Мама сказала, что хочет послушать музыку в гостиной. Долли предложила отнести в спальню CD-плеер, но быстро поняла, что маму не переспорить – особенно сегодня утром, когда у ее глаз такое нездешнее выражение. Таким оно было последние два дня, с тех пор как Лорел рассказала, что увидела и услышала на Кемпден-гроув.

Даже долгая поездка с Дафной, которая всю дорогу говорила о себе самой, не остудила ликования Лорел, и она пошла к матери сразу, когда суета в доме немного улеглась. Они наконец-то поговорили обо всем, о Джимми, о Долли, о Вивьен и о семье Лонгмейеров в Австралии. Мама рассказала, что всегда терзалась из-за Долли. «Если бы не я, она бы не погибла. Она уже вышла, а я уговорила ее вернуться в дом». Лорел напомнила маме, что та пыталась спасти Долли и не могла знать, куда упадут немецкие бомбы, поэтому не должна себя корить.

Мама попросила принести фотографию, сделанную Джимми, – одну из немногих памятных вещиц, хранившихся не под замком. Оказалось, что это оригинал, а вовсе не репродукция. Сидя рядом с матерью, Лорел вновь вглядывалась в старый снимок: раннее утро после бомбежки, на переднем плане огоньками сверкает битое стекло и клубится дым, на заднем выходят из бомбоубежища люди. «Это был подарок, – тихо сказала мама, – и он очень много для меня значил. Я не могла с ним расстаться».

Они обе плакали, и Лорел даже немного боялась, не слишком ли маме тяжело вспоминать о виденном и пережитом, однако та говорила хоть и с трудом, но увлеченно и жарко. То ли известия о Джимми и его семье так на нее подействовали, то ли возможность раскрыть наконец свои тайны пробудила скрытые силы, но мама приободрилась и выглядела почти здоровой. Впрочем, Лорел понимала, что это ненадолго. Сиделка предупредила, что конец близок и не стоит обманывать себя надеждами, но потом улыбнулась и посоветовала радоваться маме, покуда можно. И они радовались. Они окружили ее любовью и той шумной семейной кутерьмой, которая для Дороти Николсон была главным счастьем в жизни.

Теперь, пока Джерри нес маму на диван, Лорел перебирала пластинки, ища нужную. Она на миг замерла, увидев альбом джаз-бенда Криса Барбера. Это была отцовская пластинка; Лорел и сейчас помнила, как папа ее принес. Он достал свой кларнет и, стоя посреди ковра, несколько часов кряду подыгрывал Монти Саншайну, только по временам умолкал и тряс головой, дивясь виртуозности Монти. За ужином в тот вечер папа сидел отрешенно, словно не слыша детского гомона, и блаженно улыбался чему-то своему.

Все еще чувствуя в душе теплоту того давнего вечера, Лорел отложила Монти Саншайна и продолжила перебирать пластинки, пока не нашла то, что искала: «При свете серебристой луны» Рэя Нобла и Снуки Лансона. Джерри как раз уложил маму на диван и бережно укрыл ее легким пледом. Лорел опять подумала, какое счастье, что он выбрался в «Зеленый лог» на эти последние дни. Только ему одному она рассказала правду о прошлом. Вчера вечером они долго сидели в доме на дереве, пили красное вино, слушали лондонскую кантри-радиостанцию, которую Джерри нашел в Интернете, и болтали всякую чепуху про первую любовь, про старость и про все остальное.

Джерри сказал, что не видит причин посвящать в мамину тайну других сестер. «Мы были там в тот день, Лол, это часть нашей истории. Роуз, Дафна и Айрис… – Он пожал плечами и отхлебнул вина. – Они только расстроятся, а зачем?» Лорел не была уверена, что он прав. Конечно, страшно огорошивать такими новостями сестер, особенно Роуз. С другой стороны, Лорел последнее время много думала о тайнах: как трудно их сохранить и как то, что вроде бы давным-давно похоронено, на самом деле живет где-то в душе и в любой миг может вырваться наружу… Она решила, что просто подождет какое-то время, а дальше будет видно.

Джерри опустился на стул рядом с мамой и кивнул Роуз, что можно включать музыку. Лорел достала пластинку из бумажного конверта, установила ее на диске проигрывателя и поставила иголку на внешнюю дорожку. Тихую комнату наполнили звуки рояля. Лорел села на край дивана, положила руку на мамины ноги и закрыла глаза.

