Часть четвертая
ПРОШЛОЕ: «ТОЛЬКО ТРИ НОЧИ»

Огонек вспыхивал через равные промежутки времени, вырывая у тьмы край света.

Мужчина не произносил ни слова. Женщина пыталась разглядеть его лицо в те крохотные секунды, когда вспыхивал светлячок сигареты, но видела только жесткие, хорошо очерченные губы и крутой подбородок. Все остальное угадывала: темные, почти черные уголья глаз, ямочки на щеках — они всегда словно смеялись, когда он только собирался улыбнуться… И, конечно, она представляла саму улыбку — искреннюю, белозубую, и выгоревшие на солнце вихры, и невероятную нежность сильных, загорелых рук…

В маленькой комнатке деревенского дома пахло сеном, которым был устелен чердак, в приоткрытое окно ветерок приносил ароматы ночного бора, смолы, хвои… И еще было здесь что-то неуловимое, домашнее, что и делает жизнь такой простой и понятной, отметая все несущественное, глупое, тягостное.

— Ты знаешь, Алька похожа на тебя… Даже страшно до чего… Хотя это, говорят, хорошо, когда девочка на отца похожа — счастливая будет, — произнесла женщина тихо. — О чем ты снова задумался, Егоров?

Мужчина ничего не ответил, только покачал головой. Она услышала его вздох.

— Слушай, Егоров, расскажи, какая у тебя была подружка там, в Афгане?

— Наташка…

— Не-е-ет, я не ревную, ты не подумай. Просто никогда не поверю, чтобы такой мужчина, как ты, мог бы обойтись столько времени без женщины… И, пожалуйста, не надо меня разуверять, это будет как-то нечестно… По от ношению к ней…

Только… Только и имени ее говорить не нужно, ладно? А то… Ну ты понимаешь…

Нет, ты не подумай, что я ревновала, когда ты был там… Даже была благодарна ей… Пыталась представить, какая она, и не могла… Вернее, не хотела… Мне просто казалось, что ты лежишь с нею где-то в вагончике, закрыв глаза, она ласкает тебя, а ты видишь меня… И еще — я беспокоилась… — Женщина повернулась на бок, положила голову на ладошку. — Беспокоилась, что она неумело тебя ласкает, и ты так и не сможешь расслабиться и на следующий день что-то сморозишь такое, что тебя ранят… Или, наоборот, устанешь от ее навязчивых, бурных ласк так, что назавтра чего-то не заметишь, упустишь и попадешь в госпиталь… Ты знаешь, я никогда не думала о том, что ты нас с Алькой можешь бросить или… Или — погибнуть… Ты мне не поверишь, но я знаю… Я знаю, что у нас с тобой будет как в сказках: они прожили долго-долго и умерли в один день…

Наташа наклонилась, налила из стоявшей на полу большой оплетенной бутыли в стакан, сделала маленький глоток:

— Как хорошо… Еще холодное и совсем не кислое. Будешь?

— Не-а.

— А я очень хочу пить после, ты же знаешь… Только сегодня вместо воды вино.

— Этак мы с тобою сопьемся, — произнес мужчина, и она почувствовала улыбку в его голосе. — И будет у Альки мама-алкан, папа-алкан и собака Булька.

— Собаку еще завести нужно.

— Заведем. Какого-нибудь ушастого спаниеля.

— И маме Наташе достанется еще один ребенок. А папа, как всегда, станет пропадать по делам… Которые вы, мужчины, почему-то считаете важными…

— Но ведь они действительно…

— Глупый ты, Егоров, — перебила Наташа. — Ты хоть понимаешь, что у нас праздник?

— В смысле?

— Просто праздник. Самый большой праздник за всю нашу семейную жизнь. Это первый отпуск, который мы проводим все вместе: ты, я и Алька. Ты понимаешь, как это важно?

— Понимаю, — пробурчал он.

— Ничего ты не понимаешь… Ты большой, очень сильный и очень добрый, но ты порой… Ты что, думаешь, я хоть на грош верила той белиберде, что ты писал в письмах? Про штаб, виноградник, тихие будни и теплые звездные ночи дружественного, идущего по пути социалистического строительства Афганистана?.. А сейчас? Пропадаешь постоянно, то на неделю, то на три, то на месяц…

— Не сопи…

— А я не соплю! Ладно ездил бы в те же командировки, как нефтяники или газовики… А то ведь… И не завирай только, что ты отдыхаешь на прибалтийских пляжах! Я это по загару вижу!

— Наташ, ты же знаешь, работа…

— У всех людей, кроме работы, есть еще и дом!

— Ты мой дом, — тихо произнес мужчина, наклонился и поцеловал жену в мочку уха.

