Глава четырнадцатая
Дофина
Мне следовало бы догадаться, что здесь что-то не так, когда другой водитель, не Эрнесто, прибыл на двадцать минут позже назначенного срока. Я сидела в холле отеля «Альвеар палас», в новом черном платье из парчи, с пуговицами на боку, с рукавами три четверти, чтобы лучше был виден мой браслет. Это платье я отыскала в куче вещей в какой-то лавчонке в Сан-Тельмо. Изумительное, чуть ниже колена, то есть вполне консервативной длины, оно к тому же отлично подчеркивало мои формы. Видя, что новый водитель, войдя в отель, сразу заметил меня, я поняла, что платье стоило своих денег. А вот на самом шофере униформа сидела неважно, она выглядела мешковато, рукава явно коротки, а фуражка великовата. Он совершенно не был похож на человека, который целыми днями сидит за рулем лимузина… хотя, по сути, это было комплиментом.
— Lo siento, seсora Dauphine, — сказал он, извиняясь за свое опоздание.
Запястье с выступающими венами торчало из манжеты, когда он протянул мне руку без перчатки.
Меня как будто обожгло, когда я коснулась его руки. Эрнесто обладал мальчишеским очарованием, а этот новый шофер представлял собой чистую мужественность. Но второй тревожный звоночек прозвенел тогда, когда он помог мне сесть на заднее сиденье.
— A donde vamos? — спросил он. «Куда едем?»
Если его прислало общество С.Е.К.Р.Е.Т., он ведь должен был знать адрес? Матильда говорила, что аукцион проводится в полной тайне и место его проведения известно только немногим богатым приглашенным. Но и они получали информацию по телефону, а не письменно, чтобы избежать нежелательного внимания прессы.
Я глянула в зеркало заднего вида, в смеющиеся зеленые глаза шофера. Он был из тех мужчин, которые отлично знают, какое впечатление производят на женщин.
— Vamos al Teatro Colуn, por supuesto , - сказала я, направляя шофера к историческому зданию театра в центре города.
Меня поневоле завораживал его взгляд. «Это уж слишком, Дофина!» — выбранила я себя, откидываясь на спинку сиденья.
Потом я снова ощутила тревогу, заметив, что шофер ведет лимузин медленно и каждый квартал проверяет маршрут по навигатору, то и дело поправляя зеркало заднего вида. Но когда он наконец остановился перед Театром Колон, длинным зданием, похожим на мраморный свадебный торт с кремом, мои опасения насчет этого человека мгновенно сменились трепетом предвкушения. На краю тротуара стоял служащий во фраке, ожидавший меня. Не обратив внимания на шофера, он распахнул передо мной дверцу и помог мне выйти из машины.
— Вау! — воскликнула я, точь-в-точь как бестолковая американская туристка.
— Мисс Мэйсон, для меня честь встретить вас. И извините за то, что… вам пришлось довольно долго ехать до Театра Колон. — Он окинул взглядом шофера. — Quien es usted?
— Данте, — ответил мой водитель, хватая меня за руку.
Встречавший меня служащий драматически вздохнул и развернулся. Мы с Данте последовали за ним сквозь толпу туристов, щелкавших фотоаппаратами перед фасадом театра. Мы быстро прошли мимо мраморных статуй в золоченое фойе, где собрались другие водители лимузинов, ожидавшие своих пассажиров, потом миновали помещение с витражным потолком, где висело объявление «EVENTO PRIVADO» . Затем через резную золоченую дверь вошли собственно в темный театр.
Театр Колон представлял собой завораживающее зрелище. Замысловатые балкончики окружали огромное пространство, заполненное красными бархатными креслами. С десяток передних рядов были заполнены беспокойными покупателями, ожидавшими нас. К счастью, мы прибыли не последними. Как раз перед тем, как я опустилась на свое место, появилась высокая блондинка в отлично сшитом синем деловом костюме. Именно она заняла последнее свободное кресло у стоявшего в стороне стола агентов; на столе красовался целый ряд телефонов. Матильда говорила, что есть несколько покупателей, которые будут торговаться по телефону из разных частей света.
