Глава 33
Дядя Миша помолчал, сказал:
– У нас так рассуждают… Может, действительно кто эту медальку разыскал, оттого в городе и дела нехорошие пошли твориться… Но не из местных – пришлый.
– И много здесь пришлых?
– Не разберешь. Та окраина, что восточная, сплошь особняками застроилась. Но там живут не на постоянку: какие – сдают под частные гостиницы, какие вроде как про запас держат и люди там всякие… Пойди разбери, кто какой.
– Да вы ж катаетесь… Много видите, много слышите…
– Особняки на то и особняки, что живут там особые люди и наособицу. И машины у них свои, и водилы. Посмотришь, такой, если надо, и пешехода придавит, и пассажира придушит. Нет, мы на простом люде зарабатываем.
– А что за особняк по Голицынскому проезду?
– Особняк?.. – Дядя Миша смешался – или мне померещилось?
– Да. Тот, что спиной к улочке. С подъездом, как ты говоришь, наособицу.
– Не упомню. Всех и все знать… Тут у молодых памяти не стало совсем, а куда уж мне…
– Как знаешь. Еще у кого спрошу. – Я быстро забрал доллары, оставил двухсотенную в гривнах. – Спасибо за кофе, за коньяк, за поездку.
– Знаешь, парень, здесь так дела не делаются… – набычился дядя Миша.
– Они везде делаются одинаково. Клиент платит – клиент прав. Нужно делать работу. Сказал «а», говори «б». Никаких военных и прочих тайн ты мне не выдашь, ну а если тебя среди бела дня привидения страшат и ты решил за триста баксов меня рассказками пугать… «Чудовище вида ужасного схватило ребенка несчастного…» Мне, дядя Миша, дело делать надо. Человека найти. А ты начинаешь крутить. Чей дом?
– Ты вот что, залетный… Или, как ты сказал? Прохожий? У нас тут свои расклады и свои «запретные города», почище, чем в том Китае.
– Бывал в Китае?
– По телевизору видел.
– Так что запретного в особняке по Голицынскому?
– Оно тебе надо?
– Надо. Один из таксистов подвез его, – я кивнул на фото Дэниэлса, – в аккурат к этому особняку. Домой человек не вернулся.
На этот раз дядя Миша замолчал надолго. Надо полагать, решал и прикидывал. Прикидывал и решал. И понятно ему было, как и мне: раз я уперся узнать, чей это особняк, – узнаю. Не у него, так у другого.
– Ты брось меня за мальчонку держать, Олег. Деньги платишь?
– Плачу.
– Ну так плати. А то дразнишь, как зайку морковкой.
– Держи. – Я передал ему доллары.
Тот рассмотрел внимательно, убрал во внутренний карман куртки.
– Только вот что… Ты… вообще не трепливый?
– А сам как думаешь?
– Думаю, молчун. Но – себе на уме.
– А кто не себе нынче? Я тебе сразу сказал, дядя Миша: боишься – не делай, а делаешь – не бойся.
– Ты мне тут блатную премудрость не разводи. Я двадцать лет таких сторожил. Наслушался. И насмотрелся. И не из пугливых я, просто…
– «Запретный город».
– Да куда там! Короче, в особняке том разные люди случаются. И девки, но не здешние, здесь таких отродясь не было – просто загляденье от ушей до хвоста! И дяди авторитетные, только не от деловых – державные дяди, серьезные. И здешние начальники туда захаживают потихоньку, типа шепотком, но для всех это честь вроде, вот каждый и старается обмолвиться перед другим – был, дескать, а что там было – не говорит никто, туману напускает. Вот такой это хитрый домик. И окна у него зеркальные. А что за ними – поди разбери.
– Чей домик?
– Люди говорят… – Дядя Миша снова замялся… – Люди говорят – генерала одного.
– Гнатюка? – бросил я наугад.
Водитель аж вздрогнул, втянул голову в плечи, словно ударили его или должны ударить. Потом справился с собой, прикрыл испуганный взгляд набрякшими веками, процедил тихо:
– Я – что? Люди говорят…
– А что еще они о Гнатюке говорят?
Дядя Миша явно затосковал. Лицо осунулось, плечи провисли, сам он пригнулся к столу, и стало сразу очевидно: никак ему не пятьдесят с небольшим – все шестьдесят, и здоровья давно не богатырского, даром что с виду крепок и осанист…
Я махнул рукой, позвал:
– Маша!
Появилась улыбчивая женщина, спросила:
– Еще кофе?
– А чаю можно? В большой кружке, очень крепкий и с колотым сахаром.
– Сделаю.
– И коньячку, ладно?
– Сто? Двести?
