Глава 17
– ¡Mierda! Ты даже не стараешься!
– Боже, какие мы требовательные! – Джей Ти скатился с Розалиты и теперь лежал на спине, глядя на вращающиеся лопасти вентилятора.
– Ты сам на себя не похож, – сказала женщина, приподнимаясь на локте.
– Ты успела кончить дважды, – приподнял бровь Джей Ти, – и тем не менее ты так разозлена, что говоришь на языке гринго? Розалита, да ты просто антихрист во плоти.
Она не нахмурилась и не надулась. Вместо этого на ее лице появилось обеспокоенное выражение. Такие вещи Джей Ти ненавидел. Великий Боже, да освободит ли кто-нибудь его дом от женщин?
Она осторожно провела пальчиком по шраму на его груди. Диллон едва сдержался, чтобы не отбросить ее руку.
– Это все la chiquita, правда? Ты в нее влюбился.
– Я ни в кого не влюбляюсь, и в этом состоит все мое очарование.
Он действительно сам на себя не похож сегодня вечером. Весь взвинченный и дерганый. Трахает лучшую шлюху в Ногалесе, а думает о другой женщине.
Боже, как он ее хочет… Хочет отыметь ее так, чтобы она не могла ни ходить, ни стоять, ни дышать, а только кричать. И тогда он отымеет ее еще раз.
А что потом? – пронеслось у него в голове. Что ты можешь дать такой женщине помимо кровати, Джей Ти? Что ты можешь ей предложить?
Тесс быстро менялась, становясь сильнее и эффективнее. Он знал это, потому что уже видел подобное раньше. Он уже видел, как женщина вдруг начинала понимать, что у нее не просто руки и ноги, а что она может бегать, драться, брать, давать… Она может вернуть себе все частички своего «я», которые у нее похитили сильные и жестокие мужчины, и делать с ними все, что ее душе будет угодно.
Рейчел решила отдать себя ему. И за это он ее бесконечно любил.
Джей Ти протянул руку к ночному столику, нашел измятую пачку сигарет, достал одну и закурил. Табак уже отобрал у него лет десять жизни. Это не хорошо и не плохо – просто это его стиль.
Розалита все еще наблюдала за ним. Сейчас она прижалась к нему всем своим телом. Он может повернуть ее и снова войти в нее – и она только вздохнет от удовольствия. А может опустить ее голову вниз, и она проглотит его всего, без остатка. Она сделает все, что только придет ему в голову, а потом научит его парочке новых штучек.
Джей Ти неподвижно лежал, выдыхая сигаретный дым, и наблюдал, как тот медленно поднимается к вращающимся лопастям вентилятора.
– Я принесу выпить, – Розалита выбралась из кровати и обмоталась простыней. – Тебе сразу станет лучше.
– Тебе пора замуж, – небрежно сказал Джей Ти. – Найди себе мужа и роди парочку детишек, вместо того чтобы путаться с уродами вроде меня.
Ее беспокойство усилилось. Если он скажет еще что-то в таком же духе, то она начнет измерять ему температуру и вызовет доктора.
Открыв дверь, женщина вышла в холл.
Интересно, кого она встретит сегодня: Тесс или Марион? Женщину, которую он не хотел спасать, но спасти которую мог только он один? Или женщину, которую он однажды попытался спасти и которая сейчас считала его настоящим дьяволом?
– У Бога странное чувство юмора, – произнес Джей Ти в потолок. – Хуже даже, чем у меня.
Сигарета догорела до пальцев. Он бросил ее на пол и загасил большим пальцем ноги. Каждое утро Диллон бросал курить и каждый вечер начинал снова. Но сегодня дым его совсем не успокаивал.
Он все еще думал о Тесс, а мысли о Тесс заставляли его вспоминать Рейчел. Джей Ти женился на Рейчел, потому что понимал, что она восемнадцатилетняя мать, которая хочет добра своему ребенку. Он женился на ней потому, что если она была так испорчена и хитра, как о ней говорила Марион, то в этом был виноват только Полковник.