— Ты и Алька. — Он помолчал немного, добавил:

— Если бы вас не было, мне стало бы некуда возвращаться. А так — я же всегда возвращаюсь. И всегда помню о вас. И пишу вам письма.

— А вот это просто здорово… Ты даже не представляешь, как мы с Алькой ждем твоих писем! Звонки — это не то. Люди привыкли перезваниваться, а я не могу привыкнуть, словно, кроме двоих, при разговоре присутствует кто-то третий… И говорить приходится о всякой ерунде, а вовсе не о том, что важно…

— А ты знаешь, что важно?

— Конечно. Важно то, что я тебя люблю. Важно то, что ты меня любишь. Ты меня любишь, Егоров?

— Да.

— Странные вы, мужики. Вы это, даже если знаете, говорить не спешите. Или боитесь показаться слабыми или сентиментальными?

Он пожал плечами.

— А зря. Для нас очень важно это слышать. Всегда. Важно то, что у нас есть Алька и что она нас любит, а мы ее… А все остальное… Кстати, у тебя отличный слог, я раньше и не подозревала… Может, тебе бросить эту бодягу и в писатели заделаться?

— Там без меня… хватает.

— Вот-вот. Егоров, почему ты такой увалень по жизни — Увалень?

— А то…

— А тебя окрутил — на раз!

— На два! Глупый, это я тебя окрутила, понял? Я! Когда ты ко мне в самоволку из училища бегал, девки наши просто от одного твоего взгляда чуть не кипятком писали! Ну как я могла не заарканить такого ловеласа? К тому же о тебе легенды ходили!

— Легенды?

— Не прикидывайся тут паинькой и не делай круглые глаза! Тоже ягненок… Ты знаешь, как тебя вахтерши в общаге институтской прозвали?! Тигра Полосатый!

— И почему?

— А ты же все время в тельняшке шастал, забыл? Тетки те так и судачили: вчерась опять приходил Тигра Полосатый девок портить! Глаза он округляет!.. Ты же, кроме нашей обшаги, полмикрорайона девок перепортил! И нет чтобы каких-нибудь давалок, а то самых что ни на есть краль! Маменькиных дочек! Просто гигант какой-то!

Немудрено, что скромная и целомудренная девушка Наташа положила на тебя глаз…

— Как на мишень?

— Угу. В хорошем смысле этого слова. Я тебя припасла.

— Чего?

— Или выпасла. Ты же в тир зачастил, а на меня — ноль эмоций. Обидно, понимаешь ли! Девушка из кожи вон лезет, девяносто восемь из ста просто играючи, с руки, выбивает…

— Так уж и играючи…

— А ты думал… А этот легендарный Дон-Жуан стоит, как финиковый пальм посреди поля… Нет, правда, Егоров, колись, почему на девушку внимания не обращал? Я и штанишки себе в полный обтяг пошила, и на голове революцию цвета устроила, а он… Думаешь, не обидно было? Не может такого быть, чтобы ты меня не замечал!

— А я замечал, еще как замечал, у меня даже дыхание перехватывало…

— Ага… И молчал, как пень. Если хочешь знать, я ревела тогда по полночи в подушку, понял?! Мучил бедную девочку, супостат!

— Даже не знал, как с тобой поговорить… Все-таки школьница была, как-то неловко…

— Во-во. С этими, из общаги, ловко было? С ними ты находил общий язык! — Женщина усмехнулась. — Опять же в хорошем смысле этого слова. А все-таки я тебя поймала, ага?!

— Ага, — мягко улыбаясь, кивнул мужчина. — Но ногу-то ты подвернула по-настоящему.

— Чего не сделаешь ради любви! Погорячилась. Зато как ты меня на руки взял и до самой машины «Скорой помощи» через двор пронес — я будто на крыльях летела. И — никакой боли, сразу прошло все. А в «скорую» тебя не пустили, помнишь?..

— Да.

— И ты поймал какую-то машину и сопровождал меня эскортом до самою травмпункта.

Чувствовал свою вину, мучитель?

— Я много чего чувствовал.

— То-то. А помнишь, как мы в первый раз, вечером, в раздевалке…

— Как-то случайно все получилось…

— Угу. Случайно. Не знаю, Егоров, какими такими делами ты занимаешься в своей грозной конторе, а только… Случайно…

— Ты же сама после свадьбы говорила…

— Мало ли что болтает девочка — до свадьбы ли, после… Важно, что она чувствует! Как говорят французы, всякий экспромт хорош тогда, когда хорошо подготовлен!

— Так ты все подстроила?

— Еще бы! — Наташа счастливо улыбнулась. — А то — дождалась бы я от тебя любви и ласки, как же! А помнишь…

— Да… — прошептал он, закрыл ей рот поцелуем, и она прильнула к нему гибко и нежно, чувствуя, как все ее тело словно растворяется, откликаясь на его ласку…