Книга: Корсар. Наваждение
Назад: Глава 41
Дальше: Глава 43

Глава 42

«Money, so they say, Is the root of all evil today…» Мелодия Pink Floyd наполняла салон, вибрировала басами, вырывалась на волю, тревожа тихое редколесье напором музыки четвертьвековой давности с той страстью, что существовала от века и не исчезала никогда… «Где сокровище ваше, там будет и сердце ваше…»
Мощный «лендровер», разогнавшись на прямом участке, мчался прямо на ворота объекта под скромным названием «ООО «Гранат». Вороты были скромные, обычные, металлические: видимо, к «Гранату» при советской власти вообще никто близко не приближался, а в «лихие девяностые» все, кому положено, получили по чавкам настолько чувствительно, что забыли навсегда, где находится этот самый «Гранат». Поэтому сначала на приближающегося мастодонта внимания особого не обратили: ведь на «Жигулях» сюда никто никогда и не приезжал. А когда поняли, что и скорость, и вид «морды лица», и номера автомобиля, и несущаяся из салона музыка – всё неправильно, было поздно: автомобиль буквально проломил ворота, оставив обе створки висеть на верхних петлях, и помчался прямо по территории к дверям цеха-ангара.
Тут охранники «проснулись». Выскочили из «подсобки» и дунули по автомобилю из трех стволов: двое поливали «лендровер» нескончаемым автоматным огнем из полновесных «калашниковых», третий, встав несколько картинно, как офицер гвардии на дуэли, лепил в заднее стекло и по протекторам из «стечкина»: прицельно, размеренно всаживая пулю за пулей. В результате до открытых ворот цеха ангара автомобиль не доехал, замедлил движение, ковыляя на спущенных траках, вильнул, все еще сохраняя скорость, опрокинулся набок, со скрежетом продолжая движение и получая пули в днище… Пламя резво побежало к нему по не замеченной сначала никем тонкой бензиновой дорожке, начало лизать днище и бока…
То, что в салоне было пусто и педаль газа была просто-напросто закреплена ножом и камнем, для охранников так и не стало очевидным. Корсар не страдал в бою приступами немотивированного благородства, а в таком бою и с такими «змеиноглазыми человекообразными» – и подавно. Он вошел в ворота, вскинул разложенный приклад к плечу и тремя экономными короткими очередями разбил затылки всем троим. Они рухнули подкошенно, но этого никто не заметил в цехе: взорвался автомобиль. Бак был полупуст, открыт, пробит загодя, и огонь, пущенный Корсаром по бензиновой дорожке вослед машине, догнал ее вовремя: взрыв был красив, кинематографичен даже, с этаким почти ядерным «грибом», превратившимся из оранжевого в черный… Вот только скрежет разрываемого металла никак не походил на бутафорский.
Корсар подобрал оружие безвременно павших, под прикрытием горящей машины, на которую таращились все и во все глаза, проскочил в двери цеха, просочился, прикинувшись ветошью, по стеночке, и еще четырьмя короткими прицельными очередями уничтожил троих, занимавшихся до того погрузочно-разгрузочными работами при большом крытом фургоне. Четвертый стряхнул удивленно-шоковое оцепенение, успел спрятаться за массивным колесом кабины, огрызаясь выстрелами из «макарова»; Корсар прикинул расстояние, кивнул сам себе и – пустил навесом гранату из подствольника. Взрыв гулко раскатился по цеху, раненый с воем закрутился по земле, разматывая внутренности: от такой картины Корсару сделалось не по себе; короткая очередь – и водитель замер замертво.
Дмитрий оглядел цех: он был огромен и пуст. Похоже, действительно все наличные силы бросили на взятие укрепрайона под названием «дача академика Волина». И не ошиблись: там все наличные силы и полегли. У Корсара была задача попроще: выжечь это «осиное гнездо» до окалины, чтобы ни поминания, ни формул…
Он смутно вспомнил ребят в черном с баллонами напалма и сжатого кислорода за спинами – огнеметчиков – там, на руинах дома Волина. Поскольку заводик включает в себя кроме цеха-ангара еще и несколько зданий, а уж помещений – несчетно, был смысл пройтись, отыскать оружейку, сиречь оружейную комнату, разжиться разбойными боеприпасами типа гранат, динамита или того же напалма и – «разнести эту халабуду вдребезги пополам», как некогда шутил классик. Корсар мгновенно вспомнил еще несколько миниатюр, вызывавших четверть века назад гомерический хохот аудитории, а сейчас не понимаемых молодыми людьми вообще, и – загрустил. И вовсе не оттого, что сатирика, которому почти восемьдесят, не очень понимают люди, которым почти двадцать…
Корсар грустил о себе. Только что он застрелил семерых. И можно, конечно, сказать: это уже не совсем и не вполне люди, он видел их глаза и их зрачки, он понимает, что это «измененные», и служат они таким же выродкам, но… Полное равнодушие, отсутствие не только жалости, но всяких чувств вообще по отношению к убитым – вот что заставило Корсара серьезно опечалиться. Ведь у него не было не только жалости, но ни ненависти, ни даже страха. Словно Дима – был ребенок и в детской игре «в Чапаева» просто сбивал щелчками деревянные фигурки на шахматной доске, которые так легко потом расставить вновь, а не уничтожал живых, из плоти и крови существ… И если он считает их нелюдью, они… кем они вправе считать его самого?.. Ответ очевиден и неприятен.
