12
На следующей неделе, декабрь 1940 года
Наконец наступил вечер субботы. Стоя перед зеркалом, Джимми тщетно пытался укротить особенно непослушные темные пряди. Без бриолина пустая трата времени, однако позволить себе лишнюю баночку в этом месяце он не мог. При помощи воды и уговоров ему удалось достигнуть кое-каких результатов, впрочем, весьма скромных. Лампочка мигнула. Только бы не погасла. Он уже вывернул одну в гостиной, на очереди ванная. Чего доброго скоро придется мыться в темноте. Джимми стоял в полумраке, слушая обрывки музыки, долетавшие из радиоприемника снизу. Лампочка снова вспыхнула, Джимми воспрянул духом и принялся насвистывать «В настроении» Гленна Миллера.
Смокинг принадлежал отцу, остался со времен «У. Г. Меткаф и сыновья» и был самой парадной одеждой, какую он когда-либо носил. Откровенно говоря, Джимми ощущал себя в нем по-дурацки: идет война, мало того что ты не в форме, так еще вырядился, словно хлыщ. Однако Долли велела одеться как можно лучше: «Как джентльмен, Джимми!» – написала она в записке, а в его гардеробе было не так уж много вещей, отвечавших этому определению. Костюм они взяли с собой из Ковентри: у Джимми не поднялась рука его выбросить. К тому же, если Долли что взбредет в голову, лучше ей не перечить.
В последнее время – с тех пор, как погибла ее семья, – они отдалились друг от друга: Долли избегала проявлений его сочувствия, замыкалась в себе и ежилась, когда он пытался ее обнять. Она ни разу не заговорила с ним о том, что случилось, неизменно переводя разговор на свою хозяйку, о которой отзывалась с необычной теплотой. Джимми радовался, что кто-то сумел утешить Долли, но предпочел бы, чтобы она пришла за утешением к нему.
Джимми помотал головой. Надо же быть таким самовлюбленным болваном, чтобы жалеть себя, а Долли, между тем, замкнулась в своем горе!
Подобная сдержанность была несвойственна Долли, и это задевало Джимми больше всего. Словно небо затянули низкие облака. Оставалось гадать, как долго продлится ее отчуждение. Именно поэтому нынешний вечер так важен. Ее записка, желание, чтобы он вырядился, словно франт… Впервые после той бомбежки в Долли проснулся старый энтузиазм, и он просто не имел права ее подвести.
Джимми снова занялся костюмом. Его удивило, что смокинг сидел будто влитой: отец в нем всегда казался ему великаном. А теперь и он стал таким, как отец.
Джимми сел на старое одеяло и занялся носками. В одном зияла дыра, которую он давно собирался зашить; впрочем, если сдвинуть носок набок, дыры словно и нет. Джимми пошевелил пальцами ног и посмотрел на сияющие ботинки рядом с кроватью. Затем перевел взгляд на часы. Целый час до условленного времени. Слишком рано он собрался. Впрочем, ничего удивительного: от волнения Джимми не находил себе места.
Закурив, он лег на кровать, заложив руку под голову. Под подушкой что-то топорщилось. Библиотечная книжка, «О мышах и людях». Он так дорожил ею, что предпочел заплатить за потерянный экземпляр, вместо того чтобы вернуть. Джимми понравилась повесть, но хранил он ее не поэтому. Книжка была с ним в тот памятный день на побережье, и один взгляд на обложку рождал в душе сладкие воспоминания. К тому же внутри хранилось его главное сокровище: фотография Долли. Джимми вытащил снимок, затянулся, выдохнул дым и обвел пальцем очертания ее волос, плеч, груди…
– Джимми?
Судя по звуку, отец за стеной возился со столовыми приборами. Джимми понимал, что должен встать и помочь ему, однако медлил. По опыту он знал, что для отца любое занятие лучше, чем безделье.
Он снова перевел взгляд на снимок, который знал наизусть: прядка волос, которую Долли наматывает на палец, очертания ее подбородка, ее показная храбрость («Значит, хочешь меня запомнить?»). Джимми почти ощущал соленый запах моря, солнечные лучи на коже, жар ее тела, когда он прижал Долли к себе и поцеловал…
– Джимми, мальчик мой, не знаешь, куда подевалась эта штуковина?
Джимми вздохнул.
– Иду, пап.
С сожалением бросив последний взгляд на снимок – неловко разглядывать обнаженную девичью грудь, когда твой отец возится за стеной, – он сунул фотографию в книгу и встал с кровати.
Завязав шнурки на ботинках, Джимми вытащил сигарету изо рта и огляделся: с начала войны он работал не покладая рук, и теперь выцветшие зеленоватые обои были покрыты лучшими из его снимков. Те, что он сделал в Дюнкерке: группа солдат, еле бредущих от усталости, один закинул руки на плечи товарищей, у другого забинтована голова; босой солдат, заснувший на пляже, сжимая фляжку с грязной водой; устрашающее скопление лодок и самолеты, солдаты, пытающиеся вырваться из этого ада и убитые прямо в воде.