После церемонии отец подошел к Джей Ти и пожал ему руку.
– Теперь Тедди будет по закону носить наше имя, – заявил он. – И мой второй сын поступит в Вест-Пойнт, чтобы исправить ошибки моего первенца. Я знал, что ты поступишь правильно, Джордан.
– Если ты хоть раз дотронешься до Рейчел или Тедди, – ответил ему Джей Ти, – то я убью тебя. Понятно, папочка?
Тогда он в первый – и в последний – раз в жизни увидел, как его отец бледнеет.
Первые шесть месяцев они с Рейчел прожили как малознакомые соседи. В квартире и у нее, и у него были свои комнаты. Все их общение крутилось только вокруг Тедди. Но иногда, поздними вечерами, они усаживались на кухне, пили пиво и постепенно рассказывали друг другу о себе.
Рейчел рассказала ему, как отчим выгнал ее из дому. Он рассказал о том, как отец выпорол его в первый раз и как он был уверен, что Джей Ти заслужил эту порку. Она вспоминала, как пыталась найти работу, пока не поняла, что сделать это бездомной пятнадцатилетней девочке невозможно. Он рассказывал о джунглях и часах, которые приходится проводить в их испарениях, прежде чем прозвучит приказ напасть и уничтожить.
Как-то Рейчел рассказала Джей Ти, как впервые отдалась за деньги. Чтобы не чувствовать, что происходит, она повторяла про себя стишки доктора Сьюза. Когда все закончилось, она не плакала. Клиент хорошо заплатил ей, поэтому она не плакала. Она просто молча качалась взад-вперед и пыталась забыть о той жизни, о которой мечтала, будучи маленькой девочкой.
Их жизни были пустыми, бесполезными и разбитыми, но, сидя вместе этими долгими вечерами, они умудрились сложить вместе все разлетевшиеся кусочки. И предложили друг другу то Прощение, которое не могли предложить себе сами. Они стали думать о будущем. Стали строить новую жизнь.
Пока мальчик, которого избивал его отец, не влюбился в нее, пока подросток, которого подвела его младшая сестра, не влюбился в нее, пока мужчина, который воевал только потому, что никогда не задумывался, умрет он или останется жить, не влюбился в нее. Пока все эти разрозненные отдельные части его не соединились и не влюбились в нее.
А потом Рейчел уехала и позволила убить себя.
Джей Ти достал еще одну сигарету и вернулся к уничтожению своих легких.
Розалита вплыла в комнату, остановилась в ногах кровати и улыбнулась.
На какую-то секунду его извращенное воображение нарисовало Марион, молодую, беззащитную Марион. Руки его младшей сестренки были сжаты, а на лице написан ужас – она только что убежала от монстра, которого они оба слишком хорошо знали. Спрячь меня, Джей Ти. Боже, помоги мне, помоги, помоги!
– Ш-ш-ш, – успокоил он свое собственное воображение и крепко зажмурил глаза.
Когда Диллон раскрыл их, Розалита была уже рядом с ним, и на лице ее было не волнение, а триумф. Она протягивала ему ледяной стакан.
Текила со льдом – взболтать, но не смешивать. Джей Ти поднял глаза, и женщина улыбнулась ему.
– Ты станешь самим собой, – просто сказала она.
– Ты антихрист, – прошептал он и взял в руки стакан.
Марион вошла в гостиную в тот самый момент, когда женщина, завернутая в белую хлопковую простыню, исчезла в комнате ее брата. Сначала Марион даже приняла ее за привидение. Она покачала головой и подошла к телефону.
Марион любила эту гостиную по ночам. Иногда она приходила сюда и просто сидела, наблюдая, как лунные лучи проникают сквозь открытые шторы и играют на плетеной мебели. В углу, под лампой, спала игуана, а так ее одиночество было полным.