«Спокойнее, Дофина! Твое дело — всего лишь подписать кое-какие бумаги!» — сказала я себе. Но все равно нервно поправила прическу и подумала, что очень кстати надела туфли на высоком каблуке. Мое место было сбоку, у прохода в последнем из занятых рядов, и мне отлично были видны все, кто сидел впереди. Я откинулась немного назад, чтобы рассмотреть фрески, окружавшие огромную, как солнце, люстру.
Потом я оглядела покупателей. В основном это были женщины. Как объяснила мне Матильда, деньги от продажи картины пойдут на финансирование довольно неординарной деятельности общества С.Е.К.Р.Е.Т. Именно поэтому Матильда не хотела, чтобы деньги поступили от людей, которые могут проявить излишнее любопытство к самому обществу или чьи ценности уж слишком не совпадают с нашими собственными.
Данте неподвижно стоял на посту справа от меня, как некий красивый сторожевой пес.
— Это… lindisima, — сказала я, оглядывая зал.
— Да. Он великолепен, — шепотом откликнулся Данте, наклоняясь ко мне. — За последние несколько лет театр полностью отреставрировали. И кстати, ваше платье тоже великолепно.
Так он говорил по-английски! Да еще и с американским акцентом… Нет, с южным акцентом! И тут в последний раз внутри меня звякнул тревожный звоночек.
— Кто вы такой? Откуда?
Ласковая улыбка коснулась его губ как раз в тот момент, когда ударил молоток аукциониста и поднялся занавес, закрывавший «Красную ярость», изумительно освещенную, стоявшую на подставке из черного матового стекла. Модернистский стиль картины представлял собой разительный контраст с пышным зрительным залом. Охи и ахи заполнили помещение, раздались бешеные аплодисменты, и Данте, похоже, воспринял их как разрешение занять место за мной.
Аукционист приветствовал гостей. После краткого изложения истории картины он предложил аудитории познакомиться с представителем владельца полотна.
— Позвольте представить вам сеньориту Мэйсон, которая сопровождала «Красную ярость» на ее пути от Нового Орлеана от имени анонимного владельца.
Я почувствовала, как кровь отливает от моего лица. Не вставая, я помахала в воздухе рукой и, вся сжавшись, быстро опустила ее.
— Мы желаем вам сегодня большой удачи, сеньорита Мэйсон. Аукцион будет проходить на английском. Для тех, кому необходим перевод, приготовлены наушники. Давайте начнем.
Удар молотка. Торги начались с суммы в два миллиона триста тысяч американских долларов. Матильда надеялась удвоить эту сумму. Аукционист стал оглядывать лес рук, поднявшихся по обе стороны прохода. Он реагировал на все так быстро, указывая то туда, то сюда, как будто плыл брассом. Анонимные покупатели тоже не зевали, а блондинка, явившаяся позже меня, сидела в конце длинного ряда телефонов, нервно двигая ногами.
— Слышу ли я два миллиона четыреста? Два четыреста? Нет, два шестьсот. Два шестьсот сзади. Три миллиона справа. Я слышу три миллиона…
Я вертела головой туда-сюда, пытаясь успевать за ним.
— У нас есть четыре миллиона, четыре двести, у нас четыре двести. Четыре восемьсот… Нет, уже пять, леди и джентльмены…
При этой сумме несколько представителей у телефонов повесили трубки. После шести миллионов уже половина претендентов затихла, а я сидела, напряженно выпрямившись, буквально на самом краешке сиденья. Когда дело дошло до семи миллионов, большинство покупателей, находившихся в театре, отступили. Но остались двое: плотная женщина в толстых очках, выступавшая против анонимного покупателя, и сам этот покупатель, которого представляла блондинка, то и дело поднимавшая руку в знак согласия при каждом новом увеличении суммы.
— Итак, у нас восемь пятьсот… восемь пятьсот, а теперь уже девять. Девять миллионов у телефонов! Девять миллионов две…
Черт побери! Дело подходило к десяти миллионам! Это же просто фантастическая сумма! Я повернула голову, чтобы посмотреть на своего шофера, но тот уже не сидел за мной. Наверное, ушел к другим водителям в фойе.
— Десять миллионов долларов, у нас десять миллионов долларов! Десять четыреста, десять миллионов четыреста тысяч…
Аукционист вертел головой слева направо, справа налево, а две оставшиеся соперницы продолжали сражение. Блондинка у телефона сохраняла спокойное выражение лица, зато женщина в очках начала проявлять явные признаки возбуждения. Мое сердце колотилось как сумасшедшее, подпрыгивая при каждом новом взмахе рук соперниц. Да, это волнует куда как посильнее спорта!
