Глава 12

Они стояли в кабинете адвоката, освещенные косым утренним солнцем: бледный Рэтбоун, Эстер, исполненная смятения и отчаяния, и кипящий яростью Монк.

– Черт побери, нечего здесь стоять! – взорвался последний. – Что вы собираетесь делать? Он же виновен!

– Я знаю, что он виновен, – процедил адвокат сквозь зубы. – Но он прав – я ничего не могу сделать. Письма не доказательство, и мы уже зачитывали их перед судом, поэтому не можем вернуться назад и попытаться убедить присяжных в новом истолковании. Пусть интерпретация Эстер и верна, но я не могу открыть ничего из того, что сэр Герберт говорил мне конфиденциально. Даже если я не побоюсь лишиться звания адвоката – чего я и в самом деле не боюсь, – будет объявлено, что в процессе были нарушены судебные нормы.

– Но должен же быть выход! – отчаянно запротестовала мисс Лэттерли, стискивая кулаки и напрягаясь всем телом. – Даже закон не может позволить этому совершиться!

– Если вы можете что-то придумать, – проговорил Оливер с горькой улыбкой, – говорите, и я, с божьей помощью, сделаю это! Не говоря уже о чудовищной несправедливости оправдания этого человека, я не могу припомнить, чтобы когда-нибудь ненавидел кого-нибудь столь сильно. – Адвокат закрыл глаза и стиснул зубы. – Он стоял с этой проклятой улыбкой на лице… зная, что мне придется защищать его. Он смеялся надо мною!

Эстер беспомощно поглядела на него.

– Прошу прощения, – извинился за выражение Рэтбоун.

Но девушка отмахнулась от него нетерпеливым жестом: слова ничего не значили.

* * *

О чем-то раздумывая, Монк углубился в себя, ничего не замечая вокруг. Часы, стоящие на каминной доске красного дерева, отмеривали секунды. Солнце ярким пятном сверкало на полированном полу между окном и краем ковра. За окном на улице кто-то подзывал кеб. В офисе еще не было ни клерков, ни помощников адвоката.

Потом детектив вдруг изменил позу.

– Что? – одновременно встрепенулись Эстер и Оливер.

– Стэнхоуп делал аборты, – медленно проговорил Уильям.

– Никаких доказательств, – проговорил Рэтбоун. – Каждый раз ему помогала какая-то другая сестра, женщина невежественная, способная лишь подавать ему нужные инструменты и прибирать за ним. Эти женщины и не подумали бы усомниться в той причине операции, которую он называл. Безусловно, думали они, это удаление опухоли – и всё.

– Откуда вы знаете? – с сомнением посмотрел на него сыщик.

– Он сам мне сказал! Он ничего не скрывал, потому что я не могу давать показаний.

– С его слов, – указал Монк. – Но дело не в этом.

– Нет, в этом, – возразил адвокат. – А еще мы не знаем, какие именно сестры ему помогали, и видит Господь, в госпитале всегда хватит невежественных сиделок. Они не способны присягать, и если даже мы вызовем их в суд, им все равно поверят меньше, чем сэру Герберту! Можете представить себе такую свидетельницу: глупая, испуганная, мрачная, да еще, скорее всего, грязная и необязательно трезвая… – Лицо его исказилось горькой яростной улыбкой. – О чем с ними говорить?

Юрист принял изящную и пародийную позу и сделал вид, что ведет допрос:

– А теперь, миссис Швабринс, откуда вам известно, что операция представляла собой аборт, а не удаление опухоли, как утверждает выдающийся хирург сэр Герберт Стэнхоуп? И что именно вы видели? – Адвокат приподнял брови. – А какое медицинское образование позволяет вам утверждать подобные вещи? Прошу вашего прощения, но где вы учились? И сколько времени вы дежурили в тот день? Ах, всю ночь? И что же вы делали? Выносили ведра с помоями, мыли полы и разводили огонь. Таковы ваши обычные обязанности, мисс Швабринс… Да, понимаю… Сколько, вы сказали, стаканов портера? А какова разница между крупной опухолью и шестинедельным плодом? Вы не знаете? Я тоже! Благодарю вас, мисс Швабринс, у меня всё…

Уильям шумно вздохнул, собираясь заговорить, но Оливер остановил его:

– И вы не имеете совершенно никаких шансов получить свидетельства от пациенток, даже если сумеете их отыскать, что маловероятно. Каждая просто выступит в поддержку сэра Герберта и скажет, что у нее была опухоль, – изо всех сил стараясь совладать с яростью, он потряс головой. – В конце концов, все это только теоретические рассуждения, потому что мы не можем найти их и вызвать в суд. А Ловат-Смит ничего не знает об этом! Его дело закончено. Он не может открыть его заново без чрезвычайной причины.

Детектив теперь выглядел совсем удрученным:

– Я знаю все это. И речь не о женщинах – конечно, они не годятся в свидетели. Но можно попробовать понять, откуда они узнавали, что сэр Герберт выполняет аборты.

– Что?

– Откуда они… – вновь начал Монк, но адвокат перебил его:

– Да! Да, я вас понял! Безусловно, это великолепный вопрос, но я не вижу, чем ответ на него может помочь нам, даже если бы мы его знали. Подобные вещи не рекламируют. Все передается из уст в уста… – Оливер повернулся к Эстер. – Куда обратится женщина, желая сделать аборт?

– Не знаю! – с негодованием воскликнула та в ответ и мгновение спустя нахмурилась. – Ну, наверное, это можно выяснить…

– Зачем трудиться? – отмахнулся Рэтбоун в явном расстройстве. – Даже если вы установите это со всеми доказательствами, мы не сможем вызвать такого свидетеля. И нам нечего будет сказать Ловат-Смиту. Наши руки связаны.

Уильям стоял возле окна. Ясный солнечный свет лишь подчеркивал суровые морщины на его лице, кожу, обтянувшую щеки, сильные нос и рот…

– Возможно, – продолжил он. – Но это не остановит меня. Стэнхоуп убил Пруденс, и я хочу, чтобы этого мерзавца повесили, если смогу этого добиться. – И, не дожидаясь мнения остальных, сыщик повернулся на месте и вышел, не придержав за собой дверь.

Оливер поглядел на Эстер, стоявшую посреди комнаты.

– Я не знаю, что делать, – негромко проговорила она. – Но что-то сделать надо! А пока, – она чуть улыбнулась, чтобы смягчить формулировку, – вам следует по возможности затянуть суд.

– Но как? – Брови юриста поднялись. – Я практически закончил.

– Не знаю. Вызовите новых свидетелей, чтобы подтвердить, насколько хороший человек наш хирург…

– Но я в этом не нуждаюсь! – запротестовал адвокат.

– Я знаю это. Тем не менее вызовите их. – Девушка махнула рукой. – Делайте что угодно… лишь бы суд не поторопился с приговором.

– Но нет никакого смысла…

– Сделайте это! – взорвалась мисс Лэттерли. В голосе ее трепетала ярость. – Только не сдавайтесь!!!

Рэтбоун улыбнулся буквально уголками губ. В глазах его светилось восхищение ею. Вот только надежды в них не было вовсе.

– Попробую затянуть дело на какое-то время, – согласился он. – Но смысла-то все равно нет…

* * *

Калландра знала, как продвигался суд. Она была там в предыдущий день и видела лицо сэра Герберта и его позу на скамье подсудимых – спокойные глаза, прямая спина… Леди отметила, что присяжные глядят на него с одобрением. Среди них не было таких, кто избегал бы его взгляда или краснел, поворачиваясь к нему. Было вполне очевидно, что они считают хирурга невиновным. Итак, Пруденс Бэрримор убил кто-то другой.

Кристиан Бек? Потому что он делал аборты, и Пруденс, узнав об этом, пригрозила сказать об этом властям?

Мысль эта отравляла все и была настолько ужасной, что Калландра не могла с ней справиться. Так и не уснув, она крутилась в постели далеко за полночь, а потом наконец села, обхватила руками колени и попыталась собраться с духом, чтобы вновь вернуться к этому вопросу. Она представила себя стоящей перед Беком с рассказом о своих сомнениях и проговорила в уме все свои мысли, пытаясь облечь их в слова, которые можно было бы произнести. Но найти подходящие слова ей не удавалось.

Миссис Дэвьет проигрывала в уме все возможные варианты ответа Кристиана. Если он солжет, она сразу угадает ложь… и ощутит острую сердечную боль. При этой мысли горячие слезы наполнили ее глаза, а в горле встал комок. А еще доктор мог пуститься в патетические извинения. Это было бы еще хуже. Калландра постаралась отогнать эту мысль, даже не додумав ее. Замерзнув, она сидела на постели и дрожала, а бесполезные скомканные простыни лежали возле нее.

Кристиан может рассердиться, сказать, чтобы она не лезла в чужие дела, выгнать ее… Подобная ссора, возможно, навсегда разделит их, и леди хотела ее избежать. Это было бы ужасно, но все же лучше, чем два других варианта. Пусть все закончится грубостью, злостью, но во всяком случае честно.

И последняя возможность: он предоставит ей какие-то объяснения. Скажем, она видела не аборт, а какую-то другую операцию… Быть может, Бек пытался спасти Марианну после трудов коновала с окраин, а помалкивал он об этом ради своей пациентки… Такое было бы лучше всего.

Но возможно ли это на самом деле? Быть может, она не обманывает себя? Ну, а если врач скажет ей что-то подобное, поверит ли она ему? Или вновь вернется к прежнему состоянию – полному сомнений, страха и ужасных подозрений в совершении преступления, куда более страшного?

Пригнув голову к коленям, Калландра сидела, не замечая, как летит время. И постепенно поняла, что встречи не избежать. Она должна увидеть Кристиана лицом к лицу и выдержать все последствия откровенной беседы с ним. Иного разумного выхода у нее не оставалось.

* * *

– Входите.

Калландра твердой рукой распахнула двери и шагнула внутрь. Она дрожала, и ноги едва держали ее, но нерешительность была забыта: миссис Дэвьет все продумала и больше не представляла себе другого варианта действий.

Кристиан сидел за столом. Увидев посетительницу, он поднялся с любезной улыбкой на усталом лице… Было ли это следствием бессонницы или вины? Леди Дэвьет сглотнула, не в силах сделать вдох – ей было почти что больно дышать.

– Калландра? С вами все в порядке? – Бек пододвинул ей кресло и постоял рядом, пока она садилась. Она собиралась остаться стоять, но обнаружила, что соглашается на его приглашение, тем самым оттягивая миг неприятного разговора.

– Нет, – миссис Дэвьет пошла в атаку без всякого предупреждения, едва хозяин кабинета возвратился на место. – Я крайне встревожена и наконец решила поговорить с вами, поскольку не могу больше уклоняться от этого разговора.

Кровь отхлынула от лица врача, заставив его побледнеть. Темные круги у него под глазами казались синяками. Голос его звучал спокойно, но тем не менее в нем слышалось напряжение:

– Итак, слушаю вас.

Все оказалось куда хуже, чем предполагала леди Дэвьет. Ее возлюбленный выглядел таким потрясенным, словно бы сам ожидал приговора.

– Вы кажетесь таким усталым… – начала Калландра, гневаясь на себя. Это была такая глупая и бесцельная фраза!

