Глава 12
Я умолкаю только тогда, когда мы входим в больницу, и мне кажется, что навстречу движется стена мрака. Неизвестно откуда возникшая, она надвигается все ближе и поглощает меня. На секунду останавливаюсь у входа и замираю, опустив вмиг отяжелевшие руки. Вдруг чувствую, как к запястью прикасаются пальцы Кэмрин.
Поворачиваюсь, гляжу на нее. Она улыбается так тепло, что я немного оттаиваю. Ее светлые волосы с одной стороны небрежно заплетены в косичку, которая лежит у нее на правом плече. Несколько прядей выбились из резинки и падают ей на лицо. Очень хочется протянуть руку и осторожно убрать их, но я сдерживаю себя. Совсем спятил. Нет, надо избавляться от этого наваждения. Но это непросто, она совсем не похожа на других девчонок, наверное, поэтому я и вожусь с ней так долго. Но сейчас мне не до нее.
– Все будет хорошо, – говорит она.
Убирает руку, увидев, что я гляжу на нее. Я бледно ей улыбаюсь.
Идем по коридору к лифту, поднимаемся на третий этаж. Каждый шаг мне дается с трудом, хочется развернуться и бежать отсюда как можно скорей. Отец не хочет, чтобы я демонстрировал при нем свои чувства, но как избавиться от них, если внутри меня все кричит.
Хоть беги на улицу и бейся головой о ствол какого-нибудь дерева, чтобы вышибить эту проклятую боль и только потом идти к нему.
Останавливаемся в приемном покое, в креслах сидят люди, читают журналы.
– Я подожду тебя здесь, – говорит Кэмрин.
– Может, пойдешь со мной?
Не знаю почему, но мне очень хочется пойти туда с ней.
Но Кэмрин качает головой.
– Я… я не могу, – отвечает она, и по лицу видно, что ей не по себе. – Правда, я… Мне кажется, это неудобно.
Протягиваю руку, мягко снимаю сумку с ее плеча и вешаю на свое. Сумка легкая, но она, кажется, и вправду чувствует себя неловко.
– Все удобно, – говорю я. – Я хочу, чтобы ты пошла со мной.
«Зачем я это говорю?»
Она смотрит в пол, потом медленно озирается вокруг, снова смотрит на меня и слегка кивает:
– Хорошо.
Кажется, я улыбаюсь, но почти незаметно и инстинктивно беру ее за руку. Она не противится. Нет нужды говорить, что ее присутствие рядом успокаивает меня. Мне кажется, она сама это чувствует и рада этому. Наверное, понимает, как нелегко бывает человеку в таких ситуациях.
Держась за руки, подходим к палате, где лежит отец. Она сжимает мою ладонь, смотрит на меня, словно хочет подбодрить. Я открываю дверь. Мы входим, и сиделка поднимает голову.
– Я сын мистера Пэрриша.
Сиделка важно кивает и продолжает возиться с какими-то устройствами и колбами, подвешенными над кроватью отца. Палата, как и полагается, безлика и стерильно чиста: белоснежные стены, кафельный пол блестит так, что в нем отражаются сияющие светильники на потолке. Слышится методичный писк какого-то прибора, звук идет, кажется, из монитора, стоящего рядом с кроватью отца.
Я все еще не решаюсь посмотреть на него. Ловлю себя на том, что стараюсь глядеть на что угодно, только не на него.
Пальцы Кэмрин снова сжимают мне ладонь.
– Ну, как он? – спрашиваю я и тут же спохватываюсь: что за дурацкий вопрос.
Он умирает – вот как, вот какие настали у него дела. Молчу, не знаю, что еще сказать.
Сиделка смотрит на меня бесстрастным взглядом:
– Он иногда приходит в сознание. Вам, должно быть, это известно. – («Нет, вообще-то, не известно».) – Состояние пока стабильное, ему не хуже, но и не лучше.
Она начинает прилаживать к руке отца какую-то трубку.
Покончив с этим, обходит вокруг кровати, берет с прикроватного столика планшет с зажимом, сует под мышку.
– Еще кто-нибудь к нему приходил? – спрашиваю я.
Сиделка кивает:
– Особенно в последние несколько дней, каждый день кто-нибудь приходит, родственники, бывает, по нескольку раз в день. Час назад кто-то был… Думаю, скоро придут опять.
Наверно, Эйдан, старший брат, и его жена Мишель. И младший брат Эшер тоже.
Сиделка выходит.
Кэмрин смотрит на меня, еще крепче сжимая мою руку. В глазах мягкая, заботливая улыбка.
– Я посижу вон там, в сторонке, а ты пообщайся с отцом, хорошо?
