Сначала я просто не понял, где нахожусь. Потом почувствовал саднящую боль во лбу, которая медленно и неотвратимо разлилась на всю левую половину головы.

Осторожно дотянулся рукой до источника боли и сразу пришел в себя — она стала дергающей, как удар тока, а рука ощутила сгусток запекшейся крови и что-то острое… На ощупь исследовал половину головы и обнаружил… щепку. Не долго думая, дернул и вытащил. «Бревно» оказалось преизрядным; кровь заструилась по лицу, заливая глаза, боль запульсировала, и я перевел дух: голова цела, осталось собрать размазанные изнутри по черепушной коробке мысли. Вместе с мозгами.

Попробовал пошевелить руками, ногами, потянуться. Вроде все цело. Привстал на четвереньки, почувствовал боль при дыхании — видно, пара ребер все же не выдержала потрясений. Ну да это ничего: во-первых, ребра хороши тем, что зарастают сами, а во-вторых — это единственная кость в теле, в которой, по уверению врачей, мозга нет, Значит, болеть особенно нечему.

Моему противнику повезло меньше. Вернее — совсем не повезло. Он лежит, уставясь неподвижными зрачками в беззвездное низкое небо. Затылок раздроблен обо что-то; по крайней мере, этот мастер смерти не опасен уже никому.

Тревога пришла вместе с болью. Если боевик был в поезде не один… Лена.

Стягиваю с противника куртку: одет я слишком легко. Нашлись у него и деньги, «перышко» отличной немецкой стали и два «тишака» с шестью запасными обоймами. Встаю во весь рост и оглядываюсь. Километрах в двух перемигиваются огоньки. Делаю шаг — и падаю. Нет, слава Богу — это не перелом и не вывих, иначе я бы шагу не ступил, просто растяжение. Расходится. Осторожно ступая, прихрамывая, бреду к огонькам. Если уж мне начало везти, так хорошо бы до последнего — тьфу, крайнего! Прорвемся! Бог не выдаст — свинья не съест!

Обманчивая перспектива сыграла со мною шутку: до деревеньки было не две, а все пять верст. Или — просто человек так устроен, что старается приуменьшить тягость предстоящего пути? В этом есть какая-то древняя мудрость: если постоянно желать вершину, и ничего меньше, то так и останешься созерцателем у подножия гор. Идущему нужно смотреть под ноги. «Step by step», — формулируют наши друзья англичане. «Стремясь к малому — достигнешь великого, стремясь к великому — впадешь в заблуждение», — учил Лао-Цзы. Ну а у нас — так: дураку — везет, умного — Бог ведет.

Деревенька оказалась не такой уж малой и заброшенной, какой казалась ночью. Пока я до нее добрался — рассвело. Постучал в крайний от дороги дом, услышал заливистый лай, звон цепи. Появилась женщина, глянула на меня, будто на оборотня, — «батюшки светы!», перекрестилась.

Улыбаюсь:

— А что, хорош бродяга?

— Ты чего, мил человек, али подрался с кем?

— Да пьяный в кювет навернулся. Машина — вдребезги, — вздыхаю. — Умыться у вас можно?

— Заходи.

Хозяйка провела меня к рукомойнику… Первая мысль — как она меня вообще впустила! Тем более на короткой цепи у нее — свирепый «кавказец» под мирным именем Мишка; женщина цыкнула на него, он улегся, но продолжал следить за мной умными карими глазами.

Морщась, умылся кое-как… Но лицо — не из приятных. Хозяйка принесла литровую банку молока, чистый бинт, пузырек с каким-то снадобьем:

— Перекись… Дай-ка башку промою… Да и замотать нужно.

— Мне бы поскорее…

— Быстро только кошки родятся. Да и те — черные. Вон у тебя лоскут отодран — не дай Бог, заражение какое, нарвет — что будешь делать?

Быстро и умело женщина промыла раны, наложила бинт:

— Можно и шовчики… А то так приживется, лоскут в акку-рат лег. Я ведь в медпункте сорок лет за фельдшерицу была… Далеко спешил-то?

— В Москву. Скажите…

— Марья Иванна я…

— Сергей.

— Скажите, Мария Ивановна, ни у кого машины здесь не найдется, меня до Москвы подбросить?..

— Эка!

— Что, далеко?

— Да и не близко. Часа четыре езды. Хотя можно спрямить. За три с половиной и доедете.

— Так у кого бы? Я заплачу. Хорошо заплачу.

— Да за деньги — любой повезет, только машин у нас — раз, два, и обчелся.

