Глава 34
Сначала Даша не чувствовала ничего. Голова была тупой и вялой, словно обложенной со всех сторон влажной ватой; чуть-чуть ныло сердце, чуть-чуть першило в горле. Она помнила только, как села в машину, успела тронуть, а потом чья-то рука возникла перед лицом, прижала какую-то пряно пахнущую тряпку, и девушка погрузилась в удушливое марево.
Потом она почувствовала, что едет в большом автомобиле, на заднем сиденье.
Сколько прошло времени, она не знала. Потом автомобиль остановился; ее выволокли наружу, подвели к какому-то допотопному фургончику, зеленому, но с красным крестом на боку. Один из парней сказал кому-то внутри:
– Гнутый, не спать! Барышня во всем блеске. Принимай.
– Как обычно? – спросил тот.
– Нет. Это особый случай.
– Типа тихушницы?
– Во-во. Типа.
– Марат, ты чего, опупел, в таком прикиде ее везти? – спросил Гнутый – долговязый сутулый детина, запахнутый в несвежий белый халат. Он вывалился из фургона, согнувшись в три погибели, и не потому, что был очень уж высок – просто нескладен, костляв, и руки болтались вдоль узкого туловища словно кривые жердины.
– Да, прикид не левый. – Марат оглянулся на товарища в салоне автомобиля:
– Чего-то мы недодумали, а, Матрос?
– Не наше дело – думать, – меланхолично отозвался тот. – Думают те, у кого деньги. А нам только платят.
Гнутый покопался в машине, выудил откуда-то джинсы и свитер, кроссовки, подал Марату:
– На. Пусть в это переоденется.
– Что за тряпки?
– А, валялись тут. Похожий случай. Девка одного бычары начала артачиться, то-се, ну мы шмотки с нее содрали вместе с бельишком – как шелковая стала. – Гнутый лакомо почмокал губами.
– Эта как пугало в них будет.
– А нам что, лучше надо? Клиентка в самый раз.
– Ты слышала? – Марат дернул Дашу за рукав. – Снимай жакет, платье.
Наденешь вот это.
– Зачем? – спросила Даша. Марево в ее голове сделалось хрупким, и все окружающее теперь словно дробилось тысячами крохотных льдинок, не позволявших понять смысл происходящего. Но Даша не особенно и хотела. Воздух был теплым, он обволакивал со всех сторон, как мягкое верблюжье одеяло, и девушке даже показалось, что она может опереться на упругие воздушные струи и медленно поплыть над землей... Она повторила, скорее по инерции, не очень-то понимая смысл Своего вопроса и не ожидая никакого ответа:
– Зачем?
– Так надо. Поняла?
Даша кивнула.
Мир для нее оставался медленным, тягучим, вялым, словно она оказалась вдруг даже не в воде, а в густой, плотной патоке. Ей ничто не казалось странным; воля ее дремала. Мысль о том, что ее траванули каким-то снадобьем, возникла и уплыла, как сложенный бумажный кораблик по талой воде, не вызвав ни тревоги, ни даже интереса. «Так надо...» Девушка сняла жакет, расстегнула и сбросила платье, а в голове медленно, будто в штилевом море, покачивалась все та же фраза: «Так надо... так надо... так надо...»
– Хороша! Что за бикса? – спросил Гнутый.
– Твое какое дело? – окрысился Марат.
– Тоже, тайна мадридского двора. Ладно, молчу.
– Доктор Вик готов?
– Викентий-то? А чего ему? Его дело свинячье... – Парень гоготнул.
– Ты не лыбься, Гнутый. И передай вашему целиле, что девка – «вне конкурса», понял? Не ширять и не ломать!
– Да понял, чего тут не понять. Но построже-то с ней можно? Не всегда ведь она в полубредовом своем сне пребывать будет, а ну как проклюнется и права качать начнет, шум подымет?
– Шума не нужно. Зашугайте, конечно, но без рукоприкладства. Чтобы волос с головы не упал, усек?
– Угу, – кивнул Гнутый, оглянулся на Дашу. Та уже переоделась и стояла отрешенно и тихо, будто ее все происходящее совершенно не касалось, и вряд ли понимала, о чем шла речь.
– Не косись, – заметил его взгляд Марат. – В полном ауте девка. Ни на что не реагирует.
– Центровая цыпа? – спросил Гнутый.
– Знаешь поговорку, Гнутый? Меньше знаешь – легче спишь. А шибко любознательные давно в черноземе догнивают. Как и сильно умные.
– Да я чего? Ничего.
– Не, я хочу, чтобы ты понял. И до Викентия донес, не расплескал. К девке относиться как к фарфоровой вазе.
– Ладно придираться. Сколько уже работаем...
– Работенка у тебя не пыльная – с пацанок трусы стягивать.
– Кто на что учился, – гоготнул Гнутый.
– Короче, я предупредил. Гонорар за нее – тройной.
– Нужно бы набавить, хе-хе, за сохранность материала.
– Это ты Боре Барбарису скажешь, он добавит. Так, что больше не запросишь.
– Что, пошутить нельзя?
– Хреновые у тебя шутки. Матрос с тобой поедет.
– Зачем это?
– Посмотрит, чтоб все путем было.
– Ты че, Марат, запалить нас всех хочешь?!
– Не мети пургу, Гнутый. Завтра воскресенье, никаких докторов, кроме Викентия, не будет, так что посидит там Матрос, никто и внимания не обратит.
– Там санитарка еще.
– Кто дежурит?
– Короленко.
– Эта пьянь? Возьмешь литр водяры, и вопрос будет снят.
– Глашке литра мало.
– Значит – два. А парниша мой как-нибудь сутки в вашей дурке перебедует.
А, Матрос? – Марат обернулся к напарнику в машине.
– А то, – кивнул Матрос. – Только ты помнишь, чего Барбарис базарил?
– Ну?
– Надо, чтобы все было... – Матрос наморщил лоб, вспоминая неподатливое словцо:
– во, адекватно. Короче, чтобы все как обычно шло, своим чередом.
– Мудрит Барбарис.
– Мудрит, не мудрит, а только... Если деваху искать кто станет, а там – я маячу, такой «незаметный»...
– А если непонятка какая, тогда что? – сварливо возразил Марат.
– С непоняткой Гнутый как-нибудь сам разберется.
– Это чтобы Гнутый с кем-нибудь разобрался?
– Да ты не гони, Марат. Если разборка какая серьезная, что от Гнутого, что от меня пользы особой не будет. Лучше я с пацанами на стреме где неподалеку побуду. В машине стану, Гнутый при каком напряге шлангом прикинется, это он могет, и на мобильник мне брякнет. Так оно надежнее.
Марат подумал, заключил:
– Лады. Но до дверей ты ее самолично проводишь. И Викентию сдашь.
– Под расписку?
– Не умничай.