Марион хотела закурить, но вспомнила о том, что здесь может появиться Джей Ти. Иногда, когда она сидела в тени, брат появлялся из холла и проходил прямо на веранду. Через несколько мгновений после того, как он проскальзывал через раздвижные двери, раздавался чуть слышный всплеск воды.
Успокаиваясь, Марион глубоко вздохнула и набрала номер.
– Как он? – спросила она в трубку.
– Марион? – Голос Роджера был нетвердым и хрипловатым со сна. По его времени сейчас было два часа утра. Спал ли он со своей новой игрушкой? Она на это надеялась.
– Как он? – Марион забыла о своих добрых намерениях и закурила сигарету. Пальцы ее дрожали.
– Марион, сейчас два часа утра.
– Спасибо, Роджер, но я сама знаю, сколько сейчас времени. А теперь: как он?
Роджер вздохнул. Марион показалось, что она услышала приглушенный женский голос. Значит, официантка была в его постели. Ей стало больно. Больнее, чем она ожидала.
Я любила тебя, Роджер. Честно, я любила тебя.
– Он умирает, Марион. Боже, что еще ты хочешь услышать, черт возьми? Врачи колют ему обезболивающее, но сейчас этого уже недостаточно. Неделя, может быть, две… А может быть, он умрет уже завтра. Ради него самого именно на это я и надеюсь.
– Не слишком же ты добр по отношению к человеку, которого считал своим учителем, Роджер. Хотя все мы знаем истинную цену твоей лояльности.
Роджер молчал. Мысленно Марион видела, как сжимаются его губы, а брови вытягиваются в одну тонкую линию. Она была за ним замужем почти десять лет. Она знала его, как никто другой. Она знала, что он слаб и мягкотел. Она знала, что он умен и амбициозен. Она знала о нем абсолютно все – в ее понимании это и была настоящая совместная жизнь.
– Хорошо, Марион, – тихо произнес Роджер. – Злись, если хочешь. Но ведь ты сама мне позвонила. Я просто посыльный, который говорит тебе, что у твоего отца последняя стадия рака. Он испытывает сильную боль и бредит. Стонет и зовет то Джордана, то Тедди. Если ты хочешь, чтобы это продолжалось, – никаких проблем. Я бы на твоем месте и врагу не пожелал такой смерти.
Джей Ти и Тедди. Ее не удивило, что Полковник не зовет ее. Ему никогда не нужна была дочь.
– А Эмма? – прервала она Роджера. Эммой звали ее мать. Марион никогда ее не любила и считала сукой, которая витала в облаках вместо того, чтобы быть хорошей женой Полковнику. Однако Роджер испытывал слабость по отношению к этой слабоумной старухе.
– Меня она тоже беспокоит, – все-таки он очень предсказуем. – Она повторяет слова Софи Лорен из «Эль Сида». Боюсь, что в один прекрасный день она захочет привязать труп Полковника к лошади. Ты же знаешь, что чем больше давление, тем ей хуже.
– Давление? Да эта женщина разваливается от одной мысли о том, что ей надо решать, какие туфли надеть утром.
– Марион… Ты зачем позвонила?
– Хотела убедиться, что всё в порядке.
Еще одна длинная пауза. Она знала, что сейчас он не хмурится, а болезненно подбирает наиболее дипломатичные выражения. Роджер был большим дипломатом, прирожденным манипулятором. Она была уверена, что он будет успешно продвигаться по служебной лестнице.
– Марион… – раздался его мягкий голос. Она непроизвольно напрягла спину. – Я знаю, что у тебя сейчас непростое время. Я сделал тебе больно…
– Больно? Сделал мне больно!.. Ты разрушил нашу семейную жизнь.
– Я знаю, Марион, но…
– Что «но»? Мы уважали друг друга, мы считали друг друга друзьями. Мы были вместе целых десять лет! Боже мой, Роджер, у нас были крепкие взаимоотношения.