А еще он снимал в Лондоне. Джимми подошел к дальней стене. Вот семья из Ист-Энда катит на тележке жалкие пожитки, оставшиеся после бомбежки; женщина развешивает белье на кухне у всех на виду – стену снесло взрывом; в бомбоубежище мать читает шестерым детям сказку на ночь; игрушечная панда с оторванной взрывом лапой; женщина в кресле на фоне пламени, которое бушует там, где был ее дом; старик ищет среди развалин собаку.
Эти снимки не отпускали Джимми. Несчастные люди смотрели на него со стены, и он чувствовал, что теперь перед ними в долгу и обязан сохранить истории их жизни. Джимми слушал мрачные сообщения по Би-би-си: «Погибли трое пожарных, пятеро полицейских и сто пятьдесят три гражданских жителя» (простые, сдержанные слова не передавали того ужаса, который он пережил ночью), читал те же гладкие слова в газетах. Ни цветов, ни эпитафий, ибо следующей ночью все повторялось. Повторялось снова и снова. Война не оставила места для скорби, которую Джимми наблюдал мальчишкой в доме отца-гробовщика, но ему хотелось верить, что фотографии сохранят память о том, чему он стал свидетелем. Когда-нибудь война закончится, и люди будут разглядывать его фотографии и восклицать: «Так вот как все было!»
К тому времени, как Джимми добрался до кухни, отец успел забыть, что за таинственный столовый прибор он искал, и теперь сидел за столом в пижаме и майке и крошил канарейке купленное по дешевке печенье.
– Кушай, Финчи, – приговаривал он, просовывая кусочки сквозь прутья, – вот так, хорошая птичка.
Услышав шаги, отец повернул голову.
– А ты приоделся, сынок.
– Да ладно, пап.
Однако отец продолжал пристально его разглядывать. Только бы не вспомнил, откуда взялся костюм! Отец отдал бы ему все, что имел, но Джимми боялся, что костюм вызовет воспоминания, которые расстроят старика.
Закончив осмотр, отец довольно кивнул.
– Отлично выглядишь, Джимми, – заявил он, и его нижняя губа затряслась. – Я тобой горжусь.
– Спасибо, пап, – сказал Джимми мягко. – Ты поосторожнее с комплиментами, зазнаюсь, и со мной не станет сладу.
Отец, все еще кивая, слабо улыбнулся.
– А где твоя рубашка, пап? В спальне? Не хватало еще, чтобы ты простудился. Постой, сейчас принесу.
Отец зашаркал за ним по коридору, но на полпути остановился. Когда Джимми вышел из спальни, он по-прежнему стоял посреди коридора. На лице застыло изумление, словно он силился вспомнить, куда шел. Взяв отца под локоть, Джимми отвел его обратно на кухню, помог застегнуть рубашку и усадил на привычный стул – старик не любил перемен.
Чайник успел остыть, и Джимми поставил его на плиту. К счастью, снова дали газ. Несколько ночей назад бомба повредила газопровод, и отец лишился любимого чая с молоком. Джимми засыпал в заварочный чайник неполную ложку. Запасы были на исходе, приходилось экономить.
– Останешься ужинать, Джимми?
– Нет, пап. Помнишь, я говорил, что уйду? Сосиски оставлю на плите.
– Хорошо.
– Кроличьи, ты уж извини, зато на десерт кое-что особенное. Никогда не догадаешься. Целый апельсин!
– Апельсин? – Лицо старика оживилось. – Однажды на Рождество мне подарили апельсин.
– Да что ты говоришь!
– Я был тогда мальчишкой, батрачил на ферме. Красавец апельсин. Арчи съел его, когда я отвернулся.
Чайник зашумел, и Джимми залил заварку кипятком. Отец тихо плакал, как всегда при упоминании брата Арчи, погибшего в окопах лет двадцать пять тому назад, но Джимми делал вид, будто не замечает его слез. По опыту он знал, что отцовские слезы высохнут так же быстро, как пролились.
– Не волнуйся, пап, никто не тронет твой апельсин.
Он плеснул в отцовскую чашку добрую порцию молока. Отец обожал чай с молоком, за которое они не уставали благодарить мистера Эванса и двух коров, которых тот держал в сарае рядом с магазином. С сахаром дела обстояли не так радужно, и вместо него Джимми влил в чай капельку сгущенки. Размешав чай, он поставил на стол чашку и блюдце.
– А теперь слушай меня внимательно, пап. Сосиски в кастрюльке, они не успеют остыть, поэтому газ не зажигай.
Отец молча сметал со стола крошки от печенья.
– Ты меня понял, пап?
– Что?
– Я сварил сосиски, поэтому тебе не нужно зажигать газ.
– Хорошо. – Отец отхлебнул чай из чашки.
– Ты понял, пап? Не трогай конфорки.
Отец тревожно взглянул на него, затем промолвил:
– Ты отлично выглядишь, мальчик мой. Куда-то собрался?
– Собрался, пап, – вздохнул Джимми.
– Решил развлечься?
– У меня назначена встреча.
– Свидание?
Джимми не удержался от улыбки.
– Свидание, пап.
– Она хорошенькая?
– Красавица.
– Ты должен привести ее к нам.
В глазах отца загорелось прежнее озорство, и у Джимми защемило сердце. Каким когда-то был отец!.. Впрочем, Джимми сразу одернул себя: бога ради, ему уже двадцать два, сколько можно горевать о старых временах!
