Выезжаю кое-как на старый серпуховской тракт, по эту пору абсолютно пустынный. Впереди никто не маячит. Ну да время оторваться у них было. Прибавляю. Глядишь, нагоню. Если, конечно, я все правильно просчитал и ребята не подались, наплевав на два стационарных гаишных поста, на Киевку.

Что это? Заказнуха? Очень не похоже! Разборочная пальба? Кого и в кого? Пасли Ольгу или хозяйку милого домика? Вполне, особенно если она тоже занимается очень неинтересным и бесприбыльным делом: скупкой акций предприятий покровской оборонки. Или – какого-то одного предприятия, остальной весь сыр-бор – ширма? Мысль перспективная, но додумать ее мне некогда. Впереди, примерно в километре, замаячил задок искомого джипа.

За каким рожном я за ним мчусь, я не знаю. Вернее, не задумываюсь. Мне глубоко плевать на все и всяческие разборки на наших просторах, как и на стороны, их представляющие. Но мне не плевать, когда за минуту свинец превращает в месиво человеческое существо, девчонку, не очень счастливую и жаждущую того же, чего и все в этом мире: любви. И я очень хочу достать этих выродков, превративших оружие в инструмент бизнеса.

Стоп! Я смотрю на побелевшие костяшки пальцев, на кисти собственных рук, вцепившиеся в руль, как в спасательный круг. Бросаю взгляд на стрелку спидометра: ого! Расслабиться, немедленно. Иначе любой поворот или просто выбоина станут для меня последним препятствием в этой жизни: при всем совершенстве автомобиля, катапульты в нем еще не придумали.

Делаю несколько глубоких вдохов и начинаю дышать быстро и поверхностно, чтобы привести количество адреналина в крови в надлежащую норму, а состояние жестокого, почти горячечного гнева – в холодную, расчетливую ненависть.

Немецкое качество и в Африке – качество. Дорога несется под колеса стремительно, задний бампер джипа маячит уже в каких-нибудь трехстах метрах. Преследование они пока вряд ли почуяли: по-видимому, приняли меня за охранника хозяйки особняка. А ни один охранник не бросится в погоню за машиной. Только полный отморозок, для которого собственная жизнь – в тягость. Вернее, который не понимает ее самоценности. Мне моя не в тягость, но… Я их достану. Потому что это так.

Сто пятьдесят метров. Семьдесят. Пятьдесят. Идти на обгон и палить из пистолета? Бездарно до глупости: полоснут очередью, и все дела. Думай.

Скорость я сбавил. Держу пятьдесят метров. Знают они, что это Ольгина машина? Вряд ли. Надеются на случай? Ну да. На случай рассчитывать нельзя, но нужно быть к нему готовым.

Впереди мосток через безымянную речушку. Дорога – вниз. Нагоняю. Трасса прямая, а «бээмвуха» по мощи куда превосходит джип на скоростной трассе. Десять метров. Пять. Речушка маячит уже впереди. Пора.

Опускаю стекло, высовываю руку с зажатым пистолетом и жму на спуск. Снабженный трубкой глушителя «спенсер» послушно задергался: две пули чиркнули по металлу, с третьей – попал. Хлопок лопнувшего колеса, ребятишки в салоне что-то сообразили, но поздно: джип заюзовал на такой скорости и подставил мне борт.

Удар был крепким. Джип неловко, боком, влетел на мосток, всей тяжестью врезал по крепким, металлическим прутьям перил, но не снес, чуть перевесился вниз. Я задницей «бээмвухи» уперся в перила с другого края, машина замерла, я юркнул вниз, на землю, в заранее открытую дверцу. Вовремя: кинжальный огонь из двух стволов обрушился на несчастную «бээмвуху», я замер, пули шли верхом, прошивая кабину: ребята опасались попасть в бензобак, на таком расстоянии при взрыве их джип мог и не загореться, но то, что мог потерять равновесие… До мелкой речушки – метров пятнадцать лету: хоть не высоко, но чувствительно.

Я услышал, как новоявленные карабинеры выскакивают из джипа. Что-то я сделал не так. Фонтанчики асфальта, земли, щебня взлетали у самого колеса; даже если боевиков двое, мне гайки: одного автоматчика достаточно, чтобы крошить покрытие у меня перед носом и не давать высунуться, другой в это время найдет удобную позицию для выстрела. Я бы давно такую нашел: лег на асфальт и прошелся бы очередью вдоль колес. Четыре пули сидели бы во мне, как в копеечке.

Ребята явно не глупее, но не спешат: ну да, с этим наездом в прямом смысле получилась полная непо-нятка, и чтобы не тянуть ее за собой и изъять из прямой извилины всякие сомнения, есть смысл клиента, то бишь меня, не размазывать по асфальту, выдернуть на правиґло: «Откуда, куда, зачем?»

Резонно. А также красиво, добротно, хорошо. А вот и очереди стихли.

– Эй, лихач, ты чьих будешь? Вылезай, побазарим, – расслышал я хрипловатый, явно простуженный голос.

