничего. Я даже не знаю их имен.
Лицо Келли погрустнело.
– Как жаль. Мы ими очень гордились. Дедушка, как и ты, был профессором. Он преподавал литературу эпохи романтизма.
– Как его звали?
– Бенджамин Шпигель.
Габриель подскочил на стуле:
– Бенджамин Шпигель? Профессор Бенджамин Шпигель?
– Да. Тебе знакомо его имя?
– Конечно. Он же был ведущим американским специалистом по эпохе немецкого романтизма. В аспирантуре мы изучали его труды. – Габриель поскреб подбородок. – И этот человек… мой дед?
– Да.
– Но ведь он был… – Габриель не договорил. Лицо его выражало неподдельное изумление.
Келли, внимательно наблюдавшая за сводным братом, слегка улыбнулась:
– Да, Габриель. Он был евреем.
Габриель не скрывал своего замешательства.
– Я и не подозревал, что наш отец – еврей. Мать об этом никогда не говорила.
– Я, конечно, не знаю, почему она тебе не сказала. Тут вообще не все так просто. У нашего отца еще в юности произошел крупный разлад с дедом. Он изменил фамилию, став Дэвисом, порвал с родительской семьей и отринул свои еврейские корни. К тому времени, когда он женился на моей матери… это было в тысяча девятьсот шестьдесят первом году… он называл себя агностиком. Так что иудаизмом в нашей семье и не пахло.
Габриель сидел молча, но его мозг лихорадочно работал.
– Надо же, Бенджамин Шпигель, – прошептал он. – Я до сих пор восхищаюсь его работами.
– Дед был хорошим человеком. Думаю, ты знаешь, что в Штаты он приехал в двадцатые годы. А в Германии он был раввином. В Колумбийском университете его горячо любили. Его имя носит одно здание. Учреждено несколько Шпигелевских стипендий. Когда он умер, наша бабушка Мириам создала в Нью-Йорке благотворительную организацию. Я вхожу в ее совет. И не только я, но и несколько наших двоюродных братьев и сестер. Если захочешь примкнуть к нам, мы будем только рады.
– А чем занимается организация?
– Мы заботимся о повышении грамотности учащихся городских школ Нью-Йорка, стремимся пробудить у них интерес к чтению. Распространяем по школам книги и другие необходимые пособия. Помимо этого, мы финансируем лекции в Колумбийском университете и в бывшем храме деда. Мы с Джонатаном всегда ходим на эти лекции. – Она улыбнулась. – Мы привыкли относить себя к пресвитерианскому крылу реформистского иудаизма.
Габриель тоже улыбнулся:
– Я и не подозревал, что у меня есть немецкие и еврейские корни. Думаю, моя мать происходила из семьи потомков англичан.
– Если спуститься по стволу генеалогического древа на несколько поколений вниз, то обнаружишь немало удивительного. Многие изумились бы, узнав, кем были их предки. Поэтому любая расовая и религиозная ненависть – величайшая глупость. Так или иначе, но все человечество – это одна семья.
– Согласен.
– Раз ты занимаешься литературой, думаю, ты не откажешься когда-нибудь прочесть цикл лекций в Колумбийском университете.
– Спасибо за великодушное приглашение. Вот только специализация у меня достаточно узкая. Я занимаюсь творчеством Данте.
– Судя по книгам в библиотеке деда, он был человеком широких интересов. Уверена, что там есть и книги Данте.
– А мое участие в этом фонде не шокирует… ваших родственников? – спросил Габриель, вытирая салфеткой губы.
Сапфировые глаза Келли сердито вспыхнули, отчего она стала похожа на львицу.
– Они и твои родственники. И если кто-то осмелится возражать… – Келли не договорила и поморщилась, словно предвидя, что возражения будут, и весьма бурные.
– За исключением Одри, думаю, остальные будут рады твоему участию.
– В таком случае сообщи членам совета, что я почту за честь войти в него, – сказал Габриель и слегка поклонился.
Келли подозвала официанта, попросив унести ее тарелку.
– Смотрю, ты тоже не притронулся к еде, – вздохнула она.
– Да как-то не хочется есть.
Габриель попросил забрать и его тарелку и заказал кофе.
– Я так расстроила тебя своим рассказом?
– Нет… Просто мне нужно свыкнуться с тем, что я услышал. – У него вдруг вспыхнули глаза. – Узнать, что профессор Шпигель – мой дед. Представляешь, какой приятный сюрприз? – Он широко улыбнулся.
– Мне хочется познакомить тебя с тетей Сарой. Она самая младшая из сестер отца. Она бы много порассказала тебе и о своих родителях, и о твоих дядьях и тетках. Удивительная женщина. Очень светлая, с ясным умом. – Келли о чем-то задумалась, потом спросила: – Скажи, а твоя мать когда-нибудь объясняла, почему назвала тебя Габриелем?
– Нет. Мое второе имя – Оуэн, в честь нашего отца.
В глазах Келли появилась ирония.
– При рождении ему дали имя Отниель. Скажи спасибо, что еще до твоего рождения он превратился в Оуэна.
