Глава 73
– Любовь и покаяние оставим на потом, а вот о музыке… – сказал Бобров.
Гнатюк вскинулся разом:
– При чем тут музыка?
– Порой она делает мир прозрачным, как осенний день… И таким же призрачным. С каким расстаться – легче легкого, – грустно сказал я.
– Свои поэтические сентенции, Дрон, можешь оставить для доктора Розенкранца – он большой любитель пофилософствовать умно, непонятно, но непременно – красиво. Давайте от красивостей к делу.
– Слушай, Гнатюк, я тебя не звал! – вспылил Бобров.
– Это я тебя не звал, генерал Бобров! Ни тебя, ни твоих людей с «пушками», что сейчас в омоновском автобусе отдыхают! Понимаю, отмажутся: пистолетики на бережку накопали, хотели сдать, да отделение милиции не нашли… Заплутали. А паспортины, поди, дипломатные… Так вот, генерал: или мы разговариваем по существу, или ты со своими людьми отлетишь отсюда белым лебедем, и не в двадцать четыре, в четыре часа! Как persona non grata!
– Существо дела я тебе изложил.
– А хочешь, я изложу?
– Валяй.
– Сначала умирают «естественной» смертью двенадцать российских криминальных авторитетов. Потом – ичкерийские борцы за независимость вены себе вскрывают. Потом несколько бандитов рангом пожиже в море топятся ясным днем – вместе с машиной. Помощник мой следственную бригаду СГБ отряжает, матерьялец собирает и – что… На совещании на конспиративной квартире – все застрелены. И самое противное – подумали бы мы, что злой киллер их порешил, так нет – запись велась, правда пассивная, потому не сумели предотвратить: массовое самоубийство! Людей служилых и уравновешенных!
– Когда это служилые были особенно уравновешенными?
– Не суди по себе, Дрон! И наконец, ваш сенатор, специалист по особым технологиям, приезжает в Бактрию и – помирает.
И тут же в Бактрию косяком – Дэвид Дэниэлс, австралийский нигериец, Олег Дронов, вольный журналист, арабский турист Муса Ганеш, он же Мустафа Азалиф, что сидел тише воды мирным урюком, объявляется в тихом переулке и начинает палить со всей дури в постороннего прохожего Дронова… И, что любопытно, не попадает! А его ведь израильтяне обыскались уже! Очень известный в узких кругах «человек действия», уникум… И после всего ты скажешь – «любимый город может спать спокойно»?..
– Что ж ты этого «уникума» МОССАДу не слил, раз беспокоишься?
– Политика. Не моего уровня решение. Азалиф тут «типа чисто гуманитарный» фонд возглавлял. Зато теперь мы друзьям-евреям труп с радостью представим. Им так даже приятнее. Что скажешь, Дронов?
– «И если видел труп врага еще при этой жизни – другой тебе дарован будет верный зоркий глаз…» – напел я.
– И это все?
– Отчего же все? Там еще припев: «Живи себе нормальненько, есть повод веселиться…»
– Да ты циничный убийца, Дрон! Булыжник – орудие пролетариата! Затылок у араба проломлен! Но Свиридов – свое дело знает: пацанов разыскал, расколол, тебя они описали. Признались даже, что часы у африканца «прислонили», но они у самого малого из них, ему одиннадцать – неподсуден, даже если бы он этого киллера арабского самолично бульником в муку истолок.
– А эти мальчики не подтвердили, что как в тенечек мы человечка перенесли, так и ушел я, солнцем палимый…
– Доказывать, доказывать и доказывать… Еще не все твои грехи за вчерашний день я перебрал… – Гнатюк повернулся к Боброву: – Так что порешим так: раз на сотрудничество вы идти не хотите, чтобы общими усилиями порядок на вверенной мне территории восстановить, усаживаем тебя с твоими, генерал, в автомобиль и везем с эскортом, соответствующим должности и положению, до границы с Россией… А МИД тем временем готовит ноту вашему… Это первое. И второе: Дрона мы покуда поместим в ИВС, раз он лицо частное, и пусть полковник Свиридов с ним разбирается частным образом. По-свойски. Уголовщина – она и в Африке… – Гнатюк развел губы в улыбке, чуть поморщившись от боли, подмигнул мне: – Глядишь, израильтяне тебя еще наградят… Посмертно. Что скажешь?
– Доброе слово и кошке приятно.
– Я скажу, – хмуро пророкотал Бобров. – А то обидно как-то получается… И несправедливо…
– Вы на чужой территории свои разработки крутите, горы трупов городите и – говорите о справедливости?!
– Не можешь, я вижу, ты нас понять, оттого, что не хочешь. Поговорим по-другому.
