Глава 12
Так, вот я и дома. Я вставила ключ в замочную скважину и тут же поняла, что на верхний замок, по крайней мере, я дверь не заперла. Понятно. Идиотка. Уезжала на десять дней и даже дверь как следует не закрыла. Слушала в наушниках английский язык! «Откуда вы приехали? — Я приехала из России. — А там все такие идиоты, как вы? — Нет, только некоторые…»
Нижний замок, слава богу, я закрыла, но только на один оборот. Да, рассеянная я стала этой весной. С моей профессией подобное совсем недопустимо. Я открыла, наконец, дверь. И сразу увидела, что на кухне я забыта погасить свет. За закрытой дверью горел свет. Ну, надо же! Что же это я так, просто голову потеряла, уезжая! Дверь аккуратно прикрыла, а свет оставила.
Я поставила чемодан и даже не увидела, а почувствовала. Я боялась распрямиться, чтобы не увидеть, что ошиблась. Я чувствовала — по запаху, еще по чему-то неуловимому — Ийка дома… О господи… Мне ведь это не кажется?
Я открыла рот, чтобы позвать ее, да так и осталась с открытым ртом. Включила свет в прихожей, чтобы убедиться. Да, точно. В углу у обувного шкафчика стояли светлые Ийкины мокасины с голубыми веревочками, один ботиночек испачкан чем-то рыжим сбоку…
И рядом… чьи-то мужские ботинки. Чистые, светло-коричневые, с аккуратными округлыми носами и тонкими элегантными шнурочками. Я смотрела и смотрела на эти шнурочки, слушая тишину в доме. И… что все это значит? Ийка с кем-то пришла домой… С молодым человеком… Вот и куртка висит мужская, ветровка… И Иечкино короткое пальтишко… Как же мне быть? А если она с ним… Да нет! Не может быть! Но лучше, конечно, выйти обратно и позвонить, чтобы не спугнуть ее, а то получится, что я застала ее врасплох…
Плохо соображая, что мне делать, я снова влезла в свои туфли и, подхватив чемодан, открыта входную дверь. В этот момент дверь с кухни распахнулась. И тот, с кем я решила не общаться, чтобы не причинять себе липших страданий, кому я решилась все рассказать об Ийке, кто не захотел (или не смог?) со мной говорить вчера вечером, вышел из моей кухни, сворачивая на ходу газету.
— Здравствуй, Саша, — сказал Кротов, потянулся и даже зевнул. — Извини, не спал почти всю ночь.
— А где Ийка? — спросила я, видя, что кухня пуста, а на столе стоит одна большая чашка, из которой, видимо, Кротов пил кофе. В кухне приятно, по-домашнему пахло кофе.
— Спит, — он кивнул на прикрытую дверь во вторую комнату.
Я быстро скинула туфли и пошла к ней. И остановилась. Посреди большой комнаты боком стояло наше австрийское пианино.
— Извини, не успел придвинуть к стенке, — объяснил Кротов, входя за мной. — Ийка сразу легла спать, боялся ее разбудить.
— Это наше пианино? — глупо спросила я, остановившись у инструмента.
— Да, это ваше пианино, — улыбнулся Кротов и взял меня за руки, разумеется, за запястья, так, чтобы сразу почувствовать, как забилась у меня кровь под его руками.
— Я…
Я смотрела в его лицо и чувствовала, что у меня кружится голова, но вовсе не оттого, что он рядом, а оттого, что меня раздирают противоположные чувства, и они сменяются слишком быстро, чтобы успевать с ними справляться. Я аккуратно освободила руки и кивнула в сторону маленькой комнаты:
— Пойду посмотрю на нее.
— Конечно. — Он по-братски взял меня за плечо и, не спрашивая, надо ли мне это, пошел вместе со мной.
В нашей маленькой комнате, которую я вынужденно освободила для Гриши, спала, свернувшись клубочком и положив руки под щечку, Ийка. Она спала без подушки, просто положив голову на низкий диванный валик, но была заботливо прикрыта пледом.
Ийка, моя Ийка, моя маленькая, беспомощная, глупая Ийка, моя нежная, глупая, не очень сильная, доверчивая девочка…
Я присела перед ней на полу. Закрытые, чуть припухшие веки ее подрагивали, я отчетливо рассмотрела темные синяки у нее под глазами, как будто она много плакала перед тем как уснуть или не спала несколько дней. Личико еще больше похудело, сильно обозначился подбородок, на котором я разглядела уже подсохшую ссадину. Я осторожно поцеловала ее в лобик, прикрыла повыше пледом и встала, оглянувшись на Кротова. Он смотрел на меня со спокойной и совершенно довольной улыбкой.
— Пойдем, — он поманил меня рукой. — Ей надо выспаться.
Ничего себе — это он говорит мне! Некоторое раздражение, поднявшееся у меня, относилось к тому, что мне сейчас как-то трудно было разделиться на маму и на женщину, которая когда-то, теперь уже очень давно, влюбилась в Кротова. Мне, наверно, надо было побыть одной… Но казалось, что Кротов уходить никуда не собирается. Мало того, он опять очень по-свойски приобнял меня за плечи и повел на кухню.
— Может, перекусим? Правда, есть почти нечего, но можно сварить макароны, в холодильнике есть сыр, — предложил он бодро и показал мне на ванную: — Помой руки, а то ты как-то растерялась.
— Ну да, растерялась… — кивнула я. — Ты мне все расскажешь? Откуда взялось пианино, например…
— Про пианино — в первую очередь! — рассмеялся Кротов.
Я посмотрела на него, чтобы понять, чем же он так доволен. Наверно, тем, что выполнил мою просьбу. Но главное-то — впереди. Мне еще предстоит встречаться с Хисейкиным, каким-то образом отдавать ему деньги…
Когда я вышла из ванной, в задумчивости прихватив с собой полотенце, в дверях маленькой комнаты стояла Ийка.
— Мама… — только и сказала она и стала плакать.