Я киваю, хотя ее слова тут же ускользают куда-то на задворки сознания. Она медленно отпускает мою руку и садится на пластмассовый стул у стенки. Я глубоко вздыхаю и облизываю пересохшие губы.
Лицо отца опухло. Из ноздрей торчат какие-то трубочки, наверное, подают кислород. Я удивляюсь тому, что он все еще не подключен к аппарату искусственного жизнеобеспечения, но при этом возникает странное ощущение надежды. Совсем крохотной. Понимаю, что лучше ему уже не станет, но сколько продлится это более-менее стабильное состояние? Голова его выбрита. Сначала были разговоры об операции, но когда отец узнал, что операция не спасет его, он, естественно, возмутился.
– Не позволю залезать в свою черепушку, – решительно заявил он. – Вы что, хотите профукать тысячу долларов, чтобы эти горе-профессора ковырялись у меня в мозгу? Черта с два, ребята! Какой я мужик после этого?
Он говорил это всем нам, но, казалось, особенно обращался к Эйдану. Мы с братьями готовы были на все, лишь бы спасти его, но отец за нашими спинами подписал какое-то «соглашение»; там говорилось о том, что, когда ему станет хуже, никто не будет иметь права принимать за него никаких решений или отменять уже принятые им.
Именно мама перед операцией предупредила персонал больницы о его желании и предоставила все необходимые документы. Нас это очень расстроило, но моя мать – женщина проницательная и чуткая, и никто из нас перечить ей или сердиться на нее за это не стал.
Подхожу ближе, гляжу на отца, на то, что осталось от него. Рука сама тянется к нему, словно действует независимо от меня; чувствую, как пальцы касаются его руки. Какое странное ощущение. Будто делать этого не надо было. Если бы здесь лежал любой другой человек, я бы спокойно взял его за руку, без проблем. Но это мой папа, и мне кажется, что я делаю нечто неподобающее. В голове звучит его голос: «Чего это ты меня за руку берешь? Я ведь мужчина. Парень, что это с тобой?»
Вдруг глаза отца открываются, и я сразу отдергиваю руку.
– Это ты, Эндрю? – (Я киваю.) – А где Линда?
– Кто?
– Линда, – повторяет он и, кажется, снова хочет закрыть глаза. – Моя жена, Линда. Где она?
Сглатываю слюну, оборачиваюсь к Кэмрин: она сидит тихо и наблюдает.
Снова гляжу на отца:
– Папа, вы с ней в прошлом году развелись, ты не помнишь?
Поблекшие глаза его наполняются влагой. Это не слезы. Просто какая-то влага. В лице мелькает изумление, он чмокает губами. Видно, как в пересохшем рту шевелится язык.
– Хочешь пить? – спрашиваю я и тянусь к столику на колесиках, отодвинутому от кровати. Там стоит бледно-розовый кувшин с водой и толстая пластмассовая кружка с крышкой, из которой торчит соломинка.
– Видел мисс Нину? – спрашивает отец.
Снова киваю:
– Да, классно выглядит, губки накрашены, глазки подведены.
– Хорошо, хорошо, – едва заметно кивает он.
Ситуация тягостная, понимаю: это написано у меня на лице, видно по тому, как я сижу, скрючившись. Не знаю, о чем говорить. Попытаться заставить его выпить воды или просто сидеть и ждать, когда вернутся Эйдан с Эшером? Пусть лучше они делают все это. У меня ничего не получается.
– А кто это там сидит, такая хорошенькая? – спрашивает папа, глядя на стенку.
Как он ухитрился разглядеть Кэмрин, если смотрит совсем в другую сторону? Потом до меня доходит: он видит ее в зеркале, высокое такое зеркало, в нем отражается другая часть палаты. Кэмрин слегка ежится, но потом лицо ее освещается улыбкой. Она машет ему рукой, то есть, собственно, не ему, а его отражению.
Несмотря на опухшее лицо, заметно, что губы отца улыбаются.
– Это что, твоя Эвридика? – интересуется он, и я испуганно таращу на него глаза.
Надеюсь, Кэмрин не расслышала, что вряд ли, в тишине палаты отчетливо раздается каждый звук. Папа с трудом поднимает руку, подзывая Кэмрин поближе.
Она встает и подходит, становится рядом со мной. Улыбается ему такой теплой улыбкой, что я даже удивляюсь. Держит себя совершенно естественно. Но я понимаю, она волнуется, наверное, чувствует себя неловко, еще бы, стоит тут в больничной палате перед умирающим человеком, с которым совсем не знакома, но, смотри же, держится молодцом.
