21
ОЛИВИЯ
Если у меня и была слабая надежда уснуть, она угасла.
«Проклятие! Я только что призналась Кэшу в любви!»
Типа того. Было это дешевой уловкой? Проявлением трусости? Возможно. Но по крайней мере, Кэш узнал главное до того, как вступить в схватку с бандитами. Я ведь хотела этого — чтобы он знал. А что будет со мной — теперь пофигу.
Но не от этого у меня в душе такой фейерверк эмоций. А от слов Кэша: «Если я скажу, что люблю тебя, то это потому, что так и есть, а не потому, что ты ждешь ответного признания».
Он сказал, что любит меня? Или что если бы любил, то сказал бы все как есть? Или просто дал мне некоторые основания думать, что тоже меня любит?
Что за черт!
Чем дольше я об этом думаю, обсасывая каждое слово, тем больше запутываюсь.
Одеваюсь на автопилоте, быстро провожу расческой по волосам, пинком открываю дверь и спускаюсь по лестнице. В доме тихо, поэтому я стараюсь не шуметь. Мама встает рано, очень рано. Она любит проводить утро спокойно. А тут я — уже очко не в мою пользу. Одного моего присутствия достаточно, чтобы разбудить медведя.
— Кто тебя одевал? Шестилетка? У тебя кофта наизнанку.
Оглядываю себя, и — о ужас! Действительно, футболка надета наизнанку.
Вот тебе и автопилот!
Я отмахиваюсь:
— Свет не включала. Переоденусь, пока никто не встал.
Как будто специально, чтобы превратить меня в лгунью, Гевин выбирает именно этот момент, чтобы показаться в дверях кухни.
— Доброе утро, леди, — говорит он со своим очаровательным акцентом и широкой, открытой улыбкой. Несколько секунд никто не говорит ни слова, однако Гевина это, похоже, ничуть не тревожит. — Оливия, теперь я вижу, в кого ты такая. Ты мне не говорила, что твоя мать настоящая красавица.
Так и тянет злобно вытаращиться на него. Но потом мне становится жаль Гевина. Он так сильно промахнулся!
— Очередная попытка обаять, как я вижу, — язвительно замечает мама, с презрением глядя на Гевина. — Ваши уловки могут сработать с моей дочерью, но можете не стараться ради меня. Я слишком хорошо знакома с такими типами, как вы.
— С такими, как я? — Гевин явно не понимает, о чем она; мне, наверно, стоило предупредить его насчет мамы.
— Гевин, может, примешь душ? Я быстро соберусь.
— Мы куда-то торопимся?
— Ну, вообще-то, нет. До первой лекции еще есть время, но…
— До первой лекции?
— Да. — На лице у Гевина — полное непонимание, поэтому я продолжаю: — Ну да, лекция, урок. Колледж. Ну, ты знаешь, тот, где я учусь.
Гевин сводит брови:
— Но у тебя сегодня нет занятий.
— Гм, есть.
— Нет, нету.
— Есть. С чего бы им не быть?
Гевин в упор смотрит на меня и слегка кивает в сторону мамы. Он не хочет высказывать свои соображения при ней, но она совершенно неправильно трактует его жест.
— О, не обращайте на меня внимания. Ей совершенно все равно, что я подумаю. Можете оскорблять ее как хотите.
— Оскорблять?
— Вы не считаете, что удерживать ее от самосовершенствования — это оскорбление? Вторгаться в ее жизнь — это оскорбление?
— Как я могу…
— Мама, он не то имел в виду. Слушай, это длинная история. Мы поговорим обо всем позже. А сейчас, — я многозначительно смотрю на Гевина, — он пойдет в душ, а мы пока выпьем кофе.
Не думаю, что Гевин с особой радостью отнесся к моим распоряжениям, однако проявил достаточно сообразительности и не стал спорить при матери. Полагаю, он быстро сообразит, что это за птица.
Гевин медленно кивает и начинает пятиться задом из кухни.
— Да, мне нужно в душ. И потом сделать несколько звонков.
После того как он столь неловко выставлен за дверь, мы остаемся наедине с мамой и столь же неловко молчим. Хотя тишина не пустая. Нет, она насквозь пропитана неодобрением и порицанием. Маме даже не нужно ничего говорить. Все написано у нее на лице, ясно как день, каждое слово можно прочесть без ошибки.
Я вздыхаю:
— Мам, я знаю, что…
— Возьми мою машину, — обрывает она меня.
— Что?
