Глава 42
«Money, so they say, Is the root of all evil today…» Мелодия Pink Floyd наполняла салон, вибрировала басами, вырывалась на волю, тревожа тихое редколесье напором музыки четвертьвековой давности с той страстью, что существовала от века и не исчезала никогда… «Где сокровище ваше, там будет и сердце ваше…»
Мощный «лендровер», разогнавшись на прямом участке, мчался прямо на ворота объекта под скромным названием «ООО «Гранат». Вороты были скромные, обычные, металлические: видимо, к «Гранату» при советской власти вообще никто близко не приближался, а в «лихие девяностые» все, кому положено, получили по чавкам настолько чувствительно, что забыли навсегда, где находится этот самый «Гранат». Поэтому сначала на приближающегося мастодонта внимания особого не обратили: ведь на «Жигулях» сюда никто никогда и не приезжал. А когда поняли, что и скорость, и вид «морды лица», и номера автомобиля, и несущаяся из салона музыка – всё неправильно, было поздно: автомобиль буквально проломил ворота, оставив обе створки висеть на верхних петлях, и помчался прямо по территории к дверям цеха-ангара.
Тут охранники «проснулись». Выскочили из «подсобки» и дунули по автомобилю из трех стволов: двое поливали «лендровер» нескончаемым автоматным огнем из полновесных «калашниковых», третий, встав несколько картинно, как офицер гвардии на дуэли, лепил в заднее стекло и по протекторам из «стечкина»: прицельно, размеренно всаживая пулю за пулей. В результате до открытых ворот цеха ангара автомобиль не доехал, замедлил движение, ковыляя на спущенных траках, вильнул, все еще сохраняя скорость, опрокинулся набок, со скрежетом продолжая движение и получая пули в днище… Пламя резво побежало к нему по не замеченной сначала никем тонкой бензиновой дорожке, начало лизать днище и бока…
То, что в салоне было пусто и педаль газа была просто-напросто закреплена ножом и камнем, для охранников так и не стало очевидным. Корсар не страдал в бою приступами немотивированного благородства, а в таком бою и с такими «змеиноглазыми человекообразными» – и подавно. Он вошел в ворота, вскинул разложенный приклад к плечу и тремя экономными короткими очередями разбил затылки всем троим. Они рухнули подкошенно, но этого никто не заметил в цехе: взорвался автомобиль. Бак был полупуст, открыт, пробит загодя, и огонь, пущенный Корсаром по бензиновой дорожке вослед машине, догнал ее вовремя: взрыв был красив, кинематографичен даже, с этаким почти ядерным «грибом», превратившимся из оранжевого в черный… Вот только скрежет разрываемого металла никак не походил на бутафорский.
Корсар подобрал оружие безвременно павших, под прикрытием горящей машины, на которую таращились все и во все глаза, проскочил в двери цеха, просочился, прикинувшись ветошью, по стеночке, и еще четырьмя короткими прицельными очередями уничтожил троих, занимавшихся до того погрузочно-разгрузочными работами при большом крытом фургоне. Четвертый стряхнул удивленно-шоковое оцепенение, успел спрятаться за массивным колесом кабины, огрызаясь выстрелами из «макарова»; Корсар прикинул расстояние, кивнул сам себе и – пустил навесом гранату из подствольника. Взрыв гулко раскатился по цеху, раненый с воем закрутился по земле, разматывая внутренности: от такой картины Корсару сделалось не по себе; короткая очередь – и водитель замер замертво.
Дмитрий оглядел цех: он был огромен и пуст. Похоже, действительно все наличные силы бросили на взятие укрепрайона под названием «дача академика Волина». И не ошиблись: там все наличные силы и полегли. У Корсара была задача попроще: выжечь это «осиное гнездо» до окалины, чтобы ни поминания, ни формул…
Он смутно вспомнил ребят в черном с баллонами напалма и сжатого кислорода за спинами – огнеметчиков – там, на руинах дома Волина. Поскольку заводик включает в себя кроме цеха-ангара еще и несколько зданий, а уж помещений – несчетно, был смысл пройтись, отыскать оружейку, сиречь оружейную комнату, разжиться разбойными боеприпасами типа гранат, динамита или того же напалма и – «разнести эту халабуду вдребезги пополам», как некогда шутил классик. Корсар мгновенно вспомнил еще несколько миниатюр, вызывавших четверть века назад гомерический хохот аудитории, а сейчас не понимаемых молодыми людьми вообще, и – загрустил. И вовсе не оттого, что сатирика, которому почти восемьдесят, не очень понимают люди, которым почти двадцать…
Корсар грустил о себе. Только что он застрелил семерых. И можно, конечно, сказать: это уже не совсем и не вполне люди, он видел их глаза и их зрачки, он понимает, что это «измененные», и служат они таким же выродкам, но… Полное равнодушие, отсутствие не только жалости, но всяких чувств вообще по отношению к убитым – вот что заставило Корсара серьезно опечалиться. Ведь у него не было не только жалости, но ни ненависти, ни даже страха. Словно Дима – был ребенок и в детской игре «в Чапаева» просто сбивал щелчками деревянные фигурки на шахматной доске, которые так легко потом расставить вновь, а не уничтожал живых, из плоти и крови существ… И если он считает их нелюдью, они… кем они вправе считать его самого?.. Ответ очевиден и неприятен.
