Минут десять мы мчались в полном молчании, которое принято называть напряженным. Барышня Ольга давила педаль газа с таким остервенением, будто через минуту-другую собиралась взлететь и с ревом скрыться в стратосфере. А я курил, чуть щурясь, но не от табачного дыма, а от не на шутку разыгравшейся боли в пропоротой ноге: указания доктора Каткова я перестал выполнять раньше, чем следовало. На душе было паскудно, а в голове тем не менее вертелась бодрая башлачовская строчка: «Бодун крепчал, пора принять таблетку. В ушах пищал секретный позывной…»

Неожиданно машина вильнула к обочине и замерла. Какое-то время Ольга сидела отрешенно, с застывшим лицом мученицы: прямо Орлеанская девственница перед святейшим собранием инквизиторов. Потом произнесла:

– Вылезай!

На ее предложение я не отреагировал. Объясняться было бесполезно. Вернее – рано. Когда набухший вулкан готов рвануть, нет смысла любоваться странным курением дымка над вершиной: нужно прикинуться ветошью, дать магме, сжигающий все на пути, низвергнуться огненною лавой, и только потом начинать изучать явление.

– Ты… Ты… Вылезай, отморозок хренов, выметайся к едрене матери, пропади, сгинь, растворись!

Ещу секунда, и она бросится на меня с кулаками. Или – сбежит сама. Ну да. Побуравив мою равнодушно-покойную физиономию взглядом, от которого, по идее, и ртуть должна закипать, барышня перешла ко второму варианту.

– Тогда – я сама уйду! – Ольга порывисто распахнула дверцу и на парах мотанулась к близко подступавшему к дороге леску.

Я закурил очередную сигарету и продолжал изучать приборную доску, размышляя: а нет ли канавки перед леском? В которую дама может угодить по самые уши, измазаться, вымокнуть… И предстать перед лицом неприглядного настоящего – мокро, грязно, зябко… То есть вполне достаточно для того, чтобы перестать переживать уже случившееся прошедшее и обратить свой взор в конкретное будущее.

Деревья стояли на небольшом взгорке. Ольга легонько, аки горлица, взметнулась по нему. Болотца, к сожалению, не нашлось, и я уже готовился последовать за дамой: ее боевого порыва хватило бы метров на пятьсот борьбы с буреломами, но… На мою удачу, ножка у барышни оскользнулась и она с маху налетела на неловко торчащий из земли обглоданный сучок, острый и грязный, расцарапавший ее так заботливо намарафеченное лицо подобно кошачьему когтю.

С полминуты она сидела на земле неподвижно, ощупывая грязную царапину, и тут – заплакала, зарыдала, заметалась, всхлипывая и причитая…

– Гад… Сволочь… Козел… Мерзавец… Подонок… – это был лишь малый перечень эпитетов, какими Ольга сыпала сквозь рыдания, и больше всего походила теперь на маленького ребенка, обиженного ударом о край стола и потому желающего поколотить этот стол палкой. Но взрослость, то есть понимание, что ни обидчик сучок, ни обидчик мужчина вовсе не обеспокоятся от такой трепки, брала свое: рыдания прекратились, слез стало меньше, всхлипы сделались все неустойчивее, передыхи между ними продолжительнее… Пора.

Неспешно покинул салон, не забыв вынуть ключи из зажигания, поднялся в лесок, протянул руку, чтобы помочь барышне подняться.

Ольга всхлипнула напоследок, посмотрела на меня снизу:

– Похоже, это твой стиль.

– Угу. Я – стильный мужчина. Супермен. Секс-символ.

– Ну да. Сначала извалять даму в дерьме, потом – протянуть руку, чтобы помочь выйти из троллейбуса. Джентльмен.

– Не без этого.

К дороге мы спускались как счастливая пара, имевшая среди часов любви несколько мгновений размолвки.

– Я сильно разодралась?

Я промычал нечто нечленораздельное, но Ольга и не ждала от меня никаких ответов – устремилась к зеркальцу и придирчиво рассмотрела ранение. Ее жиз-нерадостности и оптимизму позавидовала бы любая женщина:

– Пустяк. Ничего не останется. В детстве я так царапалась по десять раз на день. Только нужно промыть.

