…Низкорослые кони неслись наметом, сшибая желтые солнышки одуванчиков.

Повозки, телеги с пленницами и с добычей — все это осталось где-то сзади…

Впереди шла Орда — тьмы всадников, разделенные на десятки и сотни, скованные жестокой дисциплиной, жаждущие крови, золота, власти… Они текли по равнине — грязные, грозные, раскосые… В желтых тигриных глазах Предводителя таилась спокойная ярость зверя, пришедшего в этот мир отнимать, покорять, властвовать… Он знал: Орда существует и будет существовать, пока не прекратит свой кровавый путь, пока воины будут знать, что не достигли предела жестокости, славы и власти, предела этого мира; пока он, Предводитель, будет видеть в их глазах отблеск того губительного, яростного огня, который пылает в нем… И только он знает, что предела мира, славы и власти — нет, а потому Орда будет нестись по вечной земле вечно, день за днем, год за годом, столетие за столетием, и мир будет принадлежать ей, он будет корчиться у ее ног в бесконечной кровавой агонии, год за годом, век за веком… Всегда.

Жизнь ничего не стоит. Эти воины — жалкие, жадные, бесстрашные, знали только один закон, Великий закон смерти. Они знали, что живут, только пока мчатся вперед, натыкаясь на стрелы и колья, завывая от дикого страха, боли, ярости, разрубая и уничтожая на пути все, что мешает их движению… Они должны понимать только эту жизнь, ибо вне Орды есть только смерть. И это — Верховный закон Орды, а значит. Верховный закон Вселенной… Мириады звезд, холодных, равнодушных, взирали с высоты своего неуязвимого бессмертного величия на страдания, беды, страсти жалких двуногих тварей, именующих себя людьми… Хотя — Предводитель помнил рассказ одного плененного в Самарканде звездочета: тот утверждал, что звезды тоже смертны, что их неисчислимые тьмы также построены в порядки и подчинены строгим, непреложным законам, что у звезд есть свой Предводитель, определяющий и их пути и сроки, и пути и сроки человечьи…

Звездочета Предводитель повелел казнить: он не любил того, что не мог понять. Это всегда таило опасность. Каждый должен знать только то, что ему необходимо; чужое знание рождает твою беспомощность и чувство страха, а со страхом нельзя покорять мир. А для себя Властитель понял одно: звезды — это тоже Орда, и правит ими тот же беспощадный и грозный закон: смерть.

Но пока Орда движется и сеет смерть, сама она — бессмертна!

…Тьмы рассыпались на сотни, развернулись лавой… На пути стоял жалкий деревянный городец, почему-то считаемый здешними лесными обитателями крепостью… Предводитель помнил великие дворцы Китая и уходящие ввысь стены Самарканда… Он помнил, как его низкорослый конек топтал копытами бесценные ковры этих дворцов, как его воины распинали на них нагих наложниц бывших владык, воя от ярости и страсти… Это и была жизнь Орды. Вне Орды — только смерть.

Тысячи стрел взметнулись в зимнее ночное небо, неся на жалах оранжевые язычки пламени… Лава неслась вдоль стен, посыпая черные под синим снегом крыши этим летучим огнем… Кто-то из защитников метался, пытаясь сбивать то там, то здесь занимавшееся пламя, и падал, сраженный тяжелой излетной стрелой…

На приступ пошли под утро, разом. Визжа, воя, нукеры устремились на валы, сжимая в желтых зубах мутную сталь кривых сабель… Только плотный частокол и редкие цепочки бойцов защищали городец, и Предводитель задержал здесь Орду, только чтобы дать передых коням… Впереди — долгие переходы… И еще — он хотел взбодрить воинов легкой победой, он хотел вернуть в ряды нукеров ту ярость, что, как ему казалось, убывала по мере движения Орды через заснеженные, стылые поля и леса, укрытые мохнатыми тяжелыми лапами столетних елей…

Низкорослый конек осторожно ступал по грязным потекам гари. Сидящий на нем воин в лисьей шапке безразлично взирал вокруг, и только очень проницательный человек мог заметить в безличном равнодушии желтых тигриных глаз затаенную ярость зверя. Но таких безрассудных в окружении Предводителя просто не было…

