— Ну и что тебе сообщил этот меченый? — Наташка смотрела азартно.

— Знаешь… Я все же не в пехоте лямку тянул.

— Разве?..

— Есть такие вопросы, которые задавать не следует.

— Ты и не задал.

— Нет. Но это не значит, что решил не искать на них ответы. Двадцать семь моих ребят были уничтожены. И у. хотел узнать: кем и за что?

— Ты думаешь, их свои?..

— Нет. «Духи». Но навели и не препятствовали — точно… Только назвать их «своими» никак нельзя.

— Думаешь, они тогда уже добывали наркоту для себя? И пошли на такой риск?

— Безопаснее всего работать на себя под прикрытием высоких государственных интересов. А высокие интересы, как известно, легко разменивают на жизни солдат.

— Так все с самого начала было задумано для чьего-то обогащения?

— Нет. Просто кто-то, умный ли, глупый, придумал или преподнес как свою идею использования героина в качестве будущего фактора дестабилизации западного или американского общества. Показал свою нужность и важность. Получил регалии и чины. Да и на ковер в ЦК было с чем пойти. И не ему одному. Потом… Потом, как всегда, идея обросла заинтересованными исполнителями структурами, стала работать сама на себя… Появились неизбежные агентурные и внеагентурные связи с организованными преступными сообществами Востока и Запада; были, я думаю, подключены и отечественные авторитеты, особенно из Закавказья и Средней Азии.

Собствен но, в то время КГБ уверенно контролировал подвластные территории, и ЦК вряд ли вообще посвящали в такую мелочевку. Ну и, кроме всего, наркотики стали приносить огромные, баснословные деньги. Деньги, которые нельзя было учесть, деньги наличные, анонимные. Вот тогда-то и выделилась в проекте группа лиц, решившая деньги эти использовать в собственных целях.

— Разве в КГБ или ЦК не было структур, способных проконтролировать эту «группу лиц»?

— Практически это сделать невероятно сложно, скорее даже — невозможно. За завесой исключительной секретности проекта можно было лепить любые блинчики, Режим секретности был не меньший, а пожалуй, больший, чем в любом из проектов производства химического или бактериологического оружия, — представь только, какой бы шум поднялся в зарубежной прессе, если бы любой элемент такого проекта стал достоянием гласности. Общественное мнение сразу, немедленно стало бы на сторону наших противников, и оно оказалось бы правым. Репутация Советского Союза как «империи зла» укрепилась бы настолько, что любой шаг нашей страны во внешней политике воспринимался бы не иначе как коварство выжившего из ума восточного монстра.

— Разве это не так?

— Наташка… Неужели ты думаешь, что в противостоянии сверхдержав есть запрещенные приемы? Особенно в деятельности «рыцарей плаща»? Извини, я повторяюсь, но действия наших противников ничем не моральнее наших: они всегда использовали, используют и будут использовать любую нашу слабость, любой наш промах! Нравственность в этом мире категория личностная, а не общественная или государственная.

— А жаль.

— Наверное, жаль. Но это азбука. Таков мир.

— Ты знаешь, это не мир, а война.

— Так и есть.

— Ладно, извини. Умом я понимаю, что ты прав, а только…

— Наташка, любая страна строит вокруг себя изгородь. И не только из частокола ракет, но и из параграфов законов, экономических, политических, религиозных концепций… Цель у всех одна: обеспечить устойчивость, благосостояние, процветание собственного этноса. Какой ценой это будет сделано по отношению к чужим — не суть важно. В это никто вникать не будет.

— Погоди, но ведь они постоянно пекутся о каких-то там голодающих странах… Или даже об истребляемых животных…

— Наташка, это то же самое, как, уничтожив индейцев, позаботиться о том, чтобы несколько вигвамов с аборигенами стояли-таки посреди прерии, там, где хорошо оплаченные статисты играют «дикую жизнь» по прописанному сценарию… И вызывали, кроме умиления, ощущение собственной справедливости: «Вот, живут как тысячу лет назад, и хотя обществу это невыгодно, оно продолжает тратить деньги на содержание этих милых дикарей… Потому что мы — свободная страна, земля справедливости и равных возможностей». Не так?

— Человек — самое жестокое животное на земле. Знаешь почему? — Женщина закурила, продолжила:

— Потому что человек может объяснить любой свой поступок высшими интересами. И тем самым — оправдать его. Если так, тигры честнее…

— Кто бы спорил.

— Знаешь, Володя… Странно, но мы с тобой почему-то никогда раньше не разговаривали на такие темы…

— Разве?

— Да. О книгах, о кино… О многом другом… А на такие — нет.

— Да и ни к чему это. Слова стоят немного.