— Леди и джентльмены, у нас одиннадцать миллионов и сто тысяч долларов. Слышу ли я одиннадцать двести? У нас… одиннадцать двести! — воскликнул аукционист, указывая молотком на женщину в очках, которая поднимала руку все более и более неуверенно. Блондинка же была явно на высоте.
— Одиннадцать триста? Да, у нас одиннадцать триста по телефону. Будет ли у нас одиннадцать четыреста?
Возникла пауза, в зале повисла тишина. Все головы одновременно повернулись к женщине в толстых темных очках. И может быть, потому, что она была здесь, живая, настоящая, а не являлась невидимым голосом по телефону, мне захотелось, чтобы она победила. Но — увы! — рука блондинки поднялась еще раз, в последний раз повышая цену.
— У нас одиннадцать четыреста от анонимного покупателя, представитель номер восемь, впереди… Одиннадцать четыреста… Будет ли у нас одиннадцать пятьсот?
Рука женщины в очках осторожно поднялась…
— У нас одиннадцать пять…
— Пятнадцать миллионов! — громко произнес знакомый голос из дальнего конца зала.
Мне понадобилась секунда-другая, чтобы осознать, кто это, потому что на нем уже не было шоферской униформы. Мой водитель Данте стоял там, в проходе, в темном костюме, как будто только что отутюженном, в белой рубашке… а форменная фуражка, темные очки и плохо сидевшая куртка исчезли. Он выглядел пугающе сексуальным, когда стоял вот так, сунув одну руку в карман.
— Вы зарегистрированный покупатель? — спросил аукционист.
Данте показал на опоздавшую нервную блондинку у стола с телефонами.
— Вот представитель моей компании Изабелла, от Центрального банка Аргентины. Она может повторить мое предложение. Изабелла, можете повесить трубку. Извините, что опоздал.
Появление Данте — или как уж там его звали — накалило атмосферу в театре до температуры кипения. Аукционист, не на шутку разволновавшись, повернулся, ища взглядом женщину в очках, окончательно побежденную.
— Что ж, значит… у нас пятнадцать миллионов… Пятнадцать миллионов раз… Пятнадцать миллионов два… Продано джентльмену в темном костюме. Полотно Каролины Мендосы «Красная ярость» уходит за пятнадцать миллионов. Это рекорд, леди и джентльмены. Потрясающий рекорд!
Театр разразился аплодисментами, но я продолжала крепко держаться за подлокотники кресла, наблюдая за тем, как Данте быстрым шагом подошел к проигравшей претендентке, чтобы пожать ей руку. Собравшиеся продолжали аплодировать, а Данте уже позировал перед картиной, даже не моргая от вспышек фотоаппаратов. Аукционист, о чем-то тихо переговорив с Изабеллой, жестом подозвал меня к столу, уже очищенному от телефонных аппаратов. На нем теперь находились только документы, аккуратно уложенные в кожаную папку.
— Изабелла говорит, что платеж в пятнадцать миллионов долларов уже переведен на счет владельца. И если у вас нет возражений против того, что картину приобрел незарегистрированный покупатель, вы можете подписать документы о передачи от имени владельца, — сказал аукционист, протягивая мне невероятного вида авторучку, украшенную пером. И добавил: — Это гигантская сумма. Впечатляет.
Его тоже, похоже, заставлял нервничать интересный мужчина, просочившийся на это серьезное закрытое мероприятие столь странным и театральным способом. Но что вы можете сказать, когда некто швыряет пятнадцать миллионов долларов, утраивая ожидаемую сумму? Вы просто поблагодарите его и поставите свою подпись, что я и сделала. Я просто сгорала от нетерпения, желая сообщить Матильде об обрушившемся на общество денежном водопаде.
Я протянула документы аукционисту.
Данте, или кем он там был, подошел к столу и скрепил договор собственной подписью с неимоверным количеством завитушек. А потом заглянул в мое растерянное лицо:
— Рад наконец официально познакомиться с вами, мисс Мэйсон. Заверяю вас, что картина мисс Мендосы будет находиться в очень хорошем доме. Я большой ее поклонник, мне нравятся все ее работы. Так что можете представить, как я огорчился, не попав в список покупателей, и как благодарен вам за то, что вы не стали возражать против моего появления.
