— Тебе опять снился Грааль? — Лена тоже проснулась и смотрит на меня встревоженно.

— А что, похоже?

— Ты выглядишь жутко уставшим. Ты вообще-то спал?

— Да…

— Как-то неуверенно ты об этом.

— …Если это можно считать сном. Всю ночь бродил.

— Где?

— Если бы я знал! Вообще-то в психиатрии это именуется термином «сизифовы сновидения».

— Какие?

— Сизифовы. В греческих мифах такой герой был. Боги его осудили…

Выражаясь по-нашему, на вечные исправительные работы. Вполне каторжные.

— А, вспомнила! Он вкатывал в гору тяжеленный камень, и, когда почти достигал вершины, камень тот срывался обратно. И нужно было все начинать сначала. И так — без конца… Слушай, но ведь ты же Дор. а не Сизиф! Зачем тебе бульники ворочать? Даже в снах?

Пожимаю плечами. Вообще-то, что такое сновидения, пока неизвестно. И вряд ли это когда-нибудь станет известно достоверно. Человеческая психика слишком надежно защищена от постороннего вмешательства, и ни один экстрасенс, психиатр, кришнаит, провидец — никто не может «залезть в душу» без внутреннего согласия индивида. Сновидение, как переживание, анализ событий, явлений, образов, идей… Древние полагали, что во сне душа выходит из тела и бродит и в иных землях, и в иных мирах… Ученые мудрят: одни уже «замерили» вес души, другие — ее особое свечение в разных состояниях. Но тайна и загадка — остаются… И — было в моем — сне что-то важное, очень важное…

— А ты возьми и прекрати, — произносит девушка.

— Что? — не сразу врубаюсь я.

— Брось этот камень. Сизиф был просто тупой: зачем ему было снова тащиться на эту хренову гору? Взял бы — и плюнул. И — жил бы в свое удовольствие. Гулял по просторам. В воде бы плескался. Кайф!

— В Лете?

— Почему? Можно и в зиме! Может, ему на лыжах понравилось бы кататься. Да и снег под солнцем — это изумительно!..

— В том-то и беда — мужик этот, Сизиф, царь Коринфа, был осужден на вечный труд не за что-нибудь, а за оскорбление величия олимпийских богов…

— Короче — политический: пионера в жопу клюнул. Диссидент.

— Ну вроде того. И наказание отбывал потому не где-нибудь, а в Аиде, подземном царстве. Души умерших по прибытии туда пили из Леты воду…

— Вспомнила. Река. По ней еще Харон на лодке плавал… «Соединяет берега седой паромщик…» — пропела девушка.

— Ага. Только билет прописывает — в один конец. «One way ticket…» Души умерших пили воду и забывали и свою прошлую жизнь, и свои заслуги. И о них все забывали.

— Поговорка же есть: канул в Лету.

— Ну. Так что разобраться, за каким рожном было вкатывать этот камень в гору, бедному Сизифу было просто невозможно: ретроградная амнезия.

— Погоди, Дор! Но ты-то все вспомнил!

— Пока — без толку. Я не знаю, почему…

— …на тебя накатили этот «камень»?

— Ага.

— А давай вспоминать вместе. Может быть, то, к чему ты привык или просто не придаешь значения, мне покажется важным?

— Может быть.

— Исповедуйтесь, сын мой. Снимите камень с вашей души, — низким баритоном, сложив руки на груди, торжественно провозгласила Ленка.

— Попытаюсь.

— Ведь что-то же от тебя им нужно!

— Вот и я так думаю. Но, как говорят французы, даже первая красавица Франции не может дать больше, чем у нее есть.

— А ты и не похож на первую красавицу.

— Зато ты — похожа!..

— …Погоди… не так… — Она повернулась ко мне спиной, прогнулась упруго и гибко, и я утонул в ее горячей влаге, как в море…

А за окном неслись, косо расчерчивая синий вечер, блестящие капли дождя…

Дождь за окном постепенно превратился в снег. Герман чувствовал себя разбитым, уставшим. Смертельно уставшим. Такого с ним давно не случалось. Но бодрствовал он уже третьи сутки, нервное напряжение было колоссальным…

Сидеть со стаканом, притаренным к стене, было дело тухлое. Поезд трясло, на стыках громыхало, и если он и слышал отдельные слова, то не понимал не только смысла разговора, он не понимал даже смысла отдельных слов. Тяжкое отупение — и больше ничего.

