Глава 34

Генерал запаздывал. О нет, что это я! Они не опаздывают, они задерживаются. Человече, будь он Платоном или Геростратом, должен осознать, с каким сиятельством предстоит повстречаться. Или – с сиянием. Ха… С чего это я затрепетал душою? И что за «чуйство» нашептывает мне эдакие мысли? Собственная неустроенность и непричастность к системам и схемам? Или – к жизни? Неприкаянность? Зависть? Горечь?

Это все – от долгой зимы, недостатка свежего воздуха, витаминов и душевного общения… Люблю слова. Они всегда и все объясняют.

Могучий «ровер» притормозил неспешно и по-хозяйски, Александр Петрович Гнатюк вышел из машины, грузно поднялся по лесенке на открытую веранду, оглядел зал, узнал меня, подошел, протянул руку, мы поздоровались, рядом мигом оказался официант, Гнатюк бросил коротко:

– Чай. Коньяк. И музыку потише.

Присел за столик, оглядел веранду, похвалил:

– Место грамотно выбрал. – Помолчал, добавил: – А ты почти не изменился, Олег.

Ответить той же любезностью генералу я не мог. Он крепко отяжелел, волос на голове убавилось. И взгляд стал другим. Взгляд человека, не привыкшего, чтобы ему прекословили. По крайней мере, в этом городе.

Официант материализовался, налил в большие чашки круто заваренного чая, оставил фарфоровый чайник, блюдечко с финиками и нарезанным лимоном, бутылку «Курвуазье», предварительно разлив в два бокала по капле – по-европейски, и – испарился.

Гнатюк разжевал раздумчиво финик, поднял голову, посмотрел мне пристально в глаза… У меня даже изморозь по спине прошла: не знаю, как объяснить, но… Это был взгляд смертельно уставшего и бесконечно одинокого человека.

– Хотя – ты тоже другой. Ну что, за встречу? А то разговоры начнутся, где уж посидеть вот так… – Он глянул на море. Оно словно светилось аквамарином, чуть играя вблизи берега белоснежными шапками… – Ну что? – Гнатюк приподнял рюмку. – За удачу не пьют, за победу… Что есть победа в этой жизни, кто скажет? За встречу.

Мы выпили. Гнатюк запил чаем, выбил из пачки сигарету, закурил, прищурился, глядя на меня сквозь табачный дым, спросил:

– Так с чем на этот раз пожаловали, господа хорошие?

– Один я. С частным визитом. Но по делу.

Гнатюк усмехнулся:

– Понятно. Чиновник с именным поручением из Петербурга. Инкогнито. Инспектировать богоугодные заведения. Так у нас все заведения – богоугодные. Если не выяснится обратное. Правда, нет у меня ни Ляпкина-Тяпкина, ни Земляники, ни Варенухи. И даже Фагота нет или даже завалящего альтиста Данилова. Хотя – есть флейтист. Играет – заслушаешься. Впрочем, его ты и привез некогда из земель неведомых и весей дальних. Что теперь?

Саша замолчал, погрустнел, налил себе коньяку, опрокинул единым махом, усмехнулся криво, процитировал:

– «Черный человек на постель мне садится, черный человек спать не дает мне всю ночь…» – Мотнул головой, пожаловался: – Привязалось…

Потом снова повернулся к морю, долго смотрел, повернулся ко мне, и взгляд его был нездешним, отсутствующим… Напел вполголоса:

– «И пили корсары коньяк, будто воду, и били в набаты, спасая свободу, рабы и лакеи; и кили кипели, как в пенном шампанском, когда на французском, когда на испанском – на рее хрипели – солдаты и слуги. И посвистом вьюги плыл посвист картечи…» Помнишь эту песню?

– Смутно.

– В том-то и дело… «Пришли другие времена, тебя то нет, то лжешь, не морщась…» Куда делись мы прежние, Олег? Что с нами сталось, с теми? И – кто мы, нынешние?

Только теперь я заметил, что его превосходительство в приличествующей степени нетрезв. Впрочем, как сказал некогда один знакомый, занимавшийся в девяностые немного бизнесом, немного политикой: «Мы никогда не похмеляемся. Просто лет шесть уже не трезвеем».