Она ловко искупала белоснежный носовой платок в хорошем шотландском виски, замерла, решилась, и одним движением, зажмурившись, провела по царапине. Заголосила тоненько:

– А-а-а-а-а…

Я не вмешивался. Чтобы не стать виноватым в чем-нибудь еще.

– Ну что стал? Подул бы, что ли! Щиплет!

Вот теперь мы точно стали похожи на счастливую семейную пару, идиллия просто: голубка, побитая, поцарапанная, но не побежденная, позволяет своему голубку промыть рану чистым шотландским виски хорошей выдержки – четырехмесячная учительская зарплата, между прочим, в одном флаконе! И – дуть, дуть, дуть, вспоминая времена давние, когда такой вот примитивный, но действенный трюк применила при лишении меня девственности соученица-старшеклассница, взявшаяся натаскивать меня, двоечника, по иноземному языку: «Ой, соринка в глаз попала, посмотри!» – расчетливо при этом став напротив оконца, чтобы свет пронизывал легкое платьице насквозь; ресницы прикрыты, губы полуоткрыты, один локон чуть сбился, дыхание чуть неровно… Лицо, ждущее поцелуев, тело трепетное, готовое к самым нескромным ласкам…

Тогда я не устоял. Теперь – дую с постоянством и спокойствием хорошего импортного кондиционера. Но настойчиво. М-да. «Где вы, годы молодые, где вы, сини васильки…»

После оздоровительной процедуры Ольга приняла, уже для душевного равновесия, означенного напитка прямо из горлышка, выдохнула, уселась в машину на сиденье пассажира:

– Ну и что теперь будем делать?

Ответ у меня был готов:

– Наслаждаться жизнью.

– Ты хоть понимаешь, что ты меня сжег? Спалил к чертовой бабушке? Как кусок картона под ацетиленовой горелкой, разом! Чего не сделали бывшие соратнички братца, то сотворил ты в минуту приступа неуемного суперменства! На тебя что, нападал кто-нибудь? Нет, ему характер показать надо: одному – бамс, другому – хрясь, и вот уже я в родном городе – персона нон-грата, и пожалеть и вызволить меня, бедную девушку, некому!

– Вали на серого, серый все стерпит!

– Что?

– Если будут претензии, скажешь: нехороший дядко захватил тебя, убогую и доверчивую, вместе с машиной, разумеется, изнасиловал в извращенной форме и влек по испорченности натуры на природу продолжать маньяческое дельце оставшимися тридцатью способами, еще более извращенными. Где и намеревался бросить со следами сексуального насилия на лице.

– Чего ты несешь? А почему я тогда не орала как резаная вблизи родной милиции с автоматами?

– Во-первых, скажешь: подонок был образованный, даже интеллигентный, напичкал транквилизаторами по маковку, вот и функционировала как кукла Барби с подсевшими батарейками. Сиречь неадекватно оценивая окружающую действительность. А во-вторых, боялась, и, как выяснилось, не зря: только собрала в кулак волю и возжелала взреветь белугой над округой, означенный маньяк, насильник и террорист-махинатор положил всех правоохранников рядочком, мордой вниз, и убыл.

– Складно врешь. И язык подвешен, и рукам волю даешь влегкую… Особливо в смысле по мордам прописать. Не мужчинка – Джеймс Бонд какой-то.

– Бонда в наших реалиях пристрелили бы давно, как вальдшнепа, да, нафаршировав, поджарили и схарчили. Схрумкали со всем шпиёнским оборудованием, не поперхнувшись.

– Олег, а ты, часом, не шпион?

– Угу. Сенегальский. И прибыл в Покровск выяснить технологию изготовления сосулек из дистиллированной коровьей мочи: при кариесе, бают, крепко помогает.

– Шуточки-прибауточки. Ты мне ответь серьезно на один вопрос: кто ты такой? И почему сорвался на мирных гаишников, как Рембо на косоглазых вьетнамцев? И брось свои отговорочки: грех попутал… Он многих путал, но они не стреляют навскидку в тесных квартирках с убийственным результатом и не вяжут четверых вооруженных служивых играючи, за сорок секунд… Терминатор просто!