Да и на ладан дышут. Правда, чуть в сторонке поселок стоит, там люди побогаче…

— Время дорого…

— Знаешь, ступай к Кольке Селиванову. Он шоферит, машина у него хоть и неказистая с виду, а резвая. Это… Хобби у него такое: по винту ее перебирать да снова строить. С виду — «уазик», а Генка его даже прозвал — Казачок. И чего он внутрь понапихал — один он и знает, а только до Москвы тебя, глядишь, и за тройку часов домчит.

— А где живет тот Селиванов?

— Да через два дома. Пойдем провожу. — Женщина накинула платок, отворила калитку. Протягиваю два полтинника.

— Это за что же?

— Просто так. Спасибо.

— А тебе — не пригодятся?

— У меня еще есть.

Она вздохнула, спрятала деньги:

— Если богатый — чего ж, возьму. А то забыла, когда последний раз их видела. От земли давно живем, а все ж сладкого очень хочется, хоть карамелек каких. Соскучилась по сладкому вовсе. Спасибо.

Колян собрался — только подпоясался. Он закончил очередную перестройку машины, видно, не терпелось испробовать.

Через десять минут мы выбрались на шоссе. Глянул на спидометр — неказистый коняга легко вышел на сто двадцать да и притопил на такой скорости, как английский королевский фрегат.

— Не боись, — отреагировал на мой взгляд Колька, — не «жигуль», у этого «рама» тяжелая, с дороги не слетит ни на одном повороте…

— Тьфу, — суеверно сплюнул я.

— Да не сглазим — проверено! Я раньше на АЗЛК водителем-испытателем был.

Домчимся! Куда в Москве-то? Я глянул на часы — вполне можем и успеть.

— К Курскому.

— Сделаем.

Я закрываю глаза. Мелькание каких-то картинок и — тревога. Острая, как стилет. И еще — будто слышу шепот девчонки:

«Красота — это ведь просто миг, а мы не умеем беречь его… Гармония любви и красоты — такая редкость на этой земле и длится так недолго… А мир не терпит гармонии любви… А если нет любви, то и мир этот теряет смысл…

Правда?»

«Правда».

Я уснул, сам не заметив как. Мне снилась Лена в каком-то серебристом одеянии или просто в дождевых каплях… Она балансировала на тонком золотом луче, и у меня падало сердце: внизу клубился темно-лиловый ядовитый туман, а под ним была бездна.

Альбер смотрел на девчонку с любопытством. Похоже, она или совсем не испытывала страха, или искусно его скрывала. Впрочем, она проплакала всю дорогу до Замка, и сейчас у нее просто состояние прострации: девушка не может оценить ни степени угрозы, ни степени своей беспомощной зависимости от него, Альбера.

Может, это и к лучшему? Сама по себе она и не стоит ничего… И выйти из Замка живой уже не сможет. Никто не покидает стен Замка живым.

А вообще Альбер впервые ощущал себя таким. Могущество Замка было непререкаемо, а он стал вторым человеком под его сводами, присоединив приоритет Магистра. Выше — только Бран. Брана не знал никто. Для всех это был механический голос в телефонной трубке, но именно он управлял и людьми, и деньгами невидимой, могущественной империи… Какую власть имеет этот безликий голос, он отметил, когда…

…После устранения Магистра он связался с Браном. Это был риск, но риск действенный: было бы куда хуже сидеть и дожидаться, пока кто-то из людей охраны Замка просто прострелит ему голову…

Победителей не судят. Бран внимательно выслушал информацию Альбера, оценил его оперативное мастерство и быстроту действий, заключил:

— Доведите дело до конца. Захватите финансиста и девчонку. Обязательно.

Обоих. — Потом наступило молчание, которое продолжалось почти минуту. Голос приказал:

— Переключите аппарат на связь с оперативной охраной Замка.

— Есть.

— Приоритет Бран. Замку. Все оперативное управление в стенах Замка и за его пределами имеет приоритет Альбер, — объявил голос и приказал Альберу:

— Действуйте. — Снова наступила минутная пауза. — Если вы не добьетесь успеха, то повторите путь Магистра. Неудачники не нужны. Они — опасны.

Альбер был готов к действию. Он был создан для того.

Первое, что он сделал, — приказал уничтожить захваченных во время штурма боевиков. Всех до одного. Не поленился спуститься в подвал и сам проверил исполнение. Второе — скрытно вывел из Замка своих людей. Собственно, они и не знали, на какой территории работали, были молчаливы, как глубоководные рыбы, да и… Личная гвардия такого уровня всегда необходима… И еще — Альбер не любил угроз. Сильные люди не угрожают. Они — действуют. Пройдет время, и он, Альбер, установит, кто такой Бран. И тогда…

Группа, которую он послал встретить поезд, привезла только девчонку. Люди обошли весь состав, но финансиста не встретили. Трое оперативников остались устанавливать ситуацию — Альбер хорошо помнил наставление покойного Магистра: миллиарды и люди, их представляющие, никогда не исчезают бесследно…

— И долго мне так стоять? — спросила девушка и… улыбнулась. — А то я чувствую себя рабыней на невольничьем рынке.