Город сгорел дотла. Тысячи тел его воинов лежали во рву; волки и одичавшие собаки ночами устраивали в нем свои пиры и междоусобья. Отяжелевшие от сытости вороны вяло и медленно взлетали, потревоженные ленивым, с испачканной кровью мордой псом…

Воины прятали глаза, боясь встречаться взглядом с Властителем. Он знал, чего они боятся… Нет, ни его воля, ни воля Орды не были поколеблены ни смертью, ни страхом, ни упорством защитников… Но в сердце запала неясная, тоскливая тревога… Властитель помнил, как легко, словно спелый перезревший плод, падали к его ногам блистательные, богатейшие державы Азии: Бухара, Самарканд, Коканд… А этим — этим нечего было защищать, кроме жалких деревянных срубов, в которых они жили… Они погибли, все до одного, но не покорились…

Предводитель посмотрел на окруженную воинами жалкую стайку пленных: ни одного мужчины, ни одной женщины, достойной внимания не только Властителя, но даже самого последнего сотника из кипчаков… Они погибли все. Несколько старух и стариков, малые дети…

Властитель приказал уничтожить всех, детей тоже, оставив только тех, кто не выше тележного колеса: эти дети забудут свои сожженные очаги, свой истерзанный край, своих родителей и своего Бога; они будут знать только один закон. Закон смерти, и станут его детьми, детьми Орды…

…Низкорослые кони неслись наметом, сшибая желтые солнышки одуванчиков.

Повозки, телеги с пленницами и с добычей остались далеко позади. Впереди шла Орда — тьмы всадников, разделенные на десятки и сотни, скованные жестокой дисциплиной, жаждущие крови, золота, власти… Они текли по равнине — грязные, раскосые… Позади дымилась в развалинах громадная, разоренная страна, впереди… Впереди была неизвестность…

Предводитель смотрел вперед и вверх, в бездонную голубизну неба.

Приближенные скакали рядом и чуть сзади: сытые, лоснящиеся, веселые от выпитого кумыса и еженощных любовных игр… Но он не желал встречаться взглядом ни с одним из своих подданных… В желтых тигриных глазах Предводителя навсегда затаились тревога и страх… А со страхом нельзя покорять мир. И еще он знал: как только любой из приближенных заметит в глубине его глаз это затаенное чувство — он сам. Предводитель, будет убит, безжалостно, мгновенно, ибо страху — не место в Орде, закон которой — смерть…

Один из приближенных, забывшись в веселом бесстрашии, рассказывал соседу что-то забавное, конь его заигрался и на мгновение вырвался на полголовы вперед… Удар дамасской сабли рассек тело до седла. Властитель спокойно обтер клинок о роскошный пурпур плаща. Труп убрали мгновенно; подданные притихли, но никто из них не задумался о причинах такого поступка или о вине убитого: власть и сила сами по себе причина любого действия; им не нужно искать оправданий или приводить доводы… Власть — это и есть закон, а закон Орды один — смерть.

Предводитель смотрел вперед и вверх, в бездонную голубизну неба… Он ведал то, чего не знали его нукеры… Орда исчезнет… Ничего не создав, ничего не воздвигнув, ничего не воплотив… О ней в этих краях останутся только легенды, но и те со временем пропадут, растворятся в бескрайних лесах и полях… Плененный монах поведал ему здешнюю поговорку: «Погибоша, аки обры».

Когда-то этот народ был велик, воинствен и могуществен, он покорил земли, леса, города и языки… И — пропал бесследно в этой земле; никто уже не может сказать, какие они были, откуда пришли… От них не осталось ничего, кроме имени, пустого звука, носимого ветром…

Для этой страны не существует никакого закона, она молчаливо, упорно и тайно хранит то, что является ее душою… И потому ему. Властителю, никогда не избавиться от мучительного страха небытия… Покориться этой неведомой тайне он не желал, а постичь — не мог.

В чем она, тайна этого народа и этой земли, называемой нежным словом, похожим и на посвист пущенной из чащобы смертоносной стрелы, и на имя здешнего желтоглазого лесного зверя, и на шепот осоки на ранней заре над сплетенными телами влюбленных… Русь…

— Бред! — прорычал Магистр хрипло и глухо, выключив диктофон. — Бред…

— Точно так, бред, — согласился маленький мужчинка в белом халатике. Весь он был чистенький, словно вылизанный; розовые, прозрачные, будто фарфоровые, ушки плотно прилегали к голове, а сама она, коротко остриженная, покрытая густыми блестящими волосами, делала мужчинку похожим на карликового добермана-пинчера. Сходство дополнялось угодливым взглядом быстрых темно-карих глаз, откуда-то снизу… Тщедушное тело как застыло когда-то в ссутуленном полупоклоне, так и осталось в таком положении, как в наиболее удобном.