– Правда, на тебя нападал ступор каждый раз, когда я до тебя дотрагивался.
Она замерла. Сигарета почти догорела до ее губ. Марион не могла ни дышать, ни говорить, ни шевелиться.
– Прости, Марион, – сказал Роджер. – Бог видит, что мне очень жаль. Знаю, это больно, но что, по-твоему, я должен был делать? Как я мог так жить? У меня, в конце концов, есть запросы…
– Это моя работа, правда? Ты всегда мне завидовал – скажешь, нет? Считал, что она забирает у меня слишком много времени и не дает мне стать настоящей армейской женой и хозяйкой. У меня успешная карьера, не хуже, чем у тебя – и я сильнее тебя. Я лучше стреляю. А ты… ты простой армейский бюрократ, в то время как я занимаюсь настоящим делом. – Она говорила грубым голосом, и это позволяло ей не рассыпаться на миллионы мелких осколков.
– Что ж, я бы не стал возражать, если бы моя жена хоть изредка, по большим праздникам, появлялась в доме. И не сравнивала бы меня со своим начальником или обожаемым папашей. Разве я хочу так много? – Роджер произносил идеально подобранные слова. Это доставляло ей скрытое удовольствие.
– Ты слабак! – крикнула она в трубку. – Ты абсолютно бесхребетен и в подметки не годишься Полковнику. Ты ведь даже не боевой подполковник – просто хороший политикан. Я рада, что ты ушел. Так даже лучше. Развлекайся со своей новой игрушкой. Наконец-то ты нашел кого-то, кого заведомо превосходишь.
– Черт побери, Марион, не надо…
Она не стала слушать дальше. Трубка опустилась на телефон с такой силой, что Глаг дернулся. Марион уставилась на ящерицу в надежде, что та зашевелится и у нее будет законная возможность порвать ее на куски.
Но игуана мудро притворилась мертвой. Марион прикурила новую сигарету и вдохнула едкий дым так глубоко, что на глазах у нее выступили слезы. Она вся дрожала, и где-то глубоко внутри ей было очень больно.
На один короткий момент ей захотелось свернуться на диване клубочком и выплакаться. Ей захотелось, чтобы кто-то крепко обнял ее и шептал на ушко успокаивающие слова.
Все будет хорошо, Ягодка. Я спасу тебя. Я тебя спасу.
Эти чуть слышные слова появились из ничего. Она растерла щеки руками и сглотнула комок в горле.
К черту Роджера. Слабый человек, который пытается бороться с кризисом среднего возраста с помощью двадцатидвухлетней любовницы. Она будет покрепче его. Она крепче большинства мужчин, которых встречала на своем пути. И это их всех ужасно злит. Даже сейчас, в девяностые годы двадцатого столетия, мужчины слишком самовлюбленны. Они все говорили ей, что как женщина она будет обладать одинаковыми с ними правами, но старались спрятать от нее трупы, как будто она могла потерять сознание. А когда Марион наклонялась и осматривала место преступления, они над ее головой обменивались двусмысленными взглядами, как будто она была замаскированная лесбиянка.
Они говорили о независимости, а потом обижались на нее за то, что она не рыдала у них на груди, впервые увидев убийство. Они говорили, что ценят ее сильные стороны, а потом воротили нос, когда она побеждала их на стрельбище.
Марион не собиралась менять правила. И не собиралась говорить, что ей нравится одно, когда в действительности ей нравилось совсем другое. Она вышла замуж и была верна своему мужу. Она дала профессиональную клятву и стала действительно хорошим агентом. Она обещала Полковнику, что он будет ею гордиться и что она будет держать его за руку на смертном одре. И проследит, чтобы у него были лучшие похороны, о которых только можно мечтать…
Марион разгладила блузку и поправила волосы, которые уже успела заколоть на французский манер. Она сказала самой себе, что спокойна и тверда, как только может быть тверд человек по эту сторону ада.
После этого она направилась к себе в комнату.