Герман бесцельно смотрел в ранние синие сумерки за окном и пытался понять, что такое «снег». То есть — он видел падающие снежинки, вспомнил слово и не понимал, что оно означает. Не какие-то вторые и третьи смыслы, а самый что ни на есть прямой смысл данного слова никак не мог понять!.. Наконец-то! Ну да, снег — это и есть те мохнатые комочки, что стремительно уносятся в ночь…

Он передохнул, на лбу выступила испарина. Так дальше нельзя. Вспомнился рассказ одного алкоголика: «Понимаешь, просыпаюсь с дикого бодуна, глаза — в разные стороны, в башке — капкан, да и только! И жена гундит, как заведенная пилорама… Бу-бу-бу, бу-бу-бу… „Хоть бы гвоздь забил, дармоед! Вешалка на честном слове держится!“

Ну, я себе так думаю: чего с бабой ругаться? «Забил, — говорю, — только чем?»

«Чем-чем, молотком! А то — можешь башкой своей, все равно никакого больше толку от нее нет!»

И знаешь, сижу на койке, лапки на коврик свесил и мучительно пытаюсь вспомнить: что такое «молоток»? Мо-ло-ток… И так это слово кручу, и этак, а вспомнить — никак! Меня аж пот холодный прошиб от напряга! Не, с питьем надо завязывать, а то…»

Что «а то…», мужик Герману тогда так и не досказал: жадно налил трясущейся рукой стаканчик, поднес ко рту, бережно обняв ладонями, и вылакал до дна, не пролив ни капли…

Вот и у него, Германа, состояние было — как у того мужика. Крыша у него не съедет, но и боец он в таком состоянии никакой! А с финансистом придется повозиться, может статься! Ушел же он «и от бабушки, и от дедушки…».

Недооценка противника — поражение до начала схватки. Впрочем, переоценка тоже…

За стеной ребята занимались любовью. Сексом. Потом — затихли. Видно, заснули. Герман понял, что если он не поспит сейчас хотя бы часа два, то станет беспомощен и агрессивен, как пятнадцатилетний «скинхэд» — девственник от затянувшегося спермотоксикоза!..

Он прилег, закрыл глаза, но спать не мог. Совершенно. Какие-то тени собирались вокруг, какие-то голоса шептали что-то ужасное, женщина в черном грозила костлявым, голенастым пальцем с длинным заостренным ногтем, и он, Герман, падал в никуда, в бездну…

Он открывал глаза, отирал холодный пот со лба, слушал свое собственное хриплое, частое дыхание, сердечко колотилось так, будто собиралось вырваться из грудной клетки, словно птичка — на волю…

Стоп. Дальше так нельзя. Он встал, открыл дверь купе и направился к проводнику.

— Что, не спится? — приветливо встретил тот денежного клиента, а сам — отметил черные набрякшие круги под глазами, нездоровый блеск самих глаз, подрагивание рук… А не наркоман ли он, часом?

— Зря кофе пил. Хотелось чего-то горячего… У тебя что-нибудь покрепче кофе есть?

— Для вас — обязательно. Коньячок «Арарат», родного розлива. Только для солидных клиентов. Ваши соседи взяли — не жаловались.

— Давай бутылочку.

— Закусить что-то? Балычок, сервелат, сырокопченая?

— А фрукты?

— Бананы, лимон.

— Давай лимон. И бананы давай тоже. — Герман окинул взглядом купе проводника, заметил объемную металлическую миску: то, что нужно. Взял. — Грузи сюда.

Подумал немного:

— А эти, соседи, тоже до Москвы?

— Ну да. У них и билет дотуда.

— Ладно. Попробую поспать. Потом, может, зайду пообщаюсь.

— Разговор дорогу красит. Только им, по-моему, — проводник кивнул на купе, — и вдвоем не скучно.

— Скука — спутник безделья. А они заняты…

— Еще как заняты… — лакомо чмокнул губами проводник. — Я бы тоже от такого занятия сейчас не отказался.