Профессорские очки на длинном костистом носу выглядели в его облике полным недоразумением, впрочем, как и сам нос.

— Вы бьетесь над этим уже третий месяц! Семьдесят пять дней! Тысячу восемьсот часов!

— Вы же понимаете…

— Я понимаю все. В том числе и то, что вы не можете выполнить порученную вам работу. Или — не хотите?

Ушки мужчинки потускнели, и кажется, изготовились свернуться в трубочку…

Да и сам он словно усох разом…

— Задача, которую вы поставили…

— Невыполнима?..

— Не совсем так. Но мы ведь даже не знаем, что ищем…

— Ключ-код к определенному замку. То, чем вы занимались всю жизнь.

— Дело осложняется тем, что обычно в наших вводных были хотя бы основные данные биографии…

— Разве вам недостаточно того, что имеется?..

— Это не биография. Это справка из «объективки». По ним вычислить «ключ» невозможно совсем. Нам было бы важнее знать, в какого цвета горшок писал этот человек в детстве, чем когда он стал членом ВЛКСМ.

— У вас семь часов записи. «Потрошение» объекта проведено непрофессионально?

— Как раз наоборот. Но ведь вами поставлена задача вычислить код-ключ наверняка. Причем таким образом, чтобы владелец не знал, что мы имеем доступ.

— Именно так.

— Это требует весьма серьезной проработки всей информации. Компьютеры справляются только с технической стороной вопроса. Ведь «замок» может состоять из какого угодно количества знаков-символов: это может быть и слово, и изречение, и цитата, и стихотворение, и даже картина. Любого из известных мастеров или благопридуманная тем оператором, что кодировал замок. С полной достоверностью дешифровать его может только гений. Да и тому нужно попасть как бы внутрь респондента, заглянуть ему в душу… И еще — нужно то, что называется озарением.

— Понимаю. Это — штучный товар.

— Это вообще не товар. Озарение или случается, или нет.

Магистр смотрел на этого скрюченного мужичонку, как психиатр на шизофреника. И почувствовал, что в данный момент «пациент» глядит именно на него, Магистра, так, будто… Темно-карие глаза, увеличенные толстенными линзами, смотрели искренне огорченно, словно… ребенок пытался что-то совершенно очевидное для него растолковать взрослому дяде, а этот «дядя» даже если и хотел, то не в силах был его понять. Магистру на мгновение стало не по себе, как человеку, который не понимает, кто кого использует: человек кошку для ловли мышей, или же — кошка человека для того, чтобы жить в тепле, холе и получать ежеутренне свою мисочку молока…

Впрочем, Магистр сам создал это подразделение. Ему было совершенно наплевать, почему развалилась страна: он и сам бы мог назвать воз и маленькую тележку всех и всяческих причин… Но вот допустить, чтобы развалился Замок…

По его разумению, все пошло прахом, помимо прочего, из-за простого соотношения: один к четырем. На каждого толкового аналитика в СССР приходилось четверо оперативников. Еще Иосиф Виссарионыч, опасаясь, что те, кто умеет думать, смогут и решения принимать, требовал только информацию. Без комментариев. Советские спецслужбы продолжили этот опыт: «добытчики», оперативные работники были основой практически всех спецслужб; ну а если спецслужбы и привлекали по тому или иному вопросу спецов-профессионалов из гуманитарных НИИ, их мнение подшивалось в папочку на случай, для будущей «отмазки» при провале: сами генералы, принимающие решения, как правило, в прошлом были оперативниками.

У американцев же соотношение было обратным: аналитики прорабатывали горы самого разнообразного материала и, уже объединив его с добытым оперативным, позволяли собственной сверхдержаве строить глобальную геополитику.