Джимми стало совсем нехорошо, когда отец радостно, хоть и немного неуверенно улыбнулся и сказал:
– Приведешь ее к нам, Джимми? Мы с твоей матерью должны решить, подходит ли она нашему мальчику.
Джимми наклонился, чтобы поцеловать отца в макушку. Он не собирался в который раз объяснять ему, что мать ушла больше десяти лет назад, оставила их ради человека с красивой машиной и большим домом. Зачем? Пусть думает, будто она отоваривает карточки в бакалейной лавке. Кто он такой, чтобы открыть старику глаза на горькую правду? Жизнь и так не балует…
– Ну, я пошел, пап. Запру за собой дверь, но у миссис Хэмблин из соседней квартиры есть ключ, и если начнется налет, она отведет тебя в убежище.
– Вряд ли. Скоро шесть, а фрицев не видать. Может, решили устроить передышку?
– Сомневаюсь. Луна сегодня что фонарь грабителя. Миссис Хэмблин придет за тобой, когда завоют сирены.
Отец теребил прутья клетки.
– Все хорошо, пап?
– Да, да, все хорошо, Джимми. Развлекайся, не думай обо мне. Никуда твой старик не денется. Пережили последний налет – и новый переживем.
Джимми улыбнулся, проглатывая комок в горле. Любовь и грусть сплелись в одно, грусть, которую он не мог выразить словами, грусть сильнее и глубже, чем простая тревога за больного отца.
– Так держать, пап. Пей чай, слушай радио. И оглянуться не успеешь, как я вернусь.
Долли спешила по залитым лунным светом улицам Бейсуотера. Два дня назад на картинную галерею с чердаком, забитым красками и лаками, упала бомба. Владелец отсутствовал, и место до сих пор пребывало в запустении: развороченные кирпичи и почерневшее дерево, сорванные с петель окна и двери, груды битого стекла. Долли видела пожар с крыши особняка на Кемпден-гроув: взрыв, ревущее пламя и клубы дыма в ночном небе.
Направив фонарик вниз, она обогнула мешки с песком, едва не оставив каблук в яме, а после ей пришлось убегать от бдительного охранника, который засвистел и прокричал ей вслед, что негоже разумной девушке выходить на улицу в такой вечер – разве она не видит, какая яркая сегодня луна?
Когда-то Долли, как и остальные лондонцы, боялась выходить во время налетов, но затем полюбила гулять под бомбами. Когда она рассказала об этом Джимми, он испугался, решив, что после гибели семьи Долли ищет смерти. Однако Джимми ошибался. Во время налетов Долли испытывала странное воодушевление. Бомбежки заставляли ее ощущать себя особенно живой. Того, что происходило сейчас в Лондоне, не случалось нигде и никогда и, вероятно, больше не повторится. Долли ни капельки не боялась – откуда-то она знала, что ей не суждено погибнуть под бомбами.
Смотреть опасности в лицо, упиваться своим бесстрашием было восхитительно. Долли испытывала необычайное возбуждение, да и не только она. Город охватило странное безумие; порой казалось, что все лондонцы влюблены.
Сегодня к ее обычному воодушевлению добавилось нечто иное. Она могла бы не спешить – Долли вышла из дома заблаговременно, проследив, чтобы леди Гвендолен проглотила свои три глотка хереса, после которых ей был нипочем любой налет (гордая старая леди и мысли не допускала о том, чтобы спуститься в бомбоубежище), но ее захлестывали чувства. Долли казалось, что она способна пробежать сотню миль и даже не запыхаться.
Хотя нет, а как же чулки? Ее последняя целая пара. Одно неверное движение – и придется рисовать стрелки на ногах карандашом для глаз, как простушке Китти. Ну уж нет, ни за что.
Чтобы не искушать судьбу, Долли вошла в автобус возле Мраморной арки и устроилась на задней площадке, где какой-то самоуверенный тип с несвежим дыханием вещал о способах жарки печенки. Вот сам и ешь свою требуху, едва не выпалила она напоследок, выскакивая сразу за площадью Пиккадилли.
– Доброй ночи, детка! – пожелал ей пожилой мужчина в форме бойца противовоздушной обороны.
В ответ Долли махнула рукой. Двое солдат, выводивших пьяными голосами «Нелли Дин», подхватили ее под руки, закружили и чмокнули в обе щеки. Долли расхохоталась, а бравые вояки, явно прибывшие домой на побывку, продолжили свой путь.
Джимми ждал ее на углу Чаринг-кросс-роуд и Лонг-акр. Долли увидела его на освещенной луной площади – именно там, где он обещал быть, – и задохнулась от радости. Все-таки Джимми Меткаф очень красив. Он оказался выше и худее, чем запомнилось Долли, но непослушные темные пряди и скулы, при взгляде на которые казалось, будто сейчас он скажет что-то на редкость остроумное, она узнала с первого взгляда. Долли приходилось видеть красивых мужчин (шла война, и строить глазки солдату, прибывшему на побывку, считалось гражданским долгом любой девушки), но в Джимми было что-то особенное, какая-то мрачная животная сила в сочетании с силой характера, заставлявшая сердце тревожно замирать в груди.