Грустная легкая улыбка тронула губы ее собеседника.

– Сэр Герберт не исполняет свои обязанности, и я делаю все, что могу, и для его пациентов, и для моих собственных. – Он чуть качнул головой. – Но все это неважно. Расскажите мне о своем здоровье. Какая боль вас снедает? Что вас мучает?

Как глупо! Конечно же, он устал, должно быть, измучился, работая за двоих! А Дэвьет даже не подумала об этом… И остальные попечители тоже, насколько ей было известно. «Как же некомпетентны все мы! – вздохнула она про себя. – На собраниях нас волновала только репутация госпиталя!» И теперь Бек считает ее больной? Вполне естественно! С чего иначе у нее трясутся руки и дрожит голос?

– Я не больна, – ответила Калландра, встречаясь с ним глазами, и в голосе ее послышались извинение и боль. – Я предельно обеспокоена своими подозрениями.

Наконец она призналась себе, ничего не скрывая, в том, что любит этого человека. Слова эти принесли ей долгожданное облегчение. Леди Дэвьет видела сочувствие на умном тонком лице медика. Что бы он ни натворил, обаяния у него не отнимешь. Если его не станет, в душе ее откроется рваная рана… Так корни гигантского дерева вырывают из земли целый пласт, если его выкорчевать.

– Какими же? – проговорил доктор, глядя на собеседницу. – Вы знаете что-то о смерти Пруденс Бэрримор?

– Нет, надеюсь, что нет…

– Тогда что же вас беспокоит?

Момент наконец настал.

– Не так давно, – начала попечительница госпиталя, – я случайно вошла, когда вы были заняты операцией. Вы, должно быть, меня не заметили, и я молча вышла. – Бек глядел на нее, не говоря ни слова, и лишь между бровей у него залегла небольшая тревожная морщина. – Я узнала пациентку. Это была Марианна Гиллеспи, и, по-моему, вы делали ей аборт.

Можно было не продолжать. По лицу Кристиана, на котором не было ни удивления, ни ужаса, Калландра поняла, что не ошиблась. Она попыталась успокоиться и забыть про свою душевную боль. Придется расстаться с ним, придется понять, что нельзя любить человека, который способен на подобные вещи! Пусть у нее в душе будет жуткая рана, но и она когда-нибудь в конце концов заживет.

– Вы правы, – согласился Бек, и в голосе его не было слышно ни вины, ни страха. – Она забеременела в результате насилия, совершенного ее зятем. Зачатие произошло недавно… меньше шести недель назад. – Врач смотрел на собеседницу с грустью, и на лице его читалась боль, а не стыд. – Мне случалось выполнять аборты и прежде, – спокойно проговорил он, – если ко мне обращались достаточно рано, в первые восемь-десять недель, а ребенок являлся плодом насилия, или если женщина была чересчур молода для родов – мне случалось иметь дело с двенадцатилетними! – или же если она была слишком слаба и беременность вместе с родами, по моему суждению, могла стоить ей жизни. Но не в других обстоятельствах и не за плату. – Калландра хотела остановить его и что-то сказать, но горло ее стиснуло смазмом, и она не смогла произнести ни слова. – Мне жаль, что подобные операции настолько отвратительны для вас. – Призрачная улыбка прикоснулась к его губам. – Мне действительно очень жаль. Вы должны знать, как глубоко я привязан к вам. Конечно, мне не следовало бы говорить об этом, поскольку я связан браком и не могу предложить вам достойного положения. Но чтобы вы не сомневались, признаюсь: я все обдумал давно и глубоко. Я даже молился. – Он слегка усмехнулся. – А потом решил, что это правильно и допускается Богом. Неужели даже в таких случаях женщине отказано в праве решать? И я не могу отказаться от своего мнения даже ради вас!

Теперь леди Дэвьет уже боялась за Бека. Его уличат… погибнет его карьера, последует тюремное заключение. Страх снедал ее.

– Виктория Стэнхоуп… – выговорила она хриплым голосом, всем сердцем жалея ту девочку в сиреневом платье с измученным лицом, в глазах которой оставалась надежда. Надо выяснить и это прямо сейчас или забыть о ней. – Это не вы делали ей аборт?

Лицо врача выразило глубокое горе.

– Увы, я бы, конечно, прооперировал ее, поскольку ребенок был результатом инцеста и совращения – виноват был ее брат Артур, Господь да смилуется над ним! Но ей оставалось только четыре месяца. Было слишком поздно. Я ничего не мог сделать и до сих пор жалею об этом!

Так, за какие-то минуты вся картина переменилась. Бек не пытался нажиться на нелегальных операциях, а помогал слабым и отчаявшимся, попавшим в непереносимую ситуацию. Имел ли он право поступать так? И греховны ли подобные операции?

Конечно же, нет! Ведь он делал аборты, руководствуясь сочувствием и мудростью.

Миссис Дэвьет глядела на медика, будучи не в силах выразить неизмеримое облегчение. Глаза ее наполнились слезами, а голос вместе со словами безнадежно застрял где-то в гортани.

– Калландра? – негромко позвал он ее.

Она улыбнулась удивительно ясной улыбкой. Взоры их соприкоснулись – и контакт был подобен физическому прикосновению.

С неторопливой улыбкой Бек протянул ей руку через стол и взял ее ладонь в свою. Если врач и догадался, что попечительница опасалась, не он ли убил Пруденс, то не стал об этом говорить. Как не стал и спрашивать, почему она не сообщила полиции о той операции. Она бы ответила ему: потому что пылко любит его… до боли. Но подобные мысли лучше оставить невысказанными. Они оба понимали это. А все прочее не нуждалось в словах. Руки их соприкасались несколько минут, они молча глядели друг на друга через стол и улыбались.

* * *

Рэтбоун вошел в зал суда раскаленным добела. Ловат-Смит томился за своим столом, стараясь смириться с поражением. Он поглядел на своего соперника с интересом, увидел выражение его лица и встрепенулся. Обвинитель перевел взгляд на скамью подсудимых. Сэр Герберт стоял, чуть улыбаясь, всем своим видом выражая спокойную уверенность – не вульгарное предвкушение победы, а просто убежденность в ней.

– Мистер Рэтбоун? – Судья Харди вопросительно поглядел на адвоката. – Готовы ли вы завершить ваше слушание итоговым аргументом?

Оливер заставил себя говорить самым невозмутимым тоном:

– Нет, милорд. Если суд не будет возражать, я хотел бы вызвать еще одного-двух свидетелей.

Харди казался удивленным, а глаза Ловат-Смита расширились. На скамье для публики послышался слабый шорох, кое-кто из присяжных нахмурился.

– Ну, если вы полагаете, что это необходимо, мистер Рэтбоун… – с сомнением в голосе проговорил судья.

– Да, милорд! – проговорил защитник. – Я хочу, чтобы моему клиенту был объявлен правильный приговор.

С этими словами адвокат посмотрел на скамью подсудимых и увидел, как улыбка на лице Стэнхоупа на какую-то долю секунды померкла и крошечная морщина залегла между его бровей… Но ненадолго. Улыбка вернулась, и хирург с уверенностью и пренебрежением встретил взгляд Оливера – это знали они оба.

Уилберфорс с любопытством глядел то на Рэтбоуна, то на скамью подсудимых, чуть привстав из-за стола.

– Я бы хотел вызвать доктора Джеймса Кантрелла, – отчетливо проговорил адвокат.

– Вызываю доктора Джеймса Кантрелла, – проговорил привратник громким голосом.

Юный лекарь явился через несколько секунд, как и подобает. Это был длинный и тощий человек. Его подбородок и горло были в пятнышках крови – бреясь второпях, он порезался. Джеймс был практикантом, и карьера его еще только начиналась.

Он принес присягу, и Оливер приступил к долгим подробным расспросам о безупречном профессиональном поведении сэра Герберта. Присяжные сердились, Харди тоже не скрывал гнева, но обвинитель следил за этим диалогом с неподдельным интересом. Что же касается подсудимого, то улыбка, казалось, прилипла к его губам.

А Рэтбоун продолжал задавать вопросы, чувствуя всю нелепость такого поведения. Он почти ни на что не надеялся – просто старался предоставить Монку то время, в котором детектив нуждался.

* * *

Эстер договорилась, чтобы одна из сестер подменила ее на дежурстве, обещав расплатиться с нею удвоенным количеством часов, и уже в шесть утра встретилась с Уильямом в его квартире. Следовало использовать каждую минуту: трудно было сказать, как долго продержится Рэтбоун.

– С чего мы начнем? – спросила девушка. – Я все думала об этом и, признаюсь, теперь не ощущаю прежнего оптимизма.

– А я никогда не испытывал особого оптимизма, – яростно огрызнулся Монк. – И уверен лишь в том, что не собираюсь позволить этому сукину сыну уйти безнаказанным. – Он тускло улыбнулся своей гостье, но его улыбка не давала тепла – для этого сыщик был чересчур разгневан. Зато она донесла до мисс Лэттерли нечто более глубокое – полное доверие, абсолютную уверенность в том, что она понимает и без всяких объяснений разделяет его чувства. – Стэнхоуп не давал объявлений и не рекламировал своего дела. Значит, где-то есть человек – скорее всего, женщина, – который занимался этим. Хирург принимал только состоятельных женщин, а это значит – светских. Не знаю, из старого или нового…

– Скорее из старого дворянства, – сухо перебила его Эстер. – Новое торговое общество происходит из верхних слоев рабочего класса, наделенных социальными амбициями, – как Ранкорн, например. Их мораль обычно весьма строга. Ею пренебрегают, лишь твердо зная, насколько можно забыть про приличия, как далеко можно зайти без последствий. Если такие нуждаются в абортах, то, вероятнее всего, потому, что считают невозможным справиться с излишним числом детей.

– Но бедным женщинам из бедных семей вырастить много детей еще труднее, – нахмурился детектив.

– Конечно, – согласилась мисс Лэттерли. – Но они едва ли могут позволить себе услуги сэра Герберта. Скорее всего, такие женщины обращаются к услугам всяких бабок на окраинах.

На лице Уильяма проступило раздражение на собственную глупость, но не на Эстер. Сыщик стоял возле камина, оперевшись ногой на решетку.

– И каким же образом светская леди будет подыскивать себе такого врача? – спросил он.

– Начнет расспросы, – сказала мисс Лэттерли задумчиво. – Вот только к кому она посмеет обратиться?..

Монк молча ждал, что скажет его собеседница. А та размышляла вслух:

– Ну, во-первых, это должен быть кто-то, кого не знает ее муж, или отец, если она не замужем, или, возможно, даже ее мать. Куда может отправиться женщина, не вызвав никаких сомнений? – Эстер опустилась в высокое кресло и подперла подбородок руками. – К своему портному или модистке, – ответила она себе самой. – Можно довериться подруге… но я сомневаюсь. О подобных вещах друзей не извещают; этот поступок совершается так, чтобы никто не знал!

– Так, значит, к ним и нужно обращаться, – торопливо сказал Уильям. – Но что могу сделать я? Я не могу просто стоять, ожидая вас у дверей, пока вы будете их расспрашивать.