Повторять ошибок Магистр не хотел. Он создал, кроме чисто оперативных, и аналитические подразделения Замка:

«Дельта-Х» и «Дельта-0». И если в первую он насобирал «каждой твари по паре», то вторую укомплектовал бывшими криптографами и разбавил их самой разной гениальной шизотой из «почтовых ящиков» и психиатрических клиник (причем отбирал и докторов, и пациентов, подозревая между ними совсем невеликую разницу). Собрав в два подразделения — в одно ученых-аналитиков, в другое — умников, которых в этой стране испокон именовали дураками. Магистр не хотел ничего упустить, следуя Лао-цзы: «Умные не бывают учены, ученые не бывают умны». А сейчас, когда ставка на кону, да еще какая ставка… Переиграть Кришну… Ради этого он не только позволит четырехглазому задроту почувствовать превосходство над собою, ради этого… А потом — всех списать. Разом.

Доверял ли он профессионалам? Безусловно да. Но сам прослушал кассеты несколько раз. Зачем? Исключительно затем, что мог взглянуть на проблему не как аналитик, а словно со стороны… Но со стороны — не получалось… Он слушал, слушал… Досье на Дорохова, или, как выразился Валериан, «объективку», он прочел столько раз, что, кажется, знал наизусть. Тем не менее…

«Сергей Петрович Дорохов родился в Москве. Отец, Петр Юрьевич Дорохов, был директором производственного объединения „Вымпел-24“ (военное предприятие, ликвидировано полностью в 1989 году; вся документация исчезла или уничтожена; от корпусов сохранились только бетонные коробки, „зачищено“ все, даже кабели коммуникаций. Чем конкретно занималось ПО „Вымпел-24“, определить не представилось возможным). Петр Юрьевич Дорохов скончался в 1993 году от острой сердечной недостаточности.

Мать, Ольга Владимировна Дорохова, урожденная Елагина, преподавала историю русской литературы в МГУ. Кандидат филологических наук, доцент; по отзывам знавших ее людей — человек энциклопедически образованный, прекрасно разбирающийся не только в литературе или поэзии, но и в живописи и архитектуре.

Ее статьи, посвященные, например, архитектуре т.н. «русского барокко», «купеческого модерна», высоко оценивались специалистами. Муж разделял ее увлечения; по отзывам, в доме Дороховых была собрана неплохая, хотя и достаточно бессистемная коллекция произведений живописи и скульптуры. После кончины Дорохова-старшего коллекция оказалась утраченной. Сама Ольга Владимировна скончалась на десять лет раньше мужа.

В семье Сергей Петрович Дорохов был единственным и поздним ребенком. До пяти лет воспитывался бабушкой, Марией Ивановной Елагиной; закончил специальную английскую школу, экономический факультет МГУ, отслужил в армии. Неудачный брак. Какое-то время нигде не работал, крепко выпивал. Изменился в одночасье, резко. Создал кооперативный банк, который ныне контролирует около трех десятков предприятий; все кризисы финансовой системы сравнительно небольшая финансово-промышленная группа Дорохова перенесла спокойно, работала стабильно и результативно.

Есть все основания полагать, что за спиной Дорохова стоит куда более мощная ФПГ, чем заявлено. Непосредственных связей Дорохова с Решетовым, Герасимовым или людьми сходного уровня в сфере финансов, бизнеса, политики не выявлено».

М-да… Это не просто «объективка». Здесь чувствуется стиль старого кадровика, прошедшего еще сталинскую школу — когда, в отличие от более позднего времени, стремились в характеристике что-то сказать по существу.

Что-то в этой характеристике не нравилось Магистру. Очень не нравилось.

Как там отметил Альбер? «Финансисты не действуют, как бойцы спецподразделений».

Может быть, Кришна действительно подставил ему Дорохова как «куклу»?

Если бы у него была только та информация, что у оперативника, он бы и не сомневался… Но — вот она, подробная справка, полученная Замком от своих подразделений в Западной Европе и Штатах. Последние полтора года Дорохов очень активно перемещался по этим странам, представляясь этаким «новым русским». С единственным проколом: уровень его интересов в бизнесе совершенно не соответствовал уровню его встреч! Зато как раз соответствовал уровню Кришны или Геракла. А сейчас… Сейчас важно выиграть время! И он вдруг понял, как это сделать!

— Валериан Эдуардович… Сколько вам потребуется еще времени, чтобы вычислить «ключ» наверняка?