— Возьми мою машину. Поезжай в колледж. Не позволяй этому… человеку становиться у тебя на пути. Будь сильнее его, Оливия.
Оставлю без комментариев тот факт, что она считает меня слабой. Она никогда даже не пыталась скрывать свое мнение от меня или кого бы то ни было другого, кто захотел бы его выслушать.
— Мама, ты ничего не знаешь о Гевине. На самом деле он хороший парень.
— То же самое ты говорила обо всех прочих неудачниках, за которыми таскалась, растрачивая попусту свою жизнь.
— Я за ними не таскалась, мама. И не растрачивала свою жизнь. Я скоро получу диплом.
— И вернешься на ферму к своему отцу, чтобы растрачивать жизнь там.
— Я не считаю это пустой тратой времени.
— Ну, это как посмотреть. Но эти парни, на которых ты виснешь… Оливия… — Она качает головой, выражая крайнюю степень разочарования.
— Мам, в прошлом я, быть может, несколько раз ошибалась с выбором, но это не означает, что все парни, обладающие схожими и симпатичными мне в мужчинах чертами, слеплены из одного теста. Можно быть любителем повеселиться, но при этом оставаться надежным, добрым и достойным человеком.
— В этом я не сомневаюсь. Но тебе никогда не удавалось найти такого.
— Признаю, что в прошлом не добилась больших успехов в поисках, но этот парень совсем другой, мама. Я это чувствую.
— Ты хочешь сказать, что никогда не чувствовала того же прежде? Я ведь прекрасно помню наши разговоры, очень похожие на этот, по меньшей мере о двух твоих предыдущих «подопытных кроликах».
— Они не были «подопытными», мама.
Спорить с ней утомительно.
— Про одного из них ты говорила, что он «может исправиться». Что это, как не экспериментаторство? Ты хочешь привести в чувство этих плохих парней, Оливия. Изменить их, превратить в нечто такое, с чем рядом можно жить. Но этого никогда не случится. Такие парни никогда не меняются, и меньше всего они готовы на это ради девушки.
— Но некоторые из них готовы.
— Я поверю в это, когда увижу пример собственными глазами. Пусть хоть один из них докажет свою любовь к тебе, и я никогда больше не вернусь к этой теме. Но до тех пор…
До тех пор меня будут считать тупицей, которая из раза в раз наступает все на те же грабли.
— Сделай мне одолжение, — говорит мама и, протянув руку через кухонный островок, накрывает мою ладонь своей — очень редкое выражение привязанности и поддержки.
— Какое?
— Возьми мою машину. Поезжай в колледж. Докажи мне, что ты достаточно сильная и можешь это сделать, можешь устоять перед таким типом мужчины и не сдашься. Не позволишь ему разрушить твою жизнь. Мне от этого станет лучше.
Она говорит искренне — это видно по лицу. Может быть, даже немного взволнована и обеспокоена. Неужели она и впрямь думает, что я настолько хрупка и впечатлительна, что готова вслед за первым встречным броситься со скалы?
Если для доказательства того, что я не слабачка, нужно сделать такую малость, почему бы нет? Может быть, тогда наши отношения улучшатся и мама будет благосклоннее к Кэшу, когда познакомится с ним.
«Когда познакомится с ним», — повторяю про себя, цепляясь за мысль, что такой день настанет.
— Ладно.
— Что ладно?
— Ладно, я возьму твою машину и докажу тебе, что я сильнее, чем ты думаешь. И умнее, чем ты думаешь.
Мама улыбается, но улыбка скорее удовлетворенная и самодовольная, чем радостная и гордая. Это напоминает мне: что бы я ни делала, шансов получить материнское одобрение у меня очень мало. Чувствую, что вынуждена попытаться.
— Я не буду приставать к тебе с советами, что надеть, но хочу, чтобы ты прежде всего переодела футболку.
— Переодену. Дай мне несколько минут. Надо почистить зубы и умыться.
— Вот и хорошо. Я принесу тебе ключи, и ты сможешь уехать, когда захочешь.
Улыбаюсь и киваю, пытаясь не думать о том, как разозлится на меня Гевин, когда узнает, что я его кинула. Это не так страшно, я же сказала, что буду в колледже, в окружении сотен свидетелей. В большей безопасности я была бы только в том случае, если бы у меня под стулом спрятался телохранитель-ниндзя.
Мама приносит ключи, после чего отворачивается к тостеру и пакету с белым хлебом, который лежит слева от прибора. Больше не заговаривая со мной, она принимается готовить тосты, которые ест на завтрак каждый день последнюю тысячу лет.
