16
КЭШ

Поездка с Оливией до отеля — особого рода пытка. Хотя я упивался этой женщиной всего час назад, все равно ощущаю знакомое подергивание дружка между ног, когда она кладет руки мне на живот слишком низко. Глаза у меня открыты, но перед ними стоит картинка: маленькая ручка Оливии обхватывает мой член, а губы смыкаются вокруг блестящей головки.

От таких навязчивых мыслей не легче.

Второе, что мучает меня: я оставляю Оливию в чужих руках. Как это вынести! Я сказал ей, что Гевин самый опытный, и это, вероятно, правда, с технической точки зрения. Но мне кажется, никто не станет рисковать ради нее так, как я, никто не будет так заботиться о ее безопасности, как я заботился бы. Как забочусь.

Но так надо. Одно мое присутствие рядом — и беда на пороге. Это неизбежно. Пока я не возьму ситуацию под контроль, быть под опекой Гевина — лучший выход для Оливии.

Оливия молчит всю дорогу, пока мы идем через холл, поднимаемся в лифте, заходим в номер. Она не произносит ни слова, убирая обратно в сумку то немногое, что успела вынуть. Мне хочется как-то разрядить обстановку. Нехорошо, если она уедет в таком настроении.

Прежде чем Оливия застегивает молнию сумки, я выхватываю ее трусики и поднимаю вверх.

— Можно я возьму это? Обещаю, что не буду вывешивать их в баре.

— Отдай, — уныло говорит Оливия и протягивает руку.

Я отдергиваю трусики, и ее пальцы ловят воздух.

— Нет. Думаю, я заработал хотя бы одну пару.

— Значит, ты любитель женского нижнего белья? Никогда бы не догадалась.

— Их не делают достаточно большими для того, чт о я мог бы туда положить, — поддразниваю я.

На это она с ухмылкой отвечает:

— Ладно. Оставь себе. Думаю, мне хватит тех, что остались.

Я заглядываю к ней в сумку.

— О, и правда. Тебе хватит. Полагаю, ты не будешь менять их часто, пока меня нет рядом.

Я дарю ей свою самую задорную улыбку и при виде розовеющих щек чувствую себя вознагражденным.

— Может быть. Но на самом деле одна только мысль о тебе сказывается на состоянии моего белья, и ты, пожалуй, задолжал мне несколько пар. Припоминаю, что две были порваны.

— М-м. Верно. Как я мог забыть? Странно, что твой отец не услышал всех твоих стонов.

У Оливии отпадает челюсть, а щеки вспыхивают ярче.

— А может, твоих. Помнится, ты был очень воодушевлен.

— Да, детка, очень. Ты делала для меня такие изысканные вещи, что мне хотелось ответить тебе тем же.

— Хм. Я вполне уверена, что у тебя получилось.

— Слушай, почему бы тебе случайно не оставить все это дома у своей матери? Если ты вернешься без них, обещаю, ни секунды не пожалеешь об утрате.

— Коммандос — это не для меня. Если бы речь шла о Джинджер…

— О боже! — восклицаю я, закрываю глаза и отворачиваюсь.

— Что? Джинджер великолепна!

— Если ты говоришь о такого рода штучках.

— О какого рода штучках?

— Ну, она просто… слишком блондинка, и слишком… много пластики, и такая вся… кошачья.

Оливия хохочет:

— Я думала, парням все это нравится.

— Некоторым — да.

— Ну, тебе-то тоже. Это очевидно. Тарин такая же, только у Джинджер есть индивидуальность.

— Ладно, раньше мне нравились такие девицы. А теперь я предпочитаю таких, как ты. Самых лучших. Все остальное в сравнении с тобой кажется дерьмом.

— Ну уж это для меня слишком — вызывать в твоем воображении образ дерьма без трусов.

— Давай не будем смешивать в одной фразе трусы и дерьмо.

— Ты первый заговорил о трусах и их отсутствии.

— О боже мой! Я уже этого не помню. Столько травмирующих слов было сказано с тех пор.

— Это было сорок пять секунд назад.

— Говорю тебе, я травмирован.

Оливия снова смеется, и на этот раз глаза ее радостно искрятся. Мне это нравится.