— Наверное я сказать не могу. Может быть, день, может быть, месяц…

— Хорошо. Пусть будет месяц. Но вы уверены, что вообще сумеете найти то, что ищете?

— Да. То, что спрятано или зашифровано одним человеком, может быть найдено другим. Это основная аксиома работы криптографа. Без нее наша деятельность вообще потеряла бы всякий смысл.

— Что вам нужно еще, кроме времени и… озарения?

— Удача.

— Вот этого я вам купить не могу. Но… — Магистр сделал паузу… — Удачу просите сами… У черта, у дьявола, у судьбы — где хотите. Она вам понадобится.

Очень. Если расшифровка «замка» не будет лежать у меня на столе через месяц, всю вашу группу ждет самая большая неудача в жизни…

Валериан стал цвета халата, только ушки по-прежнему светились розовым.

Судорожно дернулся кадык на тонкой шейке, еще, словно мужчинка порывался что-то спросить, но так и не произнес ни слова.

— Что-то еще? — Магистр приподнял бровь.

— Н-н-нет.

— Вы свободны. Работайте.

— Есть. — Мужчинка сложил ручки по швам, даже попытался выпрямиться — ну да у него не получилось. Стараясь не повернуться спиной к Магистру, словно боясь оскорбить святыню, Валериан бочком проскользнул в дверь и бесшумно прикрыл ее за собой.

«Работа делает человека свободным» — кажется, именно это изречение Геббельс придумал начертать на воротах концлагерей… Парадоксальная штучка…

РАБота и свобода — вещи несовместимые… Человек или живет рабом, или…

Хотя… Сталин в этом знал толк. Он «развел концы»: на одной половинке — почет, орден в петлицу, квартира, дача, спецпайки, на другом — лагерь, небытие, смерть. Это очень мобилизует любые способности и таланты.

А теперь — продлить время.

Магистр нажал кнопку:

— Герман, зайдите ко мне.

— Да, Магистр.

Герман был полной противоположностью Валериана. Лицо невозмутимо, кажется, абсолютно лишено всякой индивидуальности, но если присмотреться — эта беспристрастность достигалась постоянным внутренним напряжением. Герман был личным приоритетом Магистра; именно его Магистр опасался больше других.

Единственной гарантией того, что Герман не сыграет свою игру, было абсолютное знание им структуры и особенностей Замка: выйти из-под этих сводов можно было только в смерть.

— Присаживайся.

Герман устроился в кресле.

— Что Альбер?

— Ваши предположения полностью подтвердились. Альбер решил сыграть сам.

Мое появление его задело. Лицо он проконтролировал, а вот движение зрачков — не успел.

— Он давно уже готов к своей игре. Ждать, когда он сам начнет банковать, — бездарно и опасно. Твое появление просто активизировало его внутреннюю готовность.

— Вы назвали ему сумму ставки?

— Да. И он может сорвать банк. Но… Это будет… Как инженер из хрущобы, выигравший в казино сотню тысяч баксов. Ни в карман положить, ни под полу засунуть. Кто сможет уйти с таким выигрышем живым?.. Он принесет его нам, в собственном клювике.

— Или — Кришне.

— Да?.. Пусть делает игру. Твои люди контролируют его достаточно плотно?

— Такого опытного оперативника сажать на «короткий поводок» нельзя. Он на «длинном». Просчитаны все его возможные контакты…

— А невозможные?

— Мы имеем дело с очень талантливым человеком. Гарантия контроля — пятьдесят на пятьдесят. Тем не менее он исправно отработает свою функцию. По предложенному сценарию.

— Он не догадается, что его играют втемную?

— А если и так? Постарается проскочить. Очень опытен, талантлив, незаурядно честолюбив. Проколов практически не допускает. Иметь его в противниках — смертельно опасно. Ho отработает так, как нужно вам. Альбер сам решил лезть в мышеловку; его активность привлечет Гончарова… Пока эти два аса будут играть в кошки-мышки, мы сумеем достичь все, что запланировали.

— Валериан подсел с расшифровкой.

— Надолго?

— Ему нужно… озарение, — скривился Магистр.

— Снимать его с материала сейчас бессмысленно. Он по уши в «теме».

— Я и не снимал. Просто… Конкретизировал.