— Ийка… — я бросила полотенце, быстро подошла к ней и обняла. Ийка прижалась ко мне всем своим тоненьким, хрупким тельцем, и я ощутила в тот момент, что мой недостающий, потерявшийся и очень важный кусочек вернулся на свое место. Все вернулось на свои места. — Иечка, ну, не плачь больше, малыш… Теперь все будет хорошо…
Я села на диван, Ийка — рядом со мной, положив голову мне на колени, и тут же я почувствовала у себя на руке и на коленке ее слезы. Моя маленькая бедная девочка… Я чуть обернулась, услышав, как сзади скрипнула половица. Вообще-то была уверена, что Кротов потихоньку отправится сейчас домой или на службу, и мы потом созвонимся, и я его поблагодарю… Но он просто вышел из кухни и встал рядом с нами.
— Ну вот, — сказал он и солнечно улыбнулся, — ради этой счастливой минуты стоит бегать по кустам с пистолетом.
Я тоже улыбнулась. Пожалуй, мне все же хотелось, чтобы он остался, но еще больше хотелось, чтобы он сейчас ушел. И чтоб мы сели с Ийкой на кухне, друг напротив друга, я бы ее кормила, глядя, как она ест, вскидывая на меня глаза и громко глотая чай, и как розовеют ее осунувшиеся щечки…
— Ну, пойдем? — спросил Кротов. — Вода сейчас закипит, я потер сыр, как смог, вообще-то я по этой части не очень…
Я поцеловала Ийку и заправила намокшие от слез прядки волос ей за ушко.
— Пойдем, — сказала я. — Иечка, ты ведь познакомилась с Андреем Алексеичем?
— Познакомилась… — как будто в некоторой оторопи ответила Ийка и, быстро взглянув на Кротова, почему-то покраснела. Или мне так показалось…
— Андрей Алексеич, прежде всего, спасибо вам! — начала я на кухне, сев за стол и придвигая к Ийке тарелку. — Я ведь вчера решила, что вы передумали мне помогать, когда со мной разговаривать не стали…
— Да вы в самый момент позвонили, когда я как раз бандитов брал голыми, можно сказать, руками… — засмеялся Кротов. И я не поняла, какая часть из того, что он сейчас сказал, была для него такой смешной. Уж наверняка не то, что мы опять с ним стали на «вы». — Я утром не стал вам звонить, хотел сюрприз сделать.
— Сделали, — кивнула я. — Я больше всего боялась, как там Ийка, в тюрьме, в этой вашей КПЗ. — Я взглянула на вздрогнувшую дочку и прижала ее к себе. — Все, малыш! Все уже позади. Только мы еще разберемся с твоим папой…
— Еще? — удивился Кротов. — Да я думаю, ему достаточно.
— Вы не понимаете, Андрей Алексеич! Я же ему денег пообещала, поэтому он Ийку и отпустил…
— Во-первых, не он ее отпустил, а следователь Зайцев, — слегка нахмурился Андрей Алексеич. — Причем не домой, а к тому же папе, под домашний арест, пока идет следствие.
— Но она же мне звонила из милиции…
— Из полиции, — поправил меня Кротов с неотразимой улыбкой.
— Да, и я сама с каким-то офицером разговаривала…
— Конечно, все правильно. Только не будут же девчонку там держать, она же не матерая рецидивистка. И не таких отпускают под подписку о невыезде.
— Так вы ее, значит, у папы забрали?
— Ага, вроде того, — усмехнулся Кротов. — Не думаю, что ей там было очень весело, в качестве воровки сидеть в комнате запертой. Да, Ийка?
— Да, — сказала бедная Ийка еле слышно.
— Ну, и во-вторых, — продолжил Кротов, — очень сомневаюсь, что Хисейкин возьмет теперь у вас какие-то деньги.
Я с недоумением посмотрела на него.
— Он же денег или квартиру за то, чтобы… — Я посмотрела на Ийку которая совсем опустила голову в тарелку.
— Да мало ли чего он требовал! — отмахнулся Андрей Алексеич. — Забудьте!
— То есть как?
— А вот так! Не нужно ничего никому платить.
— Да вы не понимаете! Мы же договорились с Мариной…
— И мы договорились с гражданином Хисейкиным, — теперь уже не смеялся, а вполне серьезно Кротов, барабаня пальцами по столу.
— И вы расскажете нам — как?
Кротов хмыкнул.
— А против лома нет приема! Расскажу, обязательно. Но сначала вы расскажите — как отдохнули, что видели?
— Видела…
Я совершенно не была настроена сейчас делиться своими путевыми впечатлениями. Но Кротов, быстро съев большую тарелку спагетти, по-хозяйски включил электрочайник и продолжил:
— Расскажите, где были, что видели, с кем познакомились… Нам же интересно — про другие страны и народы узнать, правда, Ийка?
Дочка, не поднимая головы, кивнула.
— Познакомилась… Ну да. С тремя забавными людьми… Педро, Петером и Пьером-Франсуа.
— Ого! — засмеялся Кротов, и я увидела, как Ийка подняла на него глаза и задержалась взглядом на его лице. — И кто же из иностранных Петь оказался лучше всех?
— Лучше всех оказался студент-философ Лео, он подарил мне картину, сейчас покажу.
Я принесла из чемодана свой портрет, нарисованный Лео. Ийка посмотрела на него и опять прижалась ко мне. Кротов же взял портрет в руки, довольно долго рассматривал, потом сказал:
— Ну, в общем, он прав. А что еще было интересного?
Я подумала и не стала рассказывать сейчас про итальянского мальчика Тонино, про кредитную карточку, лежавшую у меня в кошельке… Сама не знаю почему. Может, мне хотелось сначала убедиться, что это все не мираж. А возможно, и совсем по другой причине.
— Еще я видела действующий вулкан и отпечаток руки великанши на камне.
— Потрясающе! — Кротов как будто с неподдельным интересом слушал меня. — А вам, кстати, уже два раза сегодня звонил какой-то взволнованный мужчина.
— Папа Владика небось? — вздохнула я.
— Не знаю, не знаю… — покачал головой Кротов. — Я даже не думал, что вы пользуетесь такой популярностью у местных и не местных мужчин…
— А думали бы, не стали бы помогать? — усмехнулась я.
— Почему же? — потянулся Кротов. — Наоборот, рад за вас. А вот, кстати, не он ли опять беспокоится? — кивнул он на зазвонивший телефон.