Корсар вскинул автомат, полоснул очередью по бензобаку фуры, углядел в дальнем конце несколько емкостей – то ли с бензином, то ли с соляркой… и – распорол и их автоматными очередями. Заменил опустевший рожок. Прислушался. Тихо. Как в морге. Только бензин стекает в лужицы и журчит при этом, притворяясь весенним ручейком. Ручьи – они как люди! Каждый хочет казаться лучше, чище, яснее! А на поверку? Выжигает, отравляет все вокруг – лес, воду, животных, людей, всё!
Корсар тряхнул головой. Как у классиков? «Все смешалось в доме Облонских… и душа, и одежда, и лицо, и мысли…» Вот так и у него – за крайние несколько – дней? суток? столетий? – устоявшиеся понятия о мире людей, об их месте и роли в этом мире перевернулись полностью, только из-за того, что он узнал даже не тайну, нет, – тень тайны, тень сокровенного знания, и – запутался настолько, что потерял себя и в мире, и во времени. Единственно, что оставалось пока надежным, – это пространство вокруг. Но – ненадолго. Ведь ему предстояло превратить это пространство в огненное зарево. «Ну и Бог в помощь. Если Он есть».
Корсар огляделся сторожко, усмехнулся про себя невесело, вскинул автомат и длинной очередью провел по машине, цистернам, полу цеха, слыша, как пули рикошетят от металлических поверхностей, рассыпая искры… А следом был ставший уже знакомым и привычным шелест беглого огня – он распространялся по полу, по стенкам цистерн…
Собственная рассудочность стала играть с Корсаром злые и опасные игры: вместо того чтобы размышлять о совершенстве или убожестве мира, нужно было хоть из цеха выйти и стрелять оттуда, снаружи! Ведь теперь пришлось бежать что есть мочи!
Он успел выскочить. Вовремя. И – упасть ничком на землю. И – закрыть руками и курткой голову. Потому что… в двух из четырех цистерн оказался высокооктановый бензин, и сами цистерны были на треть слиты, и… Дальнейшее – понятно. Гори оно все огнем!
Взрыв был такой силы, что буквально вжал Корсара в грунт, над головой прошел горячим, раскаленным всполохом, выплеснулся метров на девяносто вверх и в стороны, подпалив ближайшие сосны и ели…
– Вот это называется – поели шашлычку… – пробормотал Корсар, поднимая лицо из влажной грязи, куда он только что с радостью окунулся, спасаясь от ожогов и задержав дыхание на пару минут, не меньше… Цех горел споро и ярко; с черной копотью и едким, остро пахнущим дымом сгорали пластиковые покрытия. Незыблемыми оставались только металлические ребра конструкций – словно остов гигантского динозавра…
Снадобье в пакетах, которым загрузили фуру и которое изготовляли тут же, в закутках цеха, расплавилось, исчезло в огне, как мука – в жерле вулкана. Всплеск пламени опал, Корсар встал, провел рукой по залитому потом лбу, размазывая грязь и копоть, выдохнул на пылающий цех:
– Спасибо этому дому, пойдем к другому.
Других оставалось два: двухэтажное длинное строение годов семидесятых прошлого века, явно лабораторного типа, и – гаражи, пакгаузы, склады – попроще, чем в поместье Волина, тоже поздних советских времен, выстроенные хоть из добротного силикатного кирпича, но – «вполкирпича», как тогда говорили, «по-сарайски».
Собственно, все эти гаражи и пакгаузы Корсар обошел за полчаса: пусто. Но он не сачковал: везде сторожко контролировал автоматом каждый темный угол, каждый подозрительный предмет, имевший в полутьме очертания, казавшиеся неестественными, шепча после каждого проверенного объекта самому себе: «Чисто». Замки срубал выстрелами. Дальше – осмотр. Внимательный, зоркий, скрупулезный, когда расслабиться было нельзя.
И немудрено, что за эти полчаса Корсар устал и вымотался до полной опустошенности. И когда он сбил замок короткой очередью с запертой двери «лабораторного корпуса», как он про себя назвал двухэтажный домик, Корсар мечтал лишь об одном: найти там не огнемет и не причиндалы к нему, а хорошей заварки, сахару и кипятильник, если нет чайника.
Нашел. Заварил в полулитровой банке крепчайший чай, с нетерпением ждал, когда остудится, – пошел тем временем остудиться сам, сунув голову под струю воды из-под крана. А потом – с удовольствием выцедил горькую жидкость из банки, бросив под язык крохотный кусочек рафинада.