Джимми был таким правильным, таким честным и прямодушным, что порой Долли не верилось, что он принадлежит ей. При виде Джимми в черном смокинге, который она сама велела ему надеть, Долли чуть не взвизгнула. Вечерний костюм сидел на нем как влитой, и не знай Долли правды, она решила бы, что перед ней – настоящий джентльмен. Вытащив из сумочки помаду, она поправила линию губ и защелкнула зеркальце.
Затем оглядела коричневое пальто, отороченное на воротнике и манжетах норкой (так ей хотелось думать), хотя возможно, что и лисой. Фасон вышел из моды лет двадцать назад, но выбирать не приходится. Кроме того, такие вещи никогда не устаревают. Так говорила леди Гвендолен, а она знала в этом толк. Долли поднесла рукав к носу – запах нафталина еще ощущался, хотя Долли проветрила пальто перед окном ванной, а потом щедро опрыскала духами. Неважно, в запахе гари, что висел над Лондоном в эти дни, никто и не заметит. Поправив бриллиантовую брошку на воротнике, распрямив плечи и взбив кудряшки на затылке, Долли выступила из тени – сказочная принцесса, богатая наследница, девушка, у ног которой лежит весь мир.
Джимми успел продрогнуть и только-только поднес к губам сигарету, как увидел ее. Ему пришлось всмотреться, чтобы узнать свою Долли: шикарное пальто, темные волосы, блестящие в лунном свете, уверенная поступь длинных ножек. Сердце Джимми сжалось – она была так хороша, так свежа и элегантна! С тех пор, как они виделись в последний раз, Долли неуловимо изменилась. Эх, если бы только это, поежился он в старом отцовском смокинге. Хуже всего, что с тех самых пор Долли от него отдалилась. Внезапно Джимми особенно остро ощутил глубину разделяющей их пропасти.
Она подошла, благоухая духами. Джимми хотелось быть остроумным и светским, хотелось сказать ей, что она самая красивая девушка на свете и что он любит ее, как никто никогда не любил. Ему хотелось найти слова, которые преодолели бы отчуждение, хотелось, чтобы она узнала о его работе военного фотокорреспондента, о славе и деньгах, которые предрекал ему издатель, «когда все это закончится». Но ее красота посреди разрухи, сотни ночей, проведенных в думах о будущем, тот далекий летний день у моря… чувства переполнили Джимми. Он смущенно усмехнулся, притянул Долли к себе и крепко поцеловал.
Его поцелуй был словно сигнал к бою, и Долли сразу успокоилась. Целую неделю она предвкушала этот вечер. Ей хотелось потрясти Джимми, хотелось, чтобы он увидел, как она повзрослела, настоящая светская дама, а не скромная школьница, которую он встретил когда-то в Ковентри. Долли приосанилась, как требовалось по роли, и заглянула Джимми в глаза.
– Привет, – промолвила она с хрипотцой, вылитая Скарлетт О’Хара.
– И тебе привет.
– Как мило тебя видеть. – Долли запустила пальчики под лацканы его смокинга. – Ты сама элегантность.
– Ты про эти обноски?
Долли чуть не прыснула, но сдержалась (Джимми всегда умел ее рассмешить).
– Нам пора, – промолвила она важно, потупив глаза. – Впереди много дел, мистер Меткаф.
Долли продела руку под локоть Джимми и потащила его по Чаринг-кросс-роуд – туда, где змеился хвост очереди в клуб. К востоку слышался гул канонады, прожекторы лестницами Иакова уходили в ночное небо. У дверей «Клуба 400» самолет пролетел прямо у них над головами, но Долли было не до него: даже полноценный налет не заставил бы ее бросить место в очереди. У входа на них обрушились голоса, смех, музыка и та яростная неутомимая энергия, от которой кружилась голова. Долли пришлось вцепиться в рукав Джимми, чтобы не упасть.
– Тебе понравится. Тед Хит и его музыканты творят чудеса, а мистер Росси настоящий душка.
– Ты уже здесь бывала?
– Много раз.
Крохотное преувеличение: один-единственный раз. Но по сравнению с Джимми, который был старше, работал фотографом, путешествовал, встречался с разными людьми, Долли не могла похвастаться ничем особенным. Ей отчаянно хотелось выглядеть в его глазах искушенной и опытной дамой.
Долли рассмеялась и сжала его руку.
– И нечего на меня так смотреть! От Китти не отвяжешься, но ты должен знать: я люблю только тебя.
Рядом с гардеробом Долли остановилась, чтобы снять пальто. Сердце молоточком стучало в груди. Долли вспомнила все истории леди Гвендолен, все проказы, которые проделывали неразлучные сестрицы, танцы до упаду, красавцы мужчины, не дававшие прелестницам проходу, – и решительно сбросила пальто. Джимми подхватил его, Долли медленно повела плечиком и приняла эффектную позу (та-да-да-дам, леди и джентльмены!), являя взору Джимми то самое платье.
Алое, блестящее, ослепительное, скроенное так, чтобы подчеркнуть все изгибы фигуры – когда Джимми увидел платье, то едва не выпустил из рук пальто. Не сводя глаз с Долли, он растерянно передал гардеробщику свою ношу и получил взамен номерок.