– Это вы будете опрашивать модисток и портных, – заявила мисс Лэттерли, решительно поднимаясь на ноги. – А я попытаюсь разведать об этом в госпитале. Кто-то там должен об этом знать – ведь Стэнхоупу всегда помогали сиделки, причем они сменяли друг друга. И надо еще раз проглядеть письма Пруденс, проверить даты и имена тех пациенток. – Эстер поправила юбку. – Возможно, нам удастся их обнаружить. Пруденс оставила их инициалы, и по ним, наверное, можно будет о чем-нибудь догадаться.

– Не смейте – это слишком опасно! – мгновенно взорвался сыщик. – К тому же вам все равно ничего не скажут.

Девушка с разочарованием посмотрела на него:

– Но я же не собираюсь расспрашивать открыто… Как вам такое в голову пришло? У нас нет времени на осторожность: Оливер сумеет задержать суд не больше чем на день-другой.

Дальнейшие протесты замерли на губах детектива.

– А когда модистки открывают свои заведения? – спросил он. – И еще, ради бога, скажите, что мне там может понадобиться?

– Шляпка, – невозмутимо ответила мисс Лэттерли, захлопывая перед уходом свой ридикюль.

Уильям бросил на нее свирепый взгляд.

– Для вашей сестры, матери, тети… для кого хотите, – пояснила его гостья.

– А что я потом буду делать с двумя дюжинами женских шляпок? И если вы не перестанете дерзить мне…

– Вам незачем их покупать! Обещайте подумать, а потом… – начала было девушка, но умолкла.

– …спросите, не знает ли кто хорошего гинеколога, умеющего делать аборты! – окончил он за нее.

Эстер вздернула подбородок:

– Ну, нечто вроде того.

Монк наградил ее красноречивым взглядом и открыл дверь.

Было без четверти семь. На ступеньках мисс Лэттерли обернулась и посмотрела прямо в глаза сыщику, а потом чуть заметно улыбнулась уголками рта, скорее поощряя его, чем вселяя в него надежду или радость.

Уильям смотрел ей вслед, не испытывая того отчаяния, которое мог бы чувствовать, учитывая абсурдность их предприятия.

* * *

Первая попытка что-либо выведать о преступных врачах сложилась жутко. Заведение, в которое пришел детектив, открылось в десять часов, хотя работающие там цветочницы, вышивальщицы, ленточницы и гладильщицы были на месте с семи. Женщина средних лет с жестким внимательным лицом пригласила Монка войти и поинтересовалась, чем может услужить ему.

Тот попросил показать ему шляпку, которая подойдет его сестре, стараясь не глядеть на выставленное разнообразие шляпок из соломы, фетра, полотна, перьев, цветов, лент и кружев, занимавших углы комнаты и полки вдоль ее стен.

С высокомерным видом хозяйка попросила посетителя описать внешность сестры и сказать, для какого случая ей необходим головной убор.

Уильям попытался описать ей облик Бет и ее лица.

– Цвет волос, сэр, – сказала женщина, едва скрывая скуку. – Ваша сестра темноволосая, как вы, или белокурая? У нее большие глаза? Высокая она или низкая?

Сыщик выбрал усредненный вариант, ругая Эстер за то, что она послала его с этим идиотским поручением.

– Каштановые волосы, большие голубые глаза, – ответил он поспешно. – Примерно вашего роста.

– А куда она собирается пойти, сэр?

– В церковь.

– Понятно. В Лондоне, сэр, или где-нибудь за городом?

– За городом, – сказал детектив удивленно. Неужели его нортумбрианское произношение оказалось столь явным, невзирая на годы самоконтроля? И почему он не назвал Лондон? Разницы никакой, а объяснить, куда именно собирается его вымышленная сестра, было бы намного легче… Ведь шляпку-то он не собирался покупать!

– Понятно. Быть может, вы посмотрите эту? – Хозяйка подвела Уильяма к нескольким весьма непритязательным сооружениям из соломы и ткани. – Мы, конечно, можем украсить их в соответствии с вашими вкусами, – добавила она, заметив выражение его лица.

Румянец окрасил щеки Монка: он чувствовал себя полным дураком и снова мысленно выругал Эстер. Ничто, кроме праведного гнева на сэра Герберта, не могло удержать его здесь.

– А что-нибудь голубое есть? – поинтересовался он.

– Как вам угодно, – с явным неодобрением пожала плечами его собеседница. – Но это такой банальный цвет, вам разве не кажется? А не хотите ли сочетание зеленого и белого? – Взяв букетик белых искусственных маргариток, она приложила их к бледно-зеленому соломенному капору с зеленой лентой. Это сочетание показалось сыщику настолько свежим и изящным, что он, даже вздрогнув, вспомнил летнюю лужайку, а на ней маленькую Бет.

– Очаровательно! – вырвалось у него.

– Я распоряжусь, чтобы ее доставили вам, – немедленно отозвалась женщина. – Шляпка будет готова к завтрашнему утру. Мисс Ливерседж присмотрит за всеми деталями, и вы можете обговорить с ней счет.

Через пять минут, заплатив за капор, детектив оказался на улице, гадая, каким образом переправить шляпку в Нортумберленд. Он от души выругался: капор подошел бы и Эстер! Но уж ей-то Монк намеревался делать подарки в последнюю очередь.

Следующая мастерская оказалась менее дорогой и более загруженной. Закипавшее в душе «покупателя шляпок» раздражение удержало его от комплиментов искусству здешних мастериц.

Но Уильям не мог провести весь день, разглядывая шляпы. Следовало выполнить поставленную задачу, сколь бы сложной она ни была.

– Дело в том, что дама, о которой идет речь, беременна, – решился он начать разговор.

– Тогда ей вскоре придется какое-то время проводить дома, – заметила продавщица, обдумывая практическую сторону дела. – Значит, шляпка нужна ей лишь на несколько месяцев или даже недель…

Монк скривился.

– Если только она не сумеет… – сказал он и многозначительно повел плечами.

Женщина оказалась весьма догадливой.

– Значит, у нее и без того много детей? – предположила она.

– Целая куча.

– Жаль. Выходит, сэр, она не рада событию?

– Ни в какой мере, – согласился детектив. – Кроме того, оно может поставить под угрозу ее здоровье. Есть же предел силам… – Он отвернулся и продолжил совсем тихо: – Предполагаю, что если бы она знала, какие можно предпринять шаги…

– А может ли она позволить себе… помощь в этом вопросе? – осведомилась его милая собеседница столь же негромко.

Монк повернулся к ней лицом.

– О, конечно – в разумных пределах.

Женщина исчезла и возвратилась через несколько мгновений со сложенным листком бумаги.

– Передайте это вашей даме, – предложила она.

– Благодарю вас. Я так и сделаю, – кивнул сыщик, остался на месте, не торопясь уходить.

Продавщица улыбнулась:

– Пусть она скажет им, кто дал вам адрес. Этого достаточно.

– Понимаю. Благодарю вас.

Идти по выданному ему адресу на закоулки Уайтчепел-роуд Монк не спешил. Он отправился в ту сторону пешком, на ходу тщательно продумывая историю, с которой явится в это заведение. Съехидничав про себя, сыщик подумал, что можно было бы взять с собой Эстер и сказать, что это именно она нуждается в помощи… Увы, как ни хотелось ему это сделать – воистину была бы сладчайшая месть! – у нее были чересчур важные дела в госпитале.

Теперь ему уже нельзя было ссылаться на воображаемую сестру. Лекарке нужна сама женщина, так что за один заход к ней ничего не сделаешь. И она будет разговаривать с мужчиной, лишь если будущая пациентка слишком молода и будет тянуть до самого последнего момента – или уже слишком известна в свете, чтобы рисковать репутацией.

Ага, великолепная идея! Он скажет, что исполняет поручение леди, которая не может назвать себя, не удостоверившись, что всё в порядке.

Уильям подозвал кеб, велел извозчику доставить его до Уайтчепел-роуд и откинулся на спинку сиденья, продумывая будущий разговор.

Путь был долог, лошадь устала, а мрачный кебмен молчал. Экипаж, казалось, останавливался каждые несколько ярдов, а над головой витали крики раздраженных извозчиков. Разносчики и уличные торговцы расхваливали свой товар, а какой-то возница не рассчитал и опрокинул прилавок, после чего разразилась короткая жестокая драка, окончившаяся окровавленными носами и кучей ругани. Другой пьяный кучер едва ли не галопом пересек перекресток: кони пятились от его экипажа, а некоторые из них совсем сильно перепугались и понесли. Экипаж самого Монка одолел едва ли не целый квартал, прежде чем извозчик сумел вновь овладеть конем.

Детектив спустился на Уайтчепел-роуд, заплатил кебмену, находившемуся уже в непередаваемом состоянии духа, и отправился по адресу, полученному у модистки.

Он попал в лавку мясника и поначалу решил, что случилась ошибка. В окне были высталены пироги и цепочки сосисок. Если же сыщик все-таки не ошибся, кто-то здесь был наделен весьма мрачным чувством юмора или не обладал им вовсе.

Трое бледных и худых детей в грязной одежде глядели на Уильяма с мостовой. Один из них, лет десяти-одиннадцати, мог похвалиться выбитым передним зубом. Паршивый пес обежал угол и сунулся в дверь лавки.

Помедлив мгновение, Монк направился следом за ним. Внутри было жарко и сумрачно: через немытые окна проникало немного света. Дым бесчисленных фабричных труб и домашних очагов за многие месяцы затуманил их, и летние грозы уже ничего не могли поделать с копотью. Было душно и пахло мясом; огромная муха, лениво жужжа, засуетилась в углу. Молодая женщина, явно поджидавшая покупателя, подхватила сложенную газету и прихлопнула муху на месте.

– Наконец-то! – проговорила она с удовлетворением и приветливо спросила Монка: – Чем могу служить?.. У нас есть свежая баранина, пироги с крольчатиной, свиные ножки… Есть телячий студень – мясо самое лучшее в Ист-Энде! – есть рубец, овечьи мозги, свиная печень… и сосиски, конечно! Чего вы хотите?

– Сосиски как будто бы неплохие, – солгал ее посетитель. – Но я-то пришел поговорить с миссис Андерсон. Это правильный адрес?

– Все может быть, – осторожно сказала продавщица. – На свете не одна дюжина миссис Андерсон. Зачем она вам?

– Мне порекомендовала обратиться к ней леди, которая продает шляпки…

– В самом деле? – Собеседница оглядела сыщика с головы до ног. – Не могу себе представить зачем.

– Речь идет об одной знакомой мне даме, которая не желала бы показываться сюда без абсолютной необходимости.

– И она послала сюда вас, не так ли? – Женщина улыбнулась, выражая сразу удовлетворение, удивление и презрение. – Ну что ж, быть может, миссис Андерсон примет вас, а может быть, и нет. Я спрошу. – Она повернулась и медленно направилась в заднюю часть дома, за крашеную дверь.

Монк ждал. Жужжа, прилетела новая муха и лениво опустилась на заляпаный кровью прилавок.

Продавщица вернулась назад и, не говоря ни слова, раскрыла перед ним дверь. Детектив принял предложение и вошел. За дверью оказалась большая кухня, выходящая во двор с угольными ямами, помойными баками, из которых вываливался мусор, несколькими сломанными ящиками и засоренным водостоком, полным дождевой воды. Через двор, пригибаясь как леопард, брел кот, зажав в зубах мертвую крысу.