— Всему свое время.

Герман расплатился, вернулся в купе. Приставил миску к стене, прислушался.

Финансист с девкой спали. Герман глянул на часы. Выставил таймер на два. Если он не поспит хоть немного, то свихнется. Совсем.

Налил полный стакан коньяку, выпил разом, раздавил зубами ломтик лимона.

Горячая волна хлынула к голове, он прилег и уснул мгновенно. Ему снилась мутная вода, он брел в ней, задыхаясь, неизвестно куда и неизвестно зачем.

— …Пить хочется… — произнесла девушка. — У нас ничего, кроме коньяка?

— У провожалы, наверное, есть. Сейчас я смотаюсь. Вернулся через минуту с водой и сигаретами. Закурили.

— Ну что? Не пропала охота вспоминать?

— Попробую. Универ я «прошел» за три года. По правде говоря, пять лет учебы — слишком много для нее. И студенты и тогда, и теперь используют это славное время вовсе для другого. Я же — перерос.

После окончания задумался было, но ненадолго. С аспирантурой не складывалось: кому в начале восьмидесятых нужны знания по финансовым структурам Запада? Чистая наука. Да еще и академическая. А там, как водится, очередь из академиков, докторов и прочих кандидатов. Да и тема — непрофильная: вот если бы действительно о бригадном подряде, как способе организации вольного труда коллективных индивидов…

Нет, если напрячься, можно было притереться где-то при аспирантуре, но — зачем? Хотелось действия.

Недолго поразмыслив, отвалил снова на Краснознаменный Черноморский. Там тепло, яблоки… Получил на плечи пару звездочек, полгодика попрактиковался…

Потом… Потом началась работа…

— Снова Африка?

— Ага. И Латинская Америка. Там тогда было совсем неспокойно: Никарагуа, Гренада…

— Я слышала, но меня это мало волновало. Да и маленькая была.

— Короче — работали. Потом… Потом в один из приездов в Крым — женился.

Очень романтически, за пару дней. К тому же получил предложение поработать э-э-э… инструктором батальона спецназа в одной очень африканской стране. При море. Отбыл. Жена, Галя, приехала через полгодика… и оказалась завзятой стервой. Сначала я было списывал ее истерики на малярию, пока не понял — малярия у нее пожизненная… Да и служба…

— Не нравилась?..

— То, что это не самый сладкий сахар, было и ежу понятно до того…

Потом… Как там у Владимира Семеновича?.. «Ах, милый Ваня, мы с тобой в Париже нужны — как в финской бане лыжи…» Местные «царьки» грызлись между собой, вовлекали в свои разборки племенные союзы, африканцы мочили друг друга, как могли… А тут еще произошло событие…

Родезийские «коммандос» провели блестящую операцию по подрыву нефтегазохранилища в Бейре…

— Где это?

— Мозамбик. Тогда там правил верный друг советского народа Самора Машел. И качал из Союза столько, сколько мог… На базе в Бейре кроме дизтоплива, бензина были склады оружия и материального обеспечения и электростанция, снабжавшая саму Бейру… Добра — воз и маленькая тележка.

Родезийцы совместно со спецподразделениями ЮАР подготовили и провели масштабную операцию настолько блестяще, что потом она чем-то вроде «учебной» стала для диверсионных групп… «Коммандос» взорвали железнодорожную ветку, линию электропередач, водо-и топливопроводы и дотла спалили нефтехранилище — и ушли чисто, без потерь. Был убит только проводник из Движения национального сопротивления Мозамбика… Вполне возможно, его сами родезийцы и устранили.

Из Мапуту громыхнули громы и молнии, полетели головы… И местный вояка, в Бейре его именовали Черный Сан-туш, собрал своих подчиненных под девизом: «Шевъ даеть нам возможность реабилитироваться».