– Ты… Долл, ты выглядишь… вот так платье!
– Что? – Долли дернула плечиком, копируя его манеру. – Ты про эти обноски? – Затем, снова став собой, подмигнула Джимми: – Пошли, нам пора.
И Джимми не возражал.
Долли внимательно разглядывала пространство за красным канатом, маленький танцпол, столик справа от оркестра (Китти называла его «королевским»). Долли искала Вивьен – Генри Дженкинс был на короткой ноге с лордом Дамфи, их совместные фотографии часто печатались в журнале «Леди», – но ее нигде не было. Ничего, еще не вечер, наверняка Дженкинсы скоро появятся. Она увлекла Джимми за собой, лавируя между столиками и танцорами, пока не уперлась в мистера Росси.
– Добрый вечер, – промолвил он важно, сложив ладони вместе и слегка поклонившись. – Вы гости лорда Дамфи?
– Какой шикарный клуб! – уклонилась Долли от прямого ответа. – Сколько лет сколько зим, подумать только! Теперь мы с лордом Сэндброком понимаем, что нам следует навещать Лондон почаще. Не правда ли, милый? – добавила она, послав Джимми ободряющий взгляд.
На лице итальянца отразилось сомнение: он явно не знал, что думать; впрочем, годы, проведенные за штурвалом светского корабля, научили мистера Росси ничему не удивляться.
– Дорогая леди Сэндброк, – проворковал он, поцеловав руку Долли, – без вас это место прозябало во тьме, но отныне свет воссиял. Кого я вижу! Как поживаете, лорд Сэндброк?
Джимми молчал, и Долли затаила дыхание: она знала, как Джимми относился к ее «играм», и почувствовала, что его рука на ее спине напряглась. Непредсказуемость его реакции лишь добавляла игре азарта. Джимми молчал, сердце Долли выскакивало из груди, возбужденно гудела толпа, где-то звякнул разбитый бокал, оркестр заиграл новую мелодию…
Маленький итальянец, назвавший его чужим именем, пристально смотрел в ожидании ответа, а Джимми внезапно увидал перед собой отца в полосатой пижаме, потускневшие от времени зеленые обои, Финчи в клетке, крошки от печенья. Он чувствовал взгляд Долли, знал, чего она хочет, но отозваться на чужое имя казалось предательством по отношению к бедному отцу, чей разум помутился от горя. Отцу, который до сих пор ждет возвращения любимой жены и плачет по убитому четверть века назад брату. Отцу, который, впервые войдя в их убогую лондонскую квартирку, просиял и сказал Джимми:
– Отличное место, сынок. Ты молодец, мальчик мой, мы с мамой тобой гордимся.
Он бросил взгляд на Долли – на ее лице сияла надежда. Порой ее игры выводили Джимми из себя. Он не в состоянии обеспечить Долли тот образ жизни, который так ее привлекал. Впрочем, никому ведь не больно от ее игр? Никто не пострадает, если Джимми Меткаф и Дороти Смитэм сегодня вечером окажутся по ту сторону красного каната. Ей так сильно этого хочется, она так готовилась, где-то раздобыла роскошное платье, даже его заставила вырядиться. Глаза Долли под толстым слоем туши сияли детским восторгом, и Джимми так любил ее в эту минуту! Мог ли он в угоду глупой гордости бедняка испортить ей праздник? Особенно сейчас, когда впервые после гибели семьи к Долли, кажется, возвращалась былая жизнерадостность.
– Мистер Росси, – промолвил он, от всей души надеясь, что его небрежный тон сойдет за аристократический, широко улыбнулся и крепко пожал итальянцу руку. – Чертовски рад видеть вас, старина.
Оказаться по ту сторону каната было не менее восхитительно, чем представлялось по эту! Все было именно так, как рассказывала леди Гвендолен. Не то чтобы между разными частями зала имелось большое различие: там и тут пары танцевали под музыку щека к щеке, там и тут сновали вездесущие официанты. Вероятно, менее искушенный наблюдатель и вовсе не заметил бы разницы. Но только не Долли, которая наслаждалась каждой минутой, проведенной за алым канатом.
Святой Грааль был добыт, требовалось понять, что с ним делать. В поисках идей Долли взяла с подноса бокал шампанского и присела на плюшевую банкетку у стены. Она с радостью удовлетворилась бы ролью наблюдательницы: карусель разноцветных платьев и улыбающихся лиц завораживала. Подошел официант; Долли заказала яичницу с беконом. Шампанское пенилось в бокалах, музыка играла все громче.
– Похоже на сон, правда? – спросила она, сияя. – Разве здесь не чудесно?
– Чудесно. – Бросив спичку в медную пепельницу и глубоко затянувшись, Джимми спросил: – Как твои дела? Как поживает леди Гвендолен? Старушка по-прежнему заправляет всеми девятью кругами ада?
– Не говори так! Поначалу я жаловалась, это правда, но тогда я просто плохо ее знала. Теперь мы неразлучны. – Долли взяла сигарету, наклонилась над столом, и Джимми поднес ей спичку. – Ее племянник боится, что леди Гвендолен завещает мне состояние.
– Кто тебе это сказал?
– Доктор Руфус.