— Да кто вы такой? — спросила я, осторожно просовывая ладонь под локоть предложенной мне руки. — И зачем было устраивать весь этот спектакль с лимузином? Делать вид, что вы не говорите по-английски? Являться на аукцион без регистрации? Что, это было так уж необходимо? Наверняка вы могли бы и…
— Дофина, дорогая, я все вам объясню в свое время. Но теперь нам пора уходить, пока сюда не нахлынули любопытные, они же нас просто задавят! Начнут задавать всякие вопросы. Обо мне, о вас и о… о тех, кого вы представляете.
— А что вы-то об этом знаете?
— Знаю достаточно, чтобы спросить вас… принимаете ли вы Шаг?
Ну конечно! Он один из тех мужчин, которые… Один из наших!
Пока толпа спешила сфотографировать «Красную ярость», пока ее не упаковали и не увезли, Данте быстро увел меня по лестнице к выходу из театра. Теперь произошедшее приобретало смысл, но все равно мое сердце колотилось уж слишком быстро.
В фойе не было никого, кроме нескольких скучающих шоферов, поглядывавших на часы. Данте быстро увлек меня в противоположном направлении, сквозь высокую стеклянную дверь, прикрытую кружевной занавеской. И мы вдруг очутились в красивом узком холле, окрашенном в цвет слоновой кости; ряды позолоченных колонн и панели на стенах имели такой же оттенок, как мой браслет. Данте отпустил мою руку и повернулся ко мне лицом:
— Итак?…
— Итак… — повторила я, пятясь назад, пока не наткнулась на чрезмерно пышный диван, приютившийся рядом с бюстом какого-то известного композитора на высокой подставке. — Вы что, действительно только что отдали пятнадцать миллионов долларов за картину?
— Ну да.
— Но зачем?
— Чтобы произвести на вас впечатление. Как, сработало?
Я подвинулась, чтобы он мог сесть рядом со мной.
— Пожалуй, да.
Ясно было, что этому человеку все дается легко. Но я не была уверена до конца, что хочу стать одной из таких легких добыч. Он наклонился ко мне, его лицо очутилось в нескольких дюймах от моего лица. Его ноздри раздувались, как у какого-нибудь дикого зверя, почуявшего запах страха… и наслаждавшегося им.
— Я снова спрашиваю вас: вы принимаете Шаг?
Он взял мою руку и хотел рассмотреть браслет, но я отдернула ее и спрятала за спиной. Да, этот мужчина сексуален, и он посвящен в тайны общества С.Е.К.Р.Е.Т., но в нем таилось нечто темное, что удерживало и отталкивало меня.
— Как вас зовут на самом деле? — спросила я. — И как могло получиться, что вы не знали, где проходит аукцион, если там присутствовал ваш банкир, та блондинка?
— Она просто ехала следом за нами, у нее вообще не было приглашения. А теперь буду рад ответить и на остальные ваши вопросы, Дофина. Но на самом деле значение имеет только один из них. Вы принимаете Шаг?
Его губы уже приблизились к моему уху, он чуть прикусил мочку… По мне пробежала волна возбуждения, мое тело разгорелось. Там, где меня касались пальцы Данте, я словно таяла. А он двигался быстро, так быстро, что я не смогла бы его остановить, даже если бы захотела.
— Я ждал этого с того самого момента, когда увидел вас в отеле, — шептал он, раздвигая мои колени и просовывая ладонь между моих ног.
Я застыла, услышав донесшиеся из вестибюля голоса.
— Я запер дверь. Здесь нас никто не найдет, — сказал Данте, поднимая мою юбку.
Я положила ладонь на его плечо и мягко оттолкнула:
— Откуда вы взялись?
Он снова потянулся ко мне, его губы коснулись моей шеи. Он не ответил ни на один из моих вопросов. Но я уже горела желанием, и мои инстинкты начали отступать перед его искусными ласками.
— Дофина, примите Шаг, и я расскажу вам все.
— Приму, — пробормотала я, закрыв глаза, — если вы мне скажете… скажете, какой именно это Шаг.
Его взгляд снова метнулся к моему браслету, но я спрятала руку за спину.