– Да не Рембо я и не Терминатор никакой! – В сердцах хлопаю себя по здоровой ляжке. – Какой-то сопляк влегкую пропорол мне пикой ногу, ты – сшибла на машине, словно тупое полено в кегельбане, ночной патруль гонял по дворам, как шелудивого койота… Это и есть заслуженное счастье супермена?

– Олег, ты Орлова читал? «Альтиста Данилова»?

– Это про демонов, что ли?

– Про них. Помнишь, некий домовой с Даниловым там в шахматы резался?

– Смутно.

– Так вот, у меня порой возникает впечатление, что ты намеренно играешь на уровне домового, хотя можешь играть и на уровне демона. Просто пока команды не было. Или – боишься, как это у вас называется… рассекречивания?

– «Рассекречивания» чего?

– Ну, мало ли… Олег, я обещала не лезть в твои дела?

– Ага. И слова не сдержала.

– Да? Ух ты какой деликатный, елка с палкой! Ты хоть понимаешь, что спалил меня по самые уши! Ладно машина: оформлена она через пятые руки, менты замучаются владельца устанавливать… А вот водительское у меня подлинное, сержантик его рассмотрел добре, со всем тщанием, будь спок! Сейчас эта молодежь оклемается, и ко мне на квартирку поедет наряд, ты понял?! И что они там обнаружат? Полдюжины теплых трупов? Или бригаду гробовщиков, бодрых и румяных, как юные пионеры, вывозящих эти самые трупы под видом металлолома? Куда денут побитую девушку, сестру предпринимателя с темным прошлым и неясным настоящим? В камеру! Ты знаешь, я парашу никогда не нюхала и не хочу, понял? Особенно после вчерашнего, когда все в городе полетело вверх тормашками и влево по резьбе! Но сейчас… Знаешь, что я сделаю сейчас? Доеду до ближайшего телефона, позвоню куда следует и – отдам себя в руки правосудия, понял?! В конце концов, сторона я потерпевшая! Дай сигарету!

Подаю ей пачку, чиркаю кремнем зажигалки. Похоже, тайфун прошел. Остались пусть не мелкие, но волны. Ольга – барышня решительная, но не настолько, чтобы пойти и сдаться властям, будучи даже самой потерпевшей из терпил. Не в Америке живем, у нас добровольно в камеру пойдет разве только совсем обезумевший псих с тяжкими мазохистскими наклонностями; все всегда помнят, что эта самая камера отпирается лишь с одной стороны, с внешней, а уж ключик… В том, что он завсегда может оказаться у персоны, далекой от идеала во всех отношениях, и говорить не приходится!

Поэтому мы мирно сидим и покуриваем. Молча. За это время мимо нас прокандыбали две автоцистерны, фура, три легковушки отечественные и «фольксваген» иноземный, но откатавший свой срок по дорогам милого сердцу фатерлянда до полного морального устарения еще до нашей перестройки. Барышня одним движением пальцев выщелкнула бычок за оконце, повернулась ко мне:

– Интересно, почему нас не преследуют? Ладно, рацию ты расколошматил, палку забрал, но стопорнуть любую машину менту – как два пальца обмочить. Хотя бы ту же фуру дальнобойщиков.

Ага. Ольга начала соображать в хорошем темпе и вполне приемлемом направлении. Пора придавать этому направлению азимут.

– Милая барышня, ты зачем меня подобрала на дороге?

– Как это – зачем? Что, нужно было бросить?

– Во-о-от. Значит, из человеколюбия. Впрочем, какого именно человека ты любишь: «простого советского», волею злой судьбы-индейки брошенного под колеса твоей иномарки, или сидевшего за рулем в тот злополучный миг – от этого суть дела не меняется. Быть доброй самаритянкой – это крест длительного ношения. Взялся – пыхти. Помнишь, как в Писании? Самаритянин подобрал человека, омыл раны, доставил в гостиницу и заплатил вперед, чтобы заботились, кормили, поили, ни в чем не отказывали до полного выздоровления…

– Что ты плетешь?!

– И это было эгоистично с его стороны. И не учитывало реалий. А что, если как только добрый самаритянский купчик с предельно чистой совестью отъедет, этот ханыга, хозяин отеля, просто-напросто выбросит несчастного раненого умирать в поле? Мораль: добро должно быть не только конкретно, но и доведено до логического финала.