Короче, запланировали глубокий рейд в Зимбабве, так сказать — покарать террористов… Мне с коллегой, Вахиром Закировым, «выпало счастье» сопровождать «броневой ударный батальон»…

Родезийцы планировали такую реакцию… Вся группа попала в засаду, была истреблена почти полностью… А тут еще случилась какая-то несвязуха, и вторая наша группа, кубинцы, выдвинулась настолько форсированно, что буквально уперлась нашей в спину сразу после начала боя… Недолго размышляя, они накрыли всю заваруху скопом системами залпового огня… Как говорится — и нашим, и вашим… Всем сестрам — по серьгам…

Ощущение, я тебе скажу, — не самое приятное… Деревца чахлые, их срезает, как ножницами, свист, грохот, шелест снарядов… Ночь африканская, крики, вспышки взрывов, трассы пуль во всех направлениях… А мы лежим с Вахиром, буквально слившись с землей, и молимся… Я — Иисусу, он — Аллаху, и оба — Господу, создавшему этот мир таким неповторимо прекрасным…

Осколками мне посекло спину, но и только. Царапины — они царапины и есть.

У Вахира — наоборот, ни одной, только горячий кусок металла ткнул в плечо, посек сухожилия, и рука повисла как плеть…

Когда отгрохотало, мы с остатками батальона — хм, остатки, семь человек насмерть напуганных и полуживых местных вояк, — скрытно обошли кубинцев, от греха, — те окрылились «победой», углубились в рейд, никто не вернулся! — полсуток добирались до Базы. Причем старались обходить любые посты: ночью все негры черны и с перепугу — а после такого всполоха перепуг у них настал великий! — палили на всякий случай по всему, что движется. Брели мы с Вахиром по буше и думали себе так, я — по-русски, он — по-узбекски: а чего мы вообще делаем в этом обязьяннике?..

Потом — разбор полетов, госпиталь… А тут и срок командировки подошел к своему логическому… Вернулся в Союз с одним чувством — а пошли бы вы все!..

На заработанные чеки супруга купила квартирку и приоделась, вроде решили столбиться в Москве — да тут я и запил… Как раз борьба началась с этим позорным явлением — по всей стране и по страшной силе!.. А я — как с цепи сорвался, по старой русской поговорке: «С этого моста — прыгать строго воспрещается!» — «А не гребет!»

Квасил, как зверь, влютую, по-черному… Да и Галя… Москва оказалась ей не по душе… Перетерпеть пьющего мужика или… Короче, пока я разбирался с распавшимся внутренним миром, быстро поменяла мужа и убыла в теплые края, впрочем оставив квартирку себе как компенсацию «морального ущерба»… Да и «разводной процесс» я провел в сумеречном состоянии…

Получилось как в сказке: жить негде, не с кем и незачем…

— А отец — что?

— Ты знаешь, был спокоен. Я же не на наркоту подсел. Да и невестка ему не нравилась… Он просто ждал…

— Пока перебесишься?

— Наверное. Как-то встретил его совершенно случайно, на Тверской, я — гонцом за винцом бегу, он — не знаю, по каким делам вышел… Спросил просто:

«Ну что, тяжко?» Я улыбнулся залихватски: «Прорвемся!» А он сказал так очень серьезно:

«Прорывайся, Сережа. Все, что мог, я тебе дал. Характер. Им все и выправляй. Я дождусь. Только… Будь поосторожнее, пожалуйста. Храбрость не уживается с безрассудством». И — пошел. А я вдруг увидел, как он постарел. Я ведь был поздний ребенок, и отцу уже было под семьдесят… И пришла вдруг мысль: а вдруг не дождется?

Я в то время тусовался по каким-то арбатским квартиркам — там их великое множество было, ничьих, полупаленых… Деньги у меня от африканских заработков еще оставались, пусть и совсем небольшие, но в конце восьмидесятых на пять баксов можно было гульнуть, как сейчас — на сотню… Масштаб цен…

Вот это я понимал хорошо. Как раз тогда прогремел первый салют грядущему «черному переделу»: некий бизнесмен, продав в загранку какое-то вторсырье и купив там компьютеры «желтой сборки», наварил так, что заволновались все первые секретари… А парень тот заявился круто: пришел и принес в мешке девяносто тысяч рублей партвзносов! Это когда первый секретарь горкома получал триста рубликов в месяц! Чинуши, что посмекалистей, осознали: все их привилегии — ничьи, пора! Труба зовет!