Джимми хмыкнул. Он терпеть не мог, когда Долли упоминала доктора Руфуса. И хотя она уверяла, что доктор слишком стар для того, в чем Джимми его подозревает, он все равно хмурился и переводил разговор.
Вот и сейчас он взял ее руку и спросил:
– А Китти? Как она?
– Китти? – Долли замялась, вспоминая неприятный разговор про Вивьен и ее предполагаемого любовника. – Что ей сделается? Таким, как она, все нипочем.
– Таким, как она? – озадаченно повторил Джимми.
– Вместо того чтобы собирать сплетни и таскаться по клубам, лучше бы работала. Некоторые люди неисправимы. – Долли посмотрела на Джимми. – Тебе она не понравится.
– Почему?
Долли качнула головой и затянулась.
– Китти болтушка, к тому же очень распутная.
– Распутная? – теперь Джимми улыбался во весь рот. – О господи.
Долли и не думала шутить. Китти частенько приводила в дом своих кавалеров. Она думала, Долли не догадывается, но Долли была не глухая и все слышала.
– Вот именно, – сказала она, задумчиво двигая стеклянный подсвечник по столу.
Как ни странно, Долли до сих пор не рассказала Джимми о Вивьен. Она не боялась, что Вивьен ему не понравится, просто ей не хотелось делить Вивьен ни с кем на свете. Однако сегодня, слегка опьянев от шампанского, Долли испытывала желание выговориться.
– Не помню, писала ли я тебе, что завела новое знакомство.
– Правда?
– Ее зовут Вивьен. – Даже произносить ее имя было счастьем. – Она замужем за Генри Дженкинсом, ну, тем, писателем. Живет напротив, в доме двадцать пять. Мы стали близкими подругами.
– Надо же, какое совпадение! – Джимми расхохотался. – Я как раз читаю его книгу.
Вероятно, Долли следовало спросить, какую именно, но она не слушала Джимми, поглощенная своим рассказом.
– Вивьен особенная. Очень красивая, но ее красота не броская, не вульгарная. А еще она очень добрая, всегда помогает в столовой, я ведь рассказывала про столовую, которую Женская добровольческая служба открыла для солдат? Вивьен меня понимает, ей не нужно рассказывать, что значит остаться совсем одной. Она сама сирота, ее вырастил дядя, в фамильном поместье рядом с Оксфордом. Я не упоминала, что Вивьен богатая наследница? Дом на Кемпден-гроув принадлежит ей, а не мужу… – Долли запнулась, не слишком уверенная в деталях. – Но она нисколько не задается.
– Послушать тебя, выходит, она и впрямь золото.
– Да, она такая.
– Хотел бы я с ней познакомиться.
– Э… хорошо, как-нибудь, – запнулась Долли. Предложение Джимми испугало ее: с одной стороны, ей ни с кем не хотелось делить Вивьен, с другой – Джимми есть Джимми. Он милый, добрый, умный, хотя едва ли Вивьен одобрит выбор Долли. Она не злая, просто они принадлежат к разным классам, что верно и в отношении самой Долли, однако теперь, когда леди Гвендолен взяла ее под свое крыло, она может рассчитывать на большее. Ей было противно врать Джимми, Долли слишком его любила, однако и ранить чувства своего парня ей не хотелось.
Долли взяла Джимми за руку, вытянула нитку из протершегося обшлага.
– Идет война, сейчас не до светских раутов.
– Но мне не трудно…
– Джимми, только послушай, играют нашу песню!.. Хочу танцевать!
Ее волосы пахли духами, этот сильный и стойкий, сводящий с ума аромат Джимми почувствовал с первой минуты встречи. Ему хотелось остаться так навечно: его рука на спине Долли, их щеки прижаты, тела медленно движутся в такт музыке. Джимми понял, что Долли уклонилась от разговора. Внезапно ему пришло в голову, что причина их отчуждения – не гибель ее родных, а Вивьен, богачка из дома напротив. Впрочем, едва ли, Долли всегда любила секретничать. Да и какое это имеет значение сейчас?
Однако все когда-нибудь кончается, и вероломная песня отзвучала. Джимми и Долли хлопали оркестру, когда Джимми заметил мужчину с тонкими усиками, который не сводил с них глаз. При этом мужчина о чем-то беседовал с Росси, который чесал в затылке и недоуменно разводил руками, сверяясь с листком бумаги.
Список гостей, сообразил Джимми!
Пора было делать ноги. Джимми сжал руку Долли и потянул ее к выходу. Если они не станут мешкать, поднырнут под канат, выскочат наружу и смешаются с толпой, положение еще можно спасти.
К сожалению, Долли думала иначе.
– Джимми, нет, ты только послушай, это же «Серенада лунного света»!
Джимми попытался объяснить ей про мужчину с тонкими усиками, но внезапно обнаружил, что тот протягивает ему руку.
– Лорд Сэндброк, – промолвил усатый с самоуверенной улыбкой человека, хранящего под кроватью горшок с золотом, – рад видеть вас, старина.
– Лорд Дамфи, – запнулся Джимми. – Поздравляю вас и… вашу невесту. Отличная вечеринка.
– Я предпочел бы отмечать более узким кругом, но вы же знаете Еву.