И внезапно ей вновь стало девять лет. Тысяча девятьсот пятьдесят четвертый год, летняя ночь. Лорел в ночной рубашке с короткими рукавами, окно над кроватью распахнуто в надежде заманить прохладный ночной ветерок. Голова на подушке, длинные прямые волосы лежат веером, ноги – на подоконнике. У папы и мамы гости. Лорел уже несколько часов слушает невнятный гул голосов и взрывы смеха. Рядом сестры тихонько посапывают во сне. Иногда с лестницы в открытую дверь вплывает запах табачного дыма, в столовой звенят бокалы. Лорел приятно чувствовать за стеной спальни взрослый мир – уютный, теплый и светлый.

Через какое-то время послышался скрип отодвигаемых стульев, потом шаги в холле. Лорел могла вообразить, как мужчины обмениваются рукопожатиями, а женщины целуют друг друга в щечку и говорят: «До свидания», и «Какой чудесный вечер!», и «Обязательно надо будет собраться еще раз». Хлопанье автомобильных дверей, рычание моторов на залитой лунном свете подъездной дороге, и в «Зеленом логе» вновь воцаряются тишина и покой.

Лорел лежала в полудреме, дожидаясь, когда родители поднимутся по лестнице в спальню, но шагов все не было, а без этого она почему-то не могла окончательно уснуть. И внезапно снизу донесся женский смех, чистый и освежающий, словно глоток воды, когда очень хочется пить. Лорел села на кровати, сна ни в одном глазу. Снова раздался смех, на этот раз отцовский, потом звук отодвигаемой тяжелой мебели. Лорел не разрешалось вскакивать так поздно, кроме как в туалет или если ей приснилось что-нибудь страшное. Однако просто лечь и закрыть глаза не было никакой возможности. Что-то происходило внизу, и она хотела знать, что именно. Говорят, любопытство сгубило кошку, но маленьким девочкам оно, как правило, сходит с рук без таких тяжелых последствий.

Она соскочила с кровати, на цыпочках пробежала по ковру и тихо, как мышка, спустилась до середины лестницы. Тут в гостиной негромко заиграла музыка. Последние ступеньки Лорел пробежала бегом, осторожно встала на колени, уперлась в дверь рукой и припала глазом к замочной скважине. У нее перехватило дыхание. Отцовское кресло было сдвинуто в угол, родители, обнявшись, стояли посреди ковра и раскачивались под музыку. Папина рука, большая и сильная, лежала у мамы на талии, его щека касалась ее щеки, глаза были закрыты, а выражение лица – такое, что у Лорел комок встал в горле. Как будто ему больно и в то же время очень хорошо. Это был папа и не папа. У Лорел горели щеки. Она чувствовала что-то странное и непонятное, немного похожее на зависть.

Музыка заиграла быстрее, родители отступили друг от друга, по-прежнему держась за руки. Они танцевали, правда танцевали, как в кино, и мама крутилась и крутилась у папы под рукой. Щеки у нее порозовели, прическа сбилась, одна лямка бежевого платья соскользнула с плеча, и девятилетняя Лорел поняла, что не увидит никого красивее, даже если доживет до ста.

– Лол.

Лорел открыла глаза. Песня закончилась, пластинка крутилась вхолостую. Джерри склонился над заснувшей мамой и ласково гладил ее по волосам.

– Лол, – повторил он настойчиво.

Лорел повернулась к нему.

– Что случилось?

Джерри пристально смотрел на мамино лицо. Лорел проследила его взгляд и поняла: мама не спит. Она умерла.

Лорел сидела на скамейке-качелях под деревом и легонько отталкивалась от земли ногой. Почти все утро Николсоны обсуждали с местным священником предстоящие похороны, и теперь Лорел чистила медальон, который мама всегда носила на груди. Все в один голос решили похоронить его с мамой: она довольно равнодушно относилась к материальным богатствам, но медальоном очень дорожила, даже отказывалась его снимать. «Здесь мои главные сокровища», – говорила она, открывая медальон и показывая фотографии детей. Маленькой Лорел очень нравилось, как откидывается крышечка и как щелкает замочек, когда она закрывается.

Сейчас она открыла медальон и глянула на улыбающиеся лица – свое, брата и сестер, виденные сотни раз, и вдруг заметила скол на краю овального стеклышка. Лорел нахмурилась и провела большим пальцем по выщербине, нечаянно зацепив ее ногтем. Стекло сдвинулось – она думала, оно держится крепче, – и упало ей на колени. Тонкая фотографическая бумага выгнулась, и стало видно: под ней что-то есть. Лорел подцепила ее пальцем и вытащила.