Ее ноги остановились возле двери в комнату Джей Ти. Она почувствовала такое сильное желание войти, что ее пальцы взялись за дверную ручку. Открой эту дверь. Войди. Он поможет, поможет. Джордан спасет тебя.
Но в этот момент Марион вспомнила тот день, на матче по ориентированию, когда отец вернулся, а Джей Ти – нет. Она тогда стояла недалеко от совещавшихся взрослых и чувствовала, как в животе у нее нарастает гнев. Джордан это сделал. Он убежал, он освободился. А ее он бросил.
А потом Марион увидела, как он продирается сквозь подлесок. И вместо того, чтобы почувствовать облегчение, она возненавидела его еще больше. Потому что он вернулся, этот тупой ублюдок, – а ведь на какой-то миг он позволил ей подумать, что наконец-то освободился и ей не надо будет больше о нем беспокоиться.
Пока Полковник восторгался тем, что Джей Ти вернулся со сломанной ногой, Марион убежала в лес, и там ее рвало до тех пор, пока в желудке у нее ничего не осталось.
– Я тебя ненавижу, – прошептала она около двери и захлебнулась слезами. – Пусть будут прокляты все в этом доме, – проворчала она, врываясь к себе в комнату. – Пусть будут прокляты. – Она распахнула окно, нашла свежую пачку сигарет и достала одну.
С нее достаточно. Она дала Джей Ти неделю, чтобы он мог принять решение. Завтра она даст ему последний шанс увидеть свет в конце туннеля. А потом уберется из этой адской дыры.
Сигарета дрожала у нее между пальцами. Марион никак не могла зажечь ее. Наконец с отвращением сломала палочку с табаком и уставилась в окно. Обняла себя за плечи – и неожиданно почувствовала, что за ней кто-то наблюдает.
Отпрянув от окна, Марион схватила свой пистолет и вновь высунулась из окна, держа в руке взведенное оружие. Напрягая глаза, она всматривалась в темноту.
Черт побери, Марион, да что это с тобой? Шарахаешься от теней, готова расстрелять кактусы… Как ты умудрилась довести себя до такого состояния?
Она опустила пистолет и повесила голову.
Поспи, приказала она себе, закрой окно и поспи, черт тебя побери.
Марион забралась в постель. Ночь была спокойной и тихой. Раздавалось только трещание сверчков, которые без умолку шумели всю ночь. Руками она обняла подушку, и на нее обрушилась усталость. Заснула она мгновенно.
Ягодке снились сны.
Первые два были кошмарами, которые заставили ее вертеться в кровати и бормотать беззвучные молитвы. В ее комнату вошла высокая фигура в темном. Она услышала звуки парашютных ботинок, ступающих по деревянному полу, и к ее горлу подступила тошнота.
Затем сон сменился, и Марион увидела, как приехала в Аризону. Вот она бегает по дому и зовет Джей Ти. Она должна защитить… должна найти… Она сворачивает за угол и видит… лицо Джима Бекетта, прижавшееся к стеклу. Он лижет его своим языком.
Марион шепчет во сне, стараясь прогнать этот сон. Она так устала и так испугана… И никто больше не успокоит ее… Она никому не нужна…
Сон сжалился над ней, и теперь картинка вновь поменялась.
Марион видит себя маленькой – маленькой, но сильной. Она легко скачет на мерине и чувствует, как его мышцы подчиняются ее командам. Быстрее, шепчет она ему в ухо, еще быстрее.
Ее волосы развеваются на ветру, а из глаз от ветра текут слезы. Круг за кругом. Все быстрее и быстрее. И вдруг она видит препятствие. Громадное препятствие вырастает прямо перед ней. Они двигаются слишком быстро и не смогут вовремя прыгнуть. В отчаянии Марион натягивает поводья, но лошадь отказывается слушаться и машет своей массивной головой.
Она слышит мягкий и четкий голос Джей Ти. Он был здесь все это время – его не было видно, но она знает, что он все время был здесь. Она рассчитывает на него.