– Бутылку.
– Понравился?
– Очень.
– У нас «Ахтамар», без обмана. Арам Карапетян для себя привозит и нам подкидывает. А мы не всем и наливаем. Для своих.
– За уважение – и чаевые особые.
– Вот это правильно! Закусить что принести?
– На твой вкус, красавица.
Женщина расцвела улыбкой, спросила, глянув на дядю Мишу:
– Чего смурной?
– Давление скакнуло, ты же знаешь, Машутка. – Дядя Миша улыбнулся. – Сейчас коньячком поправлю и – ладушки.
– Кофе нужно меньше пить.
– Нужно. Но не получается.
Коньяк Маша принесла почти тотчас, с ним – бутылку ледяного боржоми.
– Держите уже. А то ведь я вас, мужиков, знаю: истомитесь, пока закуски дождетесь.
– Твоя правда, красавица, – отозвался я.
Сто пятьдесят дядя Миша выпил мелкими глотками и даже смакуя, но скоро. Выдохнул, спросил:
– Сигареткою угостишь? Так я не палю, а когда выпью…
Он прикурил, затянулся, помолчал с полминуты.
– Ты меня, Олег, за заячью душонку не держи, тока… Что-то замельтешил я, подумал, а вдруг – засланный ты парниша… А потом решил: сильно хитромудро получается. Да и акцент у тебя московский взаправдашний… Да и не того полета я птица, чтобы… По правде сказать – вообще не птица. Так, мышь… летучая.
– Летучие – они тоже птицы. Только ночные.
– Говорят, нетопыри снятся к смерти.
– Говорят, в индейских землях живут люди с песьими головами… – ответил я в тон.
– С головами – то вряд ли… А вот с песьими душами – их и здесь хватает.
– Так что скажешь, дядя Миша?
– Гнатюка это дом. Александра Петровича. Строгий он человек. Государственный. А у меня… Сколько кто кругом ни воруй, сколько ни чеши языками, трепет перед державою. Страх. Потому как давешний я человек, да и… Насмотрелся, как система людей ломала. С треском. Хребтами о бетон. Не смерти я боюсь даже – кто ее минует – тюрьмы. Страшное место, гиблое. И люди там – не совсем люди становятся. Другие. Иные. Насмотрелся я. Сегодня над законом панует, а назавтра – гнилью в яме сидит.
– Сейчас другие времена, дядя Миша.
– Ты сам-то в это веришь, Олег?
Верю? Верю я в Бога. Остальное – от лукавого.
– Ну вот. Все тебе и выложил. Еще выпью?
– Да сколько душа просит.
Дядя Миша кивнул, налил мне, себе сотку, выпил.
– Вот так оно лучше. А если вдуматься… Что я тебе такого сказал? Все про то знают. И что Гнатюк – главная здешняя «крыша», и что… Ты как про медальон упомянул, да про коллекционера своего пропащего, да про особняк, меня мандраж и прихватил… Президент наш – большой охотник до всякого антиквариата… Страсть у него такая. Говорят, крепче водки забирает. Не, не его, конечно, – быстро поправился дядя Миша, – вообще… Он, пока в опале был, и сам по «блошиным рынкам» хаживал, диковины всякие искал… Вот и думай, чего я испугался… – Дядя Миша затянулся, притоптал сигарету в пепельнице, повторил: – Кто этого не знает? Все знают.
Да. Дядя Миша затосковал. «Видя Мишкину тоску, а он в тоске опасный…» – решил я ее развеять. Как водится, деньгами. Иначе говоря, предложил за хороший гонорар подобрать мне автомобиль с приличным движком в аренду. Как пишут в объявлениях: «Чистоплотная таджикская семья из восемнадцати человек снимет однокомнатную квартиру или комнату. Порядок гарантируем».
Дядя Миша аж расцвел: как выяснилось, у него в гараже пылилась отечественная «шестера» с самолично перебранным им движком и оттого шустрая, как антилопа гну, но вида самого непрезентабельного. А когда он спросил гарантий «морального износа автомобиля», я ответил просто, как в тех же объявлениях: «Или куплю». Дядя Миша окончательно просиял, подбросил меня к кафе «Ностальжи», получил деньги и поехал оформлять договор купли-продажи: как водится, и в комиссионном, и в нотариате, и в ГАИ у него были свояки, шурины, девери и сватья, так что моего присутствия даже не потребовалось. Через два часа он обещал поставить мою машину прямо перед кафе, где мы встретились.
А к встрече с товарищем генералом я был готов. Почти. Как сказал дядя Миша? «Давешний я человек». Вот и мы некогда были – «давешними». Какими стали теперь? Бог знает.