Ща-а! Разбежался. Базарить нам не о чем: предложить мне жизнь вместо кошелька они не могут, у меня и кошелька-то никакого нет! Значит, отвлекают, песьи дети! Дабы подранить индивида и взять тепленьким. А откуда удобнее? Ну да, с земли.

Стараюсь не упускать из виду просвет между приткнувшейся иноземной тачкой и перилами, зыркаю стремно и под машину, наблюдая за асфальтом: а что там у вас, нехорошие ребята?

Ну вот, ножонка показалась в пределе видимости и досягаемости. Стреляю. Хлопок, крик, мат… «Калашников» падает на асфальт, следом – падает детина, его стриженая голова метрах в трех, фиксирую ствол и аккуратно вгоняю ему пулю в любимое киллерами место: между ухом и глазом. Очереди из двух автоматов крушат последние стекла, превращая машину в сито. Ну, это все лирика, господа хорошие, пустая бакланка, как выражаются некоторые товарищи; на вшивость проверять и давить на характер – не место и не время, на самом деле это двум стрелкам нужно для самоуспокоения.

Меня же беспокоит больше всего то, что в маломерном крупнокалиберном «спенсере» остался последний патрон; надежда юношу питает лишь одна: калибр ребятки просекли и вполне резонно рассудят, что у меня слоновий винторез типа «стечкина», с двадцатью убивцами в обойме: стрелять не перестрелять. И на рожон лезть с кондачка не станут.

Хотя настроение паршивое. Мы сейчас как сиам-ские близнецы: они бегством спастись не смогут, дабы спину не подставлять, да и мне бежать, окромя царства мрачного Аида, некуда. М-да, операцию я не продумал; да и как продумаешь на ста двадцати километрах в час! Мне казалось, что штакетничек похлипче будет и их джип слетит в речушку, аки птах! Мечты не осуществились. Действительность оказалась паршивее некуда. Стрельба поутихла, я услышал звук упавших пустых рожков. Ну да, когда весь козырь на руках, переменить рожок – плевое дело; моя запасная осталась в куртке, на сиденье. Сиденье – в авто. Почти как в сказке: смерть Кащеева – в яйце, яйцо – в утке, утка – в ларце, ларец… Ну и далее по тексту.

И еще – я чувствую запах. Ну да, бензин. Бензобак пробит. Слава Богу, не всякая пуля подожжет его в отсутствии доступа воздуха, но теперь у них и вовсе четыре туза на руках. И все четверо – пиковые. Можно заказывать отходняк, но некому. И не на что. Сейчас оба старателя удачи пойдут на здоровый риск и пренебрегут правилами пожарной безопасности, гори они огнем! Что мешает бросить спичку? Ничего.

Что-то минута вооруженного нейтралитета затянулась. Препаршивейшая ситуация: ждать, когда дичь поджарят, особенно если эта дичь – ты сам. Рагу из редкой птицы. В собственном соку, с нереализованными планами о мирной жизни. Мне с моим жалким единственным патроном высовываться нечего, а стреляться я из принципа не буду: не институтка и уж точно не беременная. Остается выскочить наудачу: может, хоть одного сумею захватить в мир иной? А по дороге и потолкуем… Пожалуй, еще до чистилища морду новопреставленному успею побить так, что в аду не примут!

Кое-как я сгруппировался, приготовился к «последнему и решительному». Хотя – терпеть не могу жизнеутверждающих смертей! Стоп! «Вот немного поси-дели, а теперь похулюганим. «Что-то тихо, в самом деле», – думал Мао с Ляо Бянем…» Ну да! Что и требовалось доказать: жлобство неистребимо и победоносно! Не станут они меня жарить, дабы не спалить и свой джип! А может, он вообще чужой, да и такие накладки при громкой ликвидации не планировались. Это рождает надежду.

Угу. Заурчал мотор. Сейчас они кое-как, на спущенном колесе, на карачках, вытащат агрегат из неловкой ситуации, отъедут чуток и тогда уж дадут волю огню и дыму. Кто сказал, что я буду спокойно ждать исхода? Я мирный, но не до такой же степени!

А вот что идиот – это без вопросов. Круглый. Высокооктановый бензин струйками льется на дорогу, а накат-то – в их сторону! Блин! Голова вовсе отказалась работать со страху! Зато теперь картина битвы ясна беспредельно: именно под их навороченной бибикой скопилась огнеопасная лужица. Ну а раз так – чего ж мне от своего счастья бегать?

Кошу глазом через металлический штакетник вниз. Ну да, высота изрядная, костей можно не собрать, но внизу вполне приличные кусты. Высокие и плотные. Лучше бы батут, но за неимением гербовой… Да и Бог не выдаст, свинья не съест!

Нащупал в кармане зажигалку. Стоит мне поторопиться, и я сгорю вместе с этими головорезами печальным молодым факелом. И мой неопознаваемый труп даже Васятко не сможет захоронить по понятиям.