Все черты «судьбоносного времечка» были налицо, и начали идти как положено, поэтапно: шумиха, неразбериха, поиск виновных, наказание невиновных, награждение непричастных… И-на второй круг!

Пить я бросил разом. И пахать начал так, как раньше квасил. Оставшихся баксов хватило, чтобы проплатить приличную однокомнатную на полгода и купить костюм. Как бы ни менялись времена, униформа важна и позволяет делить людей «на взгляд»: свой — чужой. А мне предстояло помотаться по кабинетам. Большим кабинетам.

Психологию чинов я знал. Вернее — «построение». Время пока менялось втихую, и нужно было представляться: от кого?

— А отец?

— Папа даже в узких кругах не был широко известен…

— Оборонка?

— Еще какая!.. Он как раз был крайне занят: «консервировал» предприятие…

— Закрыли?

— Да откуда я знаю?! Помнишь, у Жванецкого? «На следующий день груда опавших листьев, под которой урчали мощные моторы, переехала в тайгу», а еще днем спустя: «Вся тайга вместе со снегом переместилась в Каракумы»… Тогда средства на это еще находились. А начал я с посещения райкома комсомола.

— На романтику потянуло?

— Угу. «Не расстанусь с комсомолом — буду вечно молодым…» Просто в одном райкомчике секретарил мой приятель по универу: в финансах он смыслил как кошка в арифметике, зато языком работать умел за троих и во всяких смыслах: и болтать, и лизать, и марки наклеивать. С любимым генсеком на «аверсе»…

Довольно объемистой задницей он занимал в московской комсомольской иерархии не самый крайний стул и как раз ломал голову над двойной проблемой: как побыстрее выполнить руководящее указание «старшего брата»: «Молодежь — в кооперацию» — и притом своей выгоды не упустить.

Встретились. Распили. Обсудили. Парниша — Гера Мосин — помнил меня блестящим студентом, здорово «суробившим» в финансах, да и характеристика была блестящая: «воин-интернационалист»! Как раз то, что нужно.

Первым делом зарегистрировали кооператив под звучным названием: «Юнком», что «ихними» читалось как «Universal company», нашими — как «Юный комсомолец»!

Как говорится, и акт провели, и девственность не нарушили.

— И чем собирались заниматься?

— Не собирались, а собирался. Поседевшие в комсомоле «вечно молодые» были нужны и тогда и теперь деловым людям, как восемнадцать кнопок в заднице. Ну а я… Размышлял я недолго… Шкала цен внутри Союза и вне соотносилась как кентавр с жирафом… То есть да: средняя зарплата трудящегося была шесть-восемь баксов в месяц, или сто восемьдесят рублей, но на эти сто восемьдесят человек мог вполне прилично жить и даже очень многое себе позволить. Это первое.

Второе: предприятия готовы были платить громадные деньги за оргтехнику — компьютеры, телевизоры, видики… Первыми в «пучину» частного бизнеса ринулись «челноки» и теневые «цеховики». Передо мною же стал вопрос обретения начального капитала.

Вот здесь и нужны были комсомольцы! Уже не знаю, чем там они мотивировали получение кредита, скорее всего — как и все… Если один из нынешних миллиардеров оперировал идеей создания «народного автомобиля», то мы были люди попроще — «пошьем народные джинсы к семьдесят пятой годовщине Великого Октября»! В восемьдесят девятом году еще смутно можно было себе представить, что через три года ни «ареопага» на мавзолее уже не будет, ни ликующих завод-чан — от каждого района, согласно разнарядке…

Выделили нам двести тысяч рублей. На «приобретение оборудования». Вот тут на комсомольцев пришлось накатить взятками.

— А бандитов что, не было?

— В теперешних масштабах — нет. Да и заняты они были водочкой, а в основном… Обороты там были настолько аховые… Чистая прибыль по отношению к себестоимости исчислялась тысячами процентов! Ну а с комсомольцами пришлось помучиться: просто дать им по «Жигулям»? Не отвязались бы… Пришлось подсуетиться, сунуть «в зубы» каждому по видеосалону — рублики ох как побежали, словно на счетчике в такси…

— И кем теперь эти «комсомольцы»?

— Большинство — никем. Они умели только заседать и речи говорить. Впрочем, некоторые стали. Политиками, банкирами… Но таких — немного.