– Здравствуйте, мистер Пэрриш. Меня зовут Кэмрин Беннетт, мы с Эндрю друзья.
Отец смотрит на меня. Знакомый взгляд: он сравнивает ее слова с выражением моего лица, пытаясь вычислить, что означает слово «друзья».
И вдруг делает такое, чего я раньше за ним никогда не замечал: протягивает мне руку.
Стою как громом пораженный.
И только когда замечаю, что Кэмрин украдкой показывает мне глазами, мол, что ж ты стоишь как столб, сбрасываю оцепенение и, волнуясь, беру его руку. Держу ее бесконечно долго, испытывая неловкость. Отец закрывает глаза и снова засыпает. Убираю руку, когда чувствую, что он уснул и пальцы его ослабили хватку.
Открывается дверь, входят братья, с ними жена Эйдана Мишель.
Отхожу от кровати, уводя за собой Кэмрин и не сознавая, что снова держу ее за руку, пока Эйдан не уставился на наши переплетенные пальцы.
– Я рад, что ты успел, – говорит он, хотя и с легким пренебрежением в голосе, я это четко улавливаю.
Он все еще сердится на меня за то, что не прилетел раньше на самолете. Да и черт с ним, ведь переживет. Каждый переживает горе по-своему.
Тем не менее он обнимает меня, одну руку просовывая между мной и Кэмрин, другой хлопая по спине.
– Это Кэмрин, – говорю я, глядя на нее.
Она уже добралась до стула, где недавно сидела, и улыбается всем по очереди.
– Это мой старший брат Эйдан и его жена Мишель. А этот охломон – Эшер.
– Сам придурок, – отзывается Эшер.
– Согласен, – признаю я.
Эйдан и Мишель усаживаются на стулья возле стола и принимаются делить на всех бургеры и жареную картошку, которые принесли с собой.
– Старик так и не приходит в себя, – произносит Эйдан, кладя в рот несколько кусочков. – Не хочется так говорить, но, похоже, уже и не придет.
Кэмрин смотрит на меня. Мы с ней оба только что разговаривали с отцом, и я понимаю, она ждет, чтобы я сообщил им об этом.
– Наверное, – отзываюсь я и вижу, как Кэмрин смущенно отводит глаза.
– Ты надолго? – спрашивает Эйдан.
– Не очень.
– Ну да, чего еще от тебя ждать? – говорит он, откусывая от бургера.
– Эйдан, только не начинай снова эту бодягу. У меня нет настроения, не время, да и не место.
– Как хочешь. – Эйдан качает головой и при этом работает челюстями. Макает картошку в кетчуп. – Делай как знаешь, только на похороны приезжай обязательно.
Лицо его бесстрастно. Просто лицо жующего человека.
Чувствую, как тело мое деревенеет.
– Да ладно тебе, Эйдан, – слышу за спиной голос Эшера. – Прошу тебя, не начинай хотя бы сейчас. Серьезно, братан. Эндрю прав.
Эшер всегда играл роль этакого миротворца между мной и Эйданом. Он у нас самый уравновешенный и хладнокровный. А вот наши с Эйданом мозги никуда, за нас думают кулаки. Когда мы были маленькие, постоянно дрались, и он всегда побеждал, но даже не подозревал, что каждая драка с ним была для меня уроком, таким образом он выбивал из меня дурь, а заодно учил драться.
Теперь, думаю, наши силы примерно равны. Мы любой ценой пытаемся избегать физических стычек, но я первый признаюсь, что дурь из меня он выбил, зато в нем осталось еще порядочно. И он это знает. Поэтому и снижает обороты и сдает назад, слава богу, у него Мишель под боком. Протягивает руку и вытирает кетчуп с ее губ. Она хихикает.
Кэмрин наконец ловит мой взгляд. Наверное, давно уже пытается привлечь мое внимание. Мне кажется, она хочет сказать, что ей пора уходить, но потом качает головой, как бы просит, чтобы я успокоился.
И я мгновенно успокаиваюсь.
– А вы, ребята, – вклинивается в паузу Эшер, чтобы разрядить обстановку, – давно уже встречаетесь?
Он сидит, сложив руки на груди, возле телевизора, подпирает спиной стену.
Мы с ним внешне очень похожи, у обоих каштановые волосы и эти чертовы ямочки на щеках. Эйдан совсем другой: волосы его намного темнее, ямочек нет, зато на левой щеке маленькая родинка.
– Да нет, мы просто друзья, – отвечаю я.
Думаю, Кэмрин краснеет, впрочем, кто ее знает.
– Наверное, хорошие друзья, если едет с тобой до самого Вайоминга, – замечает Эйдан.