Тихонько сползаю со стула и иду обратно наверх. Иногда я сама удивляюсь, какое мне дело до того, что она подумает.
Останавливаюсь на ступеньках, потому что вдруг меня осеняет: то, что я делаю, имеет очень слабое отношение к мнению матери обо мне или попытке его изменить. Нет, все это ради того, чтобы она поверила моему суждению о Кэше и увидела, что он хороший парень, что я наконец-то нашла кого-то стоящего, на ее взгляд. Я хочу, чтобы она поняла это. Не ради себя, а ради Кэша. Он не заслуживает, чтобы мама судила о нем предвзято, как обо всех. Сам Кэш тут ни при чем — это связано только с моими ошибками, ее ошибками и ее неспособностью прощать и забывать.
По мере того как я прозреваю, моя решимость растет. Да, я это сделаю. Я докажу ей, что любовные истории с Мистерами Не То не есть свидетельство моей неспособности найти Мистера Что Надо. Это просто означает, что мне потребовалось долго практиковаться, чтобы правильно настроить свой детектор лжи. Как бы там ни было, я считаю, что в результате стала настоящим профи.
Я посмеиваюсь над собственной логикой, над тем, как использовала термин «профи». Мама умерла бы, если бы услышала мои мысли. Она бы уверилась, что я проститутка.
«Я смотрю на все это позитивно. Даже рассуждаю о возможном будущем с Кэшем. Это добрый знак. Значит, Кэш справится с проблемами и у нас появится шанс увидеть, превратятся ли наши отношения в совместную жизнь. По мне, это стоит исследовать. Ради Кэша можно рискнуть».
Прохожу мимо ванной для гостей и слышу, как включается вода в душе. Гевин только начинает мыться. Я забегаю в свою комнату, хватаю сумку и торопливо семеню во вторую гостевую ванную. Выдавливаю пасту на зубную щетку, засовываю ее в рот и скидываю на пол одежду. Ненавижу выходить из дома, не приняв душ. Я могу сделать это молниеносно. Потом оденусь со скоростью света, прихвачу сумочку и подкрашу ресницы и губы, пока буду ехать в колледж. Знаю, на такие вещи косо смотрят, но дороги в этот час должны быть пусты.
Взрыв пены на волосах, споласкиваю голову и одновременно чищу зубы, шлепаю мочалкой с дорогим маминым мылом по выступающим частям тела, выпрыгиваю из-под душа, вытираюсь — и все это быстрее, чем вы успеете произнести «плюнь».
Быстро мажу подмышки дезодорантом, прыскаю на шею духами и за десять секунд надеваю ту же одежду, которая была на мне утром, только на этот раз лицевой стороной наружу.
— Моя упертая мамаша не будет в претензии, а я сама? — бормочу под нос, глядя на себя в зеркало.
Сую ноги в туфли, закидываю на плечо сумку и на цыпочках крадусь мимо двери другой ванной, на ходу пальцами расчесывая спутавшиеся волосы.
Замираю на мгновение, прислушиваюсь — ага, вода все еще льется. Подавляю желание торжествующе сжать кулаки. Не знаю почему, но чувствую себя так, будто только что одержала победу в соревновании, о котором сообщат в газетах.
«Яичники победили тестикулы в состязании по скоростному принятию душа!»
Сама себе поражаюсь, откуда такие дурацкие мысли. Думаю, моя мама глотала колеса, когда была беременна. Это единственное разумное объяснение.
Сбегаю по ступенькам и не прекращаю движения, пока не отъезжаю от дома в маминой «эскаладе». Меньше чем через полчаса я уже заруливаю на стоянку рядом с корпусом, где будет первая лекция. Не хочу заходить в здание слишком рано, в основном потому, что не знаю, во сколько утром открывают аудитории, и решаю скоротать время, позвонив Джинджер. Я не говорила с ней с тех пор, как… все пошло кувырком.
Голос в трубке звучит хрипло и пьяно.
— Лучше бы прислали стриптограмму, чем звонить в такую рань. Какого черта?
Я улыбаюсь.
— Вставай, соня. Это я.
Джин слегка взбадривается:
— Лив, ты живая?
— Нет, знаешь, дохлая! — шучу я.
— Обещай, что не войдешь во вкус, но я собираюсь хорошенько надрать тебе задницу при встрече. Сколько времени?
— Для тебя еще слишком рано. Прости, но у меня не было выбора.
— А для тебя никогда не слишком рано, моя дорогая. — Джин подавляет зевок. — Ты с чьего телефона звонишь? Добавила в коктейль третий пенис?