— Наверное. Ты добрый, ты всегда заботился обо мне и об Альке, ты сильный и смелый… Что еще нужно? Ты знаешь, а мне не хватало, наверное, такого вот разговора. Нет, я знала, что работа у тебя важная и опасная, я беспокоилась за тебя, но я всегда верила, что с тобой ничего не может случиться… А сегодня…

Сегодня у меня такое чувство… Даже не знаю, как сказать… Тревога, усталость… Словно я ждала долго-долго чего-то и что-то наступило, но это совсем не то, чего я ждала… Вернее, я не знаю пока, что это… Черт, я совсем запуталась! Просто голова как в тумане. В грязном тумане, какой бывает, наверное, на ядовитых болотах. Его ров… Мне неспокойно. Очень неспокойно.

— Это, наверное, недосып. Мы здесь третий день, а ночью спим… немного.

— Ну это как раз меня не печалит. Совсем наоборот Словно у нас снова медовый месяц.

— Еще какой! — Мужчина наклонился к жене.

— Подожди, Егоров. Почему… — Она прищурилась, словно пытаясь сосредоточиться, поймать ускользающую постоянно мысль. — Почему угрожает опасность? Тебе, мне, Альке? Что случилось?

— Я сделал ошибку.

— Какую? В чем?

— Я написал рапорт.

— Обо всем, что ты мне рассказал?

— Нет. Просто… Извини, ты права, тут нужно по порядку.

— Валяй.

— После того как у меня состоялся разговор с этим… меченым, было полное впечатление, что друг другу мы не приглянулись. Настолько, что… Короче, со мною могло случиться всякое, как и еще с двумя ребятами, оставшимися от группы…

— Егоров, мне страшно…

— Сейчас-то чего? Но списать меня запросто тоже было сложно: все мы засветились у грушников, а там ребята тоже непростые: заметили все несвязухи, подшили в дело… Конечно, если бы на них цыкнули из ЦК, только… Любые накладки шаг за шагом повышают вероятность рассекречивания операции. А опасность этого рассекречивания я тебе уже разъяснил. Это не значит, что я не был готов к неожиданностям. Но понервничать особенно мне не дали: через пару дней официально, через мой отдел, меня отозвали в Москву. Там со мной встретился некий генерал и изложил все то, о чем я тебе рассказал. О проекте «Снег». И предложил работать в этом проекте.

— Без возможности отказаться?

— Да. Нет, возможность была, но… Закончилась бы она…

— Автомобильной катастрофой?

— Нужды не было. Просто вернули бы в Афган, где бы меня и застрелил безымянный снайпер.

— Тогда же войска собирались выводить.

— Хм… Дело бы мне там придумали.

— Это было бы скверно.

— Еще как. К тому же… К тому же я не забыл пацанов, с которыми провоевал бок о бок полгода. И которых списали как статистов, как груду старого хлама. Короче, я дал согласие. Это была единственная возможность разобраться во всем и рассчитаться. За ребят. Очень мне не понравился тот, со шрамом. Но больше я его не встречал.

— А этот, кто с тобой в Москве беседовал?

— Он еще опаснее. Неторопливый и сонный, как африканский гиппопотам. И взгляд у него участливый, словно он говорит не с человеком, а с собакой.

— С братом меньшим.

— Похоже на то. Да, согласие я дал достаточно энергично, кивая головой, как и положено правоверному…

— А разве ты не правоверный?..

— Знаешь, несколько лет войны сильно вправляют мозги. Любому. Война — такая штука, что расставляет все по своим местам. Людей тоже. И еще — на ней наживаются. Многие, очень многие. Деньги на крови растут быстро, как бурьян, и поэтому прекратить войну, любую, куда труднее, чем начать.

— Ты стал доверенным человеком?

— Не сразу. Прошел множество тестов, проверок, меня поводили п.0 высоким кабинетам на Старой площади, чтобы проникся… Цирк-то у нас был цирк, а… Как тебе сказать… По сути, меня вербовали в этот проект очень грамотно, словно прозелита — в касту особо посвященных… И будь это год семьдесят восьмой, я бы вербанулся вчистую, но… — Егоров замолчал, прикурил сигарету. — На дворе был восемьдесят девятый. Да и… Точно. Война здорово вправляет мозги. Особенно такая, на которой одни подыхают, другие процветают.

— Разве бывают войны другие? Егоров помрачнел:

— Наверное, нет. — Он сделал долгую прощальную затяжку, одним движением затушил сигарету в пепельнице.

— Так чем ты занимался эти три года? — спросила Наташа.

— Это рассказывать долго и нудно.

— А что? У нас ведь есть время.

— Это действительно неинтересно. Одно тебе скажу: за три-четыре последних года сложилась система производства, переработки, перемещения на Запад наркотических веществ. Прекрасно отлаженная система. И контролируют ее вовсе не Комитет, не ЦК, а…

— Узкий круг ограниченных лиц?