Корсар вскинул автомат, полоснул очередью по бензобаку фуры, углядел в дальнем конце несколько емкостей – то ли с бензином, то ли с соляркой… и – распорол и их автоматными очередями. Заменил опустевший рожок. Прислушался. Тихо. Как в морге. Только бензин стекает в лужицы и журчит при этом, притворяясь весенним ручейком. Ручьи – они как люди! Каждый хочет казаться лучше, чище, яснее! А на поверку? Выжигает, отравляет все вокруг – лес, воду, животных, людей, всё!
Корсар тряхнул головой. Как у классиков? «Все смешалось в доме Облонских… и душа, и одежда, и лицо, и мысли…» Вот так и у него – за крайние несколько – дней? суток? столетий? – устоявшиеся понятия о мире людей, об их месте и роли в этом мире перевернулись полностью, только из-за того, что он узнал даже не тайну, нет, – тень тайны, тень сокровенного знания, и – запутался настолько, что потерял себя и в мире, и во времени. Единственно, что оставалось пока надежным, – это пространство вокруг. Но – ненадолго. Ведь ему предстояло превратить это пространство в огненное зарево. «Ну и Бог в помощь. Если Он есть».
Корсар огляделся сторожко, усмехнулся про себя невесело, вскинул автомат и длинной очередью провел по машине, цистернам, полу цеха, слыша, как пули рикошетят от металлических поверхностей, рассыпая искры… А следом был ставший уже знакомым и привычным шелест беглого огня – он распространялся по полу, по стенкам цистерн…
Собственная рассудочность стала играть с Корсаром злые и опасные игры: вместо того чтобы размышлять о совершенстве или убожестве мира, нужно было хоть из цеха выйти и стрелять оттуда, снаружи! Ведь теперь пришлось бежать что есть мочи!
Он успел выскочить. Вовремя. И – упасть ничком на землю. И – закрыть руками и курткой голову. Потому что… в двух из четырех цистерн оказался высокооктановый бензин, и сами цистерны были на треть слиты, и… Дальнейшее – понятно. Гори оно все огнем!
Взрыв был такой силы, что буквально вжал Корсара в грунт, над головой прошел горячим, раскаленным всполохом, выплеснулся метров на девяносто вверх и в стороны, подпалив ближайшие сосны и ели…
– Вот это называется – поели шашлычку… – пробормотал Корсар, поднимая лицо из влажной грязи, куда он только что с радостью окунулся, спасаясь от ожогов и задержав дыхание на пару минут, не меньше… Цех горел споро и ярко; с черной копотью и едким, остро пахнущим дымом сгорали пластиковые покрытия. Незыблемыми оставались только металлические ребра конструкций – словно остов гигантского динозавра…
Снадобье в пакетах, которым загрузили фуру и которое изготовляли тут же, в закутках цеха, расплавилось, исчезло в огне, как мука – в жерле вулкана. Всплеск пламени опал, Корсар встал, провел рукой по залитому потом лбу, размазывая грязь и копоть, выдохнул на пылающий цех:
– Спасибо этому дому, пойдем к другому.
Других оставалось два: двухэтажное длинное строение годов семидесятых прошлого века, явно лабораторного типа, и – гаражи, пакгаузы, склады – попроще, чем в поместье Волина, тоже поздних советских времен, выстроенные хоть из добротного силикатного кирпича, но – «вполкирпича», как тогда говорили, «по-сарайски».
Собственно, все эти гаражи и пакгаузы Корсар обошел за полчаса: пусто. Но он не сачковал: везде сторожко контролировал автоматом каждый темный угол, каждый подозрительный предмет, имевший в полутьме очертания, казавшиеся неестественными, шепча после каждого проверенного объекта самому себе: «Чисто». Замки срубал выстрелами. Дальше – осмотр. Внимательный, зоркий, скрупулезный, когда расслабиться было нельзя.
И немудрено, что за эти полчаса Корсар устал и вымотался до полной опустошенности. И когда он сбил замок короткой очередью с запертой двери «лабораторного корпуса», как он про себя назвал двухэтажный домик, Корсар мечтал лишь об одном: найти там не огнемет и не причиндалы к нему, а хорошей заварки, сахару и кипятильник, если нет чайника.
Нашел. Заварил в полулитровой банке крепчайший чай, с нетерпением ждал, когда остудится, – пошел тем временем остудиться сам, сунув голову под струю воды из-под крана. А потом – с удовольствием выцедил горькую жидкость из банки, бросив под язык крохотный кусочек рафинада.