— О боже! Нет, Джинджер!
— Что такое? Я уже собиралась поздравить тебя с новыми успехами на поле блуда. Вот и все.
— Угу. Не сомневаюсь.
— Кто я, чтобы судить тебя за твои выходки? Пока ты их устраиваешь.
— Я не устраиваю никаких выходок, Джинджер.
— А вот это стыдно. Один из этих близнецов должен был разбудить твои фантазии. Конечно, если им нужно дать пару уроков, не забудь мой номер.
— К слову о близнецах…
— Пожалуйста, Господи, пусть этот запев означает, что она собирается хоть что-то рассказать мне.
— Хм, нет. Но кое-чем я с тобой поделюсь.
— Это о выборе фаллоимитаторов? Знаешь, в первый раз бывает сложно, если раньше никогда этого не делала.
Я вздыхаю:
— Нет, это не о фаллоимитаторах. Ты всегда просыпаешься с такими мыслями?
— Конечно! А почему нет? Я так засыпаю. Потому и просыпаюсь так же. Мой восхитительный друг никогда не устает, Лив. И никогда не спит.
Я усмехаюсь:
— Очевидно, твоя скромность тоже.
— Эй. Я просто сказала все как есть.
— Тогда уйми на минутку свою неуемную откровенность.
— Ладно. Чего тебе надо?
Я не хотела лгать Джинджер, поэтому тщательно избегала упоминания чего бы то ни было, что могло возбудить ее любопытство, особенно по поводу близнецов. А это могло произойти в любой момент.
Я пересказала ей вкратце (или лучше сказать — кратчайшим образом) телефонный разговор с Кэшем. Когда я процитировала его слова, Джинджер ответила возгласом, который меня насторожил:
— А-ах!
— Что означает это твое «а-ах»?
— Ничего. Правда. По мне, он мямлил так же, как и ты. Это не прямое признание, но прозвучало очень провокационно.
— Провокационно?
— Да, провокационно. С целью спровоцировать. Ты знаешь, я осваиваю эту технику — провоцировать и быть спровоцированной, так что это мне известно.
— Значит, мне лучше не думать, что он признался в любви?
— Я бы не стала, просто чтобы себя обезопасить. Кроме того, ты сама не хотела, чтобы он говорил это в такой ситуации. Получается, он как будто просто реагирует на твои слова. Очевидно, такой горячий парень может проявить большую оригинальность.
— О, у него с оригинальностью все в порядке.
— Черт тебя подери! Не дразни меня, если не собираешься принести кусочек этого леденца ко мне домой прямо сейчас.
— Это было бы затруднительно по многим причинам.
— Затруднительно? Затруднительно нарушать девственность. Но ради такого партнера я бы с ней рассталась, чтобы он мог войти. Я готова на преступление и два мелких правонарушения ради часа близости с таким.
— Только одно преступление? Думаю, тебе придется повысить ставки ради этих парней, Джинджер.
Громкий, драматический вздох.
— Ладно, три преступления и ни одного правонарушения — это мое последнее слово.
— Продано!
Мы обе хохочем, но потом Джинджер становится серьезной.
— По правде говоря, Лив, если ты его любишь, я бы сказала — рискни, но я хочу, чтобы ты была точно уверена. Он может разорвать твое сердце на тысячу мелких кусочков, если ты ему позволишь.
— Знаю.
— Но если он — тот самый, тогда стоит попробовать.
— И это я тоже знаю. И думаю, он тот самый.
— Ты должна предупредить его, что, если он тебя обидит, я воткну ему ножницы в яйца. Скажи ему, ладно? Ты ему это скажешь, потому что я не шучу. Его аппетитная задница узнает, кто такой Брюс Ли.
— Надеюсь, у тебя не будет причин превращаться в Брюса.
— Я тоже, детка. Я тоже.
— Ну, тогда…
Стук в окно пугает меня и не дает закончить мысль. Сердце подпрыгивает к самому горлу, пока я не различаю, что это всего лишь студент. Молоденький парнишка в бейсболке с эмблемой «Yankees», белой футболке и с болтающимся на одном плече рюкзаком. Он робко улыбается, поэтому я опускаю стекло, чтобы узнать, чего он хочет.
— Я могу вам…
Не успеваю закончить фразу — вонючая тряпка затыкает мне рот и нос. Я борюсь, но безуспешно. Через несколько секунд лицо, стоящее у меня перед глазами, расплывается, и мир погружается в темноту.