Внутри кухни царил хаос. Заляпанное кровью полотно наполняло две каменные ванны возле стены справа. Густой, теплый запах крови висел в воздухе. Слева находился деревянный шкаф с тарелками, чашками и ножами. Ножницы и спицы валялись повсюду между бутылками джина, пустыми и полными.

Посреди комнаты находился деревянный стол, потемневший от пролитой крови. Засохшая кровь наполняла все его трещины, и ее потеки виднелись еще и на полу. В кресле-качалке сидела девушка с пепельным лицом: она рыдала, обнимая себя руками.

Возле потухших угольев очага лежали две собаки. Одна из них чесалась, урча при каждом движении лапы.

Миссис Андерсон оказалась весьма рослой женщиной. Закатанные рукава открывали могучие руки, а грубые ногти на них были «украшены» черными ободками.

– Приветик! – проговорила она, улыбаясь и отбрасывая с глаз прекрасные золотые волосы. Ей было самое большее лет тридцать пять. – Нуждаешься в помощи, дорогуша? Я для нее все могу сделать. Все равно ей придется идти сюда рано или поздно… Как далеко зашло дело?

Монк почувствовал охватившую его свирепую волну гнева, от которой его едва не начало тошнить. Ему пришлось заставить себя глубоко подышать несколько секунд, чтобы прийти в себя. С наплывом памяти, запахами и звуками возвратились воспоминания: густая кровь, девушка, кричавшая от боли и ужаса, топоток крысиных ножек по грязному полу. Бог знает, сколько раз он бывал в подобных комнатах у закоулочных женских дел мастериц, расследуя случаи смерти женщин, истекших кровью, или погибших от заражения, или же просто зная о таких преступлениях и связанных с ними деньгах…

Но не мог Уильям забыть и о бедных женщинах, истощенных ежегодными родами, неспособных выкормить детей и продающих своих младенцев за несколько шиллингов, чтобы купить еды для остальных.

Монку хотелось немедленно перебить здесь все на мелкие осколки и услышать ласковый хруст под своими ногами, топчущими обломки. Однако короткий миг удовлетворения ничего бы не изменил. О, если бы он только мог еще плакать, если бы слезы могли снять тяжесть гнева, закипавшего внутри!..

– Ну? – устало проговорила женщина. – Будешь ты говорить аль нет? Я не смогу ничего сделать для нее, ежели ты будешь стоять здесь как дурак! Говорю: как далеко дело зашло? Или ты не знаешь?

– Четыре месяца, – выпалил сыщик.

Его собеседница покачала головой:

– Да, запустили, запустили… И все же постараюсь. Опасно это, но как бы хуже не вышло!

Девушка в кресле по-прежнему тихо скулила. Яркое пятно крови проступало на одеяле, которым она была закутана, и стекала по его тонким складкам на пол.

Детектив собрался: ведь не зря же он пришел сюда! Никакие эмоции не помогут ему добиться осуждения сэра Герберта Стэнхоупа!

– Здесь? – спросил он, хотя уже знал ответ.

– Нет, прямо на улице! – едко отозвалась миссис Андерсон. – Конечно, здесь, где же еще, дурачок! А где ты хотел бы? Я не хожу по ихним домам! Ежели тебе чего-нибудь модное надо, так ты поди хирурга подкупи, хотя я не знаю, где такого найти. За енто же раньше вешали, или не знаешь? Правда, сейчас за такое будет каторга…

– Тебя она что-то не беспокоит, – заметил Уильям.

– А мне-то что! – ответила женщина с сухим смешком. – Ко мне являются только с отчаяния, иначе не бывает. Много я не беру. А ежели она ко мне пришла, так сама ж и виновата. И я всем помогаю – кто ж меня здесь заложит? – Она кивнула в сторону улицы и окрестностей. – Даже фараоны меня не трогают, ежели я помалкиваю, а зачем мне болтать? Так что подумай. А то еще случится чего… – добавила она с улыбающимся лицом, но жесткие глаза ее не допускали сомнений в угрозе.

– А как мне отыскать такого хирурга, который сделает аборт? – спросил сыщик, внимательно разглядывая ее. – Леди, за которую я прошу, может позволить себе расходы.

– Не знаю. Сказала, если бы знала, но не знаю. Леди, которые могут платить, сами находят подобных врачей.

– Понимаю…

Монк верил этой женщине, не имея на то никаких причин, кроме собственного инстинкта, но своему первому суждению он доверял, даже все обдумав. Ему была знакома эта беспомощная ярость. Он встречал недоумевающих горьких вдовцов, на которых внезапно свалилась дюжина детей, не понимавших причин несчастья. Их жены сами позаботились о себе, сохранив все дело в тайне от мужа. Никому не говоря, они шли к такой мастерице, а потом истекали кровью, обо всем умолчав: причина была личной, стыдной… была женским делом. Воображение их мужей никогда не простиралось дальше физического удовольствия. А дети – дело естественное, для этого женщина и создана. И, лишь овдовев, эти мужчины пугались, сердились и недоумевали.

Видел Уильям и совершенно юных девиц, еще не достигших шестнадцати лет, – с пепельными лицами, в ужасе перед лекаркой и ее инструментами, бутылкой джина и позором. Таких, как сидевшая сейчас перед ним. И все же они проходили через весь этот ужас, чтобы не становиться падшей женщиной. А что ожидало внебрачного ребенка нищей и одинокой матери? Смерть, право, была милосердней… смерть, еще до рождения принятая в подобной грязной кухне от рук женщины, которая, улыбаясь с той или иной степенью сочувствия, делала свое дело и забирала все деньги, которые сумела накопить девчонка, а потом помалкивала. Сыщик яростно хотел что-то сделать для этого ребенка, тихо плачущего и истекающего кровью. Но чем тут можно было помочь?

– Пожалуй, я попытаюсь отыскать хирурга, – заявил Монк с ироничной откровенностью.

– Как хочешь, – пожала плечами женщина, не выказав никакого разочарования. – Только твоя дамочка не поблагодарит тебя, если ты начнешь звонить об этом по всему городу. Помалкивай обо мне, понял?

– Постараюсь, – кивнул Уильям, которому внезапно до смерти захотелось оставить это место. Ему казалось, что даже стены здесь пропитаны кровью, как эти лоскутья и стол. Даже на Уайтчепел-роуд со всей ее грязью и бедностью было лучше, чем здесь. В этой кухне ему было душно, да еще и вонь била в нос: детектив чувствовал ее глоткой. – Благодарю.

Было смешно говорить этой… женщине такие слова, но надо же было чем-то закончить встречу!

Монк повернулся на месте, распахнул дверь и через лавку мясника вышел на улицу, стараясь дышать поглубже. Воздух, пропитанный запахом сточных канав и дымом, все же был несравненно чище, чем вонь этой мерзкой кухни.

Придется продолжать розыски, но сперва надо выбраться из Уайтчепела. Слава богу, больше нет нужды разыскивать потайных лекарей! Стэнхоуп никогда бы не доверил им свое дело: они бы предали его в мгновение ока, так как он отнимал у них лучших клиентов. Сэр Герберт был бы глуп, доверив им свою жизнь. Кроме того, его можно было и шантажировать – ради доли в прибыли… Нет, искать следует в высших слоях общества, если Уильям сумеет найти способ.

Но времени для придумывания хитростей не было. Быть может, оставался всего лишь день, в самом лучшем случае два.

Калландра! Она может что-нибудь знать. Во всяком случае, лучшей персоны для расспросов ему не найти. Но тогда придется рассказать ей, что сэр Герберт, безусловно, виновен, и объяснить, как они узнали об этом. И нет времени спрашивать на это разрешения у Рэтбоуна. Адвокат рассказал об этом Монку как помощнику в деле, а значит, сыщик был связан теми же самыми правилами конфиденциальности, которые необязательны для леди Дэвьет. Впрочем, детектив и не думал соблюдать все эти тонкости. Пусть сэр Герберт жалуется на это с помоста виселицы.

Одним словом, после шести вечера детектив поделился с нею новостями.

Осознав смысл его рассказа, Калландра пришла в ужас, и Уильям, получив от нее небольшую горстку советов, оставил ее, побледневший и решительный настолько, что она даже испугалась. Сама же леди Дэвьет осталась одна в своей уютной гостиной, освещенная заходящим солнцем и обремененная тяжким грузом познания. Неделю назад сердце ее пело уже просто оттого, что Кристиан не был виновен в смерти Пруденс. Но теперь она могла думать только о том, что сэр Герберт, вне сомнения, будет оправдан, а кроме того, о новом горе, которое ляжет на леди Филомену Стэнхоуп… Да знает ли она, в конце концов, о том, что ее муж виновен в убийстве? Калландра могла лишь догадываться об этом… Возможно, что и не знает. А ведь она должна была еще узнать, что ее старший сын был отцом погубленного ребенка Виктории. Акт инцеста редко оставался единственным. Другим ее дочерям грозила та же мрачная перспектива…

И не было никакого способа смягчить этот удар. Миссис Дэвьет не могла придумать, как сделать его хотя бы терпимым. Однако бессмысленно было оставаться дома, в мягком кресле, среди ваз с цветами, книг и подушек, где на солнце дремали кошки, а собачка с надеждой поглядывала на нее одним глазом, на случай если хозяйка решит с нею погулять.

Калландра встала, спустилась в холл и вызвала дворецкого и лакея, чтобы, не теряя времени, направиться к дому Стэнхоупов. В такое время визиты были не приняты; к тому же леди Филомена едва ли принимала сейчас гостей, но Калландра Дэвьет была готова преодолеть подобные препятствия. Она покинула свой дом в простом вечернем платье: этот фасон был в моде два года назад, но ей даже не пришло в голову заказать туалет посовременнее.

В экипаже она глубоко задумалась. Через некоторое время, с удивлением обнаружив себя у дверей дома Стэнхоупов, Калландра велела кучеру подождать, выбралась наружу без всякой помощи и направилась к входной двери. Красивое, но без особых претензий дерево, из которого она была сделана, свидетельствовало о богатстве. Гостья мельком поглядела на нее, с горечью отметив, что сэр Герберт сохранит все это – разве что его репутация претерпит легкий ущерб. Леди Дэвьет не могла испытывать удовлетворения от того, что вся дальнейшая жизнь хирурга будет навсегда отмечена шрамом: все ее мысли были полны той боли, которую она несла его жене.

Калландра позвонила в колокольчик, и ей ответил лакей. Должно быть, в эти скверные времена работавшие там женщины находились в задней части дома. Мужчине было проще управиться с любопытными и бестактными визитерами.

– Да, сударыня? – осторожно спросил слуга.

– Леди Калландра Дэвьет, – отрывисто проговорила гостья, передавая ему свою визитную карточку. – У меня весьма неотложное дело к леди Стэнхоуп. Я весьма сожалею, что не могу подождать до более удобных времен. Не известите ли вы ее о моем прибытии? – Это прозвучало как приказ, а не вопрос.

– Безусловно, сударыня, – строго ответил лакей, принимая карточку и не читая ее. – Но леди Стэнхоуп в настоящее время не принимает.

– Я приехала не со светским визитом, – проговорила Калландра. – У меня скорее медицинский вопрос.

– Неужели… неужели сэр Герберт заболел? – Лицо слуги побледнело.

