Глава 35
Дашу затолкали в машину, она не сопротивлялась: вялое безразличие не оставляло девушку, вот только ледяные кусочки распадающегося мира сделались тревожными и норовили уколоть, обрезать острыми закраинами.
– И долго она у нас пробудет? – спросил Гнутый.
– Сколько нужно, – отрезал Марат, – Барбарис сказал, к понедельнику все дела решит, – подал голос Матрос.
– И ты не вякай, Санек! – осек его Марат. – Как Барбарис дела решает, с кем и когда – не твое дело!
– Оплата как всегда? – заискивающе спросил Гнутый.
– Я же сказал, за эту – тройной тариф.
– Да я не о том... Когда?
– Не боись, не кинем.
– Да я не за себя страдаю: Викентий гундел. Просил «капусты» заслать.
Двоих ваших от «крестов» откосили вчистую, а никто и «хруста» не кинул.
– Не суетись, зашлем.
– Я не суечусь. Но ты же знаешь доктора, для него порядок – вещь абсолютная. Аккуратный сильно.
– Зато в «люке» полный протек, – скривился Марат.
– Ты бы двадцать лет с психами печалился, у тебя бы тоже в «чердаке» мухи плодились, а то бы и в теплые края уже летели, стаями.
– Никто его в дурдом работать не гнал. Так что охота – пуще неволи.
– А я о чем!
– Каждый свою неволю выбирает сам, – философически резюмировал Марат.
– Лучше иметь порченую крышу и тащиться удавом в свое удовольствие, чем гнить сильно умным.
– Это ты о ком, Гнутый?
– Не о тебе.
– Значит, я, по-твоему, глупый?
– Да нет, я не то хотел сказать, – замельтешил глазами Гнутый. – Ты не гнилой.
– Зато ты гнилой, понял? Ты все осознал насчет девки?
– Ну.
– И Викентию передай. Он что-то последнее время совсем «без башни».
– Скажу, чего мне... А вообще-то ты прав насчет Вика. Порой глянет – у меня аж мурашки по спине.
– Не бери в голову, Гнутый. Заработается – заменим.
– Угу, – кивнул тот. – Вон Валентин Карпыч... Он вообще тихий по жизни.
Ему бы денюжка капала, и ничто его больше не волнует. Такие дела можно творить...
– Но и придумать, как пацанов по шизе отмазать, если их, скажем, академик какой столичный раздергивать начнет, он не смикитит, так?
– Так, – авторитетно подтвердил Гнутый. – Шизоту, ее грамотно ставить нужно, как в театре, без фальши.
– Во забормотал, а, Матрос? Прямо как по писаному! Нахватался у Вика.
Матрос скривился в ухмылке, пожал плечами.
– Марат, а как ее звать-то? – спросил Гнутый.
– Я тебе уже объяснил про сильно любопытных... – завелся было Марат, но Гнутый оборвал его нетерпеливо:
– Да я не о том! Как-то ее записать нужно? Мало ли что?
– Запишете Дарья... э-э-э... Иванова. Все, хватит тереть, забирай девку, Матроса на броню, и – по коням!
– Разве что Матроса пока санитаром обрядить? – примирительно спросил Гнутый.
– Ну. Видишь, как ты соображать начал?
– А где пацаны-то станут? – подал голос Матрос.
– За повороткой в поселке, где магазин, знаешь?
– Ну.
– Подковы гну! Проводишь девку, и – туда. Они на месте уже будут. На Витькином «ниссане».
– Лучше бы «жигуль» какой. Он неприметнее.
– Помолчь, конспиратор тоже выискался!
– А до поворотки мне что, пешком кандыбать?
– Хоть раком! – озлился Марат. – Ты че, Матрос, вопросы задаешь? «Хрусты» есть, любую тачку остановил и подъехал.
– Ага, остановил, с моей-то «шайбой»... Не всякий водила тормознет. А скорее никто не тормознет.
– Все, не грузи. Не сахарный, с километр протопаешь!
– "С километр". Да там все три будут, – недовольно пробурчал Матрос, но скорее для порядку. – Все, двинули.
– Чем вы девку накачали? – глянув на нее, настороженно спросил Гнутый.
– А я знаю? – пожал плечами Марат. – Да и какая разница?
– Какая разница? Одна дает, другая – дразнится! – вспылил вдруг тихий допрежь Гнутый. – У нее уже щас глазенки шалые, а ну как кумар прихватит и она «кони двинет»? С меня Барбарис спросит, а я за ваши художества не ответчик!
– Не боись. Ну, дыхнула она что-то, мы на платок плеснули и нюхнуть дали.
Сначала вырубилась слегка, потом – как кукла пластмассовая стала. Да ты и сам видишь: никаких хлопот.