И был абсолютно прав.
— Александра Викторовна? — почти прокричал в трубку папа Владика. А в том, что это был он, у меня сомнений не возникало, — похоже, он раз и навсегда неправильно усвоил мое отчество.
— Витальевна… — как обычно, пробормотала я, но папа Владика меня не услышал.
— У нас… тут… Короче, Александра Викторовна! Можно, мы опять… Ну, то есть… буквально на один день! Можно? Понимаете, у меня партнер в Саратове…
— Убежал со всеми деньгами, — вздохнула я.
— Нет. Почему? — удивился папа Владика. — Он женится, и мне… срочно нужно слетать его поздравить. А Владика жалко с собой брать… Самолет, то да се…
— А супер-Маша опять ушла? — очень невежливо спросила я и увидела, как вскинул глаза Кротов.
— Как вы сказали? — переспросил меня папа Владика.
— Ваша обворожительная юная жена… опять ушла?
— Нет… то есть… да… То есть она не совсем ушла! Она просто…
Я прервала совсем растерявшегося человека, поняв, что правду говорить ему неудобно, а врать не хочется.
— Да я насчет имени — как мне малыша вашего называть?
— А! Владиком, Владиком, так привычнее! — радостно засмеялся папа Владика. — Ну, что? Я везу его?
— Везите, — ответила я, глядя, как смеется Кротов. Он, похоже, все понял из нашего разговора.
— Так вы нам все-таки расскажете, как справились с… заданием? — спросила я Кротова, уверенная, что он опять станет отшучиваться.
— Расскажу, — сказал Кротов. — Сначала про пианино или про Хисейкина?
Я взглянула на совсем притихшую Ийку.
— Если можно, сначала про пианино.
И он рассказал. Если верить Кротову, с пианино дело было так. Зашел с утра пораньше бравый капитан Кротов на сайт бесплатных объявлений и в разделе
«Музыкальные инструменты, продаю» нашел три объявления о продаже старинных пианино. Позвонил. В одном случае сразу понял, что это не наше, в другом — засомневался, а в третьем — решил убедиться, что нашел то, что искал, и тут же поехал. Пианино наше он в глаза не видел, знал только по моему описанию, и продавал его вовсе не косой мошенник, а пожилая дама, в поведении которой Кротову не понравились две вещи. Во-первых, дама усиленно жевала мятную резинку, явно пытаясь приглушить аромат вчерашних чрезмерных возлияний. Во-вторых, она не только не умела играть на пианино, но даже не сразу сообразила, о каких педалях Кротов говорит, когда он по телефону интересовался, две или три педали у инструмента.
Вот и все подозрения. Я бы пожала плечами, а бравый Андрей Алексеич стал разбираться. И для начала увидел интересную деталь — замочек, запирающий крышку клавиатуры, был слегка поцарапан, как будто кто-то пытался вскрыть его, не имея нужного ключика.
— Потеряли ключик! — улыбнулась дама, показывая два кривых передних зуба, наезжающих друг на друга и по привычке прикрывая губой отсутствующие рядом зубы. (Андрей Алексеич очень живо изобразил нам эту даму, и даже Ийка тихо засмеялась, опять сильно покраснев.) — А защелкнулась крышка, пока везли… — взялась она объяснять. — Пришлось открывать отмычк… ну, то есть, подобрали другой ключик, специально к вашему приходу. Очень спешили, поэтому вот… покарябали чуток…
Андрей Алексеич взял да и захлопнул крышечку. И не успела дама ахнуть, как достал тот самый ключик, который я нашла на полу в своей прихожей. Легко вставив ключик в замочек, он ловко повернул его несколько раз, заперев клавиатуру и снова ее отперев. Оторопевшей дамочке он предъявил свое удостоверение и предложил самой во всем сознаться, пока ей не вменили в вину еще и украденные в девяносто четвертом году из Большого театра флейту и позолоченные колокольчики. Дама для проформы поплакала, но тут же во всем созналась, здраво рассудив, что без колокольчиков ей будет проще, поскольку их она в глаза не видела и отдать не сможет. Косой, то есть тот самый косоглазый дядька, который сразу вызвал у меня подозрения, оказался двоюродным братом дамы. Его в тот же вечер задержали и с большим удовольствием обвинили в краже всех музыкальных инструментов в Москве за последний месяц. Про меня лично Косой сказал, что у таких дур надо выносить все, за что Андрей Алексеич, как я поняла, его очень невзлюбил.
— А вы не знали, что ключик от пианино? — спросил меня с любопытством Кротов.
— Нет, конечно, я никогда его не видела.
— Замочек там не простой, хитрый…
— А я вообще почему-то думала, что это папа Владика от какогото своего сейфа потерял…
— Хорошо, что отдали не ему, а мне! — засмеялся Кротов. — Так часто и бывает. По, казалось бы, случайной ниточке все распутывается.
— А ключик где-то, значит, лежал в пианино и упал, когда они его несли, так, что ли?
— Там специальный ящичек с кнопкой, — вдруг сказала Ийка и посмотрела на Кротова. — Под верхней крышкой, слева. Я в детстве доставала ключик, запирала пианино и опять отпирала…
Я с удивлением взглянула на нее.
— Правда? А я и не знала ничего…
Ийка только вздохнула и взяла меня под руку, ни слова больше не произнеся. Кротов несколько секунд глядел на нас, а потом вдруг сказал:
— «Черепашонок спал в песке, и устрицы вздыхали, И солнце озирало мир без гнева и печали». Кажется, так…
— Это вы написали? — тихо спросила Ийка.
— Увы! — засмеялся Кротов. — Один замечательный ирландский поэт. А я лишь прочитал и запомнил.
Он был прав, тонкий милиционер Кротов, читающий в свободное время книжки, — как всегда, чувствуя рядом тепло своего черепашонка, я ощущала себя абсолютно самодостаточной и вполне счастливой. Я стала думать, как трудно бы мне сейчас пришлось, если бы Кротов вдруг предложил: «А пересядь-ка ты ко мне, Саша! Поближе…» И пока я спрашивала себя, пересела ли бы я, он продолжил рассказ про свои подвиги и победы.