– Нет, насколько я знаю, нет.

Невзирая на весь свой опыт, лакей колебался, не зная, что делать. Потом он поглядел незваной гостье в глаза и, должно быть, заметил в них настойчивость, силу, авторитет и твердую волю, от которых нельзя было отделаться недомолвками.

– Да, сударыня. Если вам угодно, подождите в утренней гостиной. – Слуга открыл дверь пошире, пропуская леди, и провел ее в очень строгую комнату, совершенно лишенную цвета: она словно поблекла из-за долгого отсутствия в ней людей. Дом, похоже, был погружен в траур.

Филомена Стэнхоуп появилась буквально через несколько мгновений. Взволнованная и встревоженная, она поглядела на Калландру, явно не узнавая ее. Свет никогда много не значил для этой дамы, а госпиталь представлялся ей всего лишь местом, где работал ее муж. Миссис Дэвьет была заранее расстроена тем гибельным разочарованием, которое ей суждено было принести этой женщине, поселив в ее доме вечное разделение.

– Леди Калландра? – вопросительным голосом проговорила хозяйка. – Мой лакей утверждает, что у вас есть для меня какие-то новости?

– Увы, это так, и я глубоко сожалею об этом, но если я промолчу, возможна новая трагедия.

Филомена осталась стоять, только лицо ее еще больше побледнело.

– Что такое? – Она была настолько потрясена, что игнорировала все правила этикета. В известной мере подобная новость была хуже, чем смерть кого-то из близких. Эту мрачную гостью ожидали, знали, как с ней обращаться; каждому было известно заранее, как поступать в любом горе. Смерть посещала все дома, не минуя ни благополучных, ни опозоренных. – Что случилось?

– Мне непросто говорить об этом, – начала Дэвьет, – я предпочла бы сесть. – Она собиралась добавить, что так будет легче самой хозяйке, но эти слова были абсурдны. Ничто не могло смягчить подобный удар.

Миссис Стэнхоуп не тронулась с места:

– Прошу вас, говорите же, что случилось, леди Калландра!

– Ничего нового. Просто старые грехи и скорби выплывают наружу. И о них должно быть известно, чтобы они не повторились.

– О ком вы говорите?

Гостья вздохнула. Все складывалось так болезненно и, быть может, даже хуже, чем она рассчитывала.

– О ваших детях, леди Стэнхоуп, – сказала она наконец.

– О моих детях? – В голосе Филомены не слышалось настоящей тревоги; скорее в нем звучало недоверие. – Что общего у моих детей с этим… испытанием? И потом, что вы можете знать о моей семье? И откуда вы могли хоть что-то узнать?

– Я числюсь среди попечителей Королевского госпиталя. – Не считаясь с желаниями хозяйки дома, Калландра села. – Некоторое время назад ваша дочь Виктория консультировалась там у хирурга по поводу беременности.

Миссис Стэнхоуп побледнела, но сохранила власть над собой и не стала садиться.

– В самом деле? Я не знала этого, но едва ли теперь это важно. Если только вы не собираетесь сказать, что именно ваш хирург и погубил ее…

– Нет, это не так. – Слава богу, она могла сказать это! – Ее беременность зашла чересчур далеко, и он отказался проводить операцию.

– Тогда я не понимаю, зачем вы вновь поднимаете этот вопрос. Разве что ради того, чтобы разбередить старые раны?

– Леди Стэнхоуп… – Миссис Дэвьет ненавидела себя; она ощущала боль в животе, желудок мешал всему ее телу. – Леди Стэнхоуп, вы знаете, кто был отцом ребенка Виктории?

Голос Филомены зазвучал сдавленно:

– Едва ли подобные сведения должны интересовать попечителей, леди Калландра.

– Но вы знаете?

– Нет. Я никакими словами не могла заставить ее признаться мне. Я настаивала – и тем самым довела ее до такого ужаса и отчаяния, что побоялась самоубийства в случае продолжения разговоров.

– Тогда, прошу вас, садитесь.

На этот раз хозяйка дома повиновалась, но не словам Калландры: она чувствовала, что ноги могли вот-вот отказать ей. Она глядела на гостью словно на змею, готовую нанести удар.

– Ваша дочь все рассказала нашему хирургу, – продолжала леди Дэвьет, ненавидя свой собственный голос, раздающийся в мертвой комнате. – Потому что это было одним из обстоятельств, которые могли быть учтены в качестве аргумента для операции, если бы к нему обратились раньше.

– Не понимаю… Виктория была тогда в превосходном состоянии…

– Но ребенок был результатом инцеста. Отец его – ваш сын Артур.

Филомена пыталась заговорить: рот ее открылся, но слова не шли с языка. Она настолько побледнела, что Калландра уже опасалась, что та упадет в обморок, даже несмотря на то что сидит.

– Я бы с радостью пощадила вас, – проговорила миссис Дэвьет, – но у вас есть и другие дочери. Ради них я вынуждена идти на эту муку. Я была бы просто счастлива, если бы мне не пришлось этого делать.

Ее собеседницу словно парализовало.

Калландра склонилась вперед и взяла ее за руку. Рука оказалась холодной на ощупь и чуть оцепеневшей. Миссис Дэвьет вскочила, позвонила в колокольчик и стала лицом к двери. Как только появилась служанка, она послала ее за бренди, а затем – за горячей сладкой тисаной.

Служанка застыла в нерешительности.

– Не стойте здесь, девушка! – резко проговорила Калландра. – Скажите дворецкому принести бренди, а сами сходите за тисаной. Поторопитесь!

– Артур, – вдруг проговорила Филомена охрипшим голосом, полным горя. – Боже мой! Если бы я только знала! Если бы она мне только сказала! – Она медленно наклонилась вперед. Тело ее начало содрогаться в жутких сухих рыданиях, она едва могла вздохнуть между вскриками.

Ее гостья даже не глядела, ушла служанка или нет. Она наклонилась к трясущейся измученной женщине и прижала ее к себе.

Дворецкий принес бренди и застыл, раздраженный собственной нерешительностью. В конце концов он поставил поднос на стол и скрылся за дверью.

Наконец силы леди Стэнхоуп исчерпались, и она в изнеможении приникла к Калландре. Та помогла ей опуститься в кресло и поднесла бренди к самым ее губам. Филомена пригубила напиток, задохнулась, а потом выпила все до конца.

– Вы просто не понимаете, – заговорила она наконец. Глаза ее покраснели, а по лицу пролегли оставленные слезами дорожки. – Я могла бы спасти ее. Я знала женщину, которой известно, как найти настоящего хирурга, способного все сделать за достаточную плату. И если бы Виктория вовремя доверилась мне, то не опоздала бы к этому человеку. Но она скрывала все от меня, а потом идти к нему было уже поздно.

– Вы… – Леди Дэвьет едва могла поверить своим словам. – Вы знали, где найти такую женщину?

Филомена поняла ее чувства и глубоко покраснела:

– Я… у меня семь детей, я…

Калландра схватила ее за руку и стиснула ее.

– Понимаю, – проговорила она немедленно.

– Но я к ней не ходила! – Миссис Стэнхоуп широко открыла глаза. – Она не стала бы ссылаться на меня. Она сама дала мне… – Леди умолкла, не в силах подобрать слова.

– Но эта женщина знала, как отыскать такого врача? – настаивала Калландра, в полной мере ощущая горькую иронию судьбы.

– Да, – ее собеседница снова всхлипнула. – Господь простит меня, я могла бы помочь Виктории… ну почему она не доверилась мне? Почему? Я так любила ее! Я не хотела губить ее, но я не смогла… – Слезы опять наполнили ее глаза, и она в отчаянии поглядела на Калландру, пытаясь найти какой-то ответ, способный когда-нибудь избавить ее от непереносимой боли.

Леди Дэвьет проговорила единственное, что пришло ей в голову:

– Быть может, она чувствовала себя опозоренной, потому что это был Артур? Вы не знаете, что он мог наговорить ей. Она могла решить, что должна защищать его от других, даже от вас, и, быть может, от вас в первую очередь. Но в одном я не сомневаюсь: ваша дочь не хотела, чтобы вы носили на себе бремя вины. Она когда-нибудь укоряла вас?

– Нет.

– Тогда не сомневайтесь: она не считает вас виноватой.

Лицо Филомены было полно отвращения к себе.

– Так это или нет, а виновата я. Как мать, я должна была это предотвратить, ну а если такое все же случилось, должна была помочь ей.

– А к кому бы вы обратились? – проговорила Калландра небрежно, хотя дыхание застыло у нее в горле, пока она ожидала ответа.

– К Беренике Росс-Гилберт, – ответила леди Стэнхоуп. – Она знает, как производить безопасные аборты. Знает хирурга, который это делает.

– Береника Росс-Гилберт… Понятно. – Ее гостья попыталась спрятать свое удивление и почти преуспела в этом: голос ее дрогнул лишь на последнем слове.

– Но какая теперь разница? – медленно произнесла Филомена. – Все, что сделано, сделано. Будущее Виктории погублено… Уж лучше бы этот ребенок родился!

– Быть может, – миссис Дэвьет не могла отрицать этого. – Но вы должны услать Артура из дома – в университет, военный колледж… куда-нибудь подальше. Пусть ваши остальные дочери будут в безопасности. И лучше проверить, всё ли с ними в порядке. Если это не так, я отыщу вам хирурга, который сделает операцию бесплатно и немедленно.

Миссис Стэнхоуп поглядела на нее, но сказать ей было нечего. Она молчала, несчастная и ослабевшая от боли и возбуждения.

В дверь постучали, и в щелке показалась голова встревоженной служанки с округлившимися глазами.

– Несите тисану, – приказала ей Калландра. – Поставьте ее сюда и ненадолго оставьте леди Стэнхоуп в покое. И никаких визитеров!

– Да, сударыня. Понятно, сударыня. – Служанка повиновалась и вышла.

Миссис Дэвьет провела с Филоменой еще полчаса, и только убедившись, что та пришла в себя и начинает осознавать представшие перед ней ужасные перспективы, извинилась и вышла в теплый летний сумрак к ожидающей ее коляске. Она дала кучеру подробные инструкции, распорядившись, чтобы тот доставил ее на Фицрой-стрит, в обиталище Монка.

Пытаясь отыскать звено, связывающее сэра Герберта и его пациенток, Эстер немедленно приступила к расследованию. Справиться с этим ей было гораздо легче, чем Уильяму выполнить его дело. Из записей Пруденс девушка знала, какие сестры помогали Стэнхоупу на операциях, и хотя иные из них пришли в госпиталь едва ли не в то же время, что и мисс Бэрримор, большинство из них все еще работали в нем и встретиться с ними было нетрудно.

Одна из этих сестер сворачивала бинты, другая подметала пол, третья готовила мази, а четвертую мисс Лэттерли обнаружила идущей по коридору с двумя тяжелыми ведрами.

– Дай-ка помогу, – предложила ей Эстер, хотя подобное в больнице было не принято.

– Чего это ты? – с подозрением отозвалась женщина: за такую работу сестры брались без особой охоты.

– Потому что лучше я помогу тебе вынести ведро, чем буду подтирать за тобой пролитое, – ответила Эстер с достаточным правдоподобием, хотя на самом деле это пришлось бы делать не ей.