– Слушай, Марат! – взвился Гнутый. – Я, конечно, по твоим понятиям, дебил, но что-то понимаю! Ее минут через семь потряхивать начнет! Она что – наркоманка?
– А я ей не доктор!
– Чем вы ее травили?
– Да чего ты беспокоишься, Гнутый, нам Боря Барбарис сам тот флакончик и дал.
– И где он?
– Вот. – Марат вынул из кармана желтый баллончик.
Гнутый взял, опасливо отвинтил крышку. Понюхал препарат осторожно, «по-химически», отставив руку с флаконом и нагоняя на себя ветерок ладонью другой.
– Чего ты такой кисяк смандячил, Гнутый? Мы ж вместе с девкой в машине были, дышали – и ничего. Действует только в высокой концентрации, говорю же, платок полили и – ей к носу. Вдохнула разок и – баиньки. Чего это такое?
– Не знаю, – озадаченно протянул Гнутый. – Пахнет резедой.
– Ну и нечего умничать!
– Да не, я к тому, Марат... Девка правда тревожная какая-то стала... Так бы мы ей транквилизатор или сонник вкатили и – ладушки. А вдруг вещество это с сонниками взаимодействует негативно? И помрет она, имярек, лютой смертушкой на больничной койке... А кто-то, может, такую вот трагедийку просчитал заранее, чтобы... подставу сработать? В смысле – подлянку? Боре Барбарису, а?
– Тебе бы легавым шустрить, Гнутый, опером, – вроде шутливо отозвался Марат, но лицо его посерьезнело. – И чего ты о Боре печешься? Барбарис всегда сам за себя ответит. А если его кто типа кинуть удумал, то ответит уже он, и – по полной программе.
– Ты не понял, Марат! Крайними как раз мы с Викентием и окажемся. Или – ты с Матросом.
– Как это?
– Девка кончится, в смысле – откинется, начнут разбираться...
– Ты бы заткнулся, Гнутый! Меня Барбарис никогда не кинет, понял? И если ты еще раз, тля клистирная...
– Да я – что? – суетливо перебил тот. – Я же говорю, подумал, а вдруг это Барбариса кто подставляет?
– Поду-у-умал он... Ты уже от своих психов набрался по самую маковку! Того боюсь, этого опасаюсь... У нас хоть раз проколы были?
– Нет, но...
– Во-о-от.
– Марат, но вы и девок в прикиде от Версаче не сдавали.
– Какой Версаче? – наморщился Марат. – Не, одежонка, понятно, на ней не фуфло, но...
– "Тонны" на полторы. А то и на две. «Зелени».
– Ты че, правда?
– Кривда. И бельишко того же класса.
– А ты знаток, да?
– Зря не веришь. У меня сеструха в центровом бутике работает и вообще, поведенная она на этом деле. Ну и я приобщаюсь.
Марат сморщил невысокий лоб под стриженой шевелюрой, подытожил:
– Вот что. Платье и жакет я заберу. А то у тебя хватит фантазии пихнуть их кому налево, раз такие бабки стоит... И хорош пиво квасом разводить, мое дело принял-сдал, а дальше – гори оно огнем!
– Марат, я только...
– Все, я сказал! Закончили базар! Матрос, прыгай в этот катафалк, и – тронулись.
Даша сидела не шелохнувшись, закрыв глаза. Неосознанная тревога мешалась с сонливостью и безразличием, сердце билось часто, усыпав лоб испариной, и на миг ей показалось, что она Уснула... Перед глазами плыл дымчатый мир Клода Моне, потом он стал прозрачным, ранимым, исчезающим, словно в пейзажах Ренуара, потом сделался насыщенным, будто состоящим Из Раскрашенных ледяных мозаик, как Сент-Тропез Синьяка, а потом... Потом исчез вовсе.
Девушку зазнобило, она почувствовала резкий запах бензина, открыла глаза, огляделась... Стекла в фургончике были наглухо затянуты шторками, напротив сидел парень лет двадцати пяти, сутулый, с длинными руками, с длинным лошадиным лицом и маленькими глазками, посаженными глубоко у самой переносицы, что придавало ему сходство еще и с каким-то пугливым земляным зверьком. Рядом, на откидной скамеечке, застыл стриженый детина изрядных габаритов, меланхоличный и неподвижный, как сытый питон. Машину подбросило на ухабе, Даша едва не упала, детина же только вяло колыхнулся могучим телом и остался на месте.
– Где я? – спросила Даша.
Ей никто не ответил., – Куда мы едем? Меня что, похитили?