– Ты можешь, Ягодка, – кричит он. – Можешь!
Марион посылает лошадь и слышит, как он хлопает в ладоши.
И в этот момент она чувствует себя свободной.
Джим был готов. В самые темные ночные часы, как раз перед рассветом, он сидел в комнате с задернутыми шторами и заканчивал последние приготовления.
На полу перед ним лежали два пластиковых шара, наполненные пластилином ярко-пурпурного цвета; коробка прозрачных пластиковых пакетов; два мешка с наполнителем для подушек; четыре коробки женских колготок; коробка с гримом и очень дорогой парик черного цвета, который сделает его «на десять лет моложе», если верить продавцу. И, наконец, в руках у него была форма полиции округа Миддлсекс, которую он украл из шкафчика полицейского, слишком любившего, судя по его размерам, пончики из «Данкин Донатс».
Под резким светом голой лампы без абажура Джим трудился над формой, тщательно добавляя, где нужно, стежки и аккуратно удаляя нашивки.
В большинстве случаев простого появления человека в форме было больше чем достаточно: для неопытных глаз все полицейские выглядели одинаково. Однако различные службы, округа и города имели свои собственные знаки отличия. Например, ранг мог определяться лампасами на брюках, шпалами на воротнике или специальными нашивками. Каждый округ имел свой собственный фасон: брюки варьировались от прямых до галифе и отличались к тому же еще и цветом. Он изменялся от коричневого до синего и черного. Все это надо было тщательно продумать, потому что в следующие двадцать четыре часа эту форму будут изучать глаза людей, которые были настоящими профессионалами. Дойдя до этого этапа, Джим не хотел ставить всю операцию в зависимость от нашивки или знака, присутствия которых он не смог бы объяснить.
Рядом с ним лежала цветная иллюстрированная книга, в которой были показаны мундиры правоохранительных служб различных штатов и округов. У него была такая же книга по нашивкам, а также его собственная коллекция, которую он собрал в течение семи лет службы в полиции. Что-то из этой коллекции он купил, а что-то украл. Но и то, и другое ему пригодилось.
Отпоров последнюю нашивку, Джим поднес форму к свету и внимательно осмотрел ее. Годится.
Он отложил форму и обратился к предметам, лежавшим на полу. Начал с пластилина, который тщательно размял, придал ему соответствующую форму и положил в прозрачные пакеты. Когда он запихнет его в рот, у него появятся отвислые щеки. Отрезав верхнюю часть колготок, Джим набил чулки наполнителем для подушек и прихватил их несколькими стежками. Это сойдет за жирные бедра и округлый живот. Парик и грим понадобятся в самый последний момент.
Бекетт достал старую картонную коробку из-под обуви и перебирал свою коллекцию именных жетонов и именных нашивок, пока не нашел то, что искал. Жетоны он стал тащить пять лет назад. Проще всего их было воровать у детективов и новичков: у детективов, потому что они были слишком самоуверенны – им казалось, что никто не посмеет залезть к ним в карманы, а у новичков – потому что они были слишком глупы. Джим уже тогда подозревал, что оригинальные именные жетоны когда-нибудь ему пригодятся. Он тщательно подбирал свою коллекцию. А когда два с половиной года назад вдруг почувствовал, что за ним следят и его сопровождают два детектива в штатском, он закончил свою подготовку. Нашел идеальную лежку, куда положил свои жетоны, поддельное удостоверение личности, сто штук зеленых и – правильно – два паспорта.
Его аккуратность и тщательность подготовки не пропали даром. Полиция так и не нашла его укрытие, и Джим провел два года в тюрьме, зная, что рано или поздно ему представится возможность и он начнет именно с того места, на котором остановился.
Бекетт выбрал жетон и занялся нашивкой с именем. Бог скрывается именно в деталях.