— Да. Со своими боевиками, со своей собственной структурой… И еще вот что…

Это была не моя епархия, но… Через связи с криминалами создана система распространения наркотиков в России и во всех республиках Союза. И если раньше это были легкие наркотики типа анаши, то теперь…

— То есть ты хочешь сказать…

— Да. Группа, задействованная в проекте «Снег», давно является никаким не подразделением Комитета, это просто-напросто криминальная структура. С невероятно высокой степенью взаимодействия, потому что ее костяк составили оборотни, предатели, получившие прекрасную подготовку в одной из самых совершенных спецслужб мира. Для нашей страны это опасность. Непосредственная.

Близкая.

— Слушай, а почему ты раньше…

— У меня не было доказательств. Да и говорил я тебе: если у какого-то проекта «крышей» является Центральный Комитет… Меня бы просто убрали. Бесследно.

— А сейчас?

— Я подстраховался.

— Надежно?

— Надежнее не бывает. А рапорт я дублировал и, кроме системы собственной безопасности ПГУ, отправил его на Ходынку.

— Куда?

— В Главное разведывательное управление Генштаба. Это против правил, но… У нас уже несколько лет все не только против правил, а… — Егоров махнул рукой.

— А ты уверен, что твой рапорт… попадет в те руки?

— Не уверен. Но расставить своих людей абсолютно везде невозможно…

— По-моему, с приходом Михаила Сергеевича и в вашей системе такой бардак, что…

— В системе бардака нет. Есть несвязухи. Но и то — в управляющих структурах.

Которым, как известно, никто особых тайн не поверяет.

— И все-таки…

— Да. Вероятность протечки велика. Особенно если учесть, что «Снег» был некогда под протекторатом ЦК, эти люди имели возможность разместить своих людей в аппарате. Вернее, на каких-то ключевых постах. То, что прицел у них был дальний, у меня сомнений нет. И еще, почему-то уверенность, что американцы давно и внимательно наблюдают за этими «снежными человеками»… И используют: кого — втемную, кого…

— С той же задачей, с какой был придуман проект, только с точностью до наоборот?

Направленным на… Россию?

— Именно. И не только на Россию. И полное впечатление, что проект изначально был подставкой, придуманной не здесь.

— Егоров… Ты сам до всего этого додумался?

— Сначала у меня была только версия. Потом, когда работал непосредственно по проекту, появились кое-какие факты. Потом… — Мужчина замолчал, словно собираясь с мыслями или решая, стоит ли говорить дальше.

— Так что потом?

— Я передал папочку с собранными материалами одному парню. Он аналитик. Когда-то пришлось столкнуться с ним в одной операции…

— В Афганистане?

— О нет. Много дальше. У меня сложилось впечатление, что это порядочный человек и честный офицер.

— Ты ведь рисковал…

— Доверяясь ему? Наташка… Риск — это профессия. Так что… Короче, он провел анализ собранных материалов, так сказать, приватно и пришел к тем же выводам, что и я. Вернее, к куда более страшным.

— Что значит…

— Наташа… Я офицер государственной безопасности. И то, что нам удалось обнаружить, касается именно этого понятия. Поэтому… Поэтому я составил рапорт.

Женщина встала, нервно запахнулась в халат, заходила по комнате.

— Егоров… Не знаю, что ты там раскопал… И к каким таким выводам пришел…

Но… Как я понимаю… Ладно, ты — служивый, и риск твоя профессия, я… Я вышла за тебя замуж и сама выбрала себе жизнь. И поверь, ни капельки, ни разу не пожалела, честно… Но Алька… Если все так серьезно… Может быть, не стоило рисковать ее жизнью?

Мужчина задумался надолго, видно было, как тяжко собрались морщины к переносью…

— Наташа… Если бы я этого не сделал… Через восемь — десять лет тысячи, десятки тысяч таких вот мальчишек и девчонок будут погибать от этой «дури»…

Понимаешь? Не болеть, а именно погибать! Дети тех самых людей, которым я давал присягу защищать их! Нельзя было по-другому, Наташка, нельзя, ты же умница, ты же понимаешь…

— Я понимаю… — едва слышно произнесла женщина.

— И не бойся: я подстраховался. Они не посмеют никого тронуть.

— Да? Тогда почему же мы скрылись из Москвы? Ведь мы же сбежали, ведь так?

— Да. Просто… Они могут использовать вас, тебя и Альку, как средство давления на меня.

— Нас что, могут похитить?

— Могли бы.

— Играешь с сослагательным? А мне знаешь как страшно?!

— Не бойся. Совсем скоро можно будет исчезнуть так, что никто и никогда не сможет найти ни тебя, ни Альку. А я доведу дело до конца.

Женщина села на кровать, опустила голову на ладони:

— Я тебе верю, Егоров. А что мне остается? Только… Только, пожалуйста, пожалуйста, останься живым… И для меня, и для Альки… Мы же так тебя любим, и без тебя… Ты обещаешь?

— Обещаю.