С Хисейкиными дело обстояло следующим образом (опять же — если верить бравому и, похоже, честному, но очень уж неправдоподобному человеку Кротову). Андрей Алексеич для начала съездил в отделение, где находилась Ийка. Воспользовавшись своим служебным положением и знакомствами, посмотрел материалы дела. Кое-что сразу показалось ему странным. Например, то, что «видеоматериалы» (то есть запись, которую зачем-то вели Хисейкины у себя дома) оказались приобщены к делу в виде копии, причем копия была сделана лишь с одного эпизода — как Ийка берет кольцо и с ним вроде как уходит из комнаты. Но ведь она могла действительно походить, походить и вернуться, положить украшение на место.
Следователь, ведущий дело, объяснил Кротову, что он видел подлинный видеоматериал, и что на нем было то же самое. Кротов договорился со следователем, чтобы Хисейкин опять дал подлинную запись, и посмотрел ее сам. И обнаружил: после того, как Ийка брала кольцо и выходила с ним из комнаты, в съемках был перерыв — по всей видимости, отключалось электричество — поскольку регистратор снимает и снимает, ему все равно, день или ночь, ходит кто-то по квартире или все уехали на дачу… Либо снятое было просто стерто. В следующем снятом эпизоде камера фиксировала лишь спокойную и накрашенную как для телешоу Марину, перебирающую свои драгоценности. Вот она примеряет сережки, улыбаясь сама себе, вот что-то ищет и не может найти, хмурится, преувеличенно нервно ищет, наконец, вытряхивает все из большой шкатулки, раскладывает на столе и чего-то не находит. В панике открывает-закрывает ящики трельяжа, смотрит под туалетным столиком…
Как предположил Кротов, это все было снято специально для того момента, когда «умный» следователь, просмотрев копию эпизода с Ийкой, попросит всю запись… Сколько длился перерыв между эпизодом с Ийкой и поисками кольца, понять теперь было трудно. Там, где была снята Ийка, примеряющая кольцо, стояла дата. А в эпизоде с Мариной тот, кто настраивал камеру для автоматической съемки или редактировал отснятое, дату убрал. И как-то подразумевалось, что дата та же.
— Но она, разумеется, была другая! — Кротов с удовольствием потянулся. — Да, выспаться бы, для полноты счастья… Так вот. Я узнал, когда они заявили в полицию, и ненароком поинтересовался, сразу они заявили о пропаже кольца или нет. И уважаемая Марина, поскольку именно этого вопроса не ожидала, ответила — «сразу». Тогда можно сделать вывод, что прошло полтора дня между обоими эпизодами. Следите за логикой?
Я кивнула, а Ийка лишь тихонечко вздохнула и уткнулась носом в мое плечо.
— Можно было, конечно, пытаться понять, что же происходило в эти полтора дня, запись с которых была стерта, — продолжил Кротов, солнечно улыбаясь. Надо же, я и забыла, какая у него улыбка… Заставляла себя все это время о нем не думать, и, оказывается, у меня это получилось… Усилием воли я сейчас сосредоточилась на том, что говорит Кротов. — Чем и занимался следователь, к моему большому удивлению. Дело тухлое, семейное, обычно никто не копается…
— Но вы сделали что-то другое? — спросила я, потому что Кротов замолчал. А меня-то как раз интересовало продолжение — то, что касалось Хисейкина и освобождения Ийки.
— Но я сделал что-то другое, — кивнул Кротов, явно думая в этот момент о чем-то своем, разглядывая нас с Ийкой и покачиваясь на стуле.
— Не качайтесь, упадете, — машинально сказала я, как сказала бы любому мальчишке, качающемуся на довольно шатком стуле. Хороший стул, бабушкин, деревянный, отполированный до блеска на сиденье… Давно бы пора его выбросить, но очень жалко — напоминает мне о моем детстве и моей доброй, плохо видевшей, но зато очень хорошо все слышавшей и понимавшей бабуле…
— Не упаду, — ответил Кротов и в то же мгновение опрокинулся назад, слегка стукнувшись головой о край плиты, перед которой сидел. Кастрюля с остывшей водой из-под только что съеденных нами макарон поехала вниз и неторопливо опрокинулась на не успевшего сразу вскочить Андрея Алексеича. Пара длинных тонких макарончиков, остававшихся в кастрюле, мягко сползла ему на волосы.
Ийка от неожиданности ойкнула, я засмеялась. Кротов тоже засмеялся, но не могу сказать, что от всей души. Отсмеявшись и сняв с волос макароны, он сказал, энергично протирая голову кухонным полотенцем, протянутым Ийкой:
— Я понял: пытаться понять, что там происходило, — бесполезно. Уверен, что происходило что-то другое, а нам подсунули — оба супруга или кто-то из них — уже готовое решение. Очень самонадеянно, в надежде, что никто не захочет в этом разбираться. Рассчитывали, вероятно, приплатить следователю, чтобы закрыл глаза на очевидные нестыковочки и хлипкость их версии. Вот так и получилось — плохая девочка Ия своровала колечко, и нужно ее как следует наказать, чтобы она не пошла завтра грабить ювелирный магазин. Иначе говоря, санитары нашего общества — Вадим и Марина Хисейкины — решили заняться воспитанием трудного подростка. Скажи мне, ты — трудный подросток, девочка Ия?
Ийка отвернулась от него. Мне показалось, что она собирается плакать, и я сделала Андрею Алексеичу страшные глаза. Тот в ответ лишь вздохнул и покачал головой.
— Так вот. Поэтому я пошел и… — Кротов не успел рассказать, что «и», поскольку одновременно зазвонил телефон и раздался звонок в дверь.
Мне почему-то казалось, что звонит Хисейкин — слишком уж много я думала и говорила о нем сегодня. Я взяла радиотрубку, и с ней пошла открывать дверь. Но в трубке раздался женский голос.