– А мое имя для тебя что-то значит? – спросил Габриель, с нетерпением дожидаясь ответа.
– Пожалуй, нет. Если не считать одного эпизода. Когда Одри была подростком, родители на день рождения подарили ей щенка. Она решила назвать пса Габриелем. Отец вдруг рассвирепел и потребовал, чтобы она выбрала другое имя… Знаешь, я ведь только сейчас об этом вспомнила. Между родителями тогда вспыхнула ссора… В конце концов сестра назвала щенка Годфри. Дурацкое имя для шпица. Впрочем, шпицы вообще не блещут умом. Мы с Джонатаном любим лабрадоров.
Габриель молчал, не зная, как реагировать на услышанное.
– В моем свидетельстве о рождении имя отца вообще не значится. Я и фамилию получил материнскую.
Его слова заметно смутили Келли.
– Это для меня не новость. Когда мать и сестра решили оспорить завещание, твое свидетельство о рождении… точнее, отсутствие в нем имени отца… было их главным аргументом. Но отец успел документально засвидетельствовать, что ты являешься его сыном. Там же он свидетельствует, что это он убедил твою мать не указывать его имени в свидетельстве о рождении. Уж не знаю, какими обещаниями он этого добился, но твоя мать согласилась. И знаешь, потом он жалел, что так поступил. Он даже чувствовал себя виноватым. – (Габриель удивленно хмыкнул.) – Мне думается, он испытывал нечто большее, чем чувство вины. Вот, взгляни.
На стол, рядом с пустой кофейной чашкой, легла старая фотография. Это был снимок Габриеля и его матери. Габриель прикинул свой тогдашний возраст. Наверное, ему было лет пять.
– Я не помню этой фотографии. Где ты ее нашла?
– В коробке, которая стояла в отцовском шкафу. После смерти матери коробка перекочевала ко мне. Я стала ее разбирать и заметила… Внутренние стенки и днище коробки были отделаны тканью, и на одной стенке ткань оказалась надорвана. Я сунула руку и нашла этот снимок. Скорее всего, отец устроил подобие тайника и прятал фото от моей матери.
– И что мне теперь делать с этим снимком? – растерянно спросил Габриель.
– Возьми себе. У меня для тебя есть еще кое-что.
– Может, не стоит?
– Ты ведь даже не знаешь, о чем я говорю. Ты читаешь по-немецки?
– Да.
– Вот и отлично, – засмеялась Келли. Смех у нее был негромкий и мелодичный. – Я немного знаю немецкий, поскольку отец часто произносил немецкие слова и фразы. Но читать по-немецки не могу, а потому книги деда просто лежат у меня мертвым грузом. Отцовские запонки, как понимаешь, мне тоже не нужны. Ты меня очень обяжешь, если возьмешь все это. Прежде всего книги. Учитывая размеры нашей квартиры и количество вещей, ты сделаешь настоящую мицву.
– Мицва, – повторил Габриель. – Благодеяние.
Официант принес кофе.
– Прости, что столько времени заняла собой, – сказала Келли. – Все говорю и говорю. Даже не спросила про твою жизнь и твою жену. Надеюсь, в следующий раз ты познакомишь меня с ней.
– С удовольствием. – Габриель все-таки заставил себя улыбнуться. – Ее зовут Джулианна. Сейчас она учится в докторантуре Гарварда.
– Какое прекрасное имя. И давно вы женаты?
– С января.
– Так вы еще новобрачные! Можешь показать ее снимок?
Габриель вытер руки и достал свой айфон. Перелистав фотографии, он выбрал одну из самых последних: Джулия за письменном столом в его домашнем кабинете. Габриель инстинктивно погладил изображение по щеке, затем передал телефон сестре.
– Наверное, ты очень сильно ее любишь, – сказала Келли, разглядывая снимок.
– Да.
– Какая она молоденькая.
Габриелю едва удалось не нахмурить брови.
– Да, она моложе меня.
– В моем возрасте вы все кажетесь мне молодыми, – усмехнулась Келли. Она уже собиралась вернуть айфон Габриелю, но потом вгляделась в снимок и коснулась пальцами экрана, чтобы увеличить изображение. – А что это у тебя на столе? – спросила она, указывая на небольшой черный предмет.
– Паровоз. В детстве я любил с ним играть. Джулия решила, что из него выйдет отличное пресс-папье.
Келли снова взглянула на снимок.
– Чем тебя заинтересовал этот паровоз? – удивился Габриель.
– Очень знакомая игрушка.
– Знакомая?
– У нашего отца в детстве был целый игрушечный состав. Я застала лишь паровоз и два вагона: пассажирский и товарный. Отец хранил их в шкафу. Однажды паровоз исчез. Одри это заметила и спросила отца. Он ответил, что паровоз разбился. Мы с сестрой не поверили. Как железная игрушка может разбиться? А ты помнишь, откуда у тебя твой паровоз?
– Нет. Он у меня всегда был.
– Интересно, – прошептала Келли.
– Почему?