Мотор заурчал сильнее, джип осторожно двинулся с места, словно путник по льду, пробующий ступней свеженький ноздреватый ледок после первых ноябрьских заморозков. Пора. Перед смертью не надышишься, а бензин жечь мы все горазды. Вперед!

Чиркаю кремнем зажигалки, одним махом перескакиваю парапет и одновременно отпускаю игрушку с зажженным фитильком на асфальт. Падая, вламываюсь в кусты сверху, проскальзываю вниз головой, тупо, но чувствительно ударяюсь о мягкую землю и без того попорченной мордой лица… Огонек ощутимо шуршит где-то наверху, и я замираю: если взрыва не будет, ребятишки оторвутся за весь пережитый страх: аккуратно, как при охоте с вертолета на отдельно лежащий пенек, накрутят во мне дырок столько, сколько им заблагорассудится. Скорее всего расходуя весь боезапас.

Воздух упруго сжался и ухнул; я, словно престарелый орангутанг, на карачках затрусил прочь, скользя по липкой траве. «БМВ», проломив ограждение, повернулся ребром, побалансировал так, и ухнулся наземь, подминая кусты на том месте, где я только что лежал. Джип, словно доисторический мастодонт, падал кормой вниз, тяжело грохнул по другую сторону моста, сбив пламя, перевернулся на крышу и замер. Огонь струйкой бежал откуда-то сверху…

Я работал конечностями как заведенный. Понял, что трава и опавшая листва под руками скользят от моей крови: ладони содраны, да и колдование доктора Каткова над физиономией героя-любовника пропало всуе…

Остановился я лишь на взгорке. Мост остался чуть в стороне, «БМВ» догорал. Оба бандита сгорели. Один, видно, успел-таки выскочить из джипа, но его обдало струей огня; догорающий остов ничком застыл на мостке. Другой остался за рулем. Со всеми проистекающими последствиями: боевая машина братвы упаковала его труп среди металлических останков плотно, на совесть, как бройлер.

Я разогнулся не без труда и потрусил, припадая на больную ногу, в сторону недалекого леска. Вряд ли меня станут искать с собаками, не сорок первый, да и я не беглец из лагерей. Но ловить на этой дороге, окромя пули, нечего. Да и береженого Бог бережет.

…Сколько я бреду? Час, два, пять? Не знаю: часы стали. Смерклось быстро. Но сумерки легли долгие, прохладные. Пару раз я наклонялся у безымянных ручьев и пил воду; голод меня не донимал вовсе, а несколько сигарет, оставшихся в куртке, только дразнили: огня не было.

Никакая «песнь победителя» из моей глотки не рвется. Я ни на шаг не приблизился к решению своих проблем: мой противник или противники по-прежнему для меня невидимы. Бой с тенью, которой нет. Или – просто сотрясение воздуха, война с ветряными мельницами?.. И как сервантесовский герой, я просто не замечаю изменившихся условий и ищу треглавое чудовище ради… Ради чего? Империи, которой я служил, нет, но… Разве я служил империи? Нет. Так или иначе, людям, населяющим мою страну. Чтобы жить им было безопаснее. И если сейчас враг давно переместился за пунктиры границ, значит… Смешно: в конце века снова стать партизаном почти в самом сердце России… Смешно…

Я бреду через лес, стараясь не замечать боль и ориентироваться по проглянувшему солнышку, дабы не заблудить. И на душе не просто тоскливо – пусто и холодно. Сначала всегда так: пусто и холодно. Потом стылое ледяное безмолвие постепенно отвоевывает пространство, студит сердце хрустким ледком безразличия, апатии, безнадеги… Где и по чьей злой воле носит меня нелегкая?.. Словно я брожу по замкнутому огненному кругу, под перекрестным огнем неведомых мне противников, и те попутчики, что на беду свою оказываются в этом кругу, гибнут, гибнут, гибнут… Успевают проявить доверие ко мне, участие и – падают, сраженные свинцовым ураганом… А я все бреду куда-то, потеряв первоначальную цель, среди мнимых пейзажей, а порой и просто в непроглядной мути, будто в глубокой воде, наполненной мглистой илистой взвесью… И чувствую, как касаются меня здешние обитатели липкими налимьими телами, и хруст слышу: жрут, жрут собратья друг дружку, но все – и злоба, и ненависть, и страх – тонет в вязкой гнили всеобщей убогости и равнодушия.

И оттого, что все привычно вокруг: тихие дерева, запах прелых листьев, черные, будто обугленные, ссохшиеся ветки, шорох первой опавшей листвы под ногами, – только горше. Потому что война?.. Может быть, то же чувствовали княжие гридники, витязи Владимира Мономаха, когда пожар усобиц забушевал по земле Русской?.. Огонь согревающий словно сбежал из очагов мира и, питаемый завистью и злобой, стал огнем пожирающим, смертоносным, алчным… И люди, ожесточенные сердцами, закостеневшие разумом, нетвердые духом, метались от холода вражды к огню брани, и там и там оказываясь над бездной погибели… Почему все так? Бог знает.