— Александра Витальевна! Слава богу! А то я боялась, что вы куда-то уехали… Это Лиля, мама Гриши…
Я с трудом удержалась от нервного смеха. Открывая дверь, я сказала Лиле в трубку:
— Секундочку подождите, я открою дверь, у меня гости…
— Да не гости, а почти свои! — радостно подхватил папа Владика, вталкивая сына в прихожую и протягивая мне большой пакет с вещами и бутылку коньяка, на сей раз без коробки. — Я не буду заходить, хорошо? Я бегом — одна нога здесь, другая в Саратове, и обратно, ага?
— Ага… — вздохнула я, глядя на теплые брючки Владика, из-под которых высовывались летние, почему-то красные, босоножки с яркими переливчатыми цветочками.
— Все! Целую! — крикнул папа Владика непонятно кому — мне или Владику, потому что тот, увидев Кротова, на секунду застыл и затем помчался к нему. Тут же упал, споткнувшись о пакет со своими вещами, и уже ревел, когда я закрывала дверь.
— Лиля, вы извините, у меня тут…
— Да я понимаю, понимаю! — засмеялась Лиля по-свойски. — У меня у самой… — она вовремя спохватилась, — ремонт… Вы обещали, помните? Что возьмете Гришу, когда у меня потолки будут делать…
— Я обещала — когда электрику, — сказала я, глядя на себя в зеркало и с удивлением обнаруживая в домашнем зеркале, что очень хорошо выгляжу и мне вполне идет легкий загар. Такие смешные веснушки на носу… И даже ненакрашенные губы смотрятся так выразительно — на контрасте с позолотевшей кожей. «Как тонкий слой меда»… Так, кажется, говорил тот, кто называл себя Петером.
— Так у меня как раз в потолке ведут электрику! — с отчаяньем закричала Лиля, видимо, испугавшись, что я откажу. — Все в проводах уже! Кошмар! Жить нельзя! Боюсь, Гришку током ударит!
— Так пусть он на потолок не залезает, — ответила я, глядя, как Ийка осторожно подняла Владика с пола и, сдув ему волосы со лба, погладила по щечке. Тот перестал реветь, недоверчиво посматривая на Ийку но не вырываясь из ее рук.
— Александра Витальевна! — Лиля, похоже, тоже собралась плакать. — Вы шутите?
— Я шучу, — вздохнула я. — Когда начало ремонта?
— А прямо сейчас… Я вам с утра на мобильный звоню, он отключен был… Уже хотела Гришку к соседке вести, но там сейчас дерутся как раз, брат с мужем…
— Тогда лучше к нам.
— Сейчас друга твоего приведут, Гришу, — сказала я Владику повесив трубку. — Помнишь его?
— Г'иша! — радостно закричал Владик и помчался к входной двери, опять упав и отчаянно заревев. Многие взрослые забыли, как обидно падать, когда все вокруг стоят и не падают.
Кротов, улыбаясь, стоял у окна и молча качал головой.
— У меня эти два мальчика жили, пока тебя не было, — объяснила я Ийке, поцеловав ее в гладкий лобик.
— Я — Владик! — на всякий случай встрял мальчик.
— А я — Ийка. — Она села перед ним на корточки и протянула ему руку.
Владик, подумав, ударил ее по руке и побежал в комнату, крича на ходу:
— Я сейчас спьячусь за кьеслом, а ты меня ищи! Хо'ошо?
— Хорошо, — ответила Ийка.
— Из нее может получиться неплохая учительница, — сказал Кротов, когда Ийка ушла в комнату.
— Ийка хорошо рисует и лепит, только у нее нет уверенности в себе. Но у нее совершенно неожиданные фантазии. Мне с некоторых пор кажется, что она могла бы стать, допустим, мультипликатором…
— А ей так кажется? — спросил Кротов, глядя мне в глаза и как будто спрашивая совсем о другом.
Ох, лучше бы ты, милый Андрей Алексеич, ни о чем таком меня не спрашивал. Во-первых, я тебе не верю, а во-вторых — мне ведь снова не до себя…
Я резко отвернулась, опять включила чайник — чая мы так и не выпили.
— Расскажите лучше, как решилось все с Хисейкиным. И уверены ли вы, что мне не нужно ему звонить?
Кротов засмеялся, неожиданно шагнул ко мне и поцеловал в висок. Я замерла. Тогда он прижал мою голову к себе, как будто я маленькая девочка, и так чуть-чуть подержал. Услышав топот Владика, я осторожно высвободилась, не в силах взглянуть Кротову в глаза. Мне не хотелось разочароваться и увидеть в его взгляде просто жалость, к примеру.
— Звонить Хисейкину не надо. Думаю — настаивать пока не буду, просто думаю, — что звонить ему больше не надо никогда. Но решать, конечно, вам. Тебе, Саша.
Кротов молча смотрел на меня, пока я не подняла на него глаза.
— Тетя Саса! — резво подбежал ко мне Владик. — Ика плохая! Она сразу меня насла!
— Так, сядь-ка вон туда, — попросила я Владика. — Возьми свою чашку, поищи ее, она стоит на столе, и помолчи.
Владик очень серьезно кивнул, сгреб к себе все чашки, которые я успела выставить на стол, и стал каждую рассматривать, громко комментируя, что на ней нарисовано.
— Плохой мальчик, плохой домик, плохой папа… плохая лошадка… Все плохие, у'оды…
— А Владик хороший? — спросила я малыша, ожесточенно стучавшего теперь чашкой о чашку.
— Владик хоосый… он у'од, но хоосый… — серьезно ответил он мне.
— Покажешь мне свои рисунки? — спросил Кротов подошедшую Ийку.
Она застенчиво пожала плечами и посмотрела на меня.
— Покажи, конечно, — сказала я, немного удивляясь состоянию Ийки. Можно было бы уже дома расслабиться… Как же надо было напугать девочку, что она никак не придет в себя!
Она пошла в комнату.
— Так вот, — продолжил Кротов, — вернемся к началу. Просмотрев пленку, я составил кое-какое мнение об этой особе, Марине, и решил повидаться с ними обоими. Узнал в отделении адрес, поехал к ним домой. Наша фирма имеет вход даже в такие закрытые учреждения, как двор Вадика Хисейкина, как вам известно…
Я кивнула, прислушиваясь к странной тишине в комнате.
— Сейчас, — сказала я Кротову, и он понимающе кивнул.