– Власть – тяжкая ноша, – сказал я, пожав плечами, – тривиально, но факт.

– Власть-сласть-страсть… Пропасть. Я ведь из простых, Олег. И жили мы в Казахстане, в самой что ни на есть тмутаракани… Поселок городского типа… Типа поселок… Отец – шофером работал, мать – на комбинате… И море я тогда только по телевизору видел. И мне хотелось выбраться из той сухой степи…

…Поступил в Московское высшее пограничное; туда дети элиты не очень-то рвались. Заканчивал с отличием, высокие начальники поговаривали о московских перспективах, ну да решили лучшими выпускниками укрепить трудный участок: советско-китайскую границу. Как раз тогда вьетнамо-китайский конфликт, у китайцев в руководстве борьба «банды четырех» и Дэн Сяопина… Ну и нас на вшивость проверяли. Медаль «За боевые заслуги» я еще там получил.

А что начальство? Успехи отметило: присвоили старлея и отправили на высшие курсы по изучению восточных языков, в Ташкент. Специалисты нас обучали исключительные. За два года – полная пятилетняя программа языкового вуза. А через два года – Афганистан.

Первый год – провинция Пактия. Первая официальная должность – советник командира афганского пограничного полка. Ну а на самом деле… Короче, работал я на Первое Главное под зелеными погонами. Создавал, как говорят англичане, «old friends net». «Сеть старых друзей».

…Вот только когда на боевые ходили, не знаешь, как тебе пуля прилетит – в грудь или в спину. У них ведь все родством повязано, а армию как набирали: селение окружат, всех мужчин под ружье и – служить. Ну да ты помнишь.

…В Пактии трудно было. Отдохнуть негде. Обстреливали постоянно. Никто из наших года там не высидел. Списывались, кто по ранению, кто… Я ровно год пробыл. Даже чуть больше. И – голодно жили. И на боеприпасы, и на продовольствие… Караваны редко туда через перевалы прорывались. А вертолет только тонну груза мог взять. Что для полка? Крохи…

…А как вертолеты горели? Поселок в низине, вокруг – горы, вот их и били при взлете и посад-ке. Помню, еще только когда прибыл, поехал борт провожать, а его на взлете шарахнули, он упал; я стремглав к кабине, сначала пилота выволок, он без сознания, потом второго – у того вся рука прошита, висела, как тряпочная, и пуля рикошетная через подбородок прошла, но не убила, повезло, его тоже успел вытащить, а керосин хлещет, а о том, что рванет, как-то не думалось… Стрелка не успел.

…А когда через полгода уже своего радиста отправлял – зацепило его крепко в руку, – сердце ныло. И точно: только «вертушка» взлетела, пошли «духи» по ней работать. И ребят жалко, и Серегу, радиста, жалко, молодой пацан совсем, полгода мы с ним провоевали… Короче, вымахнул я на «уазике» на взгорок… А «духи» машину мою в лицо знали, «советник», им за меня заплатили бы больше, чем за сбитую «вертушку»… А у меня, как назло, мотор заглох! Ну они и дали из всех стволов! Я потом этот «уазик» со стороны видел – решето решетом, ни к какому использованию непригоден, а мне повезло: мина перед капотом рванула, камень стекло пробил, и мне вскользь по виску, сознание потерял, но ненадолго, как очнулся, увидел: ушел борт целым, от души отлегло.

…Второй год я в Кандагаре служил; там уже полегче было, да и обстрелянный. Стал советником командира бригады. Правда, чуть не в первый вечер вышел пройтись – выстрел, пуля по волосам, я за стену, с другой стороны зашел – какой-то лейтенант-афганец пьяный и обкуренный из «пэ-эма» садит. Его свои скрутили, увезли.

В Кандагаре спокойно было. Наши кольцом стояли, а у меня даже домик свой был, жена приехала с дочкой, Надюшке тогда три годика было. Нет, обстрелы, понятно, тоже случались, «эр-эсы» над крышей шелестят, жена пугалась, я, чтоб ее успокоить, говорил: «Не бойся, это наши стреляют». И как обстрел, Надюшка, дочка, запомнила и все повторяла: «Мама, не бойся: это наши, наши…» Один раз мина в соседнем дворе взорвалась, человеку осколком лицо раскроило… А нам – везло.