Его беседа с сержантом Уилкоксом прошла очень удачно. Бекетт пригласил его на ланч и здорово накачал «Гальционом». Старина сержант проспал, как младенец, всю дорогу, пока Джим вывез его из города, привязал к дереву и приготовил свой армейский швейцарский нож. Он быстро получил необходимую информацию.
Позвонив жене сержанта, Бекетт объяснил, что сержант получил абсолютно секретное задание и что в течение нескольких дней его не будет дома. Звонить он тоже не сможет. Но к концу недели она получит дополнительную информацию.
Потом Джим позвонил в оперативную группу и представился дежурному офицеру как лечащий врач Уилкокса. Он сообщил, что сержант свалился с сильнейшим пищевым отравлением и будет недоступен в течение ближайших двадцати четырех часов. Естественно, что он немедленно вернется к исполнению служебных обязанностей, как только почувствует себя в силах это сделать.
Рано или поздно сержанта начнут разыскивать. Никаких проблем. Джиму нужно только двадцать четыре часа. К тому времени он уже все закончит.
Бекетт встал и потянулся всем своим крупным, тренированным телом. Триста отжиманий и пятьсот подъемов корпуса из положения лежа каждый день. Ни жиринки. Эд Кемпер, может быть, и больше, чем он, но в борьбе на руках Джим был уверен в своей победе.
Он расслабил руки и ноги. Сейчас ему хватало четырех часов сна. Сегодня он переходил ко второй фазе и был к ней готов. Он все продумал и все предусмотрел. И всемогущим он был не потому, что хотел им быть, а потому, что много над этим работал.
Джим гнил в Уолпоуле два года. Два года он провел в камере шесть на восемь футов в условиях максимально строгого режима, когда из камеры его выпускали всего на один час в день. Да и то только по будням. Но даже тогда на него надевали наручники и кандалы, прежде чем двое тюремщиков переводили его в зону отдыха строгого режима – еще один каменный мешок размером шесть на восемь, весь опутанный проводами систем безопасности, который прозвали «собачья будка».
Одновременно в зоне отдыха могло находиться не больше двух осужденных строгого режима, и их размещали как можно дальше друг от друга – так что даже разговаривать было затруднительно. Но это было неважно. В то время тюрьма контролировалась бандой «Латиноамериканские короли», а у Джима не было никакого желания общаться с этими нафаршированными наркотиками латиносами. Всем им нужна была только его задница. Он читал это на их лицах, когда его проводили вдоль камер. Он чувствовал запах их ненависти и похоти и видел их тайные сигналы, сопровождавшиеся шипением. Он любил играть с ними в гляделки – смотреть им в глаза до тех пор, пока они не отводили свои, потому что считали себя жутко крутыми, а в действительности ничего в этом не понимали. Они липли друг к другу, как уроды с трясущимися коленками, передавали наркотики при рукопожатии, убивали сокамерников по каким-то надуманным предлогам и считали, что все это делает их настоящими мужиками. Полная ерунда. Персонал тюрьмы быстро нашел на них управу. Уолпоул стал тюрьмой строгого режима, в которой были запрещены все физические контакты. И Джиму пришлось сидеть перед Шелли, отделенным от нее пуленепробиваемым и звуконепроницаемым стеклом, потому что до охраны вдруг дошло: через страстные поцелуи приходящих подружек можно передавать не только слюну.
Два года он провел в оранжевом цвете. Два года он сидел на полу своей камеры и слушал, как бетонные стены вибрируют от ненависти и непродуманных действий администрации. Два года он провел без секса.
Больше ни за что. Он тщательно продумал все свои планы и предусмотрел все мелочи. В тюрьму он больше не вернется. И он отомстит.
Обнаженный, Джим свернулся клубком на голой лежанке. Он спал и во сне чувствовал, как рот Шелли высасывает его до капли. И как его руки обхватывают ее шею и сжимаются, сжимаются, сжимаются…
– Я иду к тебе, детка, – пробормотал он во сне. – Иду.