Как она и думала, внутри оказалась другая фотография, с детьми из куда более давней эпохи. Теперь уже торопливо Лорел вытащила второе стеклышко, вынула снимок Айрис и Роуз. Еще одно старое фото, еще двое детей. Лорел глянула на всех четверых и ахнула: старомодная одежда, ощущение сильнейшей жары в том, как они щурятся в объектив, нетерпеливое упрямство на лице младшей девочки – все говорило о том, что это Лонгмейеры с Тамборин-маунтин. Мамины братья и сестра, погибшие в страшном автомобильном крушении, после которого ее вручили под покровительство Кэти Эллис и отправили в Англию на большом пароходе.

Лорел была настолько захвачена своей находкой и мыслями, как бы побольше узнать про мамину семью, что услышала автомобиль, только когда он был уже почти у дома. Сегодня к ним целый день заглядывали друзья, и каждый рассказывал о Дороти что-нибудь милое и трогательное, так что ее дети улыбались, а Роуз принималась плакать еще громче и сморкаться в бумажный носовой платок (их пришлось купить целую упаковку). Однако сейчас в подъезжающей красной машине был почтальон.

Лорел вышла ему навстречу. Он уже слышал новости и выразил соболезнования. Лорел поблагодарила и улыбнулась, когда почтальон рассказал об удивительном умении Дороти Николсон обращаться с молотком. «Вы бы не поверили: красивая женщина прибивает штакетины, но у нее это отлично получалось». Лорел удивленно покачала головой, однако думала в это время об австралийских лесозаготовщиках с горы Тамборин.

Она отнесла почту на скамейку-качели и принялась разбирать. Здесь были счет за электричество, листовка по поводу выборов в местный совет и большой конверт. Лорел удивленно подняла брови, увидев, что он адресован ей. О том, что она в «Зеленом логе», знала только Клэр, а та не станет писать, если можно позвонить. Она перевернула конверт и прочла адрес отправителя: «Мартин Меткаф, Кемпден-гроув, дом 25».

Заинтригованная, Лорел вскрыла конверт. Там оказалась десятилетней давности брошюра, официальный каталог выставки Джеймса Меткафа в Музее Виктории и Альберта. К обложке была приклеена записка: «Надеюсь, вам понравится. Марти. PS. Заглядывайте к нам, как будете в Лондоне». Лорел подумала, что, скорее всего, заглянет. Ей нравились Марти, Карен и дети, мальчик с мечтательным взглядом и самолетом из «Лего». Она воспринимала их почти как родственников – так тесно связали две семьи роковые события тысяча девятьсот сорок первого года.

Лорел полистала брошюру, дивясь поразительному таланту Джимми Меткафа, тому, как он умел запечатлеть не просто сцену, а целую историю, состоящую из разрозненных элементов. Каждая его фотография – документальная запись событий, которые без нее почти невозможно было бы представить. Интересно, понимал ли это Джимми в то время? Знал ли он, сохраняя на пленке мгновения личной боли и утрат, что создает мемориал для будущих поколений?

Лорел улыбнулась фотографии Неллы и замерла, увидев отдельный снимок, подколотый к брошюре – копию портрета Вивьен из дома на Кемпден-гроув. Она отцепила его, поднесла ближе к глазам и долго разглядывала прекрасные мамины черты. Потом вложила снимок на место и только тут заметила последнюю фотографию в каталоге: автопортрет Джеймса Меткафа, снятый, как сообщала подпись, в тысяча девятьсот пятьдесят четвертом году.

У нее возникло странное чувство, которое она поначалу списала на то, что слышала от мамы: какой Джимми был добрый, как он сумел привнести лучик надежды в беспросветную жизнь Вивьен. Однако чем дольше Лорел смотрела на снимок, тем сильнее становилось убеждение, что это чувство вызвано чем-то другим, более значительным, более личным.

И тут внезапно она вспомнила.

Лорел откинулась на скамейке и глянула в голубое небо. Удивленная улыбка медленно тронула ее губы. Перед глазами словно вспыхнул ослепительный свет. Она поняла, отчего имя «Вивьен», когда Роуз его произнесла, показалось ей таким знакомым. Как Джимми догадался, что благодарственную карточку Вивьен надо отправлять Дороти Николсон на ферму «Зеленый лог». И почему коронационная марка вызвала у нее легкое ощущение дежавю.

Господи! Лорел невольно рассмеялась. Она разгадала даже загадку человека у служебного входа в театр. Таинственная цитата, источник которой мучительно не вспоминался, была вовсе не из пьесы – Лорел искала ее не в той части памяти. Цитата была из давнего-давнего разговора, который она начисто забыла…