— Задачу?

— Сроки.

Герман задумался на секунду, произнес:

— Я слушаю, Магистр.

— Мне нужен киллер.

— Уточните.

— Снайпер. Высокий профессионал.

— Снайпер оперативный или «дальнобойщик»?

— Скорее второе. И еще — это должен быть «ликвидный товар».

— Все они смертники… Вот только — снайперов такой квалификации, особенно «дальнобойшиков», по пальцам можно пересчитать. И хозяева их берегут.

— А все же… Нужно, чтобы молчал, как камень.

— Найдем. Как быстро отыскать?

— Немедленно.

Герман подумал мгновение:

— Среди славян так скоро не получится. Да и не нужно… Поискать на Востоке?

— Да пусть будет хоть негр преклонных годов, лишь бы умел стрелять и концов никаких не оставил! Совсем!

— Кого устранять?

Магистр положил перед Германом фото.

— Ну что ж… Тому, кто получает пулю, деньги уже не нужны, — прокомментировал тот.

— Это даст нам не просто время, а почти неограниченное время.

— Неограниченного времени не бывает.

— Нам хватит. Тем более и Валериан знает теперь свой срок. — Магистр быстро взглянул на бесстрастное лицо Германа:

— Думаешь о том, кто отмерит твой?

— Нет. О том, кто уже отмерил наши.

Магнитофон звучал скорее фоном. Слов песни Али не понимал. Он не знал русского языка. Когда Мохаммад Латиф обратился к нему, он только плечами пожал: почему нет? Работа — она везде работа.

Мороз вдруг упал нешуточный, а сколько придется ждать — неизвестно. Но он привык. Порою в горах ему приходилось лежать недвижно сутками; казалось, тело застывало настолько, что теряло всякую способность шевелиться, но когда возникала необходимость, он делал выстрел. Единственный. Смертельный.

Более всего он гордился недавним поединком с неведомым снайпером. Про себя Али прозвал его Шайтан. Это был великий стрелок, но он был западный человек, это Али чуял, и потому не мог не победить. Западным людям не хватает терпения.

Ему хватило. Он застыл как камень и лежал без движения, без сна почти двадцать часов, всматриваясь в щемящую синеву снега… Он знал — противник здесь, рядом.

Он ждал.

Шайтану ждать надоело. Али знал, как это происходит. Сначала затекают ноги и спина, потом — шея. Потом начинает гудеть голова. А цель на узкой серпантинной дороге так и не появляется. Но вот — слышен шум мотора, натужный, с всхлипами усталого механического сердца в разреженном горном воздухе; появляется грузовик… Но — не тот. Цели нет. Снова ожидание. Снова напряжение — гудят несколько моторов, и снова — пусто. Не те. А пейзаж уныл и однообразен, ничто не нарушает безжизненного безмолвия гор…

Шайтана нанял Мустафа. Шайтан убил Алифа Казми и Айюба Зульфикара. Теперь его целью был сам пир Ахмад Мансур Латиф. Белый порошок… Белый порошок, разрушающий души неверных и приносящий в эти суровые края доллары… Белый порошок, рождающий иллюзии рая и позволяющий Ахмаду Мансур Латифу строить рай на земле, в благословенной Аллахом долине — белый дворец, неприступный, словно крепость, полный роскоши, неги, темноглазых гурий и светловолосых, светлоглазых дочерей шурави… Белый порошок, так похожий на снег…

Шайтан устал ждать. Значит — устал жить. Когда пошел «караван» — приманка для Шайтана, — он заволновался. Нервы. Двадцать часов ожидания. Двадцать часов пронизывающего холода ночью и слепящего солнца днем. Двадцать часов напряженного вслушивания в звуки. Двадцать часов неподвижности. Шайтан очень хотел заработать свою кучу зеленых бумажек, чтобы где-то там, в чужой стране, построить свой рай и свой замок. Но он устал ждать.

Али зафиксировал в сеточке оптического прицела ворохнувшийся ком снега.

Похоже, он не ошибся. Вой моторов каравана стал высоким, словно грузовики мотали на колеса не километры серпантинки, а души убитых, сгоревших на этой дороге машин и людей… Вот он, джип, в котором должен был ехать пир Ахмад Латиф. Бронированное стекло — не препятствие для пули крупнокалиберной винтовки… Сейчас…

Вспышка! Пламегаситель не может полностью укрыть выстрел из винтовки калибра 12, 7 мм. А другого Шайтану сделать не дано. Он устал. Пусть отправляется в ад.