После выпитого не то чтобы сил прибавилось: от сахара голова стала мыслить яснее, от лошадиной дозы чая – пришла если не бодрость, то, спасибо, и не суетливость; просто мозг перестал отчаянно сигналить о желании смежить веки и – спать… «Умереть, уснуть, и видеть сны, быть может…» Вильям Шекспир. Куда нам против классика? Никуда. Оно и понятно. Да и – почему против? Мы – только за. Видеть сны и – жить, жить и – видеть сны… А уж наяву их видеть или во сне – это как бог даст.
За этими зыбкими мыслями Корсар обследовал комнату за комнатой, кабинет за кабинетом. Они были в большинстве своем не заперты, а если и закрыты, то на задвижки, правда, особенные, как и двери лабораторий: раньше такие были в бомбоубежищах, тяжелые, проложенные свинцом – от радиации. Радиации Корсар здесь не боялся. Он дошел до такого состояния равнодушной усталости, что, кажется, не боялся уже ничего.
Корсар не просто проверял «лабораторию» на наличие живых или «условно мыслящих зомби»: оружейку он нашел в этом здании сразу же, что называется, «верхним нюхом», и, проверив комнаты, тут же оставлял в каждой гроздь динамитных шашек, дисциплинированно соединяя их с предыдущей в предшествующей комнате, затем – с последующей. Гирлянда, право слово. Деда Мороза к ней не хватает. И – зимы. Ну – эта дама у нас не задержится, не успеешь глазом моргнуть и – «вот она я»!
Работа была кропотливая и, что говорить, опасная. Поэтому, проверив крайнюю комнату этажа, развесив там смертоносный серпантин проводов и даже не сказав, шепнув самому себе: «Чисто», он не почувствовал ни радости, ни гордости, ни удовлетворения. Лишь с тоскою вспомнил, что не увидел ни одного мало-мальски транспортного средства, на котором смог бы отсюда убраться восвояси… Возвратиться… В Москву? Где его продолжают считать убийцей и где дома, возможно, выставлена засада, пусть не из людей в темных очках, а из простых оперов? Ладно. Тем лучше. Лето. Построим шалаш в лесу и – будем жить. Жить-поживать и добра наживать.
Вот с такими насквозь мирными мыслями, усталый, как восьмисотдевяностолетний Мафусаил, Корсар спустился по лесенке на первый этаж; таймер тоже он сделал простенький, из будильника, завел на сорок пять минут, приладил к нему триста граммов пластита – больше у этих заполошных в загашниках не нашлось, ну и ладно. Рванет пластит, потом – детонируют шашки с динамитом, и это все – первый вариант. А второй – замкнется реле на электронном хронометре, сделанном в Китае, и по соединенным последовательно проводам пойдет ток к взрывателям… Через те же сорок пять минут, или сорок восемь – слава богу, не в Голливуде кино снимаем, в реальные руины собираемся домишко обратить, тут не точность важна, а взрывная сила… Значит, через пятьдесят две минуты кааааааааак… Эт-точно. До канадской границы добежать не успеем. Но нам туда и не надо.
И когда Корсар, уже у входной двери, услышал шум подъезжающей машины, не обеспокоился нисколько: должно быть, пожарные. И не в смысле «ищут пожарные, ищет милиция», а в самом прямом: после взрыва цистерн в цеху и черной копоти пластиковых перекрытий в синем летнем небе они просто обязаны были приехать. Не могли не приехать. Всего-то за час добрались. Это просто фантастическая скорость! И это не ирония! У них наверняка тоже забота: наверняка весь личный состав на тушение остова дачи академика Волина мобилизован. Если, конечно, поблизости еще какой артиллерийский склад не рванул.
Ну и ладушки. Будем уходить тихо и мирно, но весело. Нужно только пугнуть этих пожарных длинной такой автоматной очередью, чтобы отъехали покамест, ОМОН вызвали, что ли, или еще кого посноровистей, кто как раз специализируется по автоматчикам, пулеметчикам и прочему вооруженному ширпотребом элементу… А они, пожарные, покамест за территорией объекта помаячат. В аккурат до взрыва «второй очереди». Так сорок минуток незаметно и протекут. Или пятьдесят с хвостиком.
Слава богу, не в Голливуде живем! И не в Швейцарии, слава богу! Нам их хронометры ручной работы нужны, как коту – собачий ошейник. Слава богу – на Руси живем, часов не наблюдаем, да что часов – века мимо летят, тысячелетия, и так нас гнут, и этак, а мы всё – есть как есть! И – к чему это приписать? Правильно. К силе духа. Или остроте ума. Или… Не, больше не к чему. Сила духа с остротой ума – в самый раз. И нам приятно, и врагам смешно. Весело. Мы любим, когда весело! Пусть веселятся! Как у Сираха? «Веселись, юноша, во дни юности твоей, ибо в Аду нельзя найти утех». Или это Экклезиаст молвил? Академик Волин сказал бы точно. Возможно, он даже знал обоих. В разное, понятно, время, но… У него теперь не спросишь. Такие дела.