– До какого?

– До счастливого. Трагедии мне нравятся куда меньше комедий. Хотя трагедии почему-то считаются великими произведениями, а комедии – обыкновенной развлекухой. Не так?

– Олег, чем ты занят?

– Заговариваю тебе зубы. Ты успокоилась?

– Ха! Он зубы мне заговаривает! И о безмятежности душевной беспокоится. Ха! – Ольга взяла бутылку и приложилась на этот раз вполне основательно. Босоногое детство сказывалось. – Знаешь, чего я боюсь?

– Злого сифилиса?

– Собственного легкомыслия. Наверное, я крайние года два действительно слишком хорошо жила. А потому… Вот, подобрала на улице мужика, привезла в дом… А он за неполные сутки знакомства успел навалять гору трупов…

– Это была самооборона…

– Набить морды ментам при исполнении, а я… Я не знаю не только кто ты такой и откуда, я даже твоей фамилии не знаю! Нет, я точно ненормальная. Знаешь почему? Серега с батяней, матерью и бабкой в Покровске жил, а я, считай, до семи лет у материной мамы, ба-бушки Дуси, в деревне. И потом только и страдала, как туда, на волю и свободу, в поля, вырваться. И когда уже Серега деловым заделался, мне все было по фигу! Да и… Неудачное замужество… даже два. Такие дела. Ладно. Ты меня убивать ведь не станешь?

– Не-а.

– И утюгом каленым по нежным персям водить не будешь?

– Зачем мне?

– Все так говорят. Все-таки, по-моему, ты не бандит. Бандит не стал бы ментов щадить. – Она задумалась, закурила сигарету. – Но и ты меня потом под статью не подставляй, ладно? Как задание свое выполнишь. – Ольга замолчала, глядя в одну точку.

– Я что, похож на мента?

– Вот на мента как раз не похож. Слишком раздолбаистый. Но и деньги на тебя особого впечатления не производят. Значит, ты «сосед». Таких полудурков даже в ФСБ остались считанные единицы. Но, наверное, есть.

– Я что, действительно…

– Прекрати, Олег! Ладно, там, в квартире, мне не до того было, а вот когда ты ментов валял… Это – жесткая рукопашка, никакой не стиль, каким в спортзалах учат. Это первое. Второе: ты не здешний.

– Но это еще…

– Погоди. Третье и главное. У тебя в лице какая-то отрешенка.

– Да?

– Словно ты получил важное задание и с тем – отпущен в свободный вылет. Задачу свою ты готов выполнить, невзирая на лица и ранги тех, кто будет тебе противостоять.

– Тебе бы романы писать.

– Вот-вот. Олег, мне тридцать один год скоро, но вот что я думаю… Я умная и проницательная баба, ты не подумай, что хвалюсь, так и есть. Но порой поступаю так, что… Вот с теми же Серегиными «сослуживцами» лопухнулась, как девка сопливая… Зачем вообще в квартиру пускала?

– Не переживай. С каждым может случиться.

– Глупого бабьего у меня еще выше крыши, вот что. И самое противное… Расставаться с этим вовсе не хочется. Ладно, не обращай внимания на болтовню пьяной женщины. Садись за руль.

Мы поменялись местами.

– Только не думай, что я тебя из чистой бабьей дури буду теперь прятать. Все ж мужик, какая-никакая, а защита. И пистолетом ты пользуешься, как стоматолог – отечественной бормашиной: такие дырки крутишь, что никакой пломбой не закроешь. – Она вздохнула. – А на своих теперь надежды мало. – Помолчала, задумавшись о своем, женском, добавила: – Да и не особая я стерва, а? Просто жизнь такая.

Я пожал плечами. Спросил:

– Далеко едем?

Ольга отхлебнула из бутылки:

– В пампасы. Налаживать тихую жизнь на лоне природы. Пока все не уляжется. Синоптики обещали солнечное бабье лето. И сухую осень.

– Я в ваших пригородах не вполне. И где у вас пампасы, а где – прерии, не сильно соображаю.

– Вперед, ковбой. Когда поворачивать, я скажу. А пока – вперед.