Он выпрямился, поправил манжеты.
— Вопрос нетрудный, — сказала я. — Почему бы вам не заглянуть в коробочку и не прочесть надпись на той подвеске, которую вы должны вручить мне после всего? Вот вам и ответ.
Он немного помолчал, потом сказал:
— Вы же знаете правила, Дофина. Если вы не примете Шаг, я не могу показать вам подвеску.
Я быстро перебрала в уме названия шагов. Шаг пятый — Мужество… Здесь наверняка предполагалась романтическая, эротическая интерлюдия. И возможно, я должна почувствовать себя экстатически преображенной… Но тут возникала одна проблема: я не чувствовала себя в безопасности. Именно к этому все сводилось. Если Шаг пятый должен был помочь мне преодолеть страхи, то отказ Данте отвечать на мои вопросы вовсе этому не способствовал.
— Но и вы тоже знаете правила, Данте, или как там вас зовут. Если я не принимаю Шаг, мы на этом и останавливаемся. Дело кончено. А я говорю «нет». И все-таки, кто вы? Вы говорите как южанин… как житель Луизианы.
— Ну, знаете, — фыркнул он, вставая. — Для той, кто отверг меня, вы уж слишком требовательны.
— Возможно, — кивнула я, натягивая юбку на колени.
Моя прическа развалилась во время нашей краткой схватки, так что я вынула заколки, распустив волосы.
— Воистину «Красная ярость»! — воскликнул Данте, восхищаясь моими волосами и протягивая к ним руку. Я отпрянула. — Я был бы счастлив, если бы вы позволили моему шоферу доставить вас в ваш отель.
— В этом нет необходимости, — ответила я. — Я и сама доберусь.
— Ну, тогда… пойду по своим делам.
Он встал и ушел, отперев дверь и тихо прикрыв ее за собой. Кем, черт побери, был этот человек и чего он только что пытался добиться? Я выждала еще несколько секунд, прежде чем вернуться в театральный зал, где несколько человек все еще стояли возле картины. Неужели поздно уже было расторгнуть сделку? Но надо было попытаться.
Аукционист о чем-то тихо разговаривал с банкиром Изабеллой.
— Извините, — сказала я, перебивая их. — Прежде чем я уйду, скажите… возможно ли остановить передачу картины? Просто… просто мне кажется, что я могла совершить ошибку, продав полотно незарегистрированному покупателю.
Они переглянулись с таким видом, как будто только что обсуждали именно этот вопрос.
— Проблема в том, что для расторжения сделки вам теперь уже понадобится и его подпись тоже, — сказал аукционист. — Официально он владелец картины.
— И он очень страстный покупатель, — добавила Изабелла на невыразительном, но безупречном английском. — Я, вообще-то, и не знала, что он не зарегистрировался. В противном случае я бы не стала выступать от имени сеньора Кастиля.
— Сеньора кого?
— Кастиль, — повторила она. — Пьер Кастиль. Я уверена, он хорошо известен в вашем городе, потому что семья Кастиль владеет половиной его.
— И небольшой частью этого города тоже, — усмехнулся аукционист.
Пьер Кастиль? Конечно, я знала это имя. Но не узнала его в лицо при данных обстоятельствах. Его фотографий я видела немного. Он был довольно замкнут для такого богатого человека. Но если вы жили в Новом Орлеане, то это имя равнялось королевскому титулу.
Но какого черта Пьер Кастиль, Пьер-Наследник, миллиардер, просочился вот так на закрытый аукцион, выбросил пятнадцать миллионов долларов за картину, а потом пытался соблазнить меня на диване театра в Буэнос-Айресе? Во что такое я влипла?
Я почувствовала, как загораются мои щеки. Кэсси и Матильда должны были поскорее узнать об этом. Возможно, это было неким знаком. Возможно, то, что я не приняла Шаг, было лишь к лучшему. Я спросила, как пройти к стоянке такси, и выбежала на улицу. Я уже победила достаточно страхов, думала я, глядя на свой браслет. Пусть даже на нем было маловато подвесок, он все равно выглядел прекрасно, когда в нем отражались огни фар проезжавших мимо машин.
Пока я ехала в такси в отель, мое сердце продолжало слишком сильно биться, а кожа горела там, где ее касался Пьер Кастиль.