Я зашла в гостиную. Ийка сидела на своем диванчике, который я передвинула в ее отсутствие от окна. Сидела, опустив голову на руки, и беззвучно плакала. Я тихо села рядом с ней и обняла ее.
— Малыш, прошу тебя…
— Мама… — Ийка подняла на меня заплаканное лицо. — Мам… я… — она уткнулась мне в коленки и продолжала плакать.
Я стала гладить ее светлые, тонкие волосики, стараясь не расплакаться вместе с ней. Так мы посидели несколько минут, потом я подняла ее со своих колен, вытерла ладонью слезы со щечек и поцеловала.
— Все позади, малыш, ты дома, тебя больше никто не обидит.
— Мам, я не о том плачу… Просто это все мое… я даже не знала… а я ушла… — с трудом проговорила Ийка и снова набрала полные глаза слез. — И ты… я от тебя ушла… А ты меня даже не ругаешь ни за что…
— За что же тебя ругать? — Я прижала ее к себе.
Будь мы одни дома, мы бы наверно истерзали себя сейчас до изнеможения, но мужчины, сидящие на кухне, требовали внимания.
— Я тебе сейчас дам! — очень громко закричал Владик и, похоже, кинул чем-то шуршащим в Андрея Алексеича.
Тот в ответ зарычал, а Владик взвизгнул и через несколько секунд засмеялся.
Ийка тоже сквозь слезы засмеялась, а я кивнула в сторону кухни.
— Если бы ты знала, какой это был тихий и беспомощный малыш, когда я его первый раз увидела!
— Это ты его так разбаловала, да, мам? — улыбнулась Ийка.
— Разумеется, — вздохнула я. — Я — известный педагог…
Мы пошли на кухню, где Кротов, смеясь, отбивался от Владика, пытавшегося отобрать у него чашку.
— Это моя чашка!
— Твоя же другая — с домиком, — удивилась я. — Ты забыл?
— Нет, мне она не нравится! Мне Гришина нравится! — он показал на чашку, которую упорно не давал ему Кротов. — Я ее выбрал!
— Гришина? Так Гриша сейчас придет. — Я взяла у Кротова чашку и поставила ее в шкаф. — Пусть он из нее и пьет. А ты сядь, пожалуйста.
— Ты от меня устала? — доверчиво спросил Владик.
— Да, очень.
Он сел напротив Кротова и так же, как он, попытался откинуться на стул, обхватив руками его спинку. Ийка придержала стул, чтобы он не упал, а я попросила Кротова:
— Андрей Алексеич, доскажите, пожалуйста. Не прерывайтесь, даже если сейчас кто-то выпадет из окна.
— Не я! — сказал Владик и стал бить чашкой о край стола.
Ийка отобрала у него чашку и взяла его на руки.
— Знаешь, кто этот дядя? — спросила она мальчика на ухо, но мы с Кротовым хорошо услышали. — Полицейский. Ты видел по телевизору полицейских? Вот. И у него есть пистолет. Правда, Андрей Алексеич?
— Правда, — кивнул Кротов и достал откуда-то из-за спины, мне показалось, изпод свитера, пистолет, помахал им и заткнул туда же.
Мы с Ийкой переглянулись.
— Дай мне! — закричал было Владик, но Ийка его придержала.
— Помолчи, пожалуйста, — сказала она точно моим тоном. — Сейчас Андрей Алексеич расскажет, как он сражался… — Она запнулась и остановилась.
— Смелее, девочка, смелее! — улыбнулся Кротов. — Как он сражался с бандитами, разве не так? У тебя еще есть какие-то сомнения на этот счет? Насчет того, как называются эти милые люди, приютившие тебя, бедную малютку?
— Нет, — почти прошептала Ийка, совсем опустив голову.
Я положила руку ей на плечо, но Владика у нее забирать не стала. Он тоже притих, засопев.
Кротов молчал, и поэтому я сказала:
— Могу, кстати, и я рассказать всем одну очень короткую историю. Все это время хотела тебе, — я прижала к себе Ийку, — рассказать ее, вернее, напомнить, да както было некстати…
— Слушаем внимательно, — ответил мне из всех слушателей один Кротов.
— Просто я сама относилась к этому как к глубокой древности, но сейчас, в связи с нашими душераздирающими событиями… В общем, была у меня одна бабушка, Ийкина прабабушка Лера. Ийка смотрит на мир ее прозрачными глазами. А у бабушки был пра-пра-прадедушка Андрей, жил он в самом начале девятнадцатого века. Так давно, что нам и представить трудно. Но еще труднее понять и представить, как человек, у которого все было — и титул, и поместье, и крестьяне, и прекрасное образование, и таланты, вдруг в один прекрасный день озадачился тем, что вовсе не все так живут. Что его собственные крестьяне очень рано стареют от тяжелого труда, что их дети рождаются и умирают без счета, что для них — одни законы, а для него самого — другие.
— Просто ему еще не успели объяснить потомки, как хорошо жилось при царебатюшке! — засмеялся Кротов. — Я понял. И я потрясен. У вас был пра-прадедушка — декабрист?
— Прапрапрапрапра… Да. Ваш тезка, кстати.
— И… что случилось с ним?
— Да что и со всеми, кого не казнили. Отбыл в Сибирь, там и дожил свой недолгий век. Заболел и умер. У моих родителей сохранились его письма к невесте, которая к нему так и не успела туда приехать, хотя собиралась.
— Да… Не зря я с вами подружился, — улыбнулся Кротов. — С такими дворянскими девушками. Очень приятно. Но ты поняла, малышка, к чему мама все это рассказала? Мораль басни ясна?
— Ясна! — закричал Владик, но Ийка остановила его:
— Подожди. Я…
Но тут уж я остановила ее.
— Никакой морали нет. Просто пра-прадедушка Андрей понимал то, чего не понимаем мы.
— Почему? — тихо спросила Ийка.
— Потому что мы это забыли, — ответил за меня Кротов. — Так бывает в истории. Люди забывают, что земля круглая, забывают, как лечить болезни, забывают, что было много столетий назад. И все начинается с начала.
— Да, правильно. А теперь, Андрей Алексеич, вы все же доскажите нам свою историю.