— Да? — Альбер приподнял брови. Девка была совсем не в его вкусе, но не отдать должное ее смелости он не мог.

— Скоро покупатель? — спросила девушка вызывающе.

— Мне кажется, ты чувствуешь себя слишком раскованно…

— А что делать? Если меня сразу не убили, значит, я нужна. Остается узнать — зачем, и жить дальше.

— Ты фаталистка?

— Нет. В такой ситуации — реалистка. И вообще, думаю, я вас вовсе не интересую.

— Ты права. Не интересуешь. Абсолютно. Нас интересует тот мужчина, что был с тобой в Лазурном. Ты с ним ехала в поезде?

— Да.

— Похоже, ты не собираешься ничего скрывать?

— А какой смысл? Мимолетное знакомство, курортный роман… Я же не Жанна д'Арк, чтобы идти за что-то на костер… Тем более за мужчину…

— Как его зовут?

— Дор.

— Дор?

— Да. Он по-другому не представился. Еще — назвался Сергеем.

— Кем он тебе показался?

— Да никем! Я не железная леди, чтобы воздерживаться, так сказать, в течение трех недель… Я бы и не воздерживалась, да по этой поре у моря — ни одной мужской души, способной очаровать девушку…

— Что произошло в Лазурном?

— Да война натуральная! Этот Сережа — братан какой-нибудь, а я — каким боком в этих раскладах? Никаким. А в поезде он — исчез. Как, куда — не знаю, спала.

— И что снилось?

— Да ничего не снилось! После коньяка спишь, как слон, даже стоя.

— Этот Дор ничего не рассказывал о себе?

— Извините, не знаю вашего имени-отчества…

— Да это и не важно…

— Ну тогда — господин Хороший. Так вот, господин Хороший, при курортном романе людям обоих полов что надо? Правильно, потрахаться! С этим делом — у него все в порядке, в полном! А уж какая там у него биография — мне наплевать, даже если он мусульманин и ждут его дома восемнадцать безутешных Гюльчатай и сорок восемь «спиногрызов»! Главное — он в сексе нескучный, а на все остальное… Я понятно изъясняюсь?

— Вполне. Только — несколько… агрессивно.

— Ха… Станешь тут агрессивной… Заклеивают рот, везут куда-то…

— Почему ты плакала в машине? Сейчас ты не выглядишь испуганной…

— Так я попервоначалу думала — отморозки какие-то, а они, знаете ли, сейчас совсем убогие пошли, им секса мало, им девку помучить нужно… Понятное дело — расстроилась. Страшно ведь… А сейчас гляжу — вы явно не те ребята…

Альбер раздвинул узкий рот в подобие улыбки, воткнул в угол неизменную сигарету, прикурил:

— Мы — не те ребята. Мы — другие. — Он помолчал, оглядывая девушку с головы до пят, снова разлепил губы:

— Раздевайся.

— Что, прямо здесь?

— Да.

— Совсем?

— Да.

— И… И что — потом?

— Суп с котом. Ну… Я жду.

Мысли Лены Одинцовой неслись стремительно, как кони на бегах. Назвался груздем — полезай в кузов. Роль оторванной девки, «нимфетки», какую она взялась разыгрывать… Для такой и раздеться и потрахаться — как апельсин очистить.

Сейчас — ее проверяли… Показать им, что Сережа Дорохов для нее не просто курортный романчик, — значит проиграть. Все. Да и…

Девчонка хмыкнула, пожала плечами, одним движением расстегнула «молнию» на куртке, подумала было — как бы не покраснеть — и тут же залилась румянцем.

Спалилась?.. Пока нет… Нагнувшись, стянула джинсы, колготки вместе с трусиками, распрямилась, одним движением сбросила маечку, откинула волосы, облизала кончиком языка губы, выдавая краску стыда за возбуждение, замерла в отработанно-раскованной позе, посмотрела сидящему прямо в глаза, спросила:

— Ну как? Нравлюсь?

Он молчал, разглядывая девушку. Она стояла перед ним нагая и чувствовала, как уверенность покидает ее. А мужчина — безмолвствовал. Сигарета истлела до фильтра, он прикурил новую… Лена чувствовала, что смятение ее нарастает, нужно было…

— Угостите сигаретой?