Ее коллега не стала спорить и, решив облегчить себе неприятную работу, немедленно подала мисс Лэттерли самое тяжелое из двух ведер.

Эстер уже выработала план действий. Конечно, он не сделает ее популярной в Королевском госпитале, и вполне возможно, что она лишится работы, поскольку сестры, переговорив друг с другом, поймут, чем она была здесь занята. Но об этом она будет думать уже после осуждения сэра Герберта. А пока гнев затмевал все практические соображения.

– Как ты думаешь, он вправду это сделал? – спросила девушка небрежно.

– Что? – не поняла ее спутница.

– Как ты думаешь, это сделал он? – повторила Лэттерли, шагая рядом с ней по коридору.

– Кто и что? – раздраженно бросила женщина. – Или ты опять об то, что казначей приударяет за Мэри Хиггинс? Кто знает? Кому до ентова дело? Она сама напрашивалась на это, глупая корова!

– Я про сэра Герберта, – пояснила Эстер. – Как ты думаешь, это он убил Бэрримор? Газеты говорят, что суд скоро закончится, а потом он, должно быть, вернется назад… Интересно, он изменится?

– Ну, уж он-то вряд ли изменится! Во наглый тип! Так и останется: подай да принеси… Встань здесь, перейди туда, да вылей то, да скатай бинты и подай мне нож!

– Ты ведь работала с ним, да?

– Хто, я? Да ты шо! Я просто ведры выношу и полы надраиваю, – ответила сестра с негодованием.

– Нет, ты с ним работала! Помогала ему при операции! Говорят, что ты хорошо справилась с делом… В июле в прошлом году, это когда у женщины была опухоль в желудке.

– А… Ага! А потом и в октябре, но после ентова не приходилось. Не сгодилась я ему! – И сестра с ядовитым видом сплюнула.

– А кто же ему тогда годится? – спросила Эстер, придавая своему голосу соответствующую интонацию. – Что-то я не понимаю, ты чего-то путаешь!

– Дора Парсонс, – недовольным тоном сказала ее собеседница. – Она ж ему прислуживала кажный другой раз: она, и только… А ты права – там не было ничего трудного. Просто стоять рядом с ним и подавать ему ножи и полотенца… Каждая дура бы это сделала! Не знаю, почему он выбрал Дору. Она ж ничего не петрит. Уж никак не больше меня!

– И не симпатичнее тебя к тому же, – добавила Лэттерли с улыбкой.

Шедшая рядом с ней женщина поглядела на нее и вдруг разразилась громким хохотом:

– Ну, во ты дала! Никогда не знаешь, шо ты еще скажешь… Только перед кисломордой нашей молчи, а то она тебе разврат приклеит. Только видит Господь, ежели ему Дора Парсонс понравилась, значит, и свинью к нему нельзя подпустить спокойно! – Она расхохоталась еще громче и смеялась, пока наконец по ее круглым щекам не побежали слезы.

Они дошли до туалета. Эстер опорожнила ведро и оставила свою напарницу все еще смеющейся.

Дора Парсонс. Именно она и была нужна мисс Лэттерли, хотя лучше бы это оказалась другая сестра… Итак, сэр Герберт солгал Рэтбоуну: он использовал одну медсестру чаще других. Почему? И почему он выбрал именно Дору? Быть может, она помогала ему, когда операции были более сложными – скажем, если их проводили на поздних стадиях беременности… Или когда было вероятно, что медсестра поймет смысл операции… Или это были более важные пациентки – леди из хороших семей? А может, наоборот, женщины попроще, но берегущие свою репутацию? Похоже, Стэнхоуп доверял Доре, а это поднимало новые вопросы.

Единственный ответ на этот вопрос могла дать сама Парсонс.

Переговорить с ней удалось уже вечером, когда Эстер настолько устала, что хотела лишь сесть и дать отдохнуть усталым ногам и спине.

Она несла вниз по лестнице пропитанные кровью повязки, чтобы сжечь их – отстирать такое не могла уже ни одна прачка, – и встретила Дору, поднимающуюся по лестнице со стопкой простыней в руках. Увесистую груду белья она несла с такой легкостью, словно в руках у нее были носовые платки.

Мисс Лэттерли не могла бы дождаться лучшего времени для встречи с мисс Парсонс и лучше подготовиться к разговору с ней. Она остановилась в середине лестницы, под лампой, преградив Доре дорогу и постаравшись изобразить, что сделала это непреднамеренно.

– У меня есть друг, который ходит на суд, – сказала Эстер. Прозвучало это не столь небрежно, как ей хотелось бы.

– Чево? – не поняла ее рослая коллега.

– Я про сэра Герберта, – пояснила девушка. – Суд почти закончен. Приговор наверняка объявят в ближайшие день или два.

Дора насторожилась:

– Ну и шо?

– Похоже, его считают невиновным. – Эстер бросила на нее быстрый взгляд и была немедленно вознаграждена. В глазах ее собеседницы промелькнуло чувство облегчения, как будто бы внутри ее что-то расслабилось.

– Ну и шо? – вновь проговорила Парсонс.

– Дело в том, – продолжила Лэттерли, все еще перекрывая ей путь, – что никто так и не узнал, кто же убил Пруденс. Поэтому дело останется открытым.

– Ну и шо в том? Это сделала не ты, это сделала не я. И, похоже, шо и не сэр Ерберт.

– Так кто, по-твоему, это сделал? Как ты сама-то думаешь – это не он?

– Чево… я? А мне-то шо до тово? – отвечала Дора яростным голосом, разом забыв про всю осторожность.

Эстер нахмурилась:

– А если Бэрримор узнала про аборты? Она могла поставить Стэнхоупа в очень нелегкое положение, обратившись к закону.

Мисс Парсонс напряглась. Ее огромное тело шевельнулось, словно готовясь к решительному движению… только она не знала к какому. Женщина глядела на Эстер, колеблясь между доверием и полной враждебностью к ней.

Укол острого физического страха пронзил тело мисс Лэттерли, заставив ее вздрогнуть. Они были одни на ступеньках лестницы, освещенной тремя маленькими лампами – наверху, внизу и той, под которой они стояли. Внизу разверзся колодец лесничного пролета, и нижняя площадка утонула в тени. Эстер рискнула продолжить:

– Я не знаю, какие доказательства у нее были. И не знаю, бывала ли она на таких операциях.

– Ее там не было! – решительно остановила ее Дора.

– Неужели?

– Нет, я знаю всех, кто был. Он был не настолько глуп, шобы позволить ей присутствовать – она знала слишком много. – Крупное лицо Парсонс нахмурилось. – Она же была пошти шо врач, вот шо! И знала побольше иного практиканта. И никогда б не поверила тому, шо он вырезает опухоли, и ничего больше.

– Но ты-то знала! А остальные сестры?

– Не, энти не отличат камней в почках от сломанной ноги, – в голосе рослой медички слышалось пренебрежение и легкая снисходительность.

Эстер заставила себя улыбнуться, хотя и понимала, что этот жест ей не удался – она просто обнажила зубы, – и попыталась сделать ей комплимент:

– Сэр Герберт, должно быть, относился к тебе с глубоким уважением…

В глазах Доры зажглась гордость.

– Ага, это так. Я никогда не предам его.

Эстер поглядела на нее. В глазах этой женщины была не только гордость, в них горел идеализм – преданность и пламенное уважение. Они преобразили грубые черты ее лица, лишив их обычного уродства и озарив некоей собственной красотой.

– Он должен знать, как ты уважаешь его, – выдохнула Лэттерли.

Ее охватил целый поток эмоций. Она выплакала столько слез над умирающими женщинами, у которых не оставалось сил, чтобы одолеть болезнь и потерю крови, поскольку тела их были истощены бесконечными беременностями! Девушка видела в их глазах безнадежность, усталость и страх за детей, которых они не могли воспитать. А еще она видела крошечных заморенных существ, исторгнутых из тощего материнского чрева уже больными…

В пятне света на лестнице Дора Парсонс молчаливо выжидала.

Но Эстер не могла забыть и Пруденс Бэрримор, ее отвагу и желание исцелять, ее жгучую жизненную силу.

– Ты права, – проговорила она, нарушив молчание. – Некоторые женщины нуждаются в более серьезной помощи, чем допускает закон. И нам следует восхищаться мужчиной, который помогает им, рискуя своей честью и свободой.

Дора расслабилась, и в ее позе теперь читалось облегчение. Она медленно улыбнулась.

Ее собеседница стиснула кулаки под складками юбки:

– Если бы он оперировал только бедных, а не богатых женщин, забывших про добродетель и страшащихся лишь позора, связанного с рождением незаконного ребенка…

Глаза Парсонс стали похожими на черные дыры.

Эстер вновь ощутила укол страха: неужели она зашла слишком далеко?

– Он не делал энтого… – медленно проговорила Дора. – Он помогал бедным, больным женщинам – тем, кто не мог терпеть…

– Он делал это для богатых дам, – серьезно и очень тихо, чуть ли не шепотом проговорила мисс Лэттерли, вцепившись в поручни, – и брал за это кучу денег. – Она не знала, было это правдой или нет, но зато хорошо знала Пруденс. Та не выдала бы хирурга, если б все было так, как утверждала эта великанша. – И сэр Герберт убил ее…

– Он не делал энтого, – ответила Парсонс жалобным тоном, и лицо ее дрогнуло, как у ребенка. – Он же не брал никаких денег! – однако сомнение в ней явно уже было посеяно.

– Нет, брал, – возразила Эстер. – Иначе почему Пруденс угрожала ему?

– Врешь ты, – огрызнулась Дора с полной убежденностью. – Я тоже ее знала. Она никогда не тащила его жениться, глупости все это… Его она не любила! У нее вообще не было времени для мужиков. Она хотела стать доктором, Господь упокой ее душу! А не могла – как всякая баба, какой бы умной она ни была. И если бы ты знала об энтом, то никогда бы не сказала подобной глупости!

– Я не спорю, она и не собиралась идти за него, – согласилась Лэттерли. – Она просто хотела, чтобы он помог ей поступить на медицинский факультет.

Жуткое понимание медленно наполнило глаза ее собеседницы. Свет и прикосновение красоты покинули его, и на нем появилось мучительное разочарование, сменившееся ненавистью – жгучей, непреклонной, разрушительной…

– Он попользовался мною! – Теперь она все поняла.

Эстер кивнула.

– Как и Пруденс, – добавила она. – Ею он тоже воспользовался.

Дора нахмурилась.

– И ты говоришь, шо он уйдет оттуда как ни в чем не бывало? – низким голосом проскрежетала она.

– Похоже на то… пока.

– Ежели это случится, я убью его своими руками!

Заглянув в глаза Доре Парсонс, Эстер поверила ей. Удар, нанесенный этой женщине, не допускал прощения. Погиб ее идеал, единственная ценность, что придавала ее жизни достоинство и веру. Стэнхоуп насмеялся над лучшим в ней… над этой уродливой и простой женщиной, грубой и нелюбимой. Само ее существование оправдывало только одно дело, а теперь исчезло и оно. Лишить Дору ее иллюзий значило совершить грех, ничуть не меньший, чем убийство.