После выпитого не то чтобы сил прибавилось: от сахара голова стала мыслить яснее, от лошадиной дозы чая – пришла если не бодрость, то, спасибо, и не суетливость; просто мозг перестал отчаянно сигналить о желании смежить веки и – спать… «Умереть, уснуть, и видеть сны, быть может…» Вильям Шекспир. Куда нам против классика? Никуда. Оно и понятно. Да и – почему против? Мы – только за. Видеть сны и – жить, жить и – видеть сны… А уж наяву их видеть или во сне – это как бог даст.
За этими зыбкими мыслями Корсар обследовал комнату за комнатой, кабинет за кабинетом. Они были в большинстве своем не заперты, а если и закрыты, то на задвижки, правда, особенные, как и двери лабораторий: раньше такие были в бомбоубежищах, тяжелые, проложенные свинцом – от радиации. Радиации Корсар здесь не боялся. Он дошел до такого состояния равнодушной усталости, что, кажется, не боялся уже ничего.
Корсар не просто проверял «лабораторию» на наличие живых или «условно мыслящих зомби»: оружейку он нашел в этом здании сразу же, что называется, «верхним нюхом», и, проверив комнаты, тут же оставлял в каждой гроздь динамитных шашек, дисциплинированно соединяя их с предыдущей в предшествующей комнате, затем – с последующей. Гирлянда, право слово. Деда Мороза к ней не хватает. И – зимы. Ну – эта дама у нас не задержится, не успеешь глазом моргнуть и – «вот она я»!
Работа была кропотливая и, что говорить, опасная. Поэтому, проверив крайнюю комнату этажа, развесив там смертоносный серпантин проводов и даже не сказав, шепнув самому себе: «Чисто», он не почувствовал ни радости, ни гордости, ни удовлетворения. Лишь с тоскою вспомнил, что не увидел ни одного мало-мальски транспортного средства, на котором смог бы отсюда убраться восвояси… Возвратиться… В Москву? Где его продолжают считать убийцей и где дома, возможно, выставлена засада, пусть не из людей в темных очках, а из простых оперов? Ладно. Тем лучше. Лето. Построим шалаш в лесу и – будем жить. Жить-поживать и добра наживать.
Вот с такими насквозь мирными мыслями, усталый, как восьмисотдевяностолетний Мафусаил, Корсар спустился по лесенке на первый этаж; таймер тоже он сделал простенький, из будильника, завел на сорок пять минут, приладил к нему триста граммов пластита – больше у этих заполошных в загашниках не нашлось, ну и ладно. Рванет пластит, потом – детонируют шашки с динамитом, и это все – первый вариант. А второй – замкнется реле на электронном хронометре, сделанном в Китае, и по соединенным последовательно проводам пойдет ток к взрывателям… Через те же сорок пять минут, или сорок восемь – слава богу, не в Голливуде кино снимаем, в реальные руины собираемся домишко обратить, тут не точность важна, а взрывная сила… Значит, через пятьдесят две минуты кааааааааак… Эт-точно. До канадской границы добежать не успеем. Но нам туда и не надо.
И когда Корсар, уже у входной двери, услышал шум подъезжающей машины, не обеспокоился нисколько: должно быть, пожарные. И не в смысле «ищут пожарные, ищет милиция», а в самом прямом: после взрыва цистерн в цеху и черной копоти пластиковых перекрытий в синем летнем небе они просто обязаны были приехать. Не могли не приехать. Всего-то за час добрались. Это просто фантастическая скорость! И это не ирония! У них наверняка тоже забота: наверняка весь личный состав на тушение остова дачи академика Волина мобилизован. Если, конечно, поблизости еще какой артиллерийский склад не рванул.
Ну и ладушки. Будем уходить тихо и мирно, но весело. Нужно только пугнуть этих пожарных длинной такой автоматной очередью, чтобы отъехали покамест, ОМОН вызвали, что ли, или еще кого посноровистей, кто как раз специализируется по автоматчикам, пулеметчикам и прочему вооруженному ширпотребом элементу… А они, пожарные, покамест за территорией объекта помаячат. В аккурат до взрыва «второй очереди». Так сорок минуток незаметно и протекут. Или пятьдесят с хвостиком.
Слава богу, не в Голливуде живем! И не в Швейцарии, слава богу! Нам их хронометры ручной работы нужны, как коту – собачий ошейник. Слава богу – на Руси живем, часов не наблюдаем, да что часов – века мимо летят, тысячелетия, и так нас гнут, и этак, а мы всё – есть как есть! И – к чему это приписать? Правильно. К силе духа. Или остроте ума. Или… Не, больше не к чему. Сила духа с остротой ума – в самый раз. И нам приятно, и врагам смешно. Весело. Мы любим, когда весело! Пусть веселятся! Как у Сираха? «Веселись, юноша, во дни юности твоей, ибо в Аду нельзя найти утех». Или это Экклезиаст молвил? Академик Волин сказал бы точно. Возможно, он даже знал обоих. В разное, понятно, время, но… У него теперь не спросишь. Такие дела.
Назад: Глава 41
Дальше: Глава 43