— Позже.

Он снял трубку, бросил в нее коротко:

— Охрану.

Вошли два совсем не крупных парня, довольно равнодушно посмотрели на голую девчонку.

— Проводите в кабинет, — приказал Альбер.

Те лишь молча кивнули.

— Можно мне одеться? — спросила Лена.

— Ни к чему. Там тепло, — произнес мужчина, едва разлепив губы.

Девушка зябко повела плечами. Страх помимо ее воли нахлынул, затопил с головой… И еще — она чувствовала, что мужчина видит ее страх… Или — он этого добивается? Зачем?

А впрочем… Помнится, ей долго не удавалось преодолеть скованность на подиуме, пока Олег Еремин не сказал ей:

«Будь естественной!» И-у нее все стало получаться…

Что естественно сейчас? Ну да!

Слезы хлынули сами, губы заплясали…

— Ну чего, чего вам нужно?.. Я и так все сделаю… Ну пожалуйста… — Лена разрыдалась в голос, села на ковер, посмотрела на мужчину снизу, произнесла:

— Дайте сигарету, а?

Альбер сидел молча. Он анализировал. Девка — на самом деле напуганная, обескураженная происходящим шлюшка. Ни ее наглость, ни ее сексапильность здесь не работают… И она — почти в отчаянии, не может понять почему… Он бы просто-напросто списал девку в расход за ненадобностью, в графе — недоразумения… Но — Бран распорядился иначе, и сейчас Альбер выполнял его указания. Буквально.

Или — Бран решил ловить финансиста на эту шлюшку? Такие времена давно прошли. Если бы этот парень ловился на такие приманки, то давно бы сгорел, как мотылек. В бизнесе нет места ни любви, ни сантиментам. А секс — давно всего лишь атрибут бизнеса, вроде сауны или обеда в «Савое». Хотя… Может быть, Бран — просто детально просчитал реакцию финансиста? Душа человечья — потемки, а уж у того, кто возится не с людьми, а с колонками цифр, — ее, возможно, нет вовсе.

Из догадок кафтана не сошьешь, а вот выйти на Брана, чтобы он этого не узнал… Непростецкая задачка… А разве операция по устранению Магистра была простой?..

Ну а сейчас… Сейчас нужно было выполнять указание Брана.

Альбер вынул пачку сигарет, зажигалку. Передал одному из парней:

— Оставьте у нее.

— Мне уйти? — спросила Лена.

— Да. Тебя проводят.

— А обуться хотя бы можно?

— Да.

Девушка надела короткие сапожки и пошла за парнем. Второй следовал сзади, она чувствовала его взгляд. Мысли мелькали панически: может быть, врезать тому, что впереди, по башке и убежать?.. Ей вдруг вспомнился тот, летний давний случай, с Валькой и этим козлом Цаплей… Тогда… Тогда тоже было страшно, но не так.

— Мы пришли.

Парень распахнул дверь, вошел, положил на стеклянный дымчатый столик пачку сигарет и зажигалку. Одинцова вошла следом и почувствовала, как ее страх превращается в дикий, животный ужас. Комната напоминала кабинет зубного врача: здесь стояла кушетка, лежачее «кресло», похожее на зубоврачебное, но с двух сторон свисали прочные ремни, чтобы фиксировать «пациента»; за слегка тонированным оргстеклом запертых шкафов угадывался блеск медицинских инструментов… Или — не медицинских?.. Стены были абсолютно белыми; стерильно чистым бельем были застелены и кушетка, и кресло…

— Ждите, — бросил парень и вышел.

«Чего?» — хотела прокричать ему вслед девушка, но ее беспомощный взгляд уткнулся в закрывшуюся, обитую белым дерматином дверь. Лязг металлического замка и — тишина.

Она опустилась на холодную простыню кушетки и замерла. Больше всего ей хотелось умереть, сейчас, сразу, пока…

Что будет — она не знала.

Может быть, вскрыть вены?.. Но шкафы — заперты, а стекло, это видно сразу, особое — его не разбить и молотком… Или — вытянуть из сапожек шнурки и — удавиться?.. Бред…

Вдруг она почувствовала на себе чей-то взгляд. Обернулась. В двери был наружный телескопический глазок; она была уверена, что кто-то сейчас рассматривает ее, внимательно, алчно… Господи, что же с ней теперь будет?..

Девочка сжалась от какого-то обреченного Отчаяния и завыла, будто маленький щенок, провалившийся невесть куда и чутьем понимающий, что выбраться не сможет. Никогда.