Пуля, выпущенная из винтовки Али, разнесла голову снайпера в куски. Белый комбинезон, слившийся со снегом, — вот все, что осталось. Хоронить его не будет никто. Люди Латифа заберут винтовку и снаряжение, обдерут труп дочиста — одежда добротна и вполне сгодится кому-то или на продажу. Шайтана не останется и следа — ни в этом мире, ни в каком другом…

Приходит срок и вместе с ним озноб, и страх, и тайный жар, Восторг и власть…

Слов Али не понимал, но мелодию чувствовал. Мысли бежали сами собой, не мешая работе. Он уже проверил и собрал крупнокалиберную винтовку, тщательно подогнал части, запеленал белой марлей все, даже зрачок ствола. Потом стал собираться сам. Разделся донага, натерся жиром, надел прямо на голое тело меховой комбинезон с капюшоном. Сверху — электроплед с автономным аккумулятором, на ступни — такие же, с подогревом, носки. Потом — еще один комбинезон, полегче. Ему описали место. Всю остальную экипировку он выбирал на свое усмотрение. Погрузил в объемную сумку то, что считал нужным: девятимиллиметровый «узи», «беретту», запас еды, кокаин. «Снежок» он не нюхал — просто смазывал порошком чуть-чуть десны; этого хватало, чтобы оставаться бодрым и активным на протяжении многих часов. Присел, задумался, не забыл ли чего… Нет.

Он настроился на предстоящую работу. И собрался выполнить ее хорошо. Али любил войну. Без войны он был никем… Кому бы он нужен был без войны — нищий немой горбун…

А так… Глаза его не знали расстояний, сердце не знало страха и было преисполнено благодарности и к Латифу, и к Всемогущему, устроившему мир так справедливо. После той работы он сможет купить себе жену — десятилетнюю Лейлу, дочь Омара… Все договорено… Осталось только сделать работу. Хорошо. А по-другому он и не умел.

Мир справедлив — кто бы мог подумать, что он, нищий горбун, сможет заполучить себе в жены дочь владельца сада, по слухам, красивейшую девочку на их окраине! Аллах велик!

Появился шурави. Расстелил перед Али карту-схему. Показал пальцем расположение дома и места засады. Расстояние огромное, предельное для выстрела.

Точно попасть из крупнокалиберного ружья на таком расстоянии может только гений. Али знал, что он сможет. Он кивнул. Только после этого перед ним выложили фотографию. Мужчина смотрел на нее почти минуту, снова кивнул. Поднял тяжелую сумку, закинул ее на плечо и вслед за сопровождающим вышел во двор.

Первое, что он увидел, были искрящиеся в лучах фар снежинки. Они были совсем не такие, как в горах — снег был ровный, глубокий и казался пушистым.

Ехали долго. Али спал, ему снилась Лейла, и сон был навязчиво-усталый, жуткий: словно он бредет к ней через распадок в горах, прихрамывая, босой, тащит за собой громадное тяжелое ружье, а девочка убегает от него прямо к ущелью; он кричит, она не слышит его упреждающего крика, пугается, бежит все быстрее… Столб пламени, секущие воздух осколки — мина огромной мощи разорвалась почему-то беззвучно, а он, Али, обессиленно упал на колени и дико, по-звериному, завыл…

Шурави потряс его за плечо; Али открыл глаза. Вышли из машины. Вокруг стоял лес — темный, пушистый, молчаливый, и Али вдруг почувствовал страх.

Причем не такой, какой бывает в бою или поединке с врагом: этот страх был неотвязный, глубинный, словно он вторгся в пределы чужого сущего… Ему показалось, что он пропадет в этом лесу, совсем пропадет, навсегда, как пропал в его горах Шайтан — без могилы, без памяти, без смысла… Словно он вдруг оказался вне пространства и времени, жалким убогим горбуном, затерянной песчинкой и в то же время — ответчиком пред престолом Всевышнего…

Али прикоснулся к оружию — и все стало на свои места. Он забыл про лес, просто ступал шаг в шаг за проводником и видел перед собой только край снега…