— Итак… — начал Кротов и тут позвонили в дверь.
— Это Лиля, — объяснила я.
— Может, мне с ней работу провести? — спросил Андрей Алексеич и даже чуть приподнялся, чтобы пойти открыть дверь.
— Не надо. Будет Гришу в ванной на ночь оставлять.
Ийка подняла на меня удивленные глаза.
— А как ты думала? — ответил за меня Кротов. — Никогда в ванной не ночевала? Это заметно, кстати.
Ийка нахмурилась, а я чуть сжала ее плечо.
— Вот-вот, — сказал Кротов, не сводя с нас глаз. — Ох, Саша, как же ты всех нас разбалуешь, я чувствую…
Уточнять, что он имел в виду, времени не было, потому что в дверь снова нетерпеливо зазвонили.
Лиля, вопреки обыкновению, была совсем не накрашена и даже, как мне показалось, заплакана. Я внимательно присмотрелась к ней. Совсем недавно она так весело со мной разговаривала… Или не весело, нет, очень возбужденно.
— У вас все в порядке? — спросила я, улыбаясь, Гришу, стоявшего рядом с ней и крепко державшегося за ее руку. Гриша тоже явно совсем недавно плакал.
— Да! Просто я… очень спешила… Никак не могла ничего собрать, времени совсем нет, а Гришка куда-то все задевал… В школу же не пойдешь в одном носке…
— Ты надолго к нам в гости? — спросила я Гришу.
Мальчик посмотрел на мать.
— Да нет! — ответила за него Лиля. — Ну… на пару дней, там… или… не знаю… Как получится…
— А вы думаете, что получится? — не удержалась и спросила я Лилю, пытавшуюся в тот момент отцепить Гришину руку от своей.
— Что? — Лиля подняла на меня уставшие глаза. Уставшие, несчастные, потерянные… Уставшие надеяться, унижаться, встречать и провожать…
— Получится с ремонтом, — объяснила я как можно мягче растерявшейся Лиле и сказала Грише: — Иди ко мне. — Мальчик чуть замешкался, взглянув на мать, поэтому я сама взяла его за плечо и обняла. — Я рада тебя видеть.
— И я, — сказал подошедший сзади Кротов.
Гриша радостно взглянул на него, а Лиля открыла рот. Ну, еще бы!..
— И я, — неожиданно сказала Ийка, державшая на руках Владика.
— Там твоя часка! — закричал Владик, увидев Гришу, и потянулся к нему, пытаясь соскользнуть с Ийкиных рук.
— Я же говорила — у меня гости, — засмеялась я, видя, что Лиля не найдет, что и сказать.
— И Гриша вам… — растерянно начала Лиля.
— И Гриша нам просто очень кстати! — сказал Кротов, кладя руку ему на плечо.
— Я его быстро заберу… — пробормотала Лиля и, еще более потерянная, чем пришла, сбежала вниз по лестнице.
Я слышала, как стучали по ступенькам ее каблуки — безнадежно и упрямо, и видела Гришины глаза, все смотревшие и смотревшие туда, где только что стояла его мама.
— Гриша! — позвала я его, не уверенная, что он сейчас меня услышит. Но мальчик тут же обернулся на меня. — Проходи, раздевайся. Мы как раз пьем чай, никак не допьем.
— Даже никак и не нальем, — засмеялся Кротов. — А мне, между прочим, хорошо бы еще на службе сегодня появиться. Так что чаю мне уже и не попить, наверно.
Ийка, державшая за руку Владика, обернулась и посмотрела на него.
— Я тебе только вкратце скажу главное, — Кротов улыбнулся Ийке, но обращался при этом ко мне. — Чтобы ты знала, что да как. А потом, я думаю, у нас будет возможность все подробно обсудить, если это еще будет кому-то интересно.
Ийка повела мальчиков в комнату, а Кротов присел на диванчик в прихожей.
— В общем, пришел я к ним, вроде как второй следователь по их делу, всячески настроенный им помогать… Они и проверять не стали, отчего вдруг появился какойто второй следователь, кроме первого, очень вредного и въедливого, кстати… Поговорив с Мариной, я убедился в своих сомнениях. И сказал ей, что точно знаю: кольцо спрятала она сама. И объяснил, какая статья ее ждет за документально оформленную клевету. И Марина долго сопротивляться не стала…
— Что, вот так просто сказал, и она просто все признала?
— Нет, не просто, — засмеялся Кротов. — Было непросто, но все получилось. Я кое-что угадал, и она испугалась, что я это откуда-то знаю. Мне очень помогла Ийка, — он взглянул на мою дочку, вернувшуюся к нам, а она робко улыбнулась ему в ответ, прислонившись головой к притолоке. — Ийка точно вспомнила и сказала мне, сколько времени ходила в кольце по дому и когда положила его на место. Вот эта часть на пленке и была стерта, понимаешь? В общем, история яйца выеденного не стоит, а девчонка могла загреметь в колонию для несовершеннолетних, если бы они стали упорствовать. Кольцо и правда дорогое, кстати. Тут не наврали.
— Ну, в колонию она бы не загремела в любом случае, — сдержанно заметила я, решив сейчас не сообщать, в какую именно сумму Вадик оценил свое кольцо. — Я ведь с Хисейкиным договорилась…
— Квартиру ему отдать? — опять засмеялся Кротов. — Да я уж в курсе! А ты уверена, что он бы забрал заявление? Да бог с ним! Все уже позади…
— Вы… ты уверен? — спросила я Кротова.
— Я именно для этого морду ему набил, — с нескрываемой гордостью ответил мне Андрей Алексеич.
— Что сделал? — ужаснулась я.
— Морду набил, — по слогам повторил Кротов. — Вообще-то хотел порадовать одну нежную блондинку средних лет…
— Мама молодая… — услышала я тихий голос сзади и почувствовала, как Ийка прислонилась ко мне всем телом. Я обняла ее одной рукой.
— Мама молодая и красивая, и вполне достойна, чтобы… — Кротов замолчал.