– Ты можешь сделать кое-что получше, – произнесла Лэттерли и, не думая, прикоснулась ладонью к огромной руке медсестры. С трепетом осознав силу ее могучих мышц, она проглотила свой страх. – Ты можешь добиться, чтобы его повесили! – проговорила девушка. – Это куда более роскошная месть – и к тому же он будет знать, что это ты была причиной его гибели. Если ты просто убьешь его, он станет мучеником. Все решат, что он невиновен, а преступница – ты. И тебя могут повесить! А если сделаешь, как я говорю, ты будешь героиней, а он погибнет!

– Как же так? – простодушно посмотрела на нее мисс Парсонс.

– Расскажи мне все, что ты знаешь.

– Они не поверят мне! Что я против него?! – Ярость снова исказила ее лицо. – Вот размечталась! Не, мой путь надежнее. Он вернее. А твой – нет!

– Не обязательно, – настаивала Эстер. – Ты должна знать кое-что важное!

– Чево я могу знать? Они не поверят мне. Я ж никто. – В последних словах Доры слышалась великая горечь, словно бы вся пропасть никчемности поглотила ее и весь свет, какой был в ее жизни, теперь угасал где-то вдалеке.

– А как насчет пациенток? – в отчаянии спросила мисс Лэттерли. – Как они узнавали, к кому можно обратиться? Подобные вещи людям так просто не рассказывают!

– Конечно, нет! Только я тоже их к нему не водила.

– А ты уверена? Подумай! Быть может, ты видела что-нибудь или слышала… Как долго он занимался подобными делами?

– Да многие ж годы! С тех пор как сделал эту штуку Росс-Гилберт. Она была первой. – На лице рослой сестры зажегся внезапный резкий интерес, и она, казалось, не заметила, как ее собеседница затаила дыхание. – Вот была смехота! Месяце, наверное, на пятом – поперек себя шире! Только шо из Индии приплыла, вот почему так далеко зашло. – Дора хохотнула баском, и ее лицо исказилось в пренебрежении. – Он же у нее был черномазый, маленький гад! Я сама видела: все как у настоящего младенца – ручки, ножки и все такое… – Слезы вдруг прихлынули к ее глазам, и лицо медички смягчилось от скорбного воспоминания. – Меня аж чуть не стошнило, как увидела, что происходит. Но он черный был, говорю тебе, черный! Нечего удивляться, шо она его не захотела! Муж выставил бы ее из дома… Да весь Лондон вопил бы в негодовании, а дома, за закрытыми дверями, все потешались бы до упаду!

Эстер удивленно захлопала глазами. Ей было жаль бесполезной жизни ребенка, нежеланной и пресеченной еще до начала.

Без всяких объяснений она понимала, что презрение Доры относилось не к тому, что ребенок был черным, а к тому, что Береника отделалась от него по этой причине. Этой сестре было жаль, что от человеческого существа на пороге жизни можно отделаться так легко. Только гневом она могла отгородиться от ужаса и жалости. Ведь у нее самой не было детей и, наверное, никогда не будет. Сколько любви мог бы принести этот ребенок матери – и вот он выброшен куском мяса, гнилой опухолью в груды мусора! На несколько мгновений медсестры разделили свое негодование столь же полно, как если бы их жизненные пути тесно переплетались.

– Но я не знаю, кто посылал к ему женщин, – гневно сказала мисс Парсонс, нарушив молчание. – Быть может, ежели ты сумеешь разыскать кого-нибудь из них, они тебе скажут. Но не рассчитывай на это. Скорее всего, они будут молчать!

Лицо ее вновь исказил гнев, и она продолжила еще более злобным тоном:

– А ежели поставить любую из них в суде, так они будут клясться, шо не делали ничего такого! Бедная-то врать не будет, а вот богачка… Бедная, она боится нарожать больше, чем сможет прокормить. А богатая страшится позора.

Эстер не стала напоминать ей, что несчетные беременности могут довести до физического истощения и богатую. Все женщины рожают одинаково, и никакие деньги на земле не могут отменить телесные нагрузки, боли, разрывы, кровотечения и риск заражения крови. В этом все женщины равны. Но говорить об этом было пока не время.

– Постарайся вспомнить, – посоветовала мисс Лэттерли. – А я еще раз прочту все записки Пруденс, на случай если там что-нибудь найдется.

– Ты ничего не узнаешь. – Безнадежность вновь вернулась в голос Доры и на ее лицо. – Его оправдают, и я убью его – так, как он сам убил. Пусть меня за это повесят, но я буду довольна, шо и он угодит в ад!

И с этими словами она двинулась мимо Эстер. Слезы, переполнив ее глаза, текли по уродливому лицу.

Монк был в восторге, когда мисс Лэттерли принесла ему эту новость. Решение было найдено. Теперь он точно знал, что делать дальше. Без колебаний детектив отправился к Беренике Росс-Гилберт и приказал лакею впустить его. Уильям не стал слушать никаких протестов, касающихся позднего времени визита: было действительно уже около полуночи, но дело являлось срочным, и сыщика нисколько не волновало, что леди Росс-Гилберт уже удалилась почивать. Ее следовало разбудить. Быть может, нечто в его манерах и жесткость в глазах помогли ему убедить лакея. Помедлив лишь мгновение, тот повиновался.

Монк ожидал Беренику в гостиной, элегантной и обставленной дорогой французской мебелью, блестевшей позолотой и парчой. Интересно, какую часть этого великолепия оплатили отчаявшиеся женщины? У сыщика не было времени приглядеться к обстановке внимательнее. Он стоял посреди комнаты и, глядя на двойные двери, дожидался появления хозяйки. Распахнув створки, она вошла, улыбаясь, одетая в великолепное платье – пышные юбки колыхались вокруг нее. Эта дама казалась средневековой королевой: не хватало лишь венца в ее длинных блестящих волосах.

– Какая исключительная неожиданность, мистер Монк! – проговорила она невозмутимо. Лицо ее выражало одно лишь любопытство. – Что стряслось на земле? Что привело вас ко мне в столь позднее время? Говорите же! – Леди с неприкрытым интересом оглядела неожиданного гостя с ног до головы, а затем глаза ее вновь остановились на его лице.

– Суд, скорее всего, закончится завтра, – сказал Уильям жестким и четким голосом, чеканя слова. – Сэр Герберт будет оправдан.

Брови Береники поднялись еще выше.

– Прошу вас не говорить мне, что вы пришли сюда среди ночи лишь для того, чтобы рассказать мне об этом. Я ожидала этого… и достаточно скоро. – В ее глазах были теперь удивление и вопрос. Леди Росс-Гилберт не верила, что Монк способен на столь абсурдное поведение. Она ждала, чтобы он объяснил истинные причины своего прихода.

– Но он виновен, – резко ответил детектив.

– В самом деле? – Женщина вошла в комнату и закрыла за собой дверь. Это была удивительная красавица, ни на кого не похожая. Вся гостиная сразу наполнилась ее присутствием, и Уильям не мог сомневаться в том, что она понимала это. – Это всего лишь ваше собственное мнение, мистер Монк. И если вы имеете доказательства его вины, то их следовало доставить в дом мистера Ловат-Смита, а не ко мне… – Она помедлила. – В чем же все-таки дело? Вы еще не объяснили причин…

– У меня нет доказательств его вины! – воскликнул сыщик. – Ими располагаете вы.

– Я? – Изумленный голос хозяйки стал звучать выше. – Дорогой мой, вы говорите самую неприкрытую чушь! Я не знаю ничего подобного!

– Неправда. – Уильям жег ее взглядом. Постепенно собеседница признала его внутреннюю силу и непреклонную решимость. Удивление оставило ее лицо.

– Вы ошибаетесь, – тихо сказала Береника. – Это не так. – Она отвернулась и принялась играть с маленькой фарфоровой статуэткой, украшавшей мраморную крышку стола. – Бэрримор не собиралась идти за него… Это сущая глупость, и мистер Рэтбоун уже доказал это.

– Конечно, – согласился детектив, глядя, как тонкие пальцы хозяйки прикасались к статуэтке. – Пруденс обещала разгласить некоторые сведения, чтобы заставить его походатайствовать за нее. Она хотела учиться на врача.

– Но это невероятно, – покачала головой Росс-Гилберт, так и не глянув на него. – Женщин не принимают на такую учебу. Он должен был сразу сказать ей об этом.

– Наверное, тем дело и кончилось бы, но до этого он воспользовался ее руками, заставил без всякого вознаграждения работать долгие часы и построил свою репутацию на ее труде и устремленности, сперва дав ей надежду стать врачом! А когда она проявила нетерпение и захотела расплаты, он убил ее.

Береника поставила фигурку на место и повернулась к детективу. Смех вновь вернулся в ее глаза.

– Он мог бы просто сказать ей, что это бессмысленно, – ответила она. – Зачем ему убивать ее? Вы смешны, мистер Монк.

– Она пригрозила ему рассказать властям, что он занимается платными абортами, – произнес Уильям сдавленным от ярости голосом. – Причем не по необходимости, а чтобы избавить богатых женщин от неприятностей, связанных с нежелательными детьми.

Он заметил, как кровь отхлынула от щек леди, однако выражение ее лица не переменилось.

– Если вы можете доказать это, то зачем пришли ко мне, мистер Монк? Это очень серьезное обвинение – оно одно грозит ему тюремным заключением. Но без доказательств все, что вы говорите, останется ерундой.

– Вы знаете, что это не так, потому что именно вы направляли к нему пациенток.

– Я? – Глаза Береники расширились, а на губах застыла улыбка, мертвая и неподвижная. – Это тоже клевета, мистер Монк.

– Вы знаете, что он выполнял аборты, и можете доказать это, – проговорил сыщик ровным голосом. – Ваши слова не будут клеветой, поскольку вы обладаете фактами, знаете имена и подробности.

– Даже если бы я обладала подобным знанием… – Дама буравила его взглядом. – Почему вы решили, что я соглашусь скомпрометировать себя подобным утверждением? Зачем мне это, объясните?

Уильям тоже улыбнулся, блеснув зубами:

– Потому что если вы этого не сделаете, я оповещу свет – сообщу нужным людям в вашем окружении, – что вы были его первой пациенткой!

Лицо Береники не переменилось и после этого заявления. Она не была испугана.

– Из Индии, – безжалостно резал правду Уильям, – вы привезли в себе темнокожее дитя.

Лишь теперь краски отхлынули от лица женщины. Монк услышал, как она охнула, а потом задохнулась.

– Это тоже клевета, леди Росс-Гилберт? – бросил он сквозь зубы. – Тогда вызывайте меня в суд и обвиняйте, но я знаю ту сестру, которая выбросила вашего ребенка в мусорное ведро.

Береника, казалось, хотела вскрикнуть, но звук застыл в ее горле, так и не вырвавшись наружу.

– С другой стороны, – продолжил сыщик, – если вы засвидетельствуете в суде, что посылали к сэру Герберту на аборт отчаявшихся женщин, чьи имена могли бы назвать, если бы вам не мешала скромность, то я забуду об этом факте, и вы никогда не услышите о нем ни слова – ни от меня, ни от той сестры.

– Неужели? – в злобном отчаянии проговорила Росс-Гилберт. – Что помешает вам вернуться ко мне еще и еще раз – ради денег или не знаю чего еще?

– Мадам, – ледяным тоном проговорил детектив. – Помимо свидетельства, у вас нет ничего такого, что могло бы меня заинтересовать.