– Как же, как же, – нервно хохотнул Джимми.
Лорд Дамфи щурился и пыхтел сигарой словно паровоз, и неожиданно Джимми понял, что их хозяин тоже теряется в догадках.
– Вы – друзья моей жены, – наконец промолвил лорд Дамфи.
– Совершенно верно.
Лорд Дамфи закивал и еще энергичнее запыхтел сигарой. Джимми решил было, что они спасены…
– Только напомните мне, старина, – из-за этих бессонных ночей память стала ни к черту – откуда вы знаете Еву? Она не упоминала о Сэндброках. Друзья детства?
– Да-да, мы с Авой старинные приятели.
– Евой.
– Ну разумеется.
Джимми вытолкнул Долли вперед.
– Вы знакомы с моей женой, лорд Дамфи?
– Виола, – проворковала Долли, словно во рту у нее таял кусок масла. – Виола Сэндброк.
Она протянула хозяину руку, и тот вынул сигару изо рта, чтобы поцеловать ее. Затем отступил назад, но не ушел, продолжая удерживать руку Долли и заглядывать ей в декольте.
– Милый? – донесся до них капризный голосок. – Джонатан, дорогой, где ты?
Лорд Дамфи немедленно выпустил руку Долли.
– Ах! – воскликнул он, словно подросток, застуканный нянькой за просмотром порнографических картинок. – А вот и Ева!
– Как, нам уже пора? – спросил Джимми, хватая Долли за руку. – Простите нас, лорд Дамфи, мы опаздываем на поезд.
Пока они протискивались сквозь толпу, пока Джимми обменивал номерок на пальто леди Гвендолен, пока они неслись через две ступеньки наверх, в холодную лондонскую ночь, Долли хохотала как сумасшедшая.
Их кто-то преследовал – оглянувшись, Долли заметила краснолицего здоровяка, который пыхтел, словно перекормленная гончая, – поэтому они не останавливались, пока не свернули с Литчфилд-стрит на Сент-Мартин и не смешались с толпой, выходящей из театра. И только попав на крохотную Тауэр-лейн, они позволили себе прислониться к кирпичной стене, чтобы перевести дыхание.
– Его… его лицо… – Долли хватала ртом воздух, – сколько буду жить, никогда не забуду! Когда ты сказал про поезд, у него глаза чуть не вылезли из орбит!
Джимми хохотал вместе с ней. Кругом было темно хоть глаз коли, дома мешали лунному свету проникнуть в узкий переулок. Голова у Долли кружилась. Ощущение радости и полноты жизни, которое она испытывала, влезая в чужую шкуру, было несравнимо ни с чем. Ее завораживал миг, когда она переставала быть Долли Смитэм и становилась Кем-то Другим. Неважно кем, лишь бы это чарующее представление, лишь бы этот изысканный маскарад никогда не кончался. Как будто на время позаимствовала у другого человека его личность. Украла ее.
Долли подняла глаза. Во время затемнения звезды на небе сияли особенно ярко. Где-то гремели взрывы, им вторили зенитные орудия, но над всем этим мерцали вечные звезды. Звезды были как Джимми: такие же стойкие и постоянные, такие же верные и неизменные.
– Ты готов сделать для меня все, о чем я ни попрошу? – промолвила она с довольным вздохом.
– Ты знаешь, что готов.
Долли больше не смеялась. Неожиданно, словно налетел порыв ветра, в переулке стало тихо. Ты знаешь, что готов. Она знала. Внезапно ей стало страшно. Когда Джимми ответил, в самом низу ее живота что-то перевернулось. Долли задрожала и потянулась к его руке.
Рука была большой, сильной и теплой. Долли поцеловала костяшки пальцев. Джимми прерывисто вздохнул, и она вздохнула вслед за ним.
Она ощущала себя храброй и могущественной, живой и прекрасной. Сердце забилось как бешеное, когда Долли положила его руку себе на грудь.
– Долл… – С губ Джимми слетел стон.
Она закрыла его рот нежным поцелуем. Не время для разговоров, в следующий раз ей может не хватить духу. Вспоминая разговоры Китти и Луизы на кухне, она потянулась к ремню его брюк, затем опустила руку ниже.
Джимми застонал, потянулся к ее губам, но Долли прошептала ему в ухо:
– Все, о чем ни попрошу?
– Все, – кивнул он.
– Тогда проводи девушку домой и уложи в кровать.
После того как Долли уснула, Джимми долго лежал без сна, мечтая, чтобы эта волшебная ночь длилась вечно. Джимми боялся разрушить чары. Бомба упала где-то рядом, стены задрожали. Долли заворочалась во сне, и он нежно погладил ее по волосам.
По дороге к ее дому они молчали, понимая, что мосты сожжены и назад пути нет. Джимми ни разу не был у Долли на Кемпден-гроув – Долли объяснила, что леди Гвендолен думает по поводу приходящих кавалеров, и Джимми не стал ей перечить.
Пропустив его вперед, Долли осторожно закрыла за собой дверь. Внутри было темно, темнее, чем в переулке, и Джимми пришлось продвигаться на ощупь, пока Долли не зажгла настольную лампу рядом с лестницей. Дрожащий свет лампы озарил ковер и стены. Они не стали мешкать у двери. Джимми был только рад – здешняя роскошь его подавляла. Здесь было все, чего он не мог ей дать, и те легкость и свобода, с которыми Долли двигалась в этих хоромах, заставляли Джимми нервничать.