– В детстве отец очень любил играть этим паровозом. На днище он нацарапал свои инициалы. – Келли многозначительно взглянула на Габриеля. – Когда вернешься домой, обязательно посмотри. Меня просто любопытство заело.
– А что это изменит?
– Инициалы – доказательство того, что отец подарил тебе свою любимую игрушку. Повторяю, паровоз был ему очень дорог. Он бы не стал просто так отдавать тебе столь значимую для него вещь. Получается, что и ты много значил в его жизни. – Келли вернула Габриелю айфон.
– Мне в это трудно поверить.
– Попробую тебе объяснить. – Келли размешала кофе и вынула ложечку из чашки. – Я хорошо знала нашего отца. Я долго жила с родителями. Могу тебе сказать: отец был сложным человеком. Противоречивым, порывистым. Но он не был жестоким. Ему пришлось выбирать между двумя семьями. Я не стану говорить, что он сделал правильный выбор. Но если бы он был сильнее духом, если бы моя мать умела прощать… возможно, события развивались бы по-другому. Возможно, вам не понадобилось бы уезжать из Нью-Йорка. Отчасти это напоминает мне библейскую историю Агари и Измаила. Похоже, моя мать сыграла роль Сарры, хотя ее и звали Нэнси. Я склоняюсь к мысли, что отец любил тебя. Он заботился о тебе. Пусть издали, но он следил за тобой и изменил завещание, включив тебя в число наследников.
– И в это мне тоже трудно поверить, – холодно возразил Габриель.
– Почему? Такое вполне возможно. Он ведь не был чудовищем. И потом… «Есть многое на свете, друг Горацио, чего не знают наши мудрецы».
– «Гамлет», – буркнул Габриель, узнав знакомые слова.
– Хочется думать, что дед гордился бы нами обоими. Ты учился в Гарварде, я – в Вассаре. – Келли улыбнулась. – А твоя жена… Джулианна – она верующий человек?
Габриель убрал старую фотографию во внутренний карман пиджака.
– Да. Она католичка. И вера не является для нее чем-то формальным. Она старается жить сообразно заповедям.
– А ты?
– Перед женитьбой я принял католичество. Я тоже верующий, если ты это имела в виду.
– Кажется, католиков в совете фонда у нас еще не было. Ты станешь первым. – Келли подозвала официанта и попросила принести счет. – Дождемся, когда наша родня узнает, что теперь у нас есть католическое крыло реформистского иудаизма.
* * *
«Я сделал ошибку, – нехотя признался Габриель, когда номер Джулии включился на прием голосовых сообщений. – Мне не следовало ехать сюда без тебя».
«Джулианна, я хочу, чтобы ты не выключала свой телефон. Тогда я смогу обнять тебя, пусть и на расстоянии. Сейчас первый час ночи. Недавно я вернулся в отель после обеда с Келли».
«Прости, что не смог позвонить раньше. Наш разговор оказался более долгим, чем я ожидал. Келли – очень милая женщина. Как всегда, ты оказалась права. Удивительно, но ты всегда оказываешься права». (Медленный выдох.)
«Картина воспоминаний об отце, нарисованная Келли, очень сильно отличается от того, что помню я. У меня не хватило смелости сказать ей, что обожаемый ею отец бил мою мать». (Вздох.)
«Очень жаль, что тебя нет рядом. К концу обеда я начал сомневаться в своих воспоминаниях. И в себе самом».
«Выполни мою маленькую просьбу. Возьми игрушечный паровоз, что стоит у меня на письменном столе, и посмотри, нет ли на его днище каких-нибудь инициалов. Это важно».
«Мне придется немного задержаться. В пятницу Келли хочет познакомить меня с одной из моих теток. Таким образом, я не смогу вернуться раньше субботы. Не скажу, чтобы я был очень рад этому, но уж лучше закончить все дела разом и не растягивать их во времени».
«Когда получишь это сообщение, позвони мне. В любое время. Apparuit iam beatitudo vestra. Я люблю тебя».
Габриель швырнул мобильник на широкую, пустую кровать.
Его мысли без конца возвращались к недавнему разговору со сводной сестрой. Многое из сказанного ею удивляло его. Она знала доброго, любящего отца. У Габриеля не раз возникало ощущение, что у них с Келли были разные отцы, совершенно непохожие один на другого.
В какой-то мере ему стало легче. Он получил ответы на часть вопросов, хотя эти ответы вызвали у него новые вопросы. Самым приятным было узнать, чей он внук. При мыслях о деде у него теплело в груди.
«Помимо сестры, у меня есть хотя бы еще один кровный родственник, которым я могу гордиться».
Жаль, что он сейчас не мог перенестись домой, лечь рядом с сонной Джулианной и рассказать ей обо всем. Как здорово было бы оказаться в ее объятиях и стереть этот день. Он допустил колоссальную ошибку, решив ехать сюда один. Естественно, что и последствия этой ошибки он был вынужден расхлебывать в одиночку.
Ругая себя, Габриель поплелся в душ, надеясь с помощью горячей воды освежить себе мозги. Потом он намеревался продолжить чтение материнского дневника. Может, он найдет там правду об отношениях своих родителей?