Гнатюк расплылся в приятнейшей улыбке:
– Взятку станешь предлагать, Сергей Сергеевич? Или наемными киллерами стращать?
– Разговаривать по существу. Какие мы тебе деньги можем предложить, если… Как у Пушкина? «Богат и славен Кочубей, его поля необозримы…»
– Значит – шантаж.
– Тебе есть чего опасаться?
– Естественно, нет. Если я чем владею, то все – по закону. Священное право частной собственности. Это не Россия.
– Умно мыслишь. Учено. Вот только… Помнишь девяносто шестой год? Приватизацию пансионатов? Российские банки, которые получили львиный пакет акций за смешные деньги?..
– Все по закону. Был конкурс, участвовало несколько сторон… Ну а что деньги смешные… А кто будет платить большие деньги за обветшавшие строения, требующие капитальных вложений? Это ты смешон, генерал Бобров. А деньги – всегда серьезны. Неужели ты думаешь, кто-то станет клевать эту мякину теперь? – Гнатюк хохотнул. – Особенно если я правильно понимаю линию партии? И – задачи революции?
– Господином Гусевым, председателем правления некоего банка, тебе, Александр Петрович, была передана наличными сумма, превышающая стоимость указанного пакета акций…
– Да? Есть свидетели?
– Господин Гусев охотно даст показания. И твой тогдашний помощник – Левитас Иона Моисеевич.
Гнатюк поморщился:
– Иона? Он же…
– Это ты думал, что он погиб. В автомобильной катастрофе. Живехонек. И бодрехонек. И на память не жалуется.
– Знаешь, как все это будет выглядеть? – скривился в оскале Гнатюк.
– Представляю. «Кляты москали хочут опорочить честного служителя державной безпеки, потому как не дает он им безнаказанно крутить свои темные дела…»
– И это – чистая правда.
– Во-первых – грязная, во-вторых – неправда. Но ты прав. Даже если мы организуем широкую кампанию в вашей столичной прессе и привлечем неподкупного прокурора Семеняку и твоего завистника и недоброжелателя генерала Гайдука – ты, пожалуй, вылезешь из этого дерьма. Но… Дерьмо если на кого и валят – то всегда большой кучей. Не мне тебе это объяснять.
– Ну и?..
– Помимо Мустафы Азалифа, коего ты отчего-то «не заметил», ты не заметил еще шестерых, коих разыскивают и МОССАД, и ФБР, и англичане.
– Это политика, и не моего уровня…
– Сие ты будешь объяснять следователю… А скорее – тебя об этом не спросят, а будут мытарить за те самые взятки. И вот что я тебе обещаю: через двадцать четыре часа после моей высылки мы выйдем на МОССАД, вскроем им твой моральный облик и от себя добавим кое-что существенное в довесок, чтобы евреи долго не торговались. А уж они по своим каналам организуют серию статей – и в нью-йоркской «Таймс», и в «Пост» – в тех, что повиднее… О том, как некий генерал покрывал и тем – способствовал.
И твое правильное понимание «правды революции» не поможет. Политики занимают свои посты, перефразируя Ленина, «всерьез и подолгу», потому как сливают проштрафившихся слуг спокойно и без эмоций…
И – как тогда совокупный итоговый матерьялец будет подан в mass media вашей столицы? Генерал Гнатюк через кагэбэшный банк продался российским спецслужбам, чтобы с их помошью мешать дружественным израильтянам, американцам и британцам не допущать и искоренять злой международный терроризм! И – вывод: ох уж эта коварная Россия!
Сергей Сергеевич вытянул сигарету, прикурил, спросил:
– Как тебе картина битвы, Гнат?
– Ты меня что, вербуешь, Бобров?
– Боже упаси! Генералов не вербуют! Их смиренно просят посодействовать. Или, как в данном случае, не мешать. – Помолчал, добавил жестко: – Со своим дерьмом мы разберемся сами, – и сразу – улыбнулся обаятельно и открыто. – Да пойми ты меня правильно, Александр Петрович! Ты же меня к стенке припер, что мне остается? Даже мышь на кота в таком случае тигром кидается, а я – не мышь… Да и ты не кот. Я тебе откровенно все объяснил: дело на контроле у Самого… А я – такой же, как ты: вовсе не желаю, чтобы меня черпаком под зад турнули да еще и грехи какие взялись раскапывать – у меня их не меньше, а может статься, и больше… Ну что, пьем мировую?
– Это ты называешь – мировую? – скривился Гнатюк.
– А то… Все довольны, все живы…
– Кроме тех, что умерли.
– И пусть земля им будет пухом.