— А ты как с деньгами обошелся?

— Первым делом нужно было рубли обернуть в «зелень», да еще — с «подъемом». Вот и закупился на все — шерстяных пальто.

— Фабрики «Большевик»? Их же носить было нельзя!

— Во-во. Длинные, натуральные, шинельного типа. И всю партию — в реформирующийся Китай! Тогда его «челноки» только-только осваивать стали, да и то — дальневосточники. Чистошерстяные пальто самых неходовых у нас размеров китайцам в самый раз пришлись! Обратно — пуховики, на них тогда самый бум был, и кожаные куртки. После первого оборота пароходик чуть живой купил — как раз до Находки товар доставлять…

— Значит, ты и был первым «оптовым челноком»?

— Первым — это вряд ли, но — одним из…

— А дальше?

— Сначала — вернул партии должок. Чтобы не нарушать отчетности. А вообще… Быстро понял рисковость бизнеса, каким занялся. Все — только через взятки, товар гонять — практически через всю страну, а значит — и деньги немеряные и чиновникам, и братве — за обеспечение… Нужно было искать незаметный и надежный путь зарабатывания валюты. Капитал был еще слишком мал, уязвим, можно было потерять все вместе с головой на одной только «челноковой» ходке, если какой-нибудь «демократический губернатор», милицейский или таможенный генерал или братан с беспредельным настроем решит меня кинуть… На любом участке следования «эшелона», скажем, из Находки в Москву… Плюс — аренда складов, плюс — налоговая инспекция… Морока.

— И ты нашел выход?

— Совместно с китайскими товарищами. Но и наших, и китайцев нужно было убедить, что все надежно, как «железный занавес»!

— Убедил?

— А как же! Берешь дружественного нам китайца без возраста — они все без возраста, сразу из юности переходят в старость, им это удается, восточные люди, — и ведешь в хороший такой кабинет на Старой площади… А что он там видит в девяностом году? Неулыбчивая, но предупредительная «девятка» при дверях, ковровые дорожки «тех еще времен», кабинеты, оформленные панелями темного мореного дуба, портрет генсека на стене, огромный стол, за столом монументально восседает седовласый партиец, который никуда особенно не спешит, перед китайцем не лебезит, хорошо помнит «нерушимую советско-китайскую дружбу» сталинских времен… И китаец — тот тоже помнит… И лет ему — немногим меньше, чем партийцу, и сам он — член КПК и учился в свое время по разнарядке где-то в Красноярске на инженера… Смотрит он на эту внутреннюю крепость, на этот несокрушимый покой, вспоминает родину и понимает — улыбчивый Горби — это на время, а вот этот вот кабинет — навсегда! А значит — можно и нужно сотрудничать! И когда партбосс ставит свою закорючку — «согласен», которая на самом деле ни для кого ничего уже не означает в нашей стране — дело сделано! А партиец тот думает в этот момент лишь о том, как бы выкупить собственную госдачку по символической, по сравнению с ее настоящей стоимостью, цене, тысяч за двадцать пять рублей, но и таких денег у него нет, потому что жил все время честно, на государственные, а от дачки отказываться — ни желания, ни резона, и деньги эти он уже получил от меня, и на душе у него именно потому покой несокрушимый царствует…

Китайцы ввариваются в бизнес, и уже не мне одному деньгами и головой рисковать! И — что делаем? Они покупают у Японии патент на производство чего-то там аудио-видеоширпотребного, завозят по деталям, чтобы не платить пошлину, в СССР, мы же где-нибудь в «пролетарском районе» уже откупили цех, установили там железную дверь и чуток импортного оборудования по закручиванию гаек; для того чтобы получить из прибывших «полуфабрикатов» готовое изделие, нужно-то всего три гайки ввернуть и в коробку упаковать… И еще, что немаловажно, поставить штампик: «Сделано в Японии», потому как китайцы закупили ту японскую дочернюю фирмочку прямо с потрохами и офисом в Токио! Чего-чего, а размаха в Поднебесной всегда хватало! Кстати, о небесах… Случай был анекдотический, как и весь наш бизнес, да и наша жизнь — тоже…