Слава богу, он уже присмирел. А то пришлось бы дать ему по морде, если бы вздумал сорвать на ней злость.
– Да, хорошие, – вступает в разговор Кэмрин, и я вдруг слышу, какой у нее красивый голос. – Я живу недалеко от Галвестона, подумала, что одному трястись так долго в автобусе, наверное, скучно, вот и решила составить компанию.
Ну надо же, помнит название города, где я живу.
Эйдан дружелюбно кивает ей, не переставая работать челюстями.
– А она у тебя, братан, красотка, – шепчет сзади на ухо Эшер.
Поворачиваюсь и одними глазами приказываю ему заткнуться.
Отец едва заметно шевелится, Эшер сразу подходит к кровати и в шутку делает вид, что бьет его кулаком по носу.
– Просыпайся. Мы принесли бургеров.
Эйдан поднимает свой бургер, будто отец может его увидеть.
– Вкусные – обалдеть. Вставай, а то не достанется.
Отец не шевелится. Выдрессировал всех нас троих. Нам и в голову не приходит, что сейчас полагается с постными лицами выстроиться вокруг его кровати и молча смотреть, как он умирает. Когда это случится, Эйдан с Эшером, скорей всего, закажут здоровенную пиццу, купят ящик пива и будут гулять до утра, вспоминая, каким он был.
Только без меня.
И вообще, чем дольше я здесь сижу, тем больше шансов, что он умрет до моего отъезда.
Еще несколько минут болтаю с братьями и с Мишель, потом подхожу к Кэмрин:
– Ну как, готова?
Она берет меня за руку и встает.
– Уже уходите? – спрашивает Эйдан.
Не успеваю раскрыть рот, за меня отвечает Кэмрин:
– Он еще вернется, мы только сходим перекусить.
Она пытается замять конфликт еще до того, как он возникнет. Смотрит на меня, и я, подыгрывая ей, поворачиваюсь к Эшеру:
– Если что изменится, сразу звони.
Он кивает, но не говорит ни слова.
– Пока, Эндрю, – говорит Мишель, – рада была повидаться.
– И я тоже.
Эшер выходит с нами в коридор.
– Ты ведь не вернешься? – спрашивает.
Кэмрин проходит немного дальше, давая нам возможность поговорить наедине.
Отрицательно качаю головой:
– Извини, Эш, я этого просто не выдержу. Ей-богу, не могу.
– Понимаю, братишка. Папа на тебя не обидится, сам знаешь. Сказал бы, иди, мол, лучше погуляй с девушкой или выпей, что ли, нечего болтаться тут возле моей кровати.
Как ни странно, но он говорит правду.
А Эшер, закончив свой монолог, бросает взгляд в сторону Кэмрин, стоящей к нам спиной.
– Так, говоришь, просто друзья? А не врешь? – шепчет он с блудливой ухмылкой.
– Представь, всего лишь друзья, и заткнись, скотина.
Смеется и хлопает меня по плечу:
– Ладно-ладно… Позвоню, когда понадобишься, договорились?
Я киваю.
«Когда понадобишься» – значит, когда папа умрет.
Эшер машет рукой Кэмрин:
– Приятно было познакомиться!
Она улыбается, и он снова исчезает в палате.
– Я думаю, ты должен остаться здесь. Слышишь, Эндрю?
Быстро иду по коридору, она не отстает. Сую руки в карманы. Всегда так делаю, когда нервничаю.
– Наверное, думаешь, что я чертов эгоист, бросил всех и ушел, но ты ничего не понимаешь.
– Ну так объясни, – говорит Кэмрин, беря меня на ходу под руку. – Я не считаю тебя эгоистом, просто думаю, что ты не знаешь, что делать со своей болью. Для тебя это что-то новое.
Она заглядывает мне в лицо, пытается поймать мой взгляд, но я не могу смотреть на нее. Просто хочу поскорей убраться из этого могильника из красного кирпича.
Доходим до лифта, и Кэмрин умолкает. В кабину с нами заходят еще двое, но как только лифт опускается вниз и серебристая дверь открывается, она продолжает:
– Эндрю, остановись. Пожалуйста!
Я останавливаюсь, и она поворачивает меня к себе. Смотрит на меня снизу вверх таким измученным взглядом, что у меня сжимается сердце. И на плече у нее лежит длинная белая коса.
– Поговори со мной, – просит она уже мягче. – Поговоришь, и легче станет. Что тебе, трудно, что ли?
– А тебе что, трудно сказать, почему ты едешь именно в Техас?
Она морщится, словно ее кто-то ужалил.
КЭМРИН