Я тоже не знала, что сказать. И Ийка молчала. Зато из комнаты раздался крик:
— Восемнаадцать! Восемнадцать людоедов под кроватью! Я точно знаю! — кричал Гриша, на удивление громко и радостно.
— Ааа… — закричал в ответ Владик, испуганно и тоже очень громко, но сюда не прибежал, значит, игра была интересной.
— Хисейкин забрал заявление из милиции? — спросила я о главном. Ийка оперлась головой мне о плечо и приятно, щекотно сопела в ухо.
Кротов кивнул.
— История закончена, Саша. Не сомневайся. Нужны будут подробности — милости просим на велосипедную прогулку. Ты катаешься на велосипеде? — спросил он Ийку коротко взглянув на нее.
— Да, — тихо ответила она, стоя у меня за спиной.
— И я… — сказал Кротов, опять глядя на меня.
Я чувствовала, что Ийка не отрываясь смотрит на него. И чувствовала, как бьется ее сердечко, гдето рядом с моей лопаткой. И я, кажется, догадывалась, как она смотрит на бравого капитана Кротова.
— Мы пойдем с вами кататься, — ответила я за всю честную компанию, хотя пока приглашена была только я.
— Не сомневаюсь, — ответил Кротов. — Иначе бы не стал бить морду такому уважаемому человеку. Хотел покорить ваши сердца. Мне это удалось?
Я засмеялась и еще крепче обняла одной рукой замершую за моей спиной Ийку. И подумала, что, похоже, для всех для нас начинается новая жизнь. Я это чувствовала. Нет, я это знала. И тут Ийка сказала:
— Я нарисовала один рисунок, пока… — и замолчала.
Кротов засмеялся:
— Пока сидела под арестом в своей комнате с двумя бойницами?
Ийка подняла на него глаза, снова опустила и кивнула.
— Показать? — спросила она, не поднимая головы.
— Конечно, дочка, — ответила я как можно мягче, чувствуя ее смятение.
Ийка не шевельнулась.
— Покажи, пожалуйста, — улыбнулся Кротов.
Ийка пошла в комнату и довольно быстро вернулась с рисунком в руках. Она повернула его к нам и так встала в проеме дверей.
Это был лист серого картона, то ли обложка папки для бумаг, то ли оторванный и аккуратно загнутый по краям кусок большой коробки из-под обуви. Кротов заинтересованно рассматривал рисунок, выполненный… Я не сразу сообразила, чем же Ийка рисовала — ведь ни акварель, ни темперу, ни пастель она с собой не взяла. Да, чем она рисовала — это тоже важно, но… Я во все глаза смотрела на картину. Да нет, этого же просто не может быть. Как она могла узнать?… Я перевела взгляд на Ийку. Та слегка порозовела и несколько секунд смотрела мне прямо в глаза.
— Ты только что ушла отсюда, мама. И поэтому берег пустой.
Да, это был тот самый берег, где «ветры пели и века», пустынный берег на маленьком островке Гозо. И огромное золотое небо, густой розовой полосой уходящее в море. Где я вдруг почувствовала себя крохотной, почти невидимой песчинкой в бесконечном и прекрасном мире. Похоже, Ийка щедро воспользовалась своей девчачьей косметикой, чтобы нарисовать эту картину… Да, точно, нежные переливчатые цвета и еле уловимый, родной запах апельсина с ванилью, ягодных конфет… Я аккуратно потрогала рисунок.
— Мам… — Ийка виновато посмотрела на меня. — Но у меня больше нечем было рисовать.
— Пленники во все времена были очень изобретательны, — потянулся Кротов, с удовольствием хрустнув руками, и опять прислонился к притолоке, как будто забыв, что еще недавно спешил на службу. — Красиво. Подаришь мне?
Ийка замерла.
— Знаешь, — я подошла к ней и крепко прижала к себе ее голову, — на самом деле я не ушла, а только иду сюда. Вот по этой дорожке. Видишь? Здесь тропинка огибает большой валун и выходит прямо к морю, точнее, к обрыву над морем. Я иду и смотрю на небо. И чувствую на своем лице сухой теплый ветер. И думаю о чем-то, что больше меня…
Ийка шевельнулась, и я ощутила на своем лице ее ресницы, мягко пощекотавшие мне щеку.
— А обо мне, мам?
Я засмеялась. Поцеловала ее тонкие светлые волосы, нежный теплый висок с беззащитной голубой венкой и взглянула на стоящего в углу нашей маленькой прихожей Андрея Алексеича. Кротов стоял и смотрел на нас, светясь своей собственной победой над тенями, носящимися в этом лучшем из миров. Кажется, он тоже ждал ответа.
Я никак не могла сказать им правду. Поэтому я только покачала головой и снова засмеялась.
На кухне что-то упало и со звоном покатилось по полу. В наступившей тишине я услышала оттуда тихий шепот и хруст. Левой рукой я крепко держала Ийку за худенькое плечико, а правой погладила ее по щеке. И видела, как улыбается Кротов, и пространство вокруг него как будто наполняется плотными разноцветными частичками радости. Я чувствовала, как намокает мое плечо от теплых Ийкиных слез. И глубоко-глубоко вдохнула откуда-то взявшийся у нас в квартире запах моря.
Возможно, это пахли мои собственные волосы. Ведь я только утром купалась в море. И забыла в номере заколку, не стала возвращаться, боялась опоздать на самолет. И не стала сушить мокрые волосы, все боялась опоздать… И это было так давно. Тогда, когда я еще не знала, что ждет меня в Москве. Боялась, сомневалась, не верила.
Удивительно. За несколько часов до этой минуты я сидела с мокрыми волосами в холодном, яростно продуваемом аэропорту, смотрела сквозь стеклянную стену на смело взмывающие в небо, кажущиеся совсем маленькими самолеты, считала до ста, и еще раз до ста, и еще — чтобы быстрее шло время, и никак не верила, что мой главный, беспомощный, глупый маленький ёжик вернется домой, и что тот, кто его приведет домой, покажется мне родным и близким, как будто я знала его так хорошо, давно-давно, а потом просто потеряла на много лет… Я сидела, смотрела на взлетающие самолеты и не верила, что и надо мной однажды засияют золотые небеса…
Февраль — ноябрь 2006 года
notes