Береника размахнулась и изо всех сил ударила его по лицу.

Монк едва не потерял равновесие от удара. Щека его горела, но он улыбнулся.

– Мне жаль, что вы настолько расстроились, – негромко проговорил он. – Но завтра утром будьте в суде. Мистер Рэтбоун вызовет вас – конечно же, в качестве свидетельницы защиты. Как вы сумеете выложить вашу информацию, дело ваше. – И, ограничившись весьма небрежным поклоном, Уильям направился к двери.

Суд заканчивался. Присяжные скучали. Они уже сформулировали в уме приговор и не могли понять, почему адвокат вызывает все новых и новых свидетелей для того, чтобы подтвердить то, в чем никто и так уже не сомневался. Сэр Герберт воплощал в себе все мыслимые профессиональные добродетели и был скрупулезно корректным человеком в личной жизни. Ловат-Смит не скрывал своего раздражения. Публика не знала покоя. В первый раз с начала суда на галерее появились пустые места.

В конце концов судья Харди склонился вперед, и лицо его выразило нетерпение.

– Мистер Рэтбоун! Суд уже составил определенное мнение об обвиняемом, но вы по-прежнему тратите наше время. Все ваши свидетели говорят одно и то же, и обвинение не оспаривает их показаний. Неужели необходимо продолжать?

– Нет, милорд, – ответил Оливер с улыбкой. В звуках его голоса слышалось сдерживаемое волнение, которое заставило присутствующих зашевелиться, и в комнате вновь почувствовалась напряженность. – У меня есть еще один свидетель, который, как я полагаю, завершит мое дело.

– Тогда вызывайте его, мистер Рэтбоун, и к делу, – резко проговорил Харди.

– Я прошу вашего разрешения вызвать леди Беренику Росс-Гилберт, – громко объявил защитник.

Ловат-Смит нахмурился и подался вперед.

Сэр Стэнхоуп все еще улыбался на скамье подсудимых, и лишь самая легкая тень коснулась его глаз.

– Леди Береника Росс-Гилберт! – объявил клерк. Голос его был подхвачен и эхом понесся по коридору.

Она вошла – бледная, высоко подняв голову, – и, не глядя ни вправо, ни влево, подошла к месту свидетеля, поднялась на ступени и повернулась лицом к адвокату. Только раз она глянула на скамью подсудимых, но выражение ее лица трудно было понять. Кроме того, Береника ничем не показала, заметила ли она Филомену Стэнхоуп среди публики на галерее.

Ей напомнили, что теперь она находится под присягой.

– Я помню об этом! – отрезала свидетельница. – И не намерена говорить ничего, кроме истины.

– Вы являетесь последним свидетелем, которого я вызываю, чтобы подтвердить характер и качество обвиняемого. – Изящный и элегантный Рэтбоун легко вышел на середину зала и остановился на миг, улыбнувшись в сторону скамьи подсудимых. Стэнхоуп увидел в его глазах спокойный триумф, и уверенность хирурга пошатнулась, но только на миг – затем он ответил адвокату улыбкой.

– Леди Росс-Гилберт! – Оливер поглядел прямо на свидетельницу. – Вы достаточно давно и усердно помогаете совету попечителей госпиталя. Были ли вы знакомы с сэром Гербертом в течение всего этого времени?

– Естественно.

– Ваше знакомство являлось чисто деловым, или вы знали его в той же мере и лично?

– Лично я знала его очень поверхностно. Он не очень хорошо смотрится в обществе. Полагаю, потому, что слишком занят своим делом.

– Мы слышали об этом, – согласился защитник. – Насколько мне известно, как попечительница, вы, в частности, обязаны следить за тем, чтобы поведение сестер, работающих в госпитале, было безупречным.

Харди нетерпеливо вздохнул. Один из присяжных возвел к небу глаза и закрыл их.

– Это совершенно невозможное дело, – пренебрежительно бросила Береника. – От них можно добиться лишь терпимого поведения на работе.

В комнате зашевелились. Заскучавший присяжный вновь открыл глаза.

Судья подался вперед.

– Мистер Рэтбоун, вы вновь обращаетесь к тем же вопросам, которые мы уже изучили. Если у вас есть другие вопросы, переходите к ним!

– Да, милорд. Приношу суду свои извинения, – не стал спорить адвокат. – Леди Росс-Гилберт, во время всей вашей работы с сестрами случалось ли вам слышать от них жалобы на сэра Герберта?

– Нет, кажется, я это уже говорила. – Свидетельница нахмурилась, начиная проявлять беспокойство.

– Как вы полагаете, его отношения с женщинами всегда были строго профессиональными?

– Да.

– Безо всякого упрека? – настаивал Оливер.

– Ну… – На лице леди появилось удивленное выражение, сменившееся пониманием.

Харди нахмурился, глядя на нее.

Уверенность сидевшего на скамье обвиняемого явно пошатнулась.

– Так было такое или нет, леди Росс-Гилберт? – настойчиво спросил Рэтбоун.

– Все зависит от того, как понимать мораль, – ответила Береника, ни разу не взглянув в сторону Монка и мисс Лэттерли, сидевших среди публики.

Теперь все вокруг слушали ее, стараясь не пропустить ни слова.

– И в каких же категориях морали вы затрудняетесь ответить на этот вопрос? – спросил судья, поворачиваясь к ней лицом. – Помните, что вы дали присягу, мэм.

Оливер сделал последнюю попытку спасти свою репутацию.

– Вы хотите сказать, что у него была с кем-то интрижка, леди Росс-Гилберт? – предположил он, изображая недоверие.

Кто-то на галерее закашлялся, и его мгновенно заставили примолкнуть.

– Нет, – покачала головой дама.

– Так что же вы имеете в виду? – Харди не смог скрыть своего смятения. – Прошу вас, поясните, пожалуйста!

В зале наступило полное молчание. Все лица были обращены к свидетельнице. Защитник не стал вмешиваться: другой подобной возможности ему могло больше не представиться.

И все же Береника колебалась.

Подсудимый нагнулся вперед с напряженным лицом, в чертах которого впервые действительно проступил страх.

– Способны ли вы обвинить сэра Герберта в каких-либо нарушениях морали? – Рэтбоун услышал в своем голосе деланое раздражение. – Вам придется пояснить это, мэм, или прекратить свои инсинуации!

– Я нахожусь под присягой, – проговорила леди Росс-Гилберт очень спокойно, ни на кого не глядя. – Мне известно, что он выполнял платные аборты. Я знаю это как факт, потому что сама направляла к нему клиенток.

Тишина в зале суда стала по-настоящему мертвой. Никто не двигался. Никто даже не дышал.

Оливер не смел смотреть в сторону скамьи подсудимых. Он вновь изобразил на лице неверие:

– Что?!

– Я, и именно я, направляла к нему женщин, нуждающихся в помощи, – повторила свидетельница свои слова медленно и очень четко. – Полагаю, что вы сочтете меня аморальной. Можно спорить с этим, но я делала это из милосердия, не за плату… – Слова ее повисли в воздухе.

Харди уставился на Беренику.

– Это весьма серьезное обвинение, леди Росс-Гилберт. Осознаете ли вы в полной мере значение собственных слов?

– Полагаю, что да.

– И все же, оказавшись на месте свидетеля обвинения, вы ничего не сказали об этом?

– Меня никто не спрашивал.

Глаза судьи сузились.

– Вы хотите уверить нас, мэм, в собственной наивности, в том, что не представляете себе важность подобного свидетельства?

– Факт этот казался мне не слишком относящимся к делу, – ответила леди чуть дрогнувшим голосом. – Обвинение настаивало, что сестра Бэрримор пыталась заставить сэра Герберта жениться на ней. Я знаю, что это абсурд. Ее совершенно не интересовали любовные интрижки. И он тоже не стал бы вести себя подобным образом: я знала это тогда, знаю и теперь.

Посерев лицом, Стэнхоуп в отчаянии глядел на адвоката со скамьи подсудимых.

Харди прикусил губу.

Ловат-Смит переводил взгляд с судьи на Беренику, а потом на Оливера. Он еще не вполне отчетливо понимал, что происходит.

Рэтбоун стиснул кулаки так, что ногти впились в его плоть. Дело складывалось не так. Недостаточно обвинить сэра Герберта в выполнении абортов. Он виновен в убийстве! Однако дважды за одно дело не судят.

Защитник шагнул вперед на пару шагов:

– Итак, вы не можете даже на мгновение предположить, что Пруденс Бэрримор знала об этом и намеревалась шантажировать сэра Герберта? Вы не можете утверждать этого, не так ли? – Это был вызов, жесткий и суровый.

Ловат-Смит чуть приподнялся на ноги в смятении:

– Милорд, прошу вас порекомендовать моему ученому другу предоставить свидетельницу собственному разумению.

Оливер уже едва мог выносить напряжение. Он не смел больше вмешиваться в ход процесса. Нельзя было показывать, что он губит собственного клиента. Адвокат обернулся к Беренике. Господи боже, если бы она только воспользовалась этой возможностью!

– Леди Росс-Гилберт? – настаивал судья Харди.

– Я… я не поняла вопрос, – произнесла дама с несчастным выражением на лице.

Рэтбоун вступил в разговор прежде, чем судья успел изложить формулировку в более невинном виде.

– Вы хотите сказать, что Пруденс Бэрримор не пыталась шантажировать сэра Герберта? – проговорил он громче и резче, чем намеревался.

– Нет, – возразила Росс-Гилберт. – Она шантажировала его.

– Но, – запротестовал Оливер, словно бы в ужасе, – но вы же сказали… Почему она это делала, скажите же ради бога! Вы же говорили, что она не имела желания выйти за него замуж!

Береника глядела на него с нескрываемой ненавистью:

– Она хотела, чтобы он помог ей получить медицинское образование. Я не слышала от нее этого, но сделала такой вывод. Вы не можете обвинить меня в сокрытии информации от суда.

– Обвинить вас? – запнулся адвокат.

– Боже милосердный! – Свидетельница перегнулась через поручни трибуны, и лицо ее исказила ярость. – Вы знаете, что Стэнхоуп убил ее! Вы устроили эту шараду, потому что обязаны защищать его. Так продолжайте же, делайте свое дело!

Рэтбоун чуть повернулся к ней, а затем поглядел в сторону своего подзащитного. Лицо его посерело, челюсть отвисла, а в лихорадочно блестящих глазах отражалась болезненная паника.

У Герберта оставалась лишь самая тоненькая, самая слабая ниточка надежды. Очень медленно он отвернулся от Оливера к присяжным, поглядел на каждого из них… И после этого понял, что это поражение – решительное и бесповоротное.

В зале наступило молчание. Не шевельнулся ни один карандаш.

Филомена Стэнхоуп посмотрела на скамью подсудимых, и в ее взгляде было нечто очень близкое к жалости.

Ловат-Смит протянул руку в сторону Рэтбоуна. Лицо его светилось восхищением.

На скамье для публики Эстер повернулась к Монку, страшась увидеть в его глазах победное выражение. Но триумфа во взгляде сыщика не было. Это была не победа. Просто завершилась трагедия, явив воздаяние и правосудие ради Пруденс Бэрримор и тех, кто любил ее.

notes

Назад: Глава 11

Дальше: Примечания