Тем временем Долли сняла туфельки на высоких каблуках и, одной рукой держа их за ремешки, другой взяла Джимми за руку. Приложив палец к губам, она кивком показала наверх, и они стали подниматься по лестнице.
– Я никогда тебя не брошу, Долл, – прошептал Джимми, стоя рядом с ее кроватью.
Слова иссякли, и они замолчали. Долли сдавленно рассмеялась. Смех выдавал ее неопытность, неуверенность в себе, и за это Джимми любил ее еще больше. До сих пор он позволял ей вести, однако теперь взял инициативу в свои руки.
Ему хотелось сорвать с нее платье, но он протянул руку и просунул палец под лямку. Несмотря на холодную ночь, ее кожа была теплой, и он почувствовал, как от его прикосновения Долли задрожала. У Джимми перехватило дыхание.
– Я никогда тебя не брошу, – произнес он снова.
На этот раз Долли не рассмеялась, и он потянулся к ее губам. О господи. Джимми расстегнул пуговицы на ее платье, стянул лямки с плеч, и алый атлас с легким шорохом упал на пол. Долли стояла и смотрела на него, а ее грудь поднималась и опускалась от дыхания, а потом она улыбнулась одной из своих фирменных улыбочек, которые сводили Джимми с ума, и, прежде чем он успел что-то сообразить, потянула рубашку из-под ремня его брюк…
Еще одна бомба взорвалась неподалеку, и с потолка посыпалась штукатурка. Дождавшись ответа зениток, Джимми чиркнул спичкой. Долли спала, тени от ресниц лежали на детском лице. Джимми нежно погладил ее по руке. Каким дураком он был! Отказался жениться на Долли, а ведь она умоляла его. Злился, что она отдаляется от него, хотя сам был во всем виноват. А его замшелые взгляды на брак!.. Теперь, посмотрев на Долли другими глазами, он понимал, как легко мог ее потерять. Ему просто повезло, что она его не разлюбила! Джимми улыбнулся и провел рукой по блестящим черным волосам. Не разлюбила, и вот доказательство, здесь, лежит рядом с ним.
Сначала они поживут у него – не о такой квартире мечтал он для Долли, но отец будет присмотрен, да и глупо что-то менять, пока идет война. А потом он найдет что-нибудь получше, возьмет кредит. Джимми давно откладывал каждое лишнее пенни, к тому же издатель очень хвалил его снимки.
Скоро они сыграют свадьбу, по законам военного времени, и нечего этого стыдиться. Напротив, очень романтично – любовь посреди развалин. Долли будет самой красивой невестой, Китти и Вивьен, ее новая приятельница, упоминание о которой слегка его нервировало, станут подружками невесты. Леди Гвендолен Колдикотт займет место Доллиных родителей, а кольцо у него уже есть. Кольцо принадлежало матери и хранилось в черной бархатной коробочке в дальнем ящике комода. Она оставила его на подушке рядом с запиской, в которой объясняла причину своего ухода. С тех пор Джимми хранил его у себя: сначала – чтобы отдать, когда мать вернется, потом – как воспоминание о ней, и значительно позже – для женщины, которую полюбит. Женщины, которая никогда его не бросит.
Мальчиком Джимми обожал свою мать. Она была его наваждением, его первой любовью, громадной сияющей луной, освещавшей путь во мраке. Когда маленький Джимми не мог заснуть, мама сочиняла сказки про волшебный корабль «Соловьиная звезда» – древний галеон с крепкими мачтами и широкими парусами, который путешествовал по морям снов в поисках приключений. Мать сидела на краешке его кровати, гладила сына по волосам и рассказывала чудесные истории, и ничто на свете не приносило такого успокоения, как ее тихий голос. А однажды, когда Джимми уже проваливался в сон и старинный галеон уносил его к далекой звезде на востоке, она склонилась над ним и прошептала в ухо:
– Мне пора, дорогой. Увидимся завтра на «Соловьиной звезде». Ты ведь меня дождешься? И мы вместе отправимся на поиски приключений.
Джимми долго в это верил. После того как мать оставила их ради того богатея с хорошо подвешенным языком и дорогим авто, он каждый вечер сам рассказывал себе сказку.
Долгое время Джимми думал, что никого никогда не полюбит. А потом встретил Долли.
Докурив, Джимми посмотрел на часы: почти пять. Пора идти, надо сварить отцу на завтрак яйца. Он встал, натянул брюки, застегнул ремень, какое-то время смотрел на спящую Долли, потом наклонился и еле слышно коснулся губами ее щеки.
– Увидимся на «Соловьиной звезде», – промолвил он нежно.
Долли заворочалась во сне, и Джимми улыбнулся.
Спустившись по лестнице, он выскользнул в серый предрассветный Лондон. Моросило, в воздухе пахло снегом, но Джимми не чувствовал холода. Разве может он сегодня замерзнуть? Долли Смитэм любит его, скоро они поженятся, и все у них будет хорошо.