Снова молчание. Девушка закусила губу, прикрыла глаза и – рванулась со скамейки, оказавшись у двери. Дернула за ручку раз, другой – дверь не открывалась. И тут ее сгребли за шиворот, подняли, словно котенка, и, чувствительно встряхнув, водрузили на лавку. Меланхоличный мордоворот, обладающий, как выяснилось, кроме недюжинной силы, еще и отменной реакцией, разлепил губы, ухмыльнулся, но, как показалось Даше, не зло, скорее добродушно:
– Ты бы не дергалась, подруга. Никто тебя на ремни нарезать не собирается.
– Я тебе не подруга, понял, дебил!
Меланхоличный пожал плечами, поправил сбившийся воротник, из-под которого виднелись полоски тельняшки, улыбнулся:
– Зови меня Сашок. Еще вопросы есть?
– У меня есть, – подал голос Гнутый. – И не вопрос, а предостережение.
Если ты, сучка, впредь будешь...
Он не договорил. Даша ринулась вперед и что было силы ударила его кулачком в переносицу.
Здоровый снова сгреб ее в охапку, дал легкий тычок:
– А ты шустрая... Умерила бы прыть, что ли.
– Лапы убери!
– Стерва! – Из носа у Гнутого потекла кровь, он вскочил, кинулся к Даше, занес руку для удара и – отлетел в другую сторону от жесткой, увесистой оплеухи, ударился скулой о поручень и оглушенно опустился на пол фургона.
– Остынь, Гнутый, – процедил сквозь зубы Матрос. – Слышал, что Марат сказал?
Тот что-то просипел сквозь губы, прижав ладонь к оплывающей скуле, сплюнул, но вслух ничего сказать не решился. А Матрос бросил в рот пласт жвачки и ритмически задвигал челюстями.
– Ты видел, Матрос?! Она же мне нос разбила!
– А ты чего хотел? Чтобы она тебе минет сделала? – Матрос гоготнул. – Жизнь такая. Как выражается Боря, кому везет, тот и едет. Ну а любишь кататься, люби и бодаться. Ты сопатку-то утри, нечего соплями размахивать.
Гнутый замолк, прижав к носу какую-то тряпчонку. Фургон проехал еще с полкилометра, повернул на скорости, машину чуть-чуть покидало на ухабах, пока под колесами снова не зашуршал асфальт. Был он положен совсем давно или, наоборот, только что: камешки время от времени звонко стучали в днище, но водитель и не думал сбавлять скорость: машина казенная. Все это Даша отметила совершенно автоматически; автомобиль пошел медленнее, потом вообще покатился под уклон, на нейтралке, и метров через сто остановился.
Гнутый, злой донельзя, открыл ключом дверцу, распахнул, выпрыгнул наружу, рявкнул:
– Ну, че расселась?! Вытряхивайся! А ты, Матрос, раз уж увязался, смотри, чтобы девка не подорвала, пока суд да дело!
– Ты еще покомандуй у меня... – вроде добродушно проурчал Матрос, сошел с подножки и ткнул Гнутого под дых. Тот пыльным мешком осел на асфальт, поднялся кое-как; выпученные глаза придавали ему теперь сходство с выхваченной со дна моря рыбиной – скользкой и жалкой. – Это я тебя пощекотал пока, – меланхолично сообщил Матрос. Поинтересовался:
– В дыню хочешь?
Гнутый кое-как поднялся, ссутулился еще больше, словно усох.
– Я что? Марат же сказал...
– Ты не боись, Гнутый. Если и приспичит тебе башку расколоть, так с Маратом я потом вопрос этот утрясу, понял, лошадь снулая?
Гнутый стоял тихо.
– Понял, я спрашиваю?
– Понял.
– Хорошо. Вон твой Викентий проклюнулся.
– Это не Викентий. Это Колобок.
– Кто?
– Замглавного, Валентин Карпыч. Несет его, как муху на сахар. – Гнутый вздохнул, отер раскровавленное лицо рукавом халата. – У тебя «зелень» есть?
– А что?
– Надо этому хмырю сунуть, раз приперся.
– Я ему суну, но не «зелень», а в пятак! – Матрос довольно гоготнул. – Пусть пылит своей дорогой и не вякает.
– Матрос, ты не знаешь, как у нас тут все...
– А чего тут знать? Живете как на кладбище, среди дерьма шизушного и наркоманского, и сами дерьмом становитесь по-малеху. Вот и вся премудрость. – Матрос оскалился. – Лады, я тебя с биксой до ворот проводил?
– Проводил, – опасливо подтвердил Гнутый.
– Ну и отваливаю тогда. Я девку сдал, ты – принял, если что, звякнешь на мобилу, я буду с пацанами у поселка в машине до утра. А тут – банкуйте сами, а то от вашей больничной помойки несет, как от живодерни. Да и от вас – тоже. – Парень развернулся и пошел прочь чуть раскачивающейся походкой, будто двигался по палубе, и вскоре – растворился в темноте, а потому не видел, как помутнел взгляд санитара, омраченный